Помоги мне

      Кокоми долго, ужасно долго грезятся одни и те же сны. Где в короткие минуты встреч Тома любит ее. И, что самое страшное, грезятся сны именно о том, как великолепно бы Тома любил ее. Как касался бы тела под одеждами, целовал везде, где мог дотянуться, нежно растягивал влажными пальцами и бесподобно занимался с ней любовью.       Но Тома был ее неразделённой любовью, о которой она ни слова ему не сказала.       Но сны. Эти грезы. Эти жестокие мечты. Эти настолько яркие фантазии просто сводили с ума. И Кокоми продолжала фантазировать их дальше, не в силах остановиться. Представляла, как...       Как горячие руки Томы скользят под плотную ткань ее одеяния жрицы, Кокоми могла бы сгорать вечность в этом ощущении. В ее мечтах, он неспешно, лишь кончиками пальцев, вел по ее ребрам линии горячее кипятка, оставлял клеймом свои обжигающие прикосновения на дрожащей коже. Она цеплялась бы за его плечи, прижимаясь сильнее, пока нежные пальцы выводили рисунки на оголенной спине, оглаживали лопатки и поясницу, не пересекая такие сложные границы дозволенного, но заранее раззадоривая каждый и так донельзя напряженный нерв девушки. Кокоми хотелось кусаться, пищать куда-то ему в ухо, нетерпеливо ерзать на его коленях и снимать Томину дурацкую куртку, мешающую ей почувствовать его тепло.       В ее мечтах Тома никуда не спешил. Хотя и знал, что у них практически нет времени. Что эти выкроенные лишние десять минут - безумная роскошь, но никогда не торопился. Смаковал каждый ее вздох, прислушивался к несущемуся куда-то сердцу и целовал нежно в висок, делая вид, что не замечает ее нетерпения. Ему нравилось ощущать, как неосознанно ладони девушки сжимаются на его плечах, как горячее дыхание опаляет голую кожу шеи. Чувствовать, как она прижимается обжигающей щекой к его ключицам, касается носом и губами, беззвучно вздрагивая от прикосновений. Его заводила ее бархатная кожа, он мог вечность касаться ее прекрасного тела. Исследовать его и ее реакции. Медленно проводить от плеч до поясницы пальцами, сжимать талию, проглаживать позвоночник, ногтями вести по бокам и неспешно любить каждый миллиметр тела, ловя слабый выдох через зубы, когда касался определенно чувствительного участка.       Выдержка Кокоми не вечна, она болезненно тихо выдыхала и вздрагивала, когда Тома в очередной раз клал горячие ладони ей на поясницу. Она хотела его руки не только на спине, хотела тоже его трогать. Дрожащие ладони не сразу находили конец его футболки. Она всегда мешала. Кокоми даже в жизни постоянно считала ее лишним элементом одежды. Через нее сложно обхватить его всего руками, очертить каждый изгиб восхитительного тела и, самое главное, пока не снимешь, нельзя прижаться к нему, впитывая источаемый его телом жар. Кокоми была уверена, что Тома ужасно горячий, подстать своему глазу бога.       В самой любимой фантазии Кокоми, он не помогал ей его раздевать. Тома чуть отстранялся, наблюдая за раззадоренной Кокоми. Та сидела обычно с уже немного спутанными волосами и мыслями, тяжело дышала, но не убирала пальцы с его живота, неспешно поглаживая очерченные мышцы торса пол приподнятой футболкой. Тома наклонялся ниже, свободной рукой приподнимая голову Кокоми и нежно касался лба губами. Она прикрывала глаза и доверчиво ластилась ближе, подставляя лицо под всеобъемлющую нежность Томы. Чувствовала мимолетные поцелуи везде, где он мог бы коснуться, кроме губ. Убирала одну из рук с его торса, чтобы положить её ему на затылок и зарыться в короткие пряди, чуть сжимая пальцы, и прильнуть к его губам в нежном и медленном поцелуе. Чтобы знал, что дразниться плохо. Могла иногда слабо куснуть его нижнюю губу, воображая, что он в ответ лишь сожмет ладони на ее теле сильнее.       Кокоми тянулась второй рукой к его щеке, прижимаясь телом еще ближе, и практически чувствовала, как медленно Тома наклонялся к ней вперед. Между поцелуями практически не было и секунды времени на вздохнуть, горячие и мягкие губы Томы касались ее постоянно, отпечатывая каждое отдельное прикосновение на и так горящем лице.       Отдалившись на мгновение, она всматривалась в полуприкрытые глаза юноши. Они улыбались. Жаль, что в ее мечтах они были не такими яркими, как в жизни. Но в жизни не было целующего ее Томы.       Между тем в ее грезах его глаза светились изнутри каким-то чародейским огнем и точно улыбались. Тома шептал что-то незначительное, но до безумия смущающее, и вновь прижимался лицом к её. Целовал щеки, линию виска, лоб, закрытый глаз и спускался к губам. Так сладко, что замирало сердце даже так. Лишь от одной мысли об этом. Пропускало удары, чтобы в аритмии пытаться нагнать потерянный ритм.       Кокоми целовала его в ответ. Тянула одной рукой его неудобное обмундирование, вынуждая его убрать руки от ее спины и все-таки помочь в собственном раздевании. Тома смотрел чуть насмешливо, но молчал. Она наклонялась к нему снова, нежно целовала в подбородок и щеки, всматриваясь в глаза напротив, и стягивала с него футболку.       Томе приходилось полностью поднять руки, сбросить с себя мешающую вещь и в ответ развязать одеяние Кокоми полностью. Чтобы оно красиво и нежно спало с ее плеч, оголяя нежную и чувствительную грудь, немного дрожащие плечи и инстинктивно втянутый живот. Тома горячими пальцами поднимался от локтей до плеч, прижимал к своему лицу одну из ладоней девушки, оставляя на внутренней стороне влажный поцелуй. Но Кокоми лишь приходилось своими руками повторять его движения, чтобы чувствовать такое нереальное чужое тепло от своих ладоней. Чтобы хоть как-то ощущения соответствовали этой сладкой и далёкой мечте.       Кокоми доверчиво тянулась вперед, обхватывая его шею руками, целовала в плечо и терлась об нее щекой, как щеночек, не зная как боле высказать свою любовь и симпатию.       Ей до дрожи в коленках было представлять какого это, когда разгоряченные ладони Томы, задерживаясь на бедрах, спустят с нее нижнее белье. Как он продолжит касаться ее, отстранившись чуть назад, чтобы оказаться над ней и, задрав одну из ее ног, начнет медленно целовать от колена к внутренней части бедра. Как будет сжимать мягкие ноги в своих ладонях, оставляя слабые следы на нежной коже, внимательно всматриваясь в ее смущенное лицо. Как будет шептать великолепные нежности о том, как она прекрасна. Как вернётся к ней лицом обратно, чтобы целовать дальше в губы, углубляя прикосновения. Как коснется ее языка своими, мягко обведет его, проведет кончиком по основанию и по бокам. Как в это время его пальцы, совершенно без смущения, будут поглаживать ее, мягко раздвигая складочки половых губ, чтобы, в достаточной степени смочив пальцы в ее же собственной влаге, медленно вставить один из них, ловя ее сорвавшееся дыхание очередным поцелуем.       Кокоми умирала от бьющегося сердца в одинокой комнате. От собственных пальцев под одеждой и до безумия тяжёлых мыслей. Мыслей о том, что после Тома вставит и второй палец, неспешно двигаясь ими двумя и оглаживая нежные стеночки изнутри. Как будет исследовать ее пальцами, иногда чуть раздвигая их, чтобы причинить ей в дальнейшем меньше дискомфорта.       Чаще всего Кокоми доводила себя до оргазма гораздо быстрее, чем ее сумасшедшее сознание представляло момент проникновения. Она лежала на кровати, прижимая к себе мокрые пальцы, и ненавидела себя за эту слабость. За слабость к человеку, который так много для нее сделал. За слабость в том, что не может содержаться и не думать о нем в таком ключе и не касаться себя следом, чтобы хоть как-то уничтожить это болезненное до зуда ощущение того, что себя надо коснуться. Ощущение того, что если Тома зайдет в комнату, то она заставит его себя коснуться, лишь бы стало легче.       Но когда в ее иллюзиях Тома был внутри, то это было похоже на какой-то космос. Мысли о том, что он может неспешно двигаться внутри, полностью заявив свои права на ее тело, душу и сердце, заставляли ее течь прямо посреди любого рабочего процесса. Думать о том, как Тома склонится над ней, вытаскивая пальцы, чтобы заменить их на свой член, было настолько болезненно, что она не могла остановиться. Представлять, как он приставит горячую головку, пока не надавливая, лишь чтобы она ощутила его тепло и твердость. Уточнит, правда ли она не против и все в порядке, и, дождавшись ответа, медленно надавит, выбивая из нее весь воздух.       В этих безнравственных фантазиях Кокоми нравилось думать, что он войдёт без особой боли. Тепло и медленно погрузится к нее, чтобы она почувствовала каждый миллиметр его члена в себе. Как ее стеночки обхватыватят его, немного растягиваясь. Как он изнутри будто-то бы достигает конца, заполняя ее полностью. А потом на время остановится, давая ей привыкнуть, чтобы после этого начать неспешно двигаться, скользя внутри и с каждым движением даря ей совершенно новые и ни с чем не сравнимые ощущения.       Кокоми каждый раз думала, что эта фантазия последняя. Что она в крайний раз касается себя, не справившись сдержаться. Что она больше никогда не позволит этим мечтам вновь оказаться в своей голове.       Обещала себе это и на следующий же день не могла остановиться думать вечером, что было бы, подойди сейчас к ней Тома, чтобы обнять со спины и поцеловать нежно в шею.       И все начиналось заново. Очередная безумная иллюзия, тихие стоны Кокоми, мокрые пальцы и мокрое нижнее белье. И очередная причина себя люто ненавидеть.       У Томы горячие руки, обжигающие слова и пылающее сердце. Он добр, честен и до неприятного проницателен. Очень правильный в мыслях, но изворотливый, как змейка. Тома красивый, эстетично красивый. Очень такой. Хороший Тома.       Тома.       Тома.       А ещё Тома не знает жалости. Он вынимает душу разговорами, разворачивает, словно карту, уверенно нанося словесные удары по каждым нежным ее частям. Отрезает ненужное, формует что-то интуитивно правильное и возвращает обратно. "На, работай с этим, улучшай дальше."       Кокоми сложно с ним разговаривать. У нее есть более двадцати директив о том, как лучше всего закрыть от Томы свои ментальные переживания, но каждый раз ни одна из них не работает. Он просто появляется раз в несколько месяцев на Ватацуми по очень важным делам, выполняет их беспрекословно за один из семи выделенных кланом Камисато дней и остальные шесть перебирает душу Кокоми по кусочкам в ее тайной ото всех пещере.       Они не любовники, не друзья, не знакомые и не приятели. Они друг другу практически объективно никто. Однако Тома так не считает. Он нежно прикасается ладонью к холодному лбу Кокоми, пока та не знает, куда деть руки. Расчесывает поздно вечером волосы, пока девушка читает в который раз свои любимые книги о стратегии. Шепчет что-то совершенно немыслимое в неожиданные часы внутренних истерик, вызванные непринятием его доброты и нежности.       Тома умён и проницателен. И он лучше всех знает, как больно, когда навязчивые мысли сжигают сердце и голову. И даже если ему безумно хочется взвалить все проблемы Кокоми на себя, спрятав ее за своей спиной, Тома все же прекрасно знает, как важно, чтобы она смогла справится с этим сама, не выбрав его личность, как центральную в своем спокойствии. Как бы не было горячо, но подождёт ещё. И лишь когда он поймет, что она смогла и нашла ответы на все вопросы в себе, он доставит ей немного неудобств своим признанием.       Но это лишь потом. Сейчас он в который раз вытащит из нее тяжелейший стресс от её должности, развернет лицом к очередной проблеме и будет держать в объятиях, пока она плачет, не в силах успокоится.       Он не доставит ей проблем своими чувствами, пока ей настолько плохо от своих собственных.