***
Алая жидкость стекает из лопнувшей губы и носа по подбородку прямо на газон заднего двора университета. Сколько крови впитала в себя земля, молча принимая ее и храня в себе до последних дней? Сплевывая и ухмыляясь, Джисон думает, что достаточно много, раз прогнившие насквозь и ищущие жертву для самоутверждения люди никогда не вымрут, как бы этот мир ни продвинулся в собственном развитии. Что ж, что-то всегда остается неизменным. — Перестарались, что ли? — очередной удар в легкие. — Лыбится так, будто мозг из ушей выронил. Джисон трогает место удара, где точно останутся немаленькие гематомы, и облегченно выдыхает. Эти придурки ни разу не попали по солнечному сплетению, да и голову нечасто задевали, что уже хорошо. Опираться на затоптанные руки больно, но встать надо, иначе можно попросту потерять сознание, учитывая, что никто здесь оставлять его в покое не собирается. — Не слышал, чтобы ты просил разрешения встать. — Радуйся, что не глухой. Закрывать рот вовремя — это дар, раз у кого-то его нет, а выработать невозможно. Вот и Джисон его не имеет, раз все-таки получает заветный удар в солнечное сплетение. «Лучше бы в голову», — единственное, что застревает в мыслях. Слух на какое-то мгновение словно пропадает, а все вокруг расплывается настолько сильно, будто его в глаз ударили, а не куда-то еще. Ни дышать, ни говорить, ни думать не получается, остается только съежиться от боли и по максимуму закрыть конечностями побитое место. Желание встать моментально испаряется, как и двигаться в целом, но когда до Джисона начинают доходить голоса, он осторожно поднимает голову и часто моргает, пытаясь сфокусировать взгляд. — Ты как? Живой хоть? — доносится сверху серьезный голос Чанбина, который несколько секунд назад пинал обидчиков друга. «Их было трое, — начинает Хан свой первый мыслительный процесс после долгого прихода в себя. — Нет, двое. Третий шляется где-то, может, и не в универе вовсе. Чанбин уложил двоих. Чанбин сильный». Эта шайка никогда, на самом деле, не трогала Хана. Даже не язвила, не смеялась над ним, не швыряла его вещи в унитаз, чтобы потом спустить воду, как делала со многими. Он действительно не понимает, почему они его ни разу за три года обучения не тронули, учитывая то, что они видятся постоянно, потому что учатся в одной группе. Нет, не то чтобы он этого хотел, просто действительно странно, поскольку по параметрам этих парней придраться было за что: милые или пушистые свитера, в которые Джисон время от времени кутался, разноцветные носки, что словно вторая кожа, или по-детски пухлые щеки. Однако их «издевательства» ограничивались только тихими усмешками в его сторону. Джисон подозревал, что это из-за Чанбина, который выглядит как злобная гора мышц, потому что больше некому. Так же близок он только с Минхо, но тот никогда не был похож на человека, который имеет черный пояс по тхэквондо или регулярно занимается боксом, как то является на самом деле. Но дело в том, что Минхо ни с кем никогда не ссорится до драки еще со старшей школы, а рассказывать о своих увлечениях с поводом и без не видит смысла. «Когда доведут, тогда и узнают», — сказал ему однажды Ли еще на первом курсе, и это «когда», кажется, не наступит. Поэтому он сомневается, что у старшего были стычки с той святой троицей, из-за чего они и не трогали бы Хана. Остановившись на мысли, что Чанбин запугал их, дабы не трогали его друзей, Джисон стряхивает пыль с темных джинсов, заранее вздыхая о том, что его заляпанную задницу студенты и преподаватели будут видеть еще три пары, включая обеденный перерыв. Джисон всегда знал, что в день, когда у них пять пар, ничего хорошего ожидать нельзя было. Видимо, Чанбиновы чары недолговечны, раз сегодня он получил по шапке. — Вроде дышу. — К медсестре или сразу домой потопаешь? — спрашивает Чанбин, оглядываясь и помогая отряхнуться. — На третьем курсе последнее, о чем можно думать, — это внешний вид, — произносит вполголоса Джисон, потирая глаза и получая по рукам шлепок со взглядом «ибо нечего грязными пальцами лезть». — После обеда практика по консультациям, домой точно нельзя. — Вроде умник до мозга костей у нас Минхо, а не ты. Решил взять пример? — Заткнись, я всегда хорошо учился. — Конечно-конечно, не смею спорить, ваше побитое величество. За что получил-то? Обшаривая карманы, Джисон расслабляется со вздохом облегчения, нащупывая телефон на законном месте в целости и сохранности, и вытирает лениво кровь с лица рукавом желтого худи, за что снова получает тычок от друга. — Минсок слышал наш разговор про мою книгу сегодня и, как видишь, посчитал это достойным избиения поводом. Чанбин сначала хмурит в недоумении брови, а затем закатывает глаза. Ну конечно, чаще всего им можно и повода не давать, а тут такое. — Я ведь говорил тебе еще вчера, когда ты мне только написал про свою затею, что лучше всего обсудить это будет сейчас, на обеденном перерыве, а не во время пары, где этот идиот свои локаторы направляет куда угодно, но не в сторону преподавателя. — Буду знать, — раздраженно отвечает Джисон, но сразу же смягчается, добавляя: — Спасибо. Чанбин только хлопает его по плечу, говоря, что бог с ним, с обедом этим, он сам за ним пойдет в несчастное кафе позади университета, а пока проводит Хана до их столика в столовой, охраняемого сторожевым Минхо. Мало ли какие паразиты еще к нему прицепятся, да и прихрамывает немного. — Ты с какой войны вернулся? — Первая мировая. — Ну это как минимум, — пыхтит Бин, пока пытается безболезненно усадить Джисона на стул. — А теперь серьезно. Что стряслось? Кто это сделал? — понижает голос и спрашивает Минхо, на что Хан только заторможенно моргает, пытаясь найти в себе силы разговаривать, потому что Чанбин уже ушел за едой, и отвечать на вопросы придется ему. После повторного изложения своего скромного путешествия за едой Джисон в сотый раз потирает ушибленную грудь и кривит лицо, видя сообщение Чанбина о том, что его любимых сэндвичей нет в наличии, поэтому «будешь жрать че есть». Поднимая взгляд и тяжело вздыхая, Джисон вещает своему другу о прелестях последствий его несчастья, а Минхо после душещипательного рассказа не без сопротивления тащит Хана в медпункт, потому что: — Ты сам как ходячая зараза, своих сородичей еще понабирать решил? В любом случае, иди домой после следующей пары, тебе надо отдохнуть. — А вы с Бином? — Поддержим тебя тем, что тоже уйдем. Было принято решение, что обедать они будут на седьмом этаже, который является нерабочим и вообще-то ходить туда нельзя. Но придется, потому как место в столовой им больше никто не занимает, а голодные студенты все то время наблюдали за одиноко сидящим Минхо, словно шакалы, лишь бы ухватить место и поесть со всеми удобствами. Медсестры в кабинете не оказалось, что совсем не удивительно: женщина любит грешить пребыванием где угодно, только не в медпункте, попивая чай со своими сплетницами-подружками в виде преподавателей или работников социального отдела. — Можно было просто промыть все водой, — бурчит под нос Хан, пока Минхо протирает раствором ссадину на руке, а затем болезненно мычит, когда старший особенно сильно давит ватным диском. — Я тебе это сейчас в рот засуну. Мордашку свою сам обработаешь, неблагодарный. Джисон на это только тихо смеется, улыбчиво похлопывая по чужому бедру и принимаясь обрабатывать лицо у зеркала, висящего на стене, пока Минхо пытается удобно распластаться на кушетке. — А я говорил, что это разбитое окно ни к чему хорошему не приведет. — О чем ты? — заинтересованно перекатывается на бок Минхо, подставляя руку под голову и наблюдая за шипящим при каждом прикосновении к лицу парнем. — Какой-то особенно умный разбил окно в коридоре около рекреации первого этажа, которое ведет к задней части территории универа. Ты не знал? — удивленно смотрит на него через зеркало Джисон, возвращаясь к своему делу после отрицательного покачивания головой. — Минсок со своим собутыльником оттуда и вылез, как черт из табакерки. Видимо, мониторил людей в поисках сегодняшней жертвы. Уже неделю, бедный-несчастный, никого не бил. Раньше, еще в средней школе, Минхо постоянно присматривал за младшим, потому что подростковая жестокость — вещь нередкая, особенно в том возрасте, когда люди только формируются как личности. Они не знают, кто они такие, что из себя представляют, каким принципам стоит следовать, кого надо слушать, как себя нужно вести и как сортировать людей в своей жизни. Из этого вытекает ряд оплошностей, за которые кому-то через время будет стыдно, а кто-то так и не вылезет из этого болота, не считая прошлое собственной ошибкой. Но истина такова, что всем в любом случае придется за былое платить. Это время самым опасным было и для Джисона с Минхо. Но если Ли мог за себя постоять, то до Хана признание опасности пришло только тогда, когда его своеобразный одноклассник по имени Минхо впервые заступился за него, не давая на растерзание голодных детей. Тогда-то Джисон и вцепился в старшего, постоянно благодаря и прося научить так же драться, чтобы в следующий раз никого не напрягать. С тех пор прошло много времени, Джисон вырос и уже вроде как неплохо может себя самостоятельно защитить. Минхо не знает, почему в этот раз он пришел настолько побитым и совершенно не злым, каким бывал обычно после потасовки или ссоры, а также знает, что Джисон начнет ругаться, если он это скажет, но: — Может, мне поговорить?.. — Даже не начинай. — В таком случае будь добр объяснить мне, что с тобой происходит. Джисон опускает руку с ваткой, поворачиваясь к парню, который уже сидит, опираясь руками назад, и смотрит внимательно, ожидая ответа. Он быстро узнает этот взгляд. Взгляд, который говорит о том, что он прекрасно обо всем догадывается, но так или иначе нужно ответить, чтобы все предположения подтвердились. — Я не знаю, просто… — он закусывает губу, нервно жуя ее, и садится рядом, откидывая ватку на тумбочку у кровати и падая звездочкой на постель. — Все, что я пытался сделать, — защититься. Единственное, о чем я думал в тот момент, это то, что, возможно, все это действительно мне не нужно. Вдруг написание книги будет впустую потраченным временем? Да, собственная книга — это то, чего я хочу, но… не уверен, что у меня что-то получится. Любить читать не равно уметь писать. Да, я всегда обожал и умел красиво писать сочинения, но это не одно и то же, — хмурится Джисон. — А когда я вижу тебя, вспоминаю, какая между нами пропасть в плане книг, и создается ощущение, будто я слишком зазнался, раз потянул руки к перу. Я понимаю, что вряд ли выложу это хоть куда-нибудь, а просто напишу для себя, выплесну всего себя и ворох нескончаемых мыслей в нее, чтобы стало легче. Это будет моим собственным тайным ящиком, который я буду держать при себе. Но мне будет стыдно даже перед самим собой, если у меня не будет получаться. Есть одна проблема, с которой никто из друзей Хана не может справиться. И проблема эта заключается в том, что Джисон совершенно не любит выполнять свою работу не на максимум, умноженный на два, даже если это касается того, что он пробует впервые. А Минхо слишком начитанный для того, чтобы младшему не было стыдно перед ним и самим собой делать жалкие попытки. Да, Хан, безусловно, любит читать, но не Хокинга, Гегеля или работы Юнга с Хайдеггером на пару, как это делает Минхо. Не поэмы, написанные сложным слогом и несущие в себе хитро сплетенную и тяжелую для восприятия информацию; он даже никогда не читал такого популярного среди ценителей прекрасного Шекспира. Джисон любит немного фантастики, много детектива и триллера, любит Ремарка, Фитцека, Рэя Брэдбери и Агату Кристи, и уверен, что до Ли ему очень далеко. Иногда, когда ночует в доме старшего, он копается в его полках с книгами и читает что-то из философии или психологии, но надолго его не хватает. От этого вся уверенность и воодушевленность пропадает, желание что-то писать — тоже, несмотря на то, что Минхо всегда был для него примером для подражания. Дело вообще не в Минсоке, который твердил, пока пинал Джисона, что писать книги — это слишком сопливо и вообще для маленьких девочек или конченых романтиков. Не по-мужски абсолютно. На самом деле Хану просто казалось, что бьет его не кто-то там, а он сам, противная часть его самого, которая никогда в него не верила, а только мерзко шептала на ухо, что ничего у него не получится. То, что он собирается написать, действительно важно для него, потому что таскать с собой столько мыслей и переживаний сложно. Хочется изложить все на бумагу, примерить на выдуманных людей и взглянуть на все со стороны, потому что нынче приходится быть самому себе психологом и разбираться со своими замыканиями самостоятельно. — Хан-и, — осторожно выдергивает из мыслей Минхо, успокаивающе приглаживая раскинутые по простыне волосы и мягко смотря в уставшие глаза, — ты ведь знаешь, что у тебя получится, просто слишком много сомневаешься. У тебя всегда все получается, даже если это требует огромной работы или затрат большого количества времени. Если ты не хочешь верить себе, тогда поверь хотя бы мне. Я последний человек, который стал бы тебе врать, ты это знаешь. То, что ты сейчас переживаешь, абсолютно нормально, но не нужно из-за этого забрасывать даже попытку. Тем не менее, знаешь, если быть полностью откровенным, я не думаю, что стоит стремиться к совершенству, — улыбается Минхо, продолжая перебирать чужие волосы. — Путь до идеала, к которому ты так стремишься, и является твоим идеалом. Я всегда жил по этому принципу, поэтому большую часть времени наслаждался тем, что делаю. А еще ты знаешь, что можешь обратиться ко мне за советом или с каким-то вопросом. В этом деле как минимум я поддерживаю тебя и, бьюсь об заклад, Чанбин тоже. Поэтому прекрати закапывать свое желание и себя самого в это море неуверенности. Тебе не нужно равняться на кого-то, чтобы найти самого себя. Раздается звонок мобильного Минхо, и Джисон мысленно благодарит Чанбина за то, что тот всегда очень вовремя звонит, потому что он не уверен, что смог бы сдержать еще хоть на секунд десять слезы от слов старшего. — Он уже все купил, поднимайся, нам еще на седьмой этаж топать.***
Потирая глаза от усталости, парень ругается себе под нос, проклиная заставившую его задержаться преподавательницу на чем свет стоит. Не то чтобы он много полезного за день сделал, но простое отсиживание пар тоже отнимает силы. В коридоре никого нет: после пяти пар оставшиеся несчастные сразу же рванули домой, не задерживаясь здесь ни на секунду. Он успел еще зайти в студенческое кафе на первом этаже по пути в нужный кабинет, какое-то время упрашивая буфетчицу продать ему сосиску в тесте перед закрытием, поэтому сейчас идет в абсолютной тишине и с аппетитом жует свой улов. Еще раз посетовав на преподавательницу по залогам, которой приспичило в такое время заставить тащиться к ней в кабинет с целью сдать все долги, что парень, конечно же, делать не собирается, он переходит ругательствами на своего друга, который даже не удосужился его подождать. Парень подходит к нужному кабинету, стучась, и, не дождавшись ответа, тормошит ручку двери, что оказывается закрытой. — Сама не пришла, а за мной послала целую дружину, дурында. Пройдя немного вперед, он приближается к месту, отдаленно напоминающему небольшую рекреационную зону, намереваясь подождать женщину там и мечтая поскорее уйти из этого места. В дальнем коридоре, где он находится, уже вырубили свет, поэтому приходится включить фонарик, дабы не навернуться где-нибудь и сесть именно на стул, а не на что-нибудь еще. Фонарик с горем пополам все-таки включается, глаза постепенно привыкают к резкой вспышке света, сосредотачиваясь на стульях перед собой. Но не успевает он и шагу ступить, как кто-то с размаху бьет ниже пояса, совершенно не жадничая силой удара. Боль резко бьет электрическим током, пронизывая до кончиков пальцев, тело без сил падает на колени и наклоняется вперед, раскрывая широко рот и забывая дышать от боли. В глазах звездочки пляшут, в горле будто ком застрял, а руки инстинктивно тянутся к поврежденному месту. По темному и пустому коридору разносится хруст — последний звук, который издает уже полностью лежащий на полу парень. Глаза смотрят прямо перед собой, уставившись в идеально белые кроссовки, руки раскинуты вдоль тела, а голова неестественно сильно повернута вбок. — Несколько минут будешь жить, — перед ним присаживаются на корточки и продолжают: — Ты часто совершал ошибки, знаешь? Допускать ошибки нормально, но, во-первых, нужно их признавать и исправляться. А во-вторых, — пальцы, скрытые тканью перчатки, проходятся по щеке обездвиженного тела и щелкают по чужому лбу, — нужно осознавать свой лимит. Представляешь, что я однажды узнал? Кто-то из детей выбирается из грязи, неправильных действий, неуверенности и страха, что их поглощали все это время, а кто-то так в ней и остается. Ты застрял там. Жизнь состоит из твоих собственных решений, и именно они привели в итоге тебя сюда, — с каждым словом тон голоса становится все холоднее. — Твои жизни исчерпались, а ты вылетаешь. Игра окончена. Фигура парня направляется к разбитому окну, пряча укутанный в белый платок балисонг во внутренний карман джинсовки и скрываясь в глубине сумрака. На полу все так же остается одиноко лежать тело, а рядом валяется телефон с до сих пор включенным фонариком и студенческим пропуском в прозрачном чехле, где угрюмо выведено «Рю Минсок».***
— Что там за толпа? — Джисон пытается разглядеть то, на что пялится кучка студентов в коридоре, подпрыгивая на месте для лучшего обзора и опираясь на плечи Минхо. — Пролезем и глянем. — Может, просто очередная универская компашка, — незаинтересованно произносит Со, зевая от недосыпа. Джисон на это только пихает друзей вперед, отмахиваясь от протестов Чанбина и пытаясь пролезть сквозь толпу, которая не спешит расходиться. Пробравшись в самый центр, он резко тормозит, заставляя позади идущих парней врезаться в него. — Ты хоть не делай это настолько резко, будто чудовище увидел, а не… — Ли резко замолкает, видя то, на что с ужасом уставился Хан. — Что за… Перед ними лежит гребаный Минсок с открытыми, но такими пустыми глазами, каких Джисон еще не видел ни разу за свою жизнь. Создается ощущение, будто он сначала сидел на коленях, а потом упал лицом вперед: копчик был выпяченным, а бедра упирались в живот. Было бы странно, что его первым заметили именно студенты до начала первой пары, если бы не тот факт, что в это крыло редко кто забредает, а студенты обычно ожидают у кабинетов раньше, чем приходят преподаватели. Джисон выдыхает, только сейчас замечая, что все это время не дышал, и смотрит по сторонам, в потолок, лишь бы больше не видеть это бледное лицо, делая пару шагов назад. И снова удивленно застывает. «Монстры», — первая мысль, что приходит ему в голову, крепко захватывая разум и пуская свои длинные корни с завидной скоростью. Студенты пялятся абсолютно безразличным взглядом, равнодушно рассматривая мертвое тело перед собой, а кто-то со смешками и удивленными улыбками пытается заснять происходящее, чтобы затем выложить в социальные сети. Они выросли в окружении жестокости и безразличия, купаясь в этом и проглатывая на завтрак вместо манной каши. Их не волнует смерть какого-то местного студента-хулигана, даже если она произошла в стенах их собственного университета. Чем меньше ты из себя представляешь, тем меньше к тебе интереса. Минсок, по сути, совершенно не являлся занимательным объектом, поэтому и любопытства к его смерти мало. Все, что им нужно, — думать исключительно о себе и о том, как выбраться из собственной паутины гибели. Друзья — формальность, улыбки — это маски, рассказы о себе — ложь. Приходится вертеться червем на крючке ради благого будущего, которое нужно выстраивать кирпич за кирпичом самостоятельно, даже не надеясь на чужую благосклонность. Да, это требует максимальной отдачи, огромного количества притворства и сверху посыпанной корысти. Но без жертв победителем не быть. Преподаватели, вылетая из учительских лифтов, кричат о том, чтобы все разошлись по своим кабинетам в ожидании распоряжения о дальнейших действиях, чтобы позже отменить занятия до следующей недели. Последний раз оглядываясь на обездвиженного Минсока, которого студенты по ошибке или нет задели и перевернули набок, Хан замечает кое-что под его ключицами. Тонкую бледную кожу покрывает запекшаяся кровь, выстраиваясь в небольшое, резко вырезанное «Ронсем».