Миллион лет вдвоём

Тиша подползает к Ване на коленях, устраивает голову на сведённых ногах и смотрит снизу вверх. — Ванююш, — просяще тянет Тихон. Янковский медленно опускает глаза и чуть разводит колени. Тиша трётся щекой об бедро, прикрыв глаза. Шепчет что-то неразборчивое. Ване хочется грубо вжать чужое лицо в ширинку. Член уже упирается в джинсы. Он вплетает пальцы в кудри, сжимает, ждёт, растягивая удовольствие. Не каждый день Жизневский приползает к нему на коленях. Тиша подставляется под его прикосновения, ну прямо как верный пёс. Ванины губы растягиваются в ухмылке. — Вань, Ванечка, родной, любимый, — шепчет, проходясь губами по грубой джинсе и замирает, коснувшись носом ширинки. — Чего застыл, м? — низким от возбуждения голосом шепчет Ваня, держа Тишу за подбородок. Тот виновато смотрит в глаза и покорно расстёгивает джинсы. — Хороший мальчик. Тихон приспускает чужие джинсы и чувствует как рот рефлекторно заполняет слюна. Языком проводит по крупной головке, и ушей тут же касается тихий Ванин выдох. Он улыбается, глядя снизу вверх, Ваня смотрит в ответ — мазутно-чёрные глаза блестят желанием. Янковский крепче сжимает волосы, тянет на себя, одновременно подаваясь бёдрами наверх. Сил нет, горячий рот его не менее горячего мужика насаживается на член так правильно, так хорошо, что внутри всё скручивается и переворачивается. — Ну же, солнце, возьми глубже, — Тихон задыхается от севшего на тон голоса, прошивающего от макушки до пяток. И конечно же, он выполняет просьбу. Если быть откровенным, он бы сделал, что угодно, если бы Ваня попросил таким хрипловатым голосом. Тихон насаживается ртом на член, не переставая смотреть в глаза. Щёки мгновенно краснеют, Жизневский теряется в ощущениях: то ли хочется стыдливо спрятать взгляд, то ли продолжать смотреть, потому что Ваня сейчас просто невероятно красивый. Лицо властное, спокойное, губы чуть подрагивают на выдохе, полуопущенные ресницы, разрисовавшие тенями щёки, а редкие солнечные лучи, прокравшиеся в комнату, подсвечивают волосы золотом. Тихон чуть отклоняется назад, притираясь к ладони, настойчиво гладящей по голове. Ваня толкается глубже, отчего у Тихона вырывается полустон-полумычание, вибрацией прокатившееся по члену. Янковский толкается ещё и ещё, уже двумя руками придерживая голову Тиши. Его ресницы намокли и слегка потемнели. Жизневский сжимает себя через домашние штаны, чтобы позорно не кончить раньше времени, а то поймать Ваню в таком настроении в последнее время совершенно бесценная редкость. Янковский вдруг замедляется, за волосы оттягивает Тишин рот от своего члена, гладит его по щеке и шепчет до стыдного заводящие пошлости о том, какой у него горячий язык, как он хорошо принимает, какой он молодец, что так старается сделать приятно и всё в таком духе. Тиша вдруг встаёт, стягивает с себя футболку и треники, ложится на кровать. Ваня следит за его медленными, несколько как будто пьяными, движениями будто под гипнозом. Поднимается с кресла, подходит к кровати. Тихон лежит на спине, слегка раздвинув ноги. Молчит. Смотрит куда-то в сторону. Янковский не может оторвать взгляд. В таком Тише было что-то бесконечно нежное и, до болючего укола в сердце, трогательное. Он осторожно ложится сверху, стараясь несильно касаться телом в одежде обнажённой кожи. Лижет губы, языком проникая между ними. Тиша хватает его за плечи, приостанавливая. Ваня неловко ткнулся носом в скулу и послушно замер. Жизневский стягивает с него рубашку, а сам переворачивается на живот и вжимается лицом в подушку. — Тиш, ты чего? — не удивлённо, просто спокойно, как спрашивают о том, чего хочет партнёр сегодня, так и Ваня спрашивает, оставляя влажный поцелуй меж лопаток. — Вань, пожалуйста… — тихо просит, призывно потираясь бёдрами о стояк, ощутимый сквозь джинсы. Янковский не отвечает, только продолжает целовать спину, прикусывать нежную кожу на боках, спускаясь к ягодицам. Просьбу он считывает сразу, и Тиша ему так благодарен за то, что не задаёт никаких вопросов, понимает всё сходу, не замирает удивлённо, не смущается. Его вообще ещё можно чем-то смутить? Ваня был из тех, кто перепробовал за свою, пусть и пока не слишком долгую, жизнь бесчисленное множество легальных и не совсем удовольствий, по крайней мере, так казалось Тише. Он-то всегда был по классике, парней у него и вовсе раньше не было, а потом появился он. И просто перечеркнул всё старое, заполнил весь скромный Тишин мир собой, а ещё познакомил со своим внутренним: с резкими переходами на глубину, чёрную, пугающую и манящую. Он показал, что можно по-другому, можно с верёвками, можно с игрушками в публичных местах (один раз было даже на смене), можно перекрыть доступ к кислороду на время, а прямо перед оргазмом отпустить, можно садиться на лицо, можно кончать внутрь и вылизывать всё начисто, в двух словах — можно всё, если хочется. И Тише захотелось делать с ним всё. А потом ему захотелось понять, от чего Ваня так кайфует, и понеслось. — Хороший мой, такой… — шепчет в коротких перерывах между поцелуями, — такой пиздец, Тиш, мне так повезло, — разводит ягодицы, касается кончиком языка плотно сжатых мышц. Тихона подбрасывает на кровати. Даже спина зарделась от того, каким он ощущал себя сейчас открытым, беззащитным как будто. Но страха не было, с Ваней в принципе никогда не было страшно или дискомфортно. Пока Янковский тяжело дышит, пока смотрит завороженно и куда-то настолько вглубь тебя, что невольно покрываешься мурашками, а сердце пропускает удары, Тихон думает, что готов вырвать это дурацкое сердце из груди, только услышав из его уст, что ему это нужно. И сейчас, насаживаясь на юркий язык, ему хочется просто сдохнуть от распирающих ощущений. Ваня всегда был слишком. Слишком красивым, слишком горячим, слишком эмоциональным, слишком талантливым, а временами слишком нежным, слишком тёплым, слишком любимым, слишком… Мысль теряется, слизывается горячим Ваниным языком, выбивается из головы, оставляя только прошибающую тело дрожь и белый шум в голове. Вдруг Ваня замедляется, широко проводит языком от мошонки до копчика снизу вверх, зацеловывает каждую ягодицу, гладит поясницу, а пальцем свободной руки осторожно толкается в с непривычки очень узкую дырку. Сначала легонько, всего на одну фалангу, следит за реакцией. Тише страшно хочется развернуться, впиться взглядом в эти крепкие плечи, зарыться пальцами в мягкие русые волосы, посмотреть, как его Ванечка медленно сходит с ума от запаха и вкуса кожи, как мазутом растекается по телу его чёрный взгляд. Янковский как будто слышит, ощущает кожей и чувствует на языке его мысли и желания — просовывает руку под живот и мягко переворачивает Тишу на спину. Жизневский ещё какое-то время неотрывно залипает на то, как Ваня выцеловывает неведомые узоры на внутренней стороне его бёдер, которые на утро расцветут фиолетовым, а потом вдруг вспоминает — тянется дрожащей рукой к тумбе за смазкой, приподнимается на локтях и протягивает бутылёк Ване. Всё ещё немного непривычно. Он щедро выливает на пальцы, размазывает, осторожно погружает указательный, неотрывно смотря на Тишу, готовый остановиться при любом признаке дискомфорта или боли. Но Жизневский лежит, хватает ртом воздух, на Ваню смотреть боится. Боится пропасть в этих угольно-чёрных, будто под кайфом, глазах. Пока Тиша отчаянно цеплялся за последние ниточки трезвого разума, пальца внутри стало два. Ваня умело прокручивает запястье, разводит пальцы в стороны, не двигает сильно вперёд-назад, а пытается расслабить все мышцы. Знает, как надо, и боль совсем не ощущается. Только было немного странно по началу, но когда в него свободно входят три пальца, внутри что-то падает. Распирает так правильно и так хорошо, член прилип к животу, смазка густой каплей стекает по искусанному боку. Ваня потянулся было за пачкой презервативов, но Тиша лёгким касанием плеча останавливает его. Янковский вопросительно поднимает на него глаза. — Я хочу так, — шёпотом произносит Тиша, — хочу понять, что ты чувствуешь, когда… — Ваня прерывает его поцелуем, в который попытался вместить всю нежность, выплёскивающуюся у него из груди, всю любовь и благодарность. — Боже, блять, Тиш, ты хочешь, чтобы я сошёл с ума тут, лёжа на тебе. — Жизневский тихо рассмеялся, боднув его плечо. Ваня возвращается в нагретое им же место, между длиннющих Тишиных ног. С жадным восхищением оглядывает картину перед собой и всё ещё не может поверить своему счастью. Это всё — ему: так доверчиво подставленная влажная шея, руки, пытающиеся найти опору в чужих плечах, втянувшийся живот, призывно разведённые ноги, красивый, ровный член, увитый венками, пульсирующая раскрасневшаяся дырка… Ваня снова припадает к ней ртом, толкается внутрь упругим языком, оглаживает края пальцами, проверяя, поместится ли он. Убедившись, он закидывает одну ногу себе на плечо, целует коленку и направляет член внутрь. Почувствовав коснувшуюся входа головку, у Тиши вырывается протяжный выдох. А у Вани снова слегка закружилась голова. Аккуратно входит, даже не наполовину, замирает. Внутри так горячо, узко, даже слишком. Перед глазами темнеет. — Солнце, расслабься, пожалуйста, — немного жалобно просит Ваня, гладя Тишу по ноге. Тихон даже не заметил такой реакции своего тела. — Давай на выдохе, родной, — Тиша послушно глубоко вдыхает и, чуть задержав дыхание, шумно выпускает носом воздух, и тут же член заполняет его целиком, а выдох выливается в неожиданно громкий стон. Пальцы впиваются в Ванино плечо. Янковский снова останавливается, изучая Тишино лицо. Тот моргает, разрешая продолжить. Ваня двигается сначала осторожно, тягуче медленно, примеряясь, ощупывая Тишины границы. А его границы на самом деле уже почти полностью растворились в черноте глаз напротив. Ваня толкается ещё и ещё, постепенно ускоряясь. Не почувствовав сопротивления, он ложится сверху, почти сгибая Тишу пополам, вгрызается в плечо и ещё быстрее двигает бёдрами, выбивая стон за стоном, хрип за хрипом. Отпустив многострадальное Тишино плечо, он ловко переворачивается на спину, укладывая Жизневского сверху. — Хочу посмотреть, как ты… на мне, — выдыхает Ваня ему на ухо. Тихон, краснея и дрожа всем телом, осторожно опускается на член, опираясь влажными ладонями на Ванину грудь. Он коротко стонет, смущённо опустив голову, когда член входит целиком — в такой позе он ощущается глубже. Несмело поднимает глаза — Ваня смотрит неотрывно в упор, почти не моргая. Тихон понимает, что это значит — ждёт реакции, всё ли хорошо, можно ли продолжать. Янковский проводит ладонями по его бёдрам, разводит ягодицы, сминает, легонько шлёпает, выражая просьбу начать двигаться. Жизневский закусывает губу и качает бёдрами. Сейчас боли нет совсем, с каждым новым движением вверх-вниз, удовольствие заполняет всё большее количество клеток. Вот ноги потихоньку становятся ватными, руки покрываются мурашкам от запястий до плеч, а ладони потеют, в животе всё скручивается тугим горячим узлом, спину прошивает будто током — он ускоряется. Ваня под ним хрипит и выгибается, взгляд его впивается в каплю пота, стекающую по напряжённому прессу. Он стирает её большим пальцем, обхватывает обеими ладонями Тишину талию, меняя угол. От новых ощущений Жизневский скулит и прижимается липкой от пота грудью к груди, замедляясь. — Тише, тише, родной, — шепчет Янковский, едва касаясь губами уха, гладит по спине, целует висок и вместе с тем легонько подаётся бёдрами наверх. Тихон вдруг сжимается так сладко, что из Ваниных губ всё-таки вырывается рычащий стон. Он снова прикусывает плечо, зализывает краснеющий след, ведёт носом по влажной коже, двигаясь очень медленно внутри. Пальцами обводит напряжённые мышцы спины, гладит вдоль позвоночника, ниже — поясница, натруженная дырка, сжимающаяся на члене. Ощущать ладонью себя внутри просто ахуенно, чувствовать собственные толчки, реакцию непривыкшего Тишиного тела, из которого Ваня, словно из пластилина, лепит то, что нужно, но нужно не только ему, а им обоим. Тело плавится в ладонях, но он плавится тоже, сформировывая нечто единое целое. Тихон ускоряется, опёршись руками на кровать по обе стороны от Вани, жмурится от разрывающего изнутри чистого кайфа, теряется в ощущениях. А Янковский всего лишь готов сейчас продать душу, чтобы наблюдать эту картину до конца своих дней. Тиша устаёт, упирается лбом об плечо, загнанно дышит, но продолжает сжимать и расслаблять мышцы, потому что невозможно остановиться, потому что ещё немного… Он бессильно ёрзает и мычит, не в силах вернуть быстрый темп. Ваня сжимает его талию и толкается сам, но, хоть и глубоко, до боли медленно, невыносимо медленно. Жизневский пытается податься навстречу, чтоб получить хоть немного больше, но ноги предательски прошибает дрожь. Тихон прикусывает мочку уха в попытках позорно не заскулить, умоляя о большем. Но с каких пор просить — это позорно? — Быстрее, — еле слышно раздаётся у Вани где-то над ухом. — Что, любимый? Повтори. — Быстрее, пожалуйста. — Тиш, скажи ещё раз. — Вань, пожалуйста… — Янковский улыбается, прикрыв глаза, и, довольный, исполняет просьбу. Он прижимает Тишу к себе обеими руками, ладонью путаясь во влажных кудрях, и сразу же набирает высокий темп. Жизневский прячет глухие стоны в его плече. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и перед глазами сверкает, в ушах гудит, оргазм волной прошибает абсолютно каждую клеточку тела. Он затрясся, обессиленно растекаясь по Ваниной груди. Янковский толкается ещё несколько раз в расслабленное нутро и тоже кончает, застонав удивительно громко. — Тишенька, прости, конечно, но я из-за тебя вот-вот перестану дышать, — выровняв, наконец, дыхание, сдавленно говорит Ваня, легонько толкая его в плечо. — Предпочитаю счесть это за комплимент, — усмехнувшись, отвечает Жизневский, но всё-таки скатывается на кровать. Ваня тут же прижимается к нему со спины, закинув на него руку. — В душ бы… — бубнит Тихон, но накрывает Ванину руку своей ладонью, гладит, подносит её к губам, целует поочерёдно каждый палец. И негде скрыться от этой распирающей нежности. Но ему и не хочется прятаться. — Сходим, дай пять минут буквально, — Тиша тяжело вздыхает, но совершенно без раздражения. — Люблю, слышишь? Тиш, так люблю… — хрипит Ваня, притираясь щекой к спине, — ты даже представить себе не можешь. — Могу, солнце, я так же, — по уши, безвозвратно, всем своим существом.