***
Несколько дней спустя он покупает ей краски и маркеры. Он заметил, как сильно они ей, казалось бы, нравятся. Её комната и те маленькие вещички, что у неё имелись, были покрыты рисунками и каракулями. Неоновые и неряшливые, они — источники той маленькой радости, которые этот ребёнок для себя открыл. Но он также заметил, что её художественные принадлежности довольно старые и высохшие. Даже если она не жалуется, он обнаруживает, что она пытается сохранить их надолго, как будто если она будет достаточно бережна со своими высыхающими маркерами, то они прослужат ей ещё дольше. Он уже не жаждет денег, как раньше, не тогда, когда распространяет Мерцание среди нетерпеливых покупателей, поэтому покупает наборы красок и маркеров, присланных ему прямо из больших дорогих магазинов в Пилтовере. Он заворачивает их в яркую сине-фиолетовую обёрточную бумагу; он уверен, что Джинкс они понравятся. Когда он преподносит ей подарок, она берёт его у него так, будто бы держит фарфоровую фигурку, окаймлённую золотом. Её пальцы нежны, а яркие глаза смотрят на него снизу вверх, широко раскрытые и всё ещё такие неуверенные. — Ну же, это для тебя, — говорит он ей, и она прикусывает губу. Её лицо вспыхивает от едва сдерживаемого волнения. Она разворачивает подарок, словно бы только и ждала его разрешения. Когда содержимое подарка оказывается у неё в руках, а разорванная обёртка лежит у её ног, девочка замирает на месте. Она вертит в руках новенькие коробочки: большие наборы красок и упаковку маркеров, которые Силко тщательно выбирал, даже несмотря на то, что он в них совсем не разбирается. Затем она шмыгает носом, и Силко рефлекторно напрягается. В его голове проносятся мысли о том, что же он мог сделать не так. Но после Джинкс снова обнимает его, и на этот раз Силко едва заметно вздрагивает, обнаруживая, что всё больше и больше привыкает к её проявлениям привязанности. — Спасибо, спасибо, спасибо, — повторяет она бессвязную мантру, как будто Силко сделал для неё нечто гораздо большее, чем просто подарил ей подарок. — Не за что, дитя, — пробормотал он, слегка погладив её рукой по затылку. После этого она тут же становится более разговорчивой. Она теперь менее напуганная, менее нервная рядом с ним, как будто она больше не ожидает, что он причинит ей вред. И он не причинит, никогда не поднимет на неё руку, даже не подумает об этом. Он помнит, как вытирал кровь с её лица в ту первую ночь, как она дрожала и тряслась. Он помнит, как прижимал лёд к синякам, расцветшим на её лице, и как она плакала, как бы нежно он её не касался. У её сестры хорошо поставлен удар, и, похоже, она совсем не сдерживалась. Но Джинкс сейчас с ним, и он не позволит причинить ей вреда.***
Пепельница Силко пропала с его стола на весь день. Ему пришлось стряхивать сигарный пепел прямо в открытое окно. Пока что ему некогда её искать. Это раздражает, но на данный момент это далеко не самая главная его проблема. Он просматривает некоторые бумаги до самой глубокой ночи пока Джинкс не заглядывает к нему в комнату, сверкая своими ярко-голубыми глазами. Она что-то прижимает к груди, когда он смотрит на неё. — Да? — говорит он, откладывая бумаги в сторону, чтобы уделить ей больше внимания. У него болит голова, а в черепе нарастает непрекращающаяся боль. — Я, эм, кое-что для тебя сделала, — она нервно кусает губу, медленно входит в его кабинет и тихо закрывает за собой дверь ногой. Таинственный предмет в её руках всё ещё прижат к ней защитным жестом, закрывая его от взгляда Силко. Он хмыкает. — И что же? — бормочет он, осторожно потирая висок в бесплодной попытке унять боль. — Я имею в виду… тебе может не понравиться. И тебе не обязательно оставлять её себе или… что ж… — она делает глубокий вдох и резко протягивает ему предмет, держа его прямо над его столом. Это его пепельница. Вот только теперь она вся изрисована каракулями, маленькими взрывами и обезьяньими мордочками. Он берёт пепельницу у неё из рук и принимается молча рассматривать её со всех сторон. Сбоку изображена маленькая акула с единственным глазом и сигарой во рту. Он издаёт непроизвольный смешок, его большой палец касается неоново-красного цвета. — Это я? — спрашивает он её, и девочка медленно кивает. — Тебе нравится? — тихо спрашивает она, как будто боясь услышать ответ. — Конечно. Она так на меня похожа, — делает он ей комплимент, ставя пепельницу на своё законное место. — Спасибо, Джинкс. Она улыбается. — Видишь, я же тебе говорила! — смеясь, говорит она сама с собой. Силко хмурится, но она, кажется, настолько довольна собой, что он решает не упоминать ей об этом. В конце концов, дети — странные создания. — И всё же в следующий раз постарайся предупреждать меня, прежде чем забирать мои вещи, — легкомысленно говорит он ей, приподнимая бровь. Джинкс притворно серьёзно кивает. Очевидно, что его слова влетели в одно ухо и вылетели из другого. — Да, сэр, — она отдаёт честь, а Силко лишь вздыхает, откидываясь на спинку кресла. — Проблемный ребёнок, — бормочет он. — Старый вонючка, — немедленно отвечает она ему, и Силко задаётся вопросом, с каких это пор она осмелилась разговаривать с ним подобным образом. А потом понимает, что, вероятно, с тех самых, когда спустил ей это с рук. Он слишком её балует, но также знает, что уже вряд ли остановится. Ему нравится, когда она счастлива, когда улыбается и смеётся, и он сделает всё, что угодно, лишь бы она больше никогда не становилась тем зарёванным ребёнком, которого он отыскал в том переулке. Если бы все знали, что наличие дочери — это то, что по-настоящему раскрыло его душу, то с ним было бы покончено. Но это волнует его гораздо меньше, чем следовало бы.***
Империя Силко достигла небывалых высот. Мерцание должным образом распространилось по всему Зауну, и Силко давно уже приобрёл достаточно большую власть, чтобы его уважали всё больше и больше. Но всё это означает работу, а много работы означает меньше сна. Меньше времени для него и Джинкс. Но ему некогда зацикливаться на этом. Джинкс способна сама себя развлечь, работая над своими бомбами, рисуя и тренируясь с Севикой. Он работает долгими ночами, читая бумаги и документы, просматривая информацию об отправках, получая новости о последних и важных событиях. Ему нужно быть проницательным, и ему нужно упорно трудиться, чтобы сохранить прогресс, над которым он так кропотливо работал. По крайней мере, на какое-то время, пока его присутствие в Зауне не станет неоспоримым и его больше нельзя будет подвергнуть сомнению. Он даже не понял, что уснул за своим столом, пока не увидел сон. Вода. Знакомое зрелище, знакомый сон. Иногда мирный, иногда жестокий, но Силко уже давно привык к одному и тому же сну и кошмару. Только на этот раз в воде вместе с ним Джинкс. Он смотрит на неё, плывя, растерянный и медлительный. Она оглядывается на него с тем испуганным выражением лица, которое он уже так давно не видел. Он пытается дотянуться до неё, но едва может пошевелиться, как будто его конечности налились свинцом. Затем она кричит, из её рта вырываются пузыри. Она мечется, пытаясь ухватиться за него руками, но всё, что ей удаётся, так это тонуть. Силко борется изо всех сил, старается приблизиться к ней, но пока она тонет, он отплывает от неё всё дальше и дальше. Он знает, что видит сон, что это всего лишь кошмар. Ему снились сотни кошмаров, снов, реакции на которые он способен был подавить. Но это что-то новое, другое, и его сердце колотится так сильно в груди, что кажется, будто оно вот-вот лопнет. Он кричит, даже когда вода заливает его лёгкие, сопротивляется волнам с такой паникой, какой он давно не испытывал. Он задыхается, а она тонет, ускользает от него. Он судорожно вздыхает и просыпается, воздух наполняет его лёгкие вместо мрака и грязи. Его пальцы впиваются в стол, ощущая его прочную поверхность. Он всё ещё видит её испуганные глаза и то, как её рот открывается в искажённом крике. Но он не задыхается, и Джинкс не тонет. Он в порядке, она в порядке… — Силко? — раздаётся тихое бормотание, и Силко поворачивает голову в сторону, замечая одетую в пижаму Джинкс, крепко прижимающую к своей груди плюшевого мишку. Она стоит у края его стола: волосы растрёпаны, лицо раскраснелось, щёки блестят от пролитых слёз. — Что ты здесь делаешь так поздно, дитя? — говорит он всё ещё слишком хриплым голосом. Силко проводит рукой по своим растрёпанным волосам, пытаясь восстановить хоть какое-то самообладание. Его рука дрожит. — Я не могу уснуть, — тихо говорит она. — И тебя не было в кровати. Её глаза на мокром месте, и Силко догадывается, что именно не даёт ей покоя. То же самое, что мучает и его. Он поднимается с кресла, вытирая пот и то, во что он отказывается верить, — слёзы со своего лица. — Пойдём, дитя. Я отведу тебя обратно в постель, — он проходит мимо неё, почему-то чувствуя себя слишком беззащитным перед этим маленьким ребёнком. Уязвимым. Слабым. Столько всего он ненавидит в той маленькой части себя, которая всё ещё колотится от боли, которая всё так же мягка. Но девочка быстро догоняет его, её маленькие пальчики обхватывают его большой палец. Он чувствует, как её голова прислоняется к его руке, чувствует её мягкие голубые волосы. Он позволяет ей делать всё, что ей заблагорассудится, отводя её обратно в комнату и вежливо игнорируя её шмыганье носом и неразборчивое бормотание. Он укладывает её обратно в постель. Её рука всё ещё сжимает его, и он чувствует себя слишком измученным, чтобы пренебречь этим небольшим утешением. — Останься, — шепчет она, когда её голова вновь касается подушки. Она дёргает его за руку, в её круглых глазах читается мольба. Он делает медленный вдох. — Если ты так хочешь, — соглашается он, позволяя ей потянуть себя вниз, чтобы сесть у изголовья кровати. Она прислоняется к его ляжке и прижимается головой к бедру. Он кладёт руку ей на спину в, как он надеется, успокаивающем жесте. Она всегда кажется такой крошечной в его руках, птичьими крылышками, которые он боится переломить при каждом прикосновении. — Тебе они тоже снятся? — говорит Джинкс тихо, так тихо, что Силко едва её слышит. Но в комнате царит тишина, если не считать приглушённого уличного шума. — Иногда, — отвечает он также тихо. Он никогда бы не признался в этом никому другому, в этой слабости, которая всё ещё преследует его. Но Джинкс удаётся сделать из него честного человека. Она ещё сильнее прижимается к нему. — О чём они? Силко втягивает ртом воздух, уставившись на один из ночников Джинкс. На тот, который он подарил ей. Она сумела заставить его светиться ещё ярче и медленно переключаться с фиолетового оттенка на синий и обратно. — В основном о воде, — начинает он, нахмурив брови. — Утоплении, удушье. Погружении. Иногда они мирные и вялые, а иногда нет. Он проводит рукой по её распущенным волосам; пряди свободно струятся по её спине. — Но они нереальны, Джинкс. Эти сны не могут причинить тебе вреда. Он слышит, как она шмыгает носом. — Но я не могу перестать слышать их… видеть их. — Они больше не могут навредить тебе, — говорит ей Силко. — Я больше никому не позволю причинить тебе боль, — клянётся он, касаясь большим пальцем её уха. Она снова шмыгает носом, подтягивая своего игрушечного мишку поближе к подбородку. Его мех покрыт пятнами розовой неоновой краски, на глазах нарисованы крестики, а в одно из ушей воткнуто кольцо. — Пообещай, — бормочет она. — Обещаю, Джинкс. Я буду тебя оберегать. Она судорожно выдыхает, но кивает, и Силко позволяет ей прислоняться к его ноге, даже когда она начинает затекать. Он откидывается на спинку её кровати, слушая тихое сопение Джинкс, когда та засыпает. В конце концов, ему тоже удаётся заснуть. Он просыпается от сильной боли в шее и правой ноге. Джинкс уже встала, и только когда он отправляется на её поиски, то понимает, что его лицо изрисовано неоновыми каракулями. Спасибо Севике и её насмешливому фырканью, которое та не особо пыталась скрыть. Джинкс хихикает, когда он смывает краску, и улыбается, когда мужчина закатывает глаза. Но он знает, что они не выражают злобы — в них плещется одно лишь смутное веселье. Он вздыхает и задаётся вопросом: как же он докатился до жизни такой. А затем понимает, что ничего не изменил бы, даже если бы мог.***
Волосы Джинкс становятся длиннее. Очевидно, что ей трудно ухаживать за ними самостоятельно. Она даже оставила их распущенными, и Силко видит, как они спутываются и взлохмачиваются. Поэтому однажды вечером, прежде чем она ляжет спать, он предлагает ей заплести косу. Она нервно теребит свои волосы, уставившись в пол, будто бы смутившись, но затем кивает. Он опускается на пол и наклоняет голову, чтобы она села перед ним. Через мгновение она так и поступает, протягивая ему розовую расчёску с прикрепленными к ней кроличьими ушками при виде которой уголки его губ слегка приподнимаются. Он обнаружил, что очарован её умением кастомизировать всё, что у неё есть. Он начинает быстро распутывать узлы и колтуны в её волосах, стараясь не дёргать слишком сильно. Ему не нравится причинять ей боль, даже когда речь идёт о подобных мелочах. — Ты могла бы попросить меня или Севику о помощи, если у тебя с этим проблемы, — говорит он ей, приглаживая рукой её волосы и довольствуясь тем, что они больше не цепляются за расчёску или его пальцы. Плечи Джинкс напрягаются. — Мне не нравится Севика, — ворчит она, и Силко мысленно представляет хмурое выражение, которое, должно быть, появилось на её лице. Он быстро выдыхает, что больше всего походит на смех. — Тогда ты могла бы попросить помощи у меня. Каким-то образом его слова заставляют Джинкс напрячься ещё сильнее. Её страдание всегда так очевидно. — Ты постоянно занят… Я должна сама с этим справиться… бесполезная… заткнись… Силко быстро хватает её за руку, прежде чем она успевает вцепиться в свои волосы или ударить себя по голове. — Не делай себе больно, — говорит он ей твёрдо, держа её нежной хваткой. Её рука медленно опускается и скручивается у неё на штанах. Вспышки, подобные этой, стали только хуже, и он чувствует беспокойство, гноящееся у него в животе. — Ты можешь попросить меня о помощи, — уверяет он её. — Хочешь, я заплету тебе косу? — Да, — тихо говорит она, переплетая пальцы на коленях. Они оба молчат, и Силко почти что не хочет признавать, что это потому, что он сосредоточен на том, чтобы не испортить ей причёску. Он не заплетал косы уже очень давно, с тех пор как его ребёнком перемещали из одного дома в другой в подбрюшье Зауна. Он помнит, как видел детей, заплетающих друг другу волосы, и это казалось ему чем-то таким простым. Когда его собственные волосы были длиннее, он завязывал их сзади в небрежный хвост. У него не было времени на что-то более причудливое, а после того, как его предали, он вообще их отрезал. Что-то в том, что он выглядел всё так же, в том, что он мельком ловил своё отражение в треснувших зеркалах и в подвернувшихся окнах, возвращало воспоминания, как вода, забивающая его лёгкие. Ему нужно было хоть что-то изменить в себе, потому что он больше не хотел вспоминать ту слабую часть себя, того человека, который умер в воде. Да и неудобно иметь что-то, за что можно ухватиться — просто ещё один способ одолеть Силко. Может быть, Джинкс тоже нужно что-то в себе изменить. Но ему не требуется много времени, чтобы закончить — две голубые косы струятся по её спине. Он опускает их ей на плечи, и она быстро тянется к ним, вцепляясь руками в волосы. Она хватает зеркало со своего прикроватного столика, тут же оценивая его работу. Странно, но он чувствует себя почти что неловко. Она качает головой, наблюдая, как косы покачиваются вслед за её движениями. По-видимому, она остаётся довольна его работой, потому что улыбается и поворачивается, чтобы обнять Силко. Кажется, что почти после каждого доброго поступка, который он для неё совершает, её одолевает потребность прижать его к себе. Как будто он какая-то мягкая игрушка, подумал он. — Спасибо. Они мне нравятся, — говорит она, уткнувшись в его рубашку. Она всё ещё улыбается, и он обнаруживает, что ему нравится выражение её лица, это невинное счастье. — Я рад, дитя, — говорит он ей и понимает, что это правда. В последующие годы он ещё несколько раз заплетает ей косы, даже когда волосы становятся всё длиннее и длиннее. Она всё ещё иногда просит его об этом, когда хочет посидеть за его столом и немного помолчать. Для неё это моменты расслабления, думает он. И обнаруживает, что расслабляется тоже.***
Силко тяжело дышит, зная, что скоро умрёт. Он пока ещё не чувствует боли из-за бурлящего в нём адреналина. Но он не злится. Не на Джинкс, не на его драгоценное дитя. Он слышит её голос, раздающийся у него в голове: — …Прости меня… Прости… Она извиняется перед ним. Он чувствует её руки на своём лице, её перчатки и мозолистые пальцы. Её глаза уже на мокром месте, голос надтреснутый и напряжённый. — Я бы никогда не отдал тебя им, — она должна знать, должна. — Ни за что на свете. Он даже не раздумывал над этим. Он знал, что в тот момент, когда те слова слетели с уст того привилегированного верхнего, он никогда её не бросит. Не её, не его дочь, не эту драгоценную девочку, на воспитание которой он потратил годы. Её дыхание становится прерывистым, а глаза наполняются слезами. Он не хочет, чтобы она грустила. Он поклялся, что никогда не заставит её плакать, никогда не заставит её почувствовать себя беспомощной, как в том переулке. Такой же беспомощной, каким он почувствовал себя в первый раз, когда его голова погрузилась под воду. — Не плачь, — произнёс он, зная, что должен утешить её, помочь ей напоследок, потому что больше он уже помочь ей не сможет. — Ты идеальна. Она идеальна, такая, какая есть. Как его дочь, как красивая и сильная девушка, коей она и является. Когда последние силы покидают его, он сожалеет лишь о том, что не смог увидеть её улыбку в последний раз.