Разбитые сердца

Знаете, сегодня Кадзуха не собирался попадать под машину. Даже не задумывался о такой возможности. Когда он выходил из дома, то не планировал идти в парк. Каэдехара вообще мало что планирует, когда выходит на улицу. Его душу и сердце всегда несёт Ветер, который, пожалуй, приходится ему единственным другом. Поэтому, когда его пригласительно потянуло в излюбленное место, выбора не осталось. Слишком Кадзуха дорожил этой особой связью, слишком сильно хватался за неё, стоило Ветру сменить направление. Потому что Воля Каэдехары давно уже ему не принадлежит. Она затерялась где-то в порывах утихшего Урагана, который не хотелось снова поднимать. Конечно, ему не хватило бы смелости пойти на такую дерзость, конечно. Поэтому Воля осталась лишь фантомным воспоминанием, запечатанным Памятью. В наушниках так спокойно. Музыка слишком удачно заменяет звуки мегаполисного, бетонного, неживого мира. Музыка мирно льётся в уши, заполняя собой черепную коробку, заглушая лязг автомобильных шин, звонки шустрых велосипедистов, от которых Кадзуха еле уворачивается, и шумных людей. Всё это на фоне привычных мелодий пытается пробиться в его разум, что почти вызывает неосознанный страх, но в прочной скорлупе из любимой музыки его никто не достанет. Никто его отсюда не вытащит. Настроение даже начинает казаться хорошим. Кадзуха даже не хочет вешаться на своих потрепанных наушниках. Поразительно. В воздухе удушливо пахнет клёном, уже неосторожно роняющим свои листья. Они, такие яркие и живые, траурно оседают на землю, где последним, что они видят, становится подошва очередного ботинка. Клён извиняющимся жестом покачивается над прохожими, над мёртвыми листьями, над Кадзухой. Поэтому взгляд поднимается на виновато склонившееся дерево. Каэдерхара улыбается. Я тебя прощаю. На макушку прилетает красный пятипалый лист, а сзади слышится шелестом: прости. Кадзуха берёт его в руку и не спешит выкидывать. Не бросать же его умирать, раз выпал шанс на спасение. По сердцу расползается отголосок добродетели, пока лёгкие затапливают выхлопные газы. Глаза слепит кленовое, ясное солнце, пока бежевые кроссовки притягивает к могильно-серому асфальту. Кадзуха пытается радоваться теплому осеннему дню, и не видит ни одного человека, который тоже поднимал бы глаза к васильковому небу. Этот мир очаровательно жестоко орудует контрастами. В какой-то момент Каэдехара закрывает глаза: какими бы прекрасными не были смущённо краснеющие клёны, золотое солнце и почти осязаемый ветер, глаза кровоточат каждый раз, как натыкаются на бесцветные лица людей. Погружается в темноту, но ненадолго. В его темноте всегда припрятаны краски, которыми он её раскрашивает. Тут никогда нет чёрного. Воображение рисует ему всё в точности, как в реальности, но с поправкой — тут нет людей. Впрочем, тут нет и бетонных блоков высоких зданий, и ровных серых дорог, и ревущих груд металла на колёсах. Ладно, его темнота кардинально отличается от реальности. В его темноте поле из ромашек стелется далеко за горизонт его фантазии. В его темноте листья клёна не касаются земли, а цветут до самой весны, яркие и живые. В его темноте небо каждый день разное, цветастое, как краски Холли, и глубокое, как ядро Земли. В его темноте солнце не кажется горячим и недосягаемым. Оно, тёплое и доброе, всегда нежно улыбается золотом, а когда уходит, торжественно раскидывает по небу закатные цвета. В его темноте музыка размеренно сменяется звонкой тишиной, даруя возможность спокойно дышать. В его темноте хочется смешаться с тягучим одиночеством. В его темноте... Мир резко возвращается на своё место, когда Кадзуха чувствует прикосновение. Его грубо хватают за локоть и оттягивают назад. Милая красочная темнота рассыпается, трескается, крошится, оседая куда-то на сжавшееся в ужасе сердце. Хочется закричать, но слова застревают на полпути к жизни и с глухим стуком падают обратно, заполняя лёгкие топкой паникой. Но возмущение тут же испаряется, потому что Кадзуха провожает взглядом пролетевшую перед ним машину. Он глупо вертит головой по сторонам, понимая, что находится перед пешеходным переходом. Понимает, что почти пошёл на красный. И сердце тут же срывается куда-то вниз, сжимается, как сверхновая, чтобы взорваться внутри безумным страхом. Сегодня Кадзуха не планировал попадать под машину. Но у Судьбы свои планы. — Смотреть надо, куда идёшь, — звучит на грани грубости, равнодушно и отсутствующе. Такой интонацией говорят, когда весь день хуже некуда, и тут начинается дождь. Или гром. Или дождь с громом. Ну, или приходится спасать какого-то идиота, почти попавшего под машину. Каэдехара испуганно оборачивается, выдергивая один наушник и вырывая локоть из чужой ладони, ежится. И стоит ему увидеть своего спасителя, страх сменяется удивлением. Сказитель смотрит раздражённо, прожигая дыру в легких. В глубине его радужки искрится концентрированное электричество. Выглядит до жути опасно, но завораживающе, Кадзуха честно себе в этом признаётся. Волосы у него цвета непроглядного мрака, ловят блики дневного солнца и почти светятся. По-лунному так. Чёрная широкая футболка поверх чёрной водолазки придают ему траурный вид. Если бы он был где-то на кладбище, а не на залитом солнцем переходе, Кадзуха бы подумал, что он на похоронах. Ну, или принял бы его за злого и нелюдимого местного духа. Сказитель мог бы быть воплощением самой ночи, грозовой и пугающей. Палач дня, отбирающий у мира солнце. Его присутствие ощущается как приближение грозы. Затишье перед бурей. Затишье перед концом света. Или после. Но Кадзухе приходится отмереть, умереть от осознания того, что он непозволительно долго глазеет на едва знакомого человека. Неловкость смешивается вместе с паникой и происходит химическая реакция в виде покрасневших щёк, Кадзуха чувствует это противное тепло. — Извини, — трёт кончик носа, заламывает пальцы под нечеловеческим углом, лишь бы вытравить из тела чувство вины, сковывающее электрическим разрядом. — Спасибо, — говорит уже не глядя, отворачивается, но больше глаза не закрывает. Липкий страх разъедает сердце, которое через раз, а то и два, бессовестно пропускает удары. От осознания неслучившейся смерти становится трудно дышать. Кадзуха даже не понимает, испытывает он облегчение или досаду. Кадзуха фокусирует взгляд на светофоре, который всё ещё светит красным. Светит тревогой. Кроваво, угрожающе мигает, скалится и запрещает идти. Теперь дорога кажется загробным миром, а переход ступенями, ведущими его прямиком в ад. Ад, из которого за ним тянутся руки пылающих грешников. Правда, одни руки тянутся каким-то извиняющимся жестом... Неважно. Каэдехара всегда боялся машин. Он видел их не часто, однако они всегда выглядели как оружие массового поражения. Орудие пыток. Орудие смерти. Сколько людей погибло, осознанно садясь в этот огромный металлический гроб? Сколько жертв принесли эти самоубийцы? Сколько горя и боли они принесли? Сколько ещё принесут? Сколько... Кадзуха резко встряхивает головой. Нет. Нельзя об этом думать. Нельзя предаваться воспоминаниям. Машины — это просто машины. Они ничего не значат. Кадзуха давно запер всё, что было в прошлом. Запер в темном ящике, бросив его в бездну, и даже Пандора постеснялась бы что-то говорить о своей никчемной коробочке. Да только постоянно кажется, что этот ящик к Кадзухе прикован намертво. И тянет его за собой, в бездну. Но из прошлого он снова переносится в настоящее. И не знает, хорошо это или плохо. Его затапливает скребущая душу неловкость, рвущий лёгкие страх и сдавливающая сердце вина. Он старается забыть о своём спасении. О том, что его буквально отдернули от ненавистной границы жизни и смерти. Но срабатывает эффект белых медведей. Не думай о белых медведях. И ты думаешь. Кадзуха иронично усмехается своему гротескному сравнению. Сравнивать человека с кровожадным хищником. Даже не смешно. Слишком неуютно. Ему слишком неуютно на земле. Так чего же он не прыгнул под машину, раз Мир даёт ему шанс? Но прежде, чем Каэдехару затянуло в непроглядную пучину самобичевания, светофор мигает зелёным. Мигает спасением, мигает озарением. Мир успокаивается, смягчается, меняет фильтр. Кислорода становится больше, и Кадзуха резко шагает на дорогу. Резче, чем надо. Старается как можно быстрее пройти по минному полю черно-белых полос. Белых. Не думай о белых медведях. Кадзуха почти летит по переходу. Жалко вперёд, а не вниз. Стремительно переходит злосчастную дорогу и направляется в свой спасительный пункт. Ворота парка светятся подобно раю. Хочется исчезнуть, скрыться, спрятаться в красных деревьях. Раствориться в осеннем тепле и ничего не чувствовать. Кожу до сих пор обжигает чужое прикосновение, разъедает кислотой, растекается ртутью, убивает цианистым калием. Это точно из-за Сказителя. Интересно, почему Сказитель? Слишком странное прозвище для ученика старшей школы. Слишком устаревшее. Сказитель. От этого слова веет сухими книгами, шелестом ветхих переплетов и мглистой тайной. Такие прозвища давали загадочным прорицателям в средние века. Они были безнадежными отшельниками, потому что видели только правду и говорили только её. Правда была их вечным и единственным спутником, все обходили дома прорицателей стороной из поколения в поколение, не желая слушать омерзительной и меткой Правды. И прорицатели из поколения в поколение в одиночку постигали тайны мироздания, оставаясь верными рабами истины. Сказитель — звучит слишком уж помпезно. Неужели этот парень сам придумал себе такой оригинальный псевдоним? Чем его не устроило его имя? Хотя... Скарамучча — имя слишком острое. Угловатое, неровное, колючее, как молодой терновник. Таким именем можно порезаться, лишь взглянув на этот триумф креативности. Пожалуй, не нужно быть гением, чтобы понять причину такого двуличия. И все же... Кадзуха резко сжимает руку в кулак, обрубая свои мысли, как беспощадный палач. Не думать. Не думать о белых медведях. Включает музыку почти на полную. Барабанные перепонки неприятно звенят и просят прекратить эту пытку, но Кадзуха отчаянно хочет заглушить свои мысли. Это всегда срабатывает. Делает глубокий вдох, — мысли все еще бурлят отравой на дне его разума, – а затем глубокий выдох. Ветер уносит его глупые страхи в зыбкое небытие, и идти снова становится легче. Каэдехара будто всё забывает, нарочно ни о чем не думает и дышит светлым парком. С усилием проталкивает в лёгкие воздух, избавляя свое дурацкое сердце от ненужных, лишних и неуместных эмоций. Кадзуха полностью выключает напряженное сознание и доводит свою ходьбу до автомата. Гравий шуршит под ногами, Ветер по-дружески треплет волосы, а Солнце мирно обжигает своими лучами. Теперь Каэдехара Кадзуха — просто призрак. Неупокоенная душа, мечущаяся меж пестрых деревьев. Безликий фантом, невидимый для всего живого. Не сильно отличается от обычного Каэдехары. Но кто знает. Может, он уже умер? Пожалуйста, пусть он уже умер. Лучше бы он умер. Теперь музыка играет на полную громкость. Кадзуха закусывает губу, проклиная свой мерзкий разум. Не сейчас. Сейчас слишком хорошая погода, чтобы заниматься паразитическим самобичеванием. Он пришёл сюда любоваться очаровательной увядающей природой, а не своей гниющей душой. Давай же, сделай вид, что ты любишь жить, и наслаждайся прекрасным парком. Вдох-выдох. Чертовы белые медведи. Пока Каэдехара отчаянно пытается избавиться от всех мыслительных процессов, в голову ударяет непробиваемое Вдохновение. Не то вдохновение, после которого думаешь «Напишу потом». После такого вдохновения ты думаешь «Сейчас». Вернее, ты не думаешь. Теперь за тебя думает Вдохновение. Просто садись и твори. Вот Кадзуха и останавливается у небольшого пруда, не брезгуя садиться прямо на землю. Из небольшого рюкзака он достает потрепанный сиреневый блокнот. Вот она. Его осязаемая душа. Его мысли, его чувства, страхи и боль. Все заключено в обычном сплетении белых страниц. Возможно, это и есть его ящик Пандоры. Перебинтованные пальцы осторожно пробегаются по шершавым листам. Рубиновые глаза настольгически задерживаются на первом развороте с каллиграфически выведенным стихотворением. «Что за бездарность» — спокойно проносится в мыслях. Даже не задевает уже. Таким клеймом награждены все строки, выведенные на этих страницах, потому что... Ну какой из него поэт? Кадзуха не умеет плести паутины из хрупких слов, не умеет сочинять стройный слог, когда душе угодно. Он лишь способен импульсивно выводить нелепые и примитивные рифмы, копировать кривой почерк своей души, придавая ему человеческие очертания. Возможно, он чересчур самокритичен. Однако судить свои творения может только он сам, ведь этот блокнот абсолютно недоступен для прочтения тем, кто не является Каэдехарой Кадзухой. Это только его бремя. Кадзуха выключает свой плейлист, в ушах немного гудит из-за максимальной громкости, поэтому он старается сфокусироваться на спокойных звуках мегаполисной природы. Мозг предпочитает абстрагироваться от второпланового гудения автомобилей и сосредотачивается на тихом шепоте Ветра, еле уловимом умиротворяющем звуке воды и колыхании листьев огромного клена над головой. Берег огранен каменной кладкой, а вода плещется на метр ниже. Дно там глубокое, плавного спуска нет. Облокачиваясь на корни высокого дерева, Каэдехара думает, что выбрал наиудачнейшее место для своего рифмоплетства. Пока Кадзуха выуживает из своего словарного запаса окололитературные эпитеты, подставляя их под подброшенный Вдохновением темп, в руки попадает заточенный карандаш. Строки, посвященные мирной увядающей поре, неторопливо складываются незамысловатыми рифмами и готовы появиться на свет из-под серого грифеля, уже что-то задумчиво вырисовывающего в углу страницы. И тут Каэдехара медлит. Заторможено моргает, оглядывая легко выведенный портрет. Портрет Сказителя. Прищуренные глаза, поджатые губы и волосы цвета мрака. Почти как живой. Кадзуха глядит на рисунок так, словно это рисовал не он. Его окутывает искреннее недоумение. Все строки бегло рассыпаются, бегут врассыпную, сталкиваются и путаются друг с другом. В голове нарастает белый шум, и Каэдехара хмурится. Начинает необоснованно закипать, с минуту сидит абсолютно неподвижно, а затем аккуратно, но нервно выводит в блокноте:

Зачем помог ты мне, скажи? Зачем украл мое спасение? Теперь напало Вдохновение! Ну почему я снова жив?

Получается совершенно не то, что он задумывал изначально. Да и вряд ли Кадзуха признается себе в том, что строки про полумертвую осень нравятся ему меньше. Рука порывается стыдливо зачеркнуть это недоразумение. Этот триумф сентиментальности над человеком. Но отчего Кадзуха снова медлит? Неужели любое упоминание о Сказителе заставляет шестеренки его мозга так безнадежно барахлить? Это как вирус. Оружие массового поражения. Неизлечимая инфекция, выкашивающая миллионы одним дуновением ветра. Фантомное касание снова обжигает руку. Кажется, Каэдехара открыл новую болезнь. «Скарамучча-1». Кодовое название — «Сказитель». Передается кожным и воздушно-капельным путем. Вызывает торможение сознания, необоснованное чувство раздражения и острую форму социофобии. На данный момент это вся известная информация. Объект недостаточно изучен. И вряд ли будет изучен. И все же глупое четверостишие остается незачеркнутым. Провокационно рябит на белом листе. Отравляет его (передается стихотворным путем), и заражает Кадзуху. Однако он уже заражен достаточно. Достаточно, чтобы не видеть пагубное воздействие инфицированных слов на несчастный блокнот. Портрет в углу листа язвительно ухмыляется, почти надменно смеется. Больные мысли порываются написать еще четверостиший, отравленных новым вирусом, строчки сочатся ядом, готовясь родиться из-под грифеля. Но блокнот вовремя захлопывается. Каэдехара тяжело вздыхает, откладывая тетрадь на траву рядом с собой. Писать не выйдет. Не думать о белых медведях не получается. И тут нападает противное бездействие. Не хочется слушать музыку, не хочется писать, не хочется думать и существовать. В голове — пустота, в сердце — пустота, в душе — пустота. Кажется, что даже вишневые глаза теряют свой цвет. Кадзуха подбирается ближе к краю, свешивая с каменной кладки ноги, все еще облокачивается на ствол клена. Странно, что он растет так близко к спуску и не падает. Все деревья сбились группками ближе к середине парка, а это одиноко лицезрит пруд всю свою длинную молчаливую жизнь. Издалека всегда кажется, будто оно сейчас рухнет в воду, однако у этого дерева поразительная выдержка. Каэдехара чувствует некоторое сходство. Разве что, деревья живут дольше, чем люди. Через несколько долгих мучительных минут сидеть надоедает, потому что с Пустотой в душе надоедает все. Она всегда неприятно колется где-то внутри, как вязаный свитер или шерстяной плед. С ней способно совладать только беспечное Вдохновение, ослепляющее редкими вспышками и дарующее эфемерный смысл к существованию. Каэдехара поднимается на ноги и подходит ближе к краю, всматриваясь в глубь мутной воды. Вблизи пруд кажется совершенно бездонным, будто прямо под ним открывается проход в бездну. Или Ад. Внизу плещется что-то таинственное и темное, предупреждающе отдает синевой. Все это призраком проходит через Кадзуху, отражается в бесцветных зрачках и падает куда-то сквозь сердце. Интересно, сколько там метров в глубину? Кажется, человечество не придумало такого числа. Слишком уж факт того, что дна не видно, завораживающий. И слишком пугающий. Могли ли сюда скидывать трупы? Вероятно. Ведь это такое идеальное место для сокрытия преступления. Тихий омут. И никто не осмелится спускаться вниз, чтобы проверять, потому что оттуда никто не возвращается. Уж больно черти непредсказуемые. Смог бы Каэдехара шагнуть к ним? Слиться с бездной, отпустить все мирское и пойти на дно, искать таких же отчаявшихся. Только один шаг. Один небольшой шаг, дарующий свободу. Надо только... — Тебе что, жить надоело?! — проносится как выстрел, даже в ушах звенит. «А Вы, я полагаю, ясновидящий» успевает подумать Кадзуха прежде, чем чужой голос начинает казаться отдаленно знакомым. И в голову все же прилетает выстрел. Двуличие, прорицатели и болезнь. И оборачиваться уже не хочется. Теперь вообще ничего не хочется, разве что сделать злосчастный шаг в пруд, лишь бы укрыться от топкого стыда. — Утопиться, что ли, пытался? — и тут уже не разобрать: звучит это насмешливо или раздраженно. — Может быть, — уклончиво бросает Каэдехара и все же оборачивается. К сожалению, он оказался прав. Ладонь Сказителя цепко ухватилась за его запястье, отчего становится тошно и больно. Организм не выдержит еще одной схватки с вирусом, однако назад дороги нет. Вернее, есть, только на дно. — Не мог бы ты отпустить? — намекающим жестом переводит взгляд на чужую руку. Сказитель отшатывается, как ошпаренный. Мечет молнии из своих темных глаз и, кажется, готов самолично столкнуть Кадзуху в пруд. – Самоубийца, — почти выплевывает ядом Сказитель. — Возможно, ты мог бы сказать спасибо, — эти слова искрами летят в Каэдехару, который уходит в некую прострацию: он правда чуть не прыгнул? Переводит озадаченный взгляд на воду, будто задавая вопрос ей, а затем переводит не менее озадаченный взгляд на Сказителя, который выжидающе прожигает в Кадзухе дыру. — Спасибо? — заторможено слетает с его губ. Спаситель на это только нервно фыркает. Ну не привык Каэдехара, что его средь бела дня не принимают за призрака, к тому же пытаются спасти. Странно все это. Может, он все-таки уже умер? — Тц, странный ты, конечно, — вздохнув, парень потирает шею, а затем натыкается на сложный взгляд рубиновых глаз. — Да святые архонты, сделай лицо проще! В следующий раз я тебя не вытащу! — бросает, как перчатку на дуэль. Кадзуха заведомо проиграл. — Следующего раза и не будет, — он всеми силами старается сохранить невозмутимый вид, однако в голову прилетает мысль, что сегодня он дважды оказался почти при смерти, и дважды его спас его новый одноклассник. Очень странно. Неужели Сказитель за ним следил? Ходил за ним по пятам, пока Каэдехара находился в матовом астрале или броне из наушников? Но для чего? Кадзуха встряхивает головой. Ну вот, вирус все больше его отравляет. Кому он нужен, я вас умоляю? Сказителю незачем тратить время на такого, как он. Эта моральная установка всегда срабатывает. Каэдехара принимается собирать свои немногочисленные вещи с земли, напряженно прижимает свой блокнот к груди и остекленело глядит в чужие глаза. — Спасибо за помощь, у тебя поразительно быстрая реакция, — его интонация граничит с напускным презрением, лишь бы он не казался жалким суицидником. Кадзуха фыркает, стряхивая челку с носа и быстро проходит мимо Сказителя, оставив его за спиной. «Что ж, я очень мастерски испортил первое впечатление о себе перед новым человеком», — истерично пробегает в голове.