Соулмейты

Мануэль Чужое имя, вышитое тонкими красными нитями, появляется на правом запястье спустя пару дней после того самого матча, который Марк предпочел бы навсегда вычеркнуть из памяти. Все это время он проводит в одиночестве, спрятавшись в пустой квартире. Разрядившийся телефон так и остается лежать в спортивной сумке, которую он небрежно бросил прямо на пороге после того, как вернулся из Лиссабона. Читать чужие сообщения, в которых каждое слово пропитано фальшью, не было ни сил ни желания. И уж тем более Марку не хотелось открывать страницы известных спортивных журналов и газет, в которых, разумеется, никто не мог обойти стороной их позорное поражение немецкой команде. Поэтому единственной компанией ему на эти несколько дней стал алкоголь. Он был готов перетерпеть головную боль, приступы тошноты и жуткую слабость во всем теле, которые неизменно навещали его каждое утро, когда сознание неохотно возвращалось к нему после нескольких часов беспокойного сна, только бы не ощущать мерзкое чувство вины, слишком прочно поселившееся в его душе с того самого момента, когда завершился матч. Несколько литров крепкого коньяка хватало, чтобы ненадолго приглушить его. Добавить к этому еще парочку бутылок дешевого пива, купленного по дороге домой, так он и вовсе забывал обо всем. Словно кто-то нажал переключатель в его голове, и все погрузилось в холодную, пустую мглу. Утром он даже не мог вспомнить, как добрался до кровати. Иногда ему становилось стыдно, перед собой в первую очередь, за эту слабость. Но уже было поздно останавливаться. С каждым жадным глотком он медленно опускался на дно, чувствуя, как острые камни болезненно впиваются в тело. И сил, чтобы выплыть обратно оставалось все меньше и меньше. И Марк не знал, чем бы все это закончилось, наверное, он просто бы спился с горя, если бы не приехал Ракитич, который слишком переживал за своего друга, чтобы пустить все на самотек. Первое, что он увидел, очнувшись тем утром, — обеспокоенно лицо Вани, склонившегося над ним. Чужие теплые пальцы осторожно гладили его по щеке, пока он приходил в себя. Марк чувствовал себя отвратительно. Все тело горело (и почему-то правая рука особенно сильно), и жутко хотелось пить. Он на мгновение прикрыл глаза, медленно облизал губы и тихим, срывающимся шепотом попросил: — Пить. Иван осторожно помог ему сесть и протянул стакан прохладной воды, которую Марк тут же залпом опустошил. А затем громко закашлял, чувствуя, как тошнота вновь подступает к горлу. Иван мягко притянул его к себе и коснулся губами лба. — Кажется, температура, — он тяжело вздохнул и покачал головой, — Марк, ну разве можно так с собой? Совсем себя не жалеешь. Марк не видел точно, но, кажется, он бросил быстрый взгляд в сторону разбросанных на небольшом столике бутылок. И чувство стыда вновь кольнуло внутри. Уже перед другим человеком, который был вынужден видеть его таким слабым и беспомощным. — Прости… — наверное, получилось как-то совсем жалобно и виновато, но сейчас это был максимум, что он мог из себя выдавить. Иван снова вздохнул. — Передо мной-то за что извиняешься? О себе бы лучше подумал. И заставив мужчину лечь обратно на подушки, тут же вскочил на ноги. — Подожди, пожалуйста. Я сейчас приду. Спустя пару минут он вернулся в комнату с небольшим подносом, на котором неожиданно обнаружилась банка с вареньем, чай и таблетки. И несмотря на протесты Марка, который почувствовал себя еще большим мудаком, чем пару мгновений назад, Иван все-таки смог вынудить его принять жаропонижающее и напоить горячим напитком. К счастью, он даже не стал ни о чем говорить или спрашивать. Просто молча сидел рядом с ним и наблюдал за тем, как Марк отправляет в рот очередную ложку клубничного варенья. За что, честно говоря, тот был ему безумно благодарен. Сейчас было совершенно не подходящее время для объяснений. — Спасибо, Вань. Иван в ответ улыбнулся и ласково потрепал его по макушке. — Отдыхай давай, а я пока посуду помою. Спорить с ним Тер Штеген не стал и послушно прикрыл глаза, сильнее кутаясь в теплое одеяло. Слабость вновь наполнила каждую клетку тела, лениво перетекая в сонливость. И он почти провалился в сон, на этот раз спасительно-лечебный, когда в правом запястье болезненно прострелило. Марк тихо простонал в подушку, чувствуя, как боль становится обжигающе-невыносимой, и с трудом приподнял руку. Но увидел он то, что меньше всего ожидал увидеть. А точнее то, что предпочел бы никогда не видеть. — Пиздец. И слово, небрежно слетевшее с его губ, идеально описывало происходящее.