Разбитые сердца

Он похож на самурая. Нет, ну серьёзно. Стоит отрешенно и непроницаемо. Вроде, весь из себя такой спокойный, но кажется, что ещё чуть-чуть, и он материализует из-за пазухи катану, чтобы перерубить класс и всех учеников одним ударом. Представляется тихо, будто боится, что его услышат. Бесшумно проходит к парте у окна. И в какой-то момент кажется, что этот парень стоит на беззвучном режиме. На безжизенном. Волосы у него пепельные, как прах пораженных врагов. А в глазах кровавый путь воина, где переливается расплавленная боль. Кофейный свитшот со слишком длинными рукавами и широкие чёрные брюки. Всё верно. Именно так и выглядит среднестатистический самурай. Ты просто гений, Скарамучча. В голову ударяет воспоминание своего первого школьного дня. Скарамучча пришёл сюда ещё в средней школе и сразу дал всем понять, что лучше держаться от него подальше. Лучше на расстоянии взрыва атомной бомбы. И все дружелюбные дураки, которые считали себя избранными, в итоге лишь получали химическое облучение и оставляли его в покое. Скарамучча слишком не верил в дружбу и слишком не верил в людей. Да и сейчас не верит. Но почему-то уже полчаса взгляд прикован к бесшумному самураю. Всё время, что учитель распинался о начале нового учебного года, Скарамучча видел, как новенький чиркал что-то в небольшом блокноте, изредка смотря в окно. Видимо, небо. Надо обязательно глянуть. Он, знаете ли, большой любитель искусства. В пять лет разрисовал обои, за что получил нелестную критику от матери. В семь решил продавать свои шедевры одноклассникам, но бизнес не задался на начальной стадии. Сейчас, в шестнадцать, кто-то вряд ли уже вспомнит о том, что слова «Скарамучча» и «рисовать» могли стоять в одном предложении. Когда прозвенел звонок, пепельный не сдвинулся с места. Весь мир был чужд ему настолько, что он не заметил приближения нового одноклассника. Скарамучча встал у него за спиной, наблюдая за чёткими штрихами нечеткого неба. Взгляд невольно скользнул в окно. И что этот художник там увидел? Не облака, а серое одеяло, которое выцвело настолько, что даже птицы облетают его стороной, держась ближе к земле. Это к дождю. И то ли новенький до сих пор не почувствовал прожигающий его листок взгляд, то ли пользовался секретной самурайской техникой тотального игнорирования, но он был неколебим, как штиль. Это раздражает. — Красиво, — незаинтересовано произносит Скарамучча, стараясь не казаться навязчивым. Как будто до этого он не пялил в чужой блокнот. Он вообще мимо проходил. Самурай еле заметно вздрагивает, но тут же возвращает себе стойкость и медленно оборачивается. Алые глаза будто налились стеклом. Скарамучча пытается вглядеться. Пуленепробиваемое. — Спасибо, — он выглядит максимально расслабленным, но карандаш в его руке сжимается сильнее нужного. — Ты что-то хотел? — добавляет спокойно. И Скарамучче хочется уйти. И ему надо бы уйти. И вообще ему даже подходить не надо было. А он стоит как придурок, всматриваясь в рассвет чужих глаз. Но самурай непроницаем, как ветер. Или водопад. Он вообще какая-то дикая комбинация природных явлений. — Если это всё, что ты хотел сказать, то попрошу больше не отвлекать меня. В чужом взгляде он пытается разглядеть хоть одну эмоцию, но они лишь кричат мольбой. Пожалуйста, уйди от меня. Не подходи ко мне. Оставь меня. Дай мне просто рисовать нелепые картинки и уйди. И Скарамучча хочет остаться ещё сильнее. — Сказитель, — протягивает он руку, вооружаясь самой дружелюбной улыбкой. — однако друзья зовут меня Скарамучча, — и в этот момент он чувствует себя самым навязчивым человеком на свете. — Приятно познакомиться, Сказитель, — новенький смотрит на руку, как на пистолет, и эту нелепую конечность хочется тут же отрезать, вырвать с мясом, залить бензином и сжечь дотла. — Не думаю, что нуждаюсь в представлении. Хотя не удивлюсь, если никто моего имени не запомнил. — и он отворачивается, продолжая водить грифелем по бумаге. О, его имя он запомнил. Оно влетело мирным ветерком в голову и застряло где-то между нейронами. Кадзуха. Это имя шелестит на языке красными листьями клёна. Его можно произносить исключительно шёпотом и исключительно в вязкой тишине. Его дозволено напевать только странствующему ветру, с которым они, видимо, являются родственными душами. И, вроде бы, разговор закончен. Вроде бы пепельный ясно дал понять, что говорить он не любит. Что он просто хочет тишины и отстаньте все от него. Так почему Скарамучча так настойчиво стоит за его спиной? Почему так нагло стучится в чужое личное пространство, не замечая, что барьер металлический? Первая минута знакомства производит самое стойкое впечатление о человеке, предопределяя его дальнейшее отношение. Скарамучча предопределил своё отношение к себе, бросив на нарисованное небо небрежное «Красиво». Он привык пользоваться этой минутой по полной, оплетая собеседника витиеватым красноречием и заражая его своей радиацией. Но Кадзуха действует мощным электрическим полем, путая мысли и заставляя нерадивый мозг барахлить. Скарамучча смотрел на него, и в голове наэлектризовывались вопросы. Почему штрихи в блокноте стали рассредоточенней и резче? Почему Кадзуха до безумия бледный? Почему его забинтованные руки мелко затрясло? Почему они забинтованы? Почему в его рассветном взгляде плещется так много боли? Почему Скарамучча такой идиот? Он смотрит на рисунок неба ещё пару минут (Он смотрит на пепельные волосы), сам не понимая зачем. (Ждёт, что он обернётся.) Растягивает первую минуту знакомства до наглости неловко и пытается вклинить в неё хоть что-то наподобие слов, чтобы продолжить разговор. Но Кадзуха уже отвернулся, обрубив эту минуту на корню. Скарамучча уходит с вихрем вопросов, эпицентром которого стал парень, чертовски похожий на самурая. Весь класс копошится с рюкзаками, пытаясь как можно быстрее покинуть школу, но Кадзуха только продолжает сидеть, игнорируя наличие мира в целом. Ничего не существует, кроме него и листа блокнота. Скарамучча становится невидимым, как и всё вокруг. Вселенная схлопывается до пары алых глаз, и он уже готов снова пойти навстречу, как мотылёк за свечой. Как зараженный за антидотом. Но тут же останавливается, когда к новенькому подходит Аяка. Она аккуратно касается его руки и говорит что-то до жути доброе. Видимо, обеспокоена долгим нахождением парня в астрале. Тот медленно уходит от чужого прикосновения. Начинает собирать вещи и резко оборачивается на Сказителя. Смотрит раздражённо, напрягаясь каждой клеточкой тела. Смотрит загнанно, как будто за поворотом его изобьют. Так смотрит, будто за поворотом его изобьёт Скарамучча. Дрожь бежит по позвоночнику электрическим зарядом. Сигнал доходит до сломанных нейронов, в которых запуталось чужое имя. Они, глупые, дают команду бежать. Тело разворачивается на сто восемьдесят, и Скарамучча молнией вылетает из кабинета. Что это было...? Его нейроны спутываются в странную громовую тучу, вьются вокруг и готовятся пролиться дождём из непонимания. Как же он любит драматизировать. Пока он бредёт в потоке учеников, кажется, что коридор бесконечен, голову заполняет слишком много мыслей. Они хаотично бьются внутри головы, ища выход. Душат его отсутствием ответов и странными эмоциями. Когда Скарамучча выныривает из школы, оказывается на крыльце и комкает в легких воздух, думать становится легче. Ветер уносит всё непонимание и суматоху, а в голове цепляется только за один вопрос. Нахрен он к этому самураю подошел? До людей ему никогда дела не было. Скарамучча общался с ними на автомате, ведь общение нужно, а он у мамы мальчик послушный, а главное социальный. И пусть иногда ему хотелось закричать в полный голос, стать тибетским монахом и отречься от всего где-то в горах. Это же нормально. Просто Сказитель полон противоречий. Порой потребность в общении угнетает его настолько, что он игнорирует все сообщения от знакомых, игнорирует маму, которая игнорирует его, игнорирует мир, который утекает сквозь пальцы, и Скарамучча каждый раз ловит себя на том, что он та ещё драма квин. Вдруг резко отмирает от телефонного звонка. Непроизвольно фыркает, когда видит контакт «рыжий придурок». — Святые архонты, меня похитили, — звучит почти напугано. Скарамучча предвкушает абсурд, который сейчас начнется, чувствует ехидную лыбу даже через телефон, поэтому вкладывает в свои фразы весь сарказм, серьёзность и скепсис, которые накопил, кажется, за всю жизнь. — Опять? — Да вообще уже обнаглели, — только он может превратить телефонный разговор в бесплатный цирк с элементами детектива. Ведь отгадать, что этот клоун имеет в виду до того, как он сам об этом скажет, является победой по всем фронтам. — Выкуп требуют? — Ага... — Ты вполне самостоятельный, можешь сам себя выкупить, — кажется, сегодня уровень его бреда достиг своего апогея, потому что в голове нет ни одной догадки касательно сути его звонка. — Скар, ну ты мне друг? — К сожалению. — Они требуют, чтобы ты сходил со мной в то кафе с невъебенными коктейлями, — на лице появляется усмешка. — Уже лечу на крыльях ветра, — говорит Скарамучча и осекается, когда в голову снова приносит образ новенького. — Будь аккуратнее, скоро дождь пойдёт. — Прихвачу зонт. — На нем полетишь? — Нет, я поймал ковер-самолёт. — Ради меня? — Ради твоего хваленого кафе. — Спасибо, золотце. — Меня сейчас стошнит. — Ну не злись. Я же любя. — Я удалю твой номер, — и бросает трубку. С Тартальей он познакомился четыре года назад, а пожалел об этом уже через месяц, когда в три часа ночи ему пришло короткое: [Пошли бегать по крышам???] Не то чтобы он его не послал, но и не то чтобы он не пошёл. Он тогда сильно огреб от матери, но новоиспечённого друга это мало волновало. Тот смеялся, как умалишенный, когда чуть не рухнул с высотки: «Чёрт, я мог помереть!» В тот момент Скарамучча понял, что он полностью упустил шанс найти адекватных друзей. Но не то чтобы он искал. Тарталья напоминает того раздражающего мальчика из притчи про волков. В его речи они настолько часто принимают облик грабителей, убийц и мелких школьников, что Скарамучча с нетерпением ждёт, когда они уже прибегут и утащат этого клоуна в лес. Он бы посмотрел на это с попкорном в руках. Встряхнув головой и выгнав оттуда всех надоедливых животных, Скарамучча направился на остановку. Он знает, где находится это «кафе с невъебенными коктейлями», потому что Тарталья просверлил в его мозгу гребанную чёрную дыру, разглагольствуя об этом заведении так, будто ему за это платят. Идти туда пешком он не собирался, потому что: а) зачем переться на своих двух, когда человечество придумало транспорт; б)ольно надо; в) кажется, он оказался прав, и дождь всё-таки пойдёт. Поэтому, скользнув взглядом по небу, на котором предупреждающе громыхали тучи, он включил наушники и отделился от остального мира, направляясь к приехавшему автобусу. Не глядя прошёл в салон и уселся к окну, игнорируя презрительные взгляды стоящих людей. Не его проблемы. Он меняет пластинку мира на музыку из наушников. Думает, что не прочь бы поменять сам мир, поменять своё местоположение на какой-нибудь открытый космос и даже не понимает для чего: чтобы наконец-то остаться в спокойном одиночестве или чтобы наконец-то задохнуться. Отгоняя от себя слишком глобальные мысли и снова фокусируя взгляд на серой улице, цепляется за прохожего. И тут же скептично выгибает бровь. Новенький в белых проводных наушниках идёт, летит, плывёт безликим призраком, одновременно вписываясь в унылый пейзаж и выделяясь на его фоне. Свитшот его кофейный слишком яркий и слишком блеклый, глаза у него красные, горят маяками, а волосы его пепельные, а не серые. Поэтому и выделяется. Или сливается. Скарамучча шумно выдыхает. Глядит пустым взглядом сквозь окно и снова натыкается на идущий силуэт. Тот обесцвечено смотрит в никуда и хочется спросить его, где он это никуда нашёл. Тоже хочется посмотреть. Когда автобус поворачивает за угол, Сказитель отмирает. Понимает, что наблюдал за Кадзухой непозволительно долго. От такого продолжительного взгляда Скарамуччи обычно люди начинают задыхаться, травятся ядом, захлебываются радиацией. Ну, или просто оборачиваются. Новенький же не был в этом мире настолько, что уже всё равно. Его смазанный образ еле заметно отпечатался в сознании, а Скарамучча просто опустил взгляд на проносящийся под колёсами бетон.

***

— Ты же знаешь, что я не люблю клубнику. — Разве? Стоило ожидать подобного. Стоило помнить, что Тарталья – шутник года, и нет человека, который может его переубедить. Поэтому Скарамучча лениво крутит трубочку в бокале с коктейлем, который точно не выпьет. Если бы у него была аллергия на клубнику, Тарталья скупил бы ему все ее запасы в этом магазине. Да что уж там, клубничную плантацию. Жаль, у Скарамуччи нет аллергии на придурков. — Ну извини, совершенно из головы вылетело, — улыбается так приторно, что даже десерт на столе блекнет на его фоне. — Ты ведь не будешь? — он не спрашивает, он уже поттягивает к себе чужой бокал. Скарамучча просто прожигает его взглядом. На, мол, бери. Пей аккуратнее, а то подавишься. Я надеюсь, ты подавишься. — Ты позвал меня только для того, чтобы я смотрел, как ты в одну харю пьешь два коктейля? — Вовсе нет. Разве не могу я просто позвать своего друга поговорить о жизни? — Ты — нет, — скептично поднимает брови, потому что у Тартальи нет такой команды, как «пойти с другом в кафе, чтобы пообщаться ни о чем». Не прописано в его клоунской программе. — Чего ты сегодня такой злой? — по-детски складывает руки на груди и дует губы. — Я же просто поболтать хотел, мы с тобой долго не виделись! — Две недели. — Целых две недели! — вскидывает руки так, что почти переворачивает коктейли. Почему он такой громкий? — Прекрати вести себя как детсадовец, бесишь, — снова окидывает сощуренным взглядом светлое помещение. Слишком уютное, слишком тёплое и слишком не для него. Сюда должны ходить школьницы-подружки, чтобы обсуждать мальчиков. Но с Тартальей они плохо походят на школьниц-подружек. — Ну не знаю, — отводит взгляд к окну, но тут же возвращает его обратно. — Как день у тебя в школе прошёл? — Нормально. — Очень информативно, спасибо. — Пожалуйста. — Эх, — разваливается на мягком диване, как дед, собравшийся травить байки. — вот вспоминаю себя в твое время, — Тарталья старше его на два года, и вот уже второй год Скарамучча терпит его постоянную рубрику «А вот в наше время...» — Неужели нынче школы такие скучные? — Нет, просто ты в школе был клоуном, — «Да таким и остался» пролетает в голове и так и не озвучивается. Сказитель отворачивается от него в окно, лишь бы не видеть эту растекающуюся ухмылку. Глядит на силуэты серых прохожих, и...Чёрт. Если бы у него сейчас был коктейль, он бы им подавился в духе дешёвых комедий. — Скар, ты чего? — действительно, чего это он? Чего это он так замирает, когда снова видит меланхолично идущего новенького? Кажется, выражение его лица не изменилось абсолютно никак, он всё такой же бесшумный, незаметный самурай среди обычных людей, но всё равно снова выделяется. И это бесит до скрежета в легких. Тем временем Тарталья медленно следит за его сложным взглядом, и, заметив одинокого парня на обратной стороне улицы, недоуменно глядит на друга. — Ты его знаешь? — снова пытается расспросить, но снова не слышит ответа. — Эй, Скар, чего завис? — он начинает махать перед лицом друга ладонью, затем щёлкает пальцами, а потом Скарамучча резко прибивает его запястье к столу. — Да что случилось? — Ничего, — на Тарталью даже не смотрит. — Издеваешься? Пять минут назад ты бухтел, как старый дед, а теперь резко пялишься в окно на какого-то парня! — «Кто тут из нас ещё дед». Даже парировать не хочется. Он просто неотрывно наблюдает за новеньким. — Ты его знаешь? — Скарамучча раздражённо выдыхает. — Да, знаю. Новый одноклассник. — Как сложно вытягивать из тебя слова, — Тарталья подпирает кулаком щёку, тоже смотря в окно. — И чем тебя этот парниша так заинтересовал? — Ничем. — Оно и видно, ты выглядишь как самый незаинтересованный человек на свете, — делает серьезное лицо и участливо кивает головой. Вот же засранец. Скарамучча упрямо молчит, сверля взглядом Кадзуху. Тот его, слава богу, не видит, иначе точно посчитал бы сталкером. В голову приходит мысль, что новенький шёл по улице всё то время, что Скарамучча ехал на автобусе и сидел здесь, а это почти час. Затем приходит следующая мысль: он вообще нормальный? А затем: хотя ладно, час – не так уж и много. А затем: а почему я вообще об этом думаю? А потом он переводит взгляд на Тарталью и лучше бы он этого не делал. Лицо его засветилось идиотской догадкой, а это значит, что сейчас он ляпнет вселенский бред. — Неужели он тебе понравился? И Скарамучча не ошибся. — Совсем ебанулся? — он бы хотел театрально захлебнуться возмущением, но не хочет уподобляться тому цирку, который Тарталья тут развёл. — Ты не ответил на вопрос, — улыбается так ярко, ослепнуть хочется. Весело ему, придурку. — Я его знаю меньше дня. Он мне абсолютно безразличен. Не неси ерунды, — нервно фразы обрубает и удивляется сам себе. — Ты редко так реагируешь на новых людей, — Тарталья хитро щурится, складывая руки домиком на столе. Его хочется ударить. — Потому что они редко появляются. — Вот! Это твой шанс! — У тебя есть шанс заткнуться, пока я в тебя ничего не кинул. — Не думаешь начать с ним общаться? — ладно, Тарталье подошла бы роль школьницы-подружки. — Мне тебя хватает. — Спасибо. — Это не комплимент. Скарамучча резко притягивает к себе коктейль, от которого отказался пять минут назад, и недовольно тянет его через трубочку. Отводит взгляд в окно и больше не видит там Кадзухи, облегчённо выдыхает. Или разочарованно. Тарталья на это только усмехается. — Дождь пошёл, — бесцветно замечает Сказитель, когда пару капель жалобно ударяются о стекло. Радиация этого новенького странно влияет на Скарамуччу. Мелкая морось превращается в гулкий ливень.