Ronsem

Яркое солнце заставляло щурить глаза даже под тенью деревьев. «Нужно наслаждаться теплом, пока не начало холодать», — сказал Чанбин перед тем, как потащить своих друзей в ближайший парк. Теплый мягкий ветер аккуратно развевает волосы, будто вплетаясь в них с особой нежностью, а запах травы приятно успокаивает. Джисон ползет к лежащему головой на коленях Чанбина Минхо и устраивается на его животе. Рука старшего сразу перекидывается через шею Хана, мягко поглаживая щеку, а сам Минхо выглядит так, будто поспать является его наибольшим в данный момент желанием. Джисон видит и понимает, но он со вчерашнего вечера думал только об одном и не может не поделиться этим. — Если бы из-за Минсока не пришлось уходить после третьей пары, есть вероятность, что на его месте мог оказаться кто-то из нас. Ли медленно открывает глаза, уставившись в ветки деревьев над своей головой, и начинает говорить, пока открывший рот Чанбин не сделал это за него. — Вам не кажется, что конкретно Минсок был целью убийцы? У него, думаю, достаточно ненавистников и тех, кто желает ему отомстить. Это бы все объяснило. Чанбин молчит несколько секунд, обдумывая только что произнесенные Минхо слова, и говорит, откидывая голову назад и опираясь руками на землю: — На самом деле, — произносит серьезным тоном Со, — человек, который убил его, похоже, серийник. Джисон удивленно вскидывает голову, дабы убедиться, что его друг сейчас не шутит, и спрашивает осторожно: — О чем ты? В смысле… почему ты так думаешь? — На коже под яремной ямкой Рю была вырезана надпись «Ронсем». Я вчера искал что-то похожее в интернете и нашел новость сроком в несколько месяцев о том, что был найден труп с точно такой же резьбой. Мужчина лет сорока, умер от разрыва печени вследствие сильного удара. Скорее всего ударили кастетом. И еще у него был отрезан половой орган, — видя вопросительно изогнутые брови друзей, Чанбин поясняет: — На его ногах была высохшая сперма, а после дала показания женщина, которая говорила, что этот человек ее изнасиловал перед тем, как она смогла убежать от него. Она остановилась в том переулке покурить, когда на нее набросился тот мужчина. Хан полностью поворачивается набок, чтобы лучше видеть Бина, и слушает того с круглыми от интереса глазами, пока Минхо продолжает поглаживать его щеку. — Я тоже заметил это вчера, но не был уверен, что правильно разглядел надпись. Я даже искал это слово в словаре, но ничего не нашел. — Возможно, это что-то вроде его прозвища или второго имени. Ну или какое-то послание, — высказывает свое мнение Ли, выводя большим пальцем круги на коже младшего. — Скорее всего жертв было больше, просто не находили тела, раз то убийство сроком в месяцы до сих пор не раскрыли, а он продолжает убивать. Сеул — город технологий, убивать тут будет крайне сложно, не попав в поле зрения камер. Не думаете? — Наверное, это что-то вроде убийцы-героя, — хмыкает Джисон. — По крайней мере две известные его жертвы явно не были примером для подражания и не вели жизнь праведную. Получается, серийный убийца добрался до нашего университета и в любой момент может прикончить еще кого-нибудь? — он поднимает голову, с примесью страха и удивления глядя в глаза Ли. Минхо неопределенно мычит, задумываясь над словами друга, и закусывает губу в попытках точно сформулировать свои мысли и выразиться правильно. — Мы не знаем, по какому принципу он выбирает жертв и есть ли у него вообще какие-то критерии. Расслабься, Сон-и, от нас не зависит то, когда мы умрем. Даже если мы вдруг узнаем его хотелки и будем попадать под его стандарты, не ходить на учебу все равно не сможем. Либо учись, либо умри. Другого не дано: в противном случае ты никого из себя не представляешь, — глядя в облачное небо, произносит Минхо. — И это всего лишь две из неизвестного количества жертв. Возможно, он убивает тогда, когда приспичит. И ему может не быть важно то, кого именно прикончить. — Согласен насчет критериев. Незнание страшнее, черт, — ругается Чанбин, поднимая уголок губ в полуулыбке. Внезапно завибрировавший телефон Со отвлекает всех от переваривания прошедшего разговора, а Чанбин мигом меняется в лице, печатая ответ на сообщение. Минхо с Джисоном только понимающе переглядываются, одновременно пихая друга в живот и бока и со смехом убегая от неожидавшего такой подставы Со. — Вот засранцы, ну вас, — потирает ушибленный живот Чанбин. — Феликс сказал, что находится как раз поблизости. Думал пригласить его к нам, но я лучше от вас уйду, неблагодарные. — Ага, конечно, только из-за этого. — Закройся, — Чанбин бросает валявшуюся неподалеку шишку в ноги подразнивающего его Минхо и все равно не может скрыть радостной улыбки. — Благословляю тебя на легкий путь до сердца девственно чистого мальчишки, сын мой, — басит Хан, всеми силами стараясь не хохотать от вида валяющегося на траве от смеха Минхо и сохранить выражение лица серьезным. — Бог с тобой, а мы нет. Чанбин на это только весело показывает средний палец, вприпрыжку убегая в направлении торгового центра, где его ожидает Феликс. Джисон следит за тем, как Минхо перекатывается на спину после того, как перестает смеяться, и подходит ближе. — Хен, может, в библиотеку пойдем? Мне несколько учебников нужно взять, — спрашивает Джисон, садясь рядом и ковыряя подобранной шишкой траву под собой. — Для твоей книги? — заинтересованно мычит Минхо, а после кивка продолжает: — Только если потом пойдем ко мне. Хан смотрит на старшего несколько секунд, забывая про свои великие раскопки, и расплывается в улыбке, благодарно зарываясь носом куда-то в шею тихо хихикающего старшего. Конечно же, Минхо знает, что Джисону нравится у того дома находиться куда больше, чем в собственном. Семья Ли переехала в Сеул, когда Минхо должен был перейти в среднюю школу. Тогда они и познакомились, будучи одноклассниками, а потом оказалось, что живут друг от друга в тридцати минутах ходьбы, поэтому зачастую ходили с учебы вместе все эти годы. Затем поступили в одну старшую школу, а теперь уже как три года учатся в одном университете. Джисон еще в первый год их дружбы орал на каждом углу, что они соулмейты, и что хочет Ли или нет, но они всегда будут вместе. Что ж, пока так и выходит. Дома у Минхо тепло и уютно, три кошки и пахнет мятным шоколадом. Его родители уехали обратно в Кимпхо в тот год, когда Минхо поступил в университет, и за эти три года он ни разу не давал им поводов для беспокойства. Джисон ночевал в этой квартире бесчисленное количество раз, и всегда, когда он сюда приходит, создается ощущение долгожданного возвращения домой. У Хана есть привычка, которая раздражает почти всех знающих его людей — он постоянно говорит о диком желании попасть домой даже тогда, когда в нем и находится. У него вырывается подобное на автомате, непреднамеренно, но стены квартиры Минхо этого не слышали еще ни разу. — Привет, Суни, — улыбается Джисон подошедшему животному. — Без меня не было скучно? Суни коротко принюхивается, чтобы после сесть на колени парня, читающего книгу на диване в гостиной Минхо. Простых былых художественных детективов не хватит для чего-то стоящего, поэтому приходится изучать что-то куда более серьезное ради того, чтобы написать достойное криминальное чтиво, вылить себя в придуманных персонажей, но при этом написать новую историю, придумать новый мир с частичкой себя. — Как первое впечатление? — в комнату заходит Минхо с двумя кружками какао и свежеиспеченным имбирным печеньем, кивая на пошарпанную временем книгу в чужих руках. — Многообещающе, но… мой холодный американо, — жалобно скулит Хан, запрокидывая голову на спинку дивана и смотря на старшего щенячьими глазами. — Никакого холодного американо, ты сегодня несколько раз чихал, чертенок, — кружки издают характерный звук, когда Ли опускает поднос на деревянный кофейный столик, после чего коротко гладит Суни. — Иногда заменяй кофе чем-нибудь другим, ради всего святого, иначе ты будешь эксклюзивом для врачей, который состоит на семьдесят процентов из кофеина, а не воды. Джисон фыркает на прозвище, которое Ли дал ему в первый же официальный день их дружбы, и улыбается незаметно. Минхо пихает Хана в бок, чтобы тот подвинулся, и плюхается рядом, пытаясь вытащить свою книгу из-под севшего на нее Джисона и шлепая его по заднице, когда тот отказывается поспособствовать операции по спасению несчастной книги. Суни, не имея сил терпеть настолько небрежное к себе отношение, резко вскакивает с нагретых колен Хана, недовольно виляя хвостом. — У тебя что? Снова что-то для умов особенно великих? — интересуется Джисон, делая глоток свежесваренного какао и виновато следя за уходящей кошачьей спиной. — Да нет, — хмыкает Минхо, вертя книгу в руках. — Мне ее мама дарила еще тогда, когда я увлекался японской литературой. Это хонкаку. Кстати, полезной штукой для тебя будет. Отличается от привычного детектива, для меня еще и интереснее. А, да, что насчет того, что ты хочешь написать? Джисон, до этого заинтересованно слушавший старшего, резко тушуется и ставит чашку обратно на столик, перебирая пальцами шнурок спортивных штанов и чуть не закрывая книгу без закладки. Подробно о своих планах он еще никому не говорил, кроме жанров, которые хочет использовать. — Ну, это… Вообще, я хочу написать все от лица убийцы, — робко поднимая взгляд, Джисон замечает удивленно поднятую бровь Ли и решает продолжить: — Просто подумал, что так будет интереснее, хоть и, возможно, сложнее. Да и я всегда хотел понять то, как думают убийцы и как вообще ими становятся. Вот. — Я, если честно, сначала думал, что ты хочешь написать про наемного убийцу, а не психа. Но, согласен, так интереснее. Будешь изучать психологию убийц? — Придется, — кивает Хан, коротко отпивая из своей чашки, но сразу исправляется: — Звучит так, будто меня заставляют, но мне честно интересно. Всегда любил копаться в головах людей. Джисону все еще немного неловко, но когда Минхо понимающе кивает и хлопает по плечу, становится намного легче. Значит, он не считает это глупым. Значит, все в порядке, и он может продолжать. Ли снова говорит о том, что младший делает все правильно и ничего в этом постыдного нет, что имеет на это полное право, кто бы что ни говорил, а Джисон плавится с каждым его словом, буквально растекаясь лужицей, и льнет ближе, утыкаясь лбом в плечо старшего. Он всегда так делает, когда Минхо говорит что-то смущающее или выражает свою любовь и поддержку. В такие моменты Джисон в очередной раз убеждается в своей влюбленности в Ли и не может ее добросовестно сдерживать, почти обнажая перед другом. А Минхо, в свою очередь, скидывает все на некоторого рода застенчивость Хана, которая проявляется только в подобных ситуациях. Минхо умеет делать многое, но сполна выражать свои чувства словами все еще для него проблематично, из-за чего все годы их дружбы Джисон учился быть внимательнее к мелочам в поведении друга. Поэтому он особенно ценит моменты, когда Ли выслушивает его тараканов и пытается с ними что-то сделать или хотя бы утешить. И, вопреки ожиданиям Минхо, он неплохо с этим справляется. Замечательно, если быть точнее. — Что, опять заставил смущаться? — тепло смеется Ли и начинает щекотать разнеженного и зарывшегося в его шею Хана, который слабо отбивается от такого внезапного нападения на себя. Он просто бессилен перед таким Минхо. — Эй, прием. Земля вызывает Хан Джисона. Как обстоят дела на Марсе? — Почему сразу Марс? — мычит Джисон, наотрез отказываясь поднимать голову и с боем отстаивая свое законное место. Он чувствует себя таким влюбленным идиотом, что слишком стыдно смотреть на старшего. — Ты такой же красный, — продолжает отвоевывать свое плечо и щекочет Хана, — и твои уши такие же горячие сейчас. — Это потому что я горячий. Минхо на это возмущенно-обиженное заявление только по-доброму прыскает от смеха, заваливая Джисона головой на свои колени и ероша чужие мягкие волосы. — Прозвучало скорее мило, чем горячо. Джисон только легонько стукает Ли в плечо и просит подать его книгу, чтобы продолжить читать ее в таком положении. Минхо добродушно отдает книгу в чужие руки, подбирая с конца дивана откинутую в схватке не на жизнь, а на смерть, свою тоже, и продолжает чтение, привычно перебирая пальцами волосы улегшегося на его коленях Хана. Дуни и Дори, до этого наблюдавшие за великой схваткой, забираются на диван к лежащему на нем пульту, неосторожно его пихая и выжидающе смотря на своего хозяина. — О, точно, извиняйте. Забыл, — Минхо тянется к пульту, включая телевизор своим питомцам, перед этим удостоверившись, что шум не будет мешать Хану. — Суни, ты где? Тут сеанс кино, иди сюда, хватит дуться. На зов хозяина прибегает с довольной мордочкой Суни, снова устраиваясь на животе Джисона, будто и не было никакой обиды, и смотрит внимательно на экран телевизора. — Так вот почему у тебя постоянно телевизор включенный, хотя ты его редко смотришь, — понимающе охает Джисон, почесывая за ушком Суни. — Эти проказники успокаиваются только в двух случаях: либо я с ними играю, либо включаю телевизор, — поясняет старший, несколько раз поглаживая спину Суни и снова возвращая руку на макушку Джисона. — Дори с самого детства было не оторвать от мультиков, тогда и старшие подключились. — Впечатляет. — А то, — гордо ухмыляется Минхо и продолжает массировать голову друга, снова утыкаясь в книгу. Хан думает, какой хозяин, такие и коты: странные, но по-своему очаровательные. Джисон бы точно не удивился, если б старший читал им сказки на ночь, а тем бы и нравилось. Улыбка от представленной картины медленно расползается по лицу, после чего Джисон продолжает читать, пытаясь снова сконцентрироваться на плывущих строках и перестать отвлекаться на пальцы в своих волосах и трепет в груди. — Чего такой счастливый? Книга вроде научная, профессор написал, дядька умный и серьезный. — О еде думаю, — врет Джисон, хмыкая, а затем удивляется тому, как после его слов живот действительно заурчал. Суни на такое заявление под собой только резко подбирается и спрыгивает с недовольным мяуканьем с живота Джисона на пол, явно решая не давать этому несносному человеку еще одного шанса. Минхо заливается заразительным смехом, заставляя Хана засомневаться в прочности своих барабанных перепонок и все же растянуть губы в широкой улыбке, которая сразу же перетекает в такой же пронзительный хохот. Еду привозят быстрее, чем кто-либо этого ожидал, но Джисон, будто заранее готовя план мести за щекотку, макает картошку в сырный соус и тыкает им в чужую щеку, с интересом и круглыми глазами ожидая реакции. Минхо, явно выглядя пораженным таким предательством, соуса не жалеет и щедро размазывает по чужому лицу, прорываясь сквозь китайскую стену из барахтающихся ног Хана, но цели своей добивается. Вставая с поваленного на диван Джисона, Ли оценивающе смотрит на огорошенное лицо напротив, довольно улыбается проделанной работе и стирает салфеткой со своего лица небольшое количество последствия набега на него Хана. — Мое лицо сейчас изнасиловали. — Я всего лишь сделал тебе освежающую сырную маску, не гиперболизируй, — с важным видом отвечает Минхо и продолжает есть, увлеченно смотря в экран телевизора. — Уход за кожей — важный процесс поддержания естественной внешней красоты. Сечешь? Хан все еще лежит с вытянутым от такого позорного поражения лицом и не двигается, тихо обещая: — Я тебя сейчас ударю. Картошка падает с руки на пол, после чего проругавшийся под нос Минхо поднимает ее и кладет в пустой пакет из-под заказанной еды. Поворачивая голову в сторону застывшего и пялящегося на него Джисона, Ли только шлет тому воздушный поцелуй и подмигивает с кокетливым «чиз», со стоном боли хватаясь за бок, куда его пихает за такую наглость Джисон. Лицо было вымыто, еда — съедена, а Минхо — наказанным пятнадцатиминутным игнорированием исключительно забавы ради и из вредности. Спустя какое-то время безрезультатной фокусировки и попыток удержания внимания на тексте Джисон откладывает книгу на стол, зевая и поворачивая голову на чужих коленях в сторону телевизора, по которому показывают какую-то дораму про школьников, пытающихся спастись от зомби. Это оказывается куда интереснее того, что Хан только что читал, поэтому о выборе своем в пользу кино сейчас не жалеет. От него хотя бы вряд ли в сон клонить будет, нежели от книги. — Какие-то персонажи неживые, не кажется? — спустя время спрашивает Джисон. — «Мы все мертвы». Даже нет желания, чтобы название спойлером не оказалось. Не цепляет. — Если немного подумать, то понимаешь, что они как раз таки самые живые. Неинтересные — возможно, но настоящие. Мне не было любопытно это смотреть, но должное отдаю как минимум за отсутствие строго положительных и строго отрицательных персонажей, ну и за социальный подтекст. Причину каждого действия любого персонажа можно логически объяснить, — выдерживает он недолгую паузу. — Не бывает ангелов и демонов, есть человек; не бывает белого и черного, есть оттенки серого. Или множество других цветов, это уже смотря на то, чьими глазами глядеть. Что-то вроде этого. Но мне все равно не хватило заинтересованности досмотреть дораму, так что да, такое себе. — Вот никогда не мог отличить то, когда ты душнишь, а когда просто умный. — Наверное, сейчас было душно. Но ты сам спросил, поэтому завались. — Солидарен. Пальцы Минхо, некоторое время назад переставшие двигаться, все еще спутаны в ворохе темных прядей. Джисон с просьбой в глазах мягко дотрагивается до руки Ли, который возобновляет нежное массирование кожи головы Хана, не отвлекаясь от чтения. Через несколько минут книга все же захлопывается с характерным звуком и откладывается на кофейный столик рядом с недопитым и явно остывшим какао. Минхо только сейчас замечает, что Джисон заторможенно моргает и очевидно с приложением немалых усилий пытается не заснуть после долгого чтения, приправленного уютной компанией в виде Ли и его кошек. Спокойная обстановка, невыветреный запах какао и мяты, сладкое мурлыканье Суни под боком, тихий шум телевизора на фоне, монотонное повествование в книге и родное тепло тела Минхо оказались для Джисона снотворным, которое бы он не отказался принимать на постоянной основе вместо собственных таблеток. Веки в последний раз закрываются, докладывая о том, что Джисон окончательно уснул. Руки аккуратно подталкивают Суни, чтобы после с осторожностью подхватить обмякшее тело и отнести в спальню. Минхо с трудом двигает одеяло, чтобы уложить Джисона на кровать, и накрывает его по самый подбородок. «Хорошо, что сразу заставил переодеться в свою домашнюю одежду», — бегло проносится мысль в голове. Хан причмокивает губами и с недовольным мычанием скидывает с себя одеяло, поворачиваясь на бок и комкая его в объятиях, на что Минхо только качает головой, думая о том, что эту войну он проиграть не смеет. Заставить спящего Джисона отцепиться от одеяла оказывается не самой простой задачей в жизни, но, одерживая победу, Минхо снова укутывает младшего, а затем оказывается на месте одеяла прижатым к чужому телу. Конечности обвиваются вокруг Ли, удерживая в своих объятиях, а сам Хан утыкается лицом куда-то то ли в грудь, то ли в шею. Минхо прекрасно известно, что Джисону сложно заснуть и спать в целом без объятий, поэтому только умиленно улыбается, обнимает в ответ и чмокает в висок, всецело отдаваясь в лапы Морфея и еще кое-какого чертенка рядом с собой.

***

— Хватит, прошу тебя, перестань! Ты же убьешь ее, зачем ты продолж… Громкий звук удара пресекает любые попытки достучаться. Но когда получаешь пощечину от взрослого мужчины с тяжелой рукой, будучи всего лишь учеником средней школы, она превращается во что-то более болезненное, заставляя зрение помутиться на несколько секунд. Копчик болит от неприятного приземления, а ладони кровоточат из-за осколков разбитой на полу посуды. «Лучше бы это была твоя кровь». Пошатываясь, мальчик поднимается на ноги, сжимая с силой в онемевшей руке узкий длинный осколок — все, что осталось от любимой маминой вазы для фруктов. Он смотрит обиженно на валяющуюся на полу в слезах женщину и злостно сверкает глазами, мысленно ругая ее тысячи и тысячи раз за слабохарактерность и покорность даже тогда, когда жизни угрожает опасность. А затем медленно переводит взгляд на своего отца, что в последнее время переходит все границы дозволенного. Самоутверждаться за счет семьи — все, на что он способен. Мужчина прекрасно эту истину понимает и оттого злится сильнее, вымещая все на родных. «Я не должен все время на кого-то полагаться. Тем более на мать, которая даже себя защитить не может, а родного сына и подавно». Мужчина снова подходит к своей жене и садится на корточки, брызжа слюной в продолжении выражений нелестных фраз. Эта женщина никогда никому не жаловалась на поведение своего мужа, разве что на эмоциях иногда срывалась на сына, и ее угрозы ограничивались лишь обещаниями подать на развод. На самом деле не происходило ничего такого, что пересекло бы черту нескольких толчков и немного побитой посуды, но то, что происходит сейчас, — слишком. Даже для него, ребенка, выросшего в среде, где домашнее насилие считается нормой, это действительно слишком. «Если этого не делает мама нормальным путем, тогда сделаю я своим собственным». По керамическому осколку стекает большими каплями алая жидкость, пачкая школьную рубашку и брюки. Глаза, словно какого-то дикого животного, неотрывно наблюдают за артерией на шее мужчины. Дойдя до отчаяния, можно стать самым опасным зверем, который разорвет на куски любого вставшего на пути, даже если этот зверь был всего лишь дрожащим от страха мышонком. И тогда никакой хищный кот не будет для него преградой. Женщина, заметив кровь на руках своего сына, а затем и осколок в них, округляет глаза в ужасе и бросается в ноги мальчишки, умоляя прийти в себя и не делать глупостей. Последнее, чего она хочет, — сделать своего сына убийцей собственного отца. — Прошу тебя, мальчик мой, пожалуйста, убери эту дрянь, выкинь ее, — ладони молитвенно трутся друг о друга так, что кажется, словно сейчас разожжется огонь, а дыхание сбивается от осознания происходящего. — Ах ты сукин сын, как посм… — мужчина, глядя на предмет в руках сына, с нешуточной скоростью начинает закипать от злости, но моментально замолкает, натыкаясь на голодный взгляд напротив. — Чт… Что за?.. В ответ на это мальчишка только откидывает в сторону осколок, вытирая ладонь о некогда белоснежную рубашку, и тянет на себя свободной рукой мать, чтобы та встала на ноги. — До конца своих дней благодари ее за то, что остался жив, ублюдок. Мужчина только сглатывает неожиданный комок липкого страха в горле, мешающий дышать полной грудью, и бегает взглядом по спине уходящего в комнату со своей матерью сына. Испугался какого-то школьника? Он не знает, что с ним произошло, и почему ощущение тревоги царапает грудную клетку, но одно он усвоил точно — больше никогда не поднимать руку на семью. Пахнет опасностью.