Пианист: Инверсия

      Хотелось просто сдохнуть.       Сгнить под колючими и едкими лучами гадкого солнца. Отравиться жаркой лавой, что заберется под самую кожу — эпидермис не выдержит, вспучится и покроется гнойными волдырями. Хочется сгореть дотла, ощутить, как огненное светило подарит, наконец, такую желанную и сладкую боль... Но...       ...все сегодня, впрочем, как и в другие дни, просто предает его. Из раза в раз. Все никак не дав хоть какой-нибудь надежды на легкую смерть. Полную или хотя бы частичную.       Кучные светло-серые тучи затмевают собой небесный огненный диск. Заменой душному прелому воздуху летней жары служит неприятный прохладный ветерок, что приносится бирюзовыми волнами, разбивающимися о песчаный берег тайского пляжа. И вместо падающих на кожу разгоряченных лучей солнца Итачи чувствует мелкие, едва уловимые капли дождя. Предвкушение мороси.       И так мерзко, что эта гребаная погода отражает состояние его души.       Бледное, истощенное и практически до конца обнаженное тело пианиста недвижно лежит на белом шезлонге. Взгляд, направленный в небо, скрыт под черными солнцезащитными очками, и по глазам — зеркалам души, — кажется, ничего невозможно понять. Холодное и практические безэмоциональное лицо Учихи.       У него уже даже созрела идея просто тут замерзнуть. Простыть. И заболеть. Да, это было бы прекрасно. И парень радуется, что его волосы собраны в хвост, а не раскиданы по плечам, хотя бы немного согревая. Никакой надежды на спасение.       Слишком горестно. И гадко.       Так, что даже выигрыш на конкурсе пианистов несколькими неделями ранее никак не радует.       Смерть Шисуи... Можно ли вообще оправиться после нее?..       Внезапно краткий квакающий звук телефона, раздавшегося из красных шорт Итачи. Но брюнет даже и не дернулся — так и оставался недвижим. А ведь правда, ведь во всем этом нет смысла: он ничего не видит. Почти совсем ничего.       Лишь пустота. Мрак. И тусклые образы, что мешаются друг с другом темно-серыми пятнами.       Все равно он не разберет, что там за смс. Буквы уже не по глазам... Остается лишь ждать, когда придет Кисаме...       Хотя... для человека, отныне лишь существующего во всем бытии Космоса, а не проживающего свою жизнь во всей ее полноте, есть ли место ожиданию? Кажется, ответ находит сам себя...       Никак не может.       Ведь душа в этом теле уже мертва.       А организм движется лишь по инерции...       Но вдруг издали раздаются тихие шаги. Они становятся все громче. И вот уже даже заметно чужое тяжелое дыхание:       — Итачи-сан, — хрипит Хошигаки. Учиха не видит, но чувствует, как напарник смотрит на него, чуть сощурившись от воды, стекающей по коротким темным волосам. Итачи ощущает, как тубист оглядывается на море, оставшееся позади. Как сжимает в своих крепких руках неповоротливую доску для серфинга, хватаясь за нее удобнее, — а Вы не простынете? А то я в этой воде продрог так, что думал, что ху... кхм, — Кисаме внезапно закусил язык: тревожить пианиста неприличными словами не хотелось, ведь Итачи хорошо платит за отсутствие сквернословия, — ...главный орган моего тела просто отвалится от таких низких температур. А тут ветер — даже попрохладнее, чем в воде... Зачем вообще тут лежите, солнца-то нет... в это время года?       — Главный орган моего тела, — просипел пианист, — это мозг. И я буду рад, если он окончательно откажет, и я умру.       — Вы — настоящий художник-романтик и одинокий скиталец, — насмешка в которой не ясна база — доброта или злорадство. — Думаю, у Вас многое впереди. Например, концерт завтра вечером. Вам бы попрактиковаться за инструментом перед нашим сегодняшним ночным отбытием в Хошимин... В автобусе все-таки будем трястись... А другой возможности повторить программу, как на съемной квартире, не будет. Только сейчас...       — Если я умру, то все это... будет ни к чему.       — Вы мне уже надоели — «умру» да «умру», — внезапно осклабился тубист, кисловато сплюнув. — Уйду сейчас от Вас, чтобы не слушать всего этого — уйду от Вас дальше кататься на своей Самехаде...       — Ты дал имя доске для серфинга?..       — Да! Но даже так мои преступления не такие серьезные, как Ваши... кхм, — замялся, отведя взгляд: осознание, что переходит границу, язвительно запульсировало под костями черепа: ведь для Итачи вопрос его ориентации слишком болезненный. — Что-нибудь сделать для Вас? — желание исправить положение резко заискрило на языке.       И все опять все ради денег — Хошигаки подсознательно даже задавался вопросом, насколько он переплюнул в жажде наживы Какузу...       — Кто-то что-то написал... — бледные пальцы пианиста скользнули в карман шорт, вызволяя от туда смартфон. — Прочти.       — Может, фанатки или... фанаты... кхм, — тубист оступается снова, и уже кусает собственные губы, понимая, что за такой подход к работе Учиха однозначно материально не отблагодарит. Скорее наоборот. А для безработного и нелюбящего работать Кисаме: быть кем-то наподобие музыкального менеджера и одновременно поводыря — слишком легкий заработок, который по одному лишь этому параметру «легкости» становится приятным. В честь этого, можно и к тому, кто младше даже на «Вы» пообращаться.       Безумно здорово, что... Учиха Итачи теперь неслыханно богат — прекрасная кормушка для одинокой акулы, носящей совсем непривлекательное имя Хошигаки Кисаме. Да и пианист слишком слаб — можно издеваться, пускай и в душе, лишь изредка являя собственные мысли «начальству».       — Сообщение от Вашей матери.       — Прочти.       — Вы же собрались помирать. В таком случае разве Вас могут волновать какие-то тексты от... мамули?       — Не заставляй меня повторять.       — Ладно, — уже вводит известный пароль на телефоне пианиста — год рождения Учихи Шисуи. Меньше трепа — больше денег. Открывает сообщение. — Цитата: «Если не хочешь говорить, где ты, то просто напиши, все ли с тобой хорошо. Итачи... — тубист придыхает, чуть наигранно имитируя женский вздох. — Я очень сильно тебя люблю. Ты — мой родной человек. И я всегда буду на твоей стороне, какой бы она не была... Пожалуйста, выйди на связь».       Легкий шум ветра заглушил повисшую тишину. Кисаме взглянул на все также недвижимого пианиста и... в очередной раз ничего не смог понять по выражению лица Учихи. Впрочем, Хошигаки привык, ведь подобное было каждый день с момента похорон скрипача.       — Что прикажете сделать, Итачи-сан? — изрек он, не желая препираться, ведь лучше сохранить свою заработную плату. Да и обратно в воду с Самехадой хотелось — уж больно неприятный ветер. — Снова ей позвонить и поговорить от Вашего имени?       — Да.