***
Честно, он не знает, зачем пришел. Из дома ему брать практически нечего. Первая половина вещей хранится у Тартальи, а второй почти нет. Он фактически пришел за одними только тетрадями и парой футболок. Правда, Кадзуха наказал ему захватить больше теплых вещей и более теплую куртку, потому что, цитата: «В январе месяце в такой умереть недолго». Скар ответил на это скупым кивком. Естественно, у него не было более теплой куртки. И оправданий тоже не было. Но он чувствовал, что кроме укоризненного взгляда ничего не получит. Это успокаивало. Поэтому, вспоминая о теплых вещах, он вытянул из шкафа черную толстовку. Пойдет. Пожалуй, на этом с теплыми вещами можно закончить. В голове еще назойливо вертелась мысль о том, что он может красть вещи у Кадзухи, как типичный персонаж из подростковых сериалов. Он помотал головой, нахмурившись, но думать об этом не перестал. Пробежался глазами по комнате. Почти ничего не поменялось, потому что он почти ничего не взял. Рюкзак остался наполовину пустым. Честно, он не знает, зачем пришел. Уже натянув кроссовки в коридоре, вспоминает про зубную щетку, и доходит до ванны, не разуваясь. Плевать. Он все равно не вернется в ближайшее время. Это уже не его дело. На пару секунд задерживает взгляд на зеркале. Оттуда на него смотрят два холодных аметиста, и руки так и чешутся раскромсать отражение в щепки. В этом доме даже зеркала вызывают у него отвращение. Будто чем больше ты на них смотришь, тем больше они высасывают из тебя душу. У Скара этой души не осталось, поэтому он просто скалится своему отражению, и, рвано выдохнув, направляется ко входной двери. Подхватывает рюкзак и, не оборачиваясь, выходит из квартиры. Забегает в лифт, параллельно набирая сообщение.кому: кадзу
15:48
[я буду минут через 15]
Пока Кадзуха на сообщение не отвечает, сея в груди мимолетную панику. Но Скар ее легко игнорирует. Потому что такая паника стала для него обыденностью после общения с Каэдехарой. Тот всегда заставлял за него волноваться, даже не задумываясь об этом. Каждое слово, брошенное с этой печальной пеленой на глазах, каждое действие, неосознанное и зажатое, заставляло сердце Скара крошиться на миллионы осколков. Но они каждый раз собирались сами собой, стоило увидеть короткую улыбку. От такой увядшие цветы воскресают, а безнадежно больные мгновенно излечиваются. От такой улыбки у Скара подкашиваются колени, а щеки предательски рдеют. В этом весь Кадзуха — совершенное сочетание контрастов. И Сказитель готов навсегда остаться проклятым, только бы остаться с ним. Холод улицы заставляет легкие мгновенно заледенеть и поглубже закутаться в ворот куртки. Шарфа у Скара, естественно, нет. И Каэдехара, естественно, ему об этом напомнит. И, наверное, очаровательно нахмурится, как вчера, у его подъезда, когда его уверенное «Пошли ко мне» выбило у Сказителя землю из-под ног. И, наверное, очаровательно надует щеки, как в те моменты, когда Скар врет. И хотя бы ради этого Сказитель готов остаться неисправимым лжецом. Телефон вибрирует в кармане, Скар вытаскивает его холодными пальцами. (За отсутствие перчаток Кадзуха ему тоже предъявит) от: кадзу 15:51 [Понял, жду)] И все бы нормально. Просто ответ на сообщение. Но. Эта пресловутая скобочка. Заставляет тщетно прятать в ворот идиотскую улыбку. Заметь такое Тарталья, Скар за всю жизнь не отделался бы от его подколов. Да только это бы не имело совершенно никакого значения. Потому что. Скобочка. Не успевает Скар скинуть с себя наваждение, как телефон оповещает об еще одном сообщении. от: кадзу 15:52 [Ты взял теплые вещи?] Теперь вместе с улыбкой Скару приходится подавить и умиленный писк. На этот раз скобочки нет, но... Скар просто не заслуживает Кадзуху, окей? Впереди виднеется пешеходный переход и, прикусив губу, Сказитель набирает ответ.кому: кадзу
15:53
[ты сильно обидишься, если я скажу нет?..]
от: кадзу 15:53 [я слишком люблю тебя, чтобы долго обижаться] Скар готов прижать телефон к груди и завизжать, как десятилетняя девочка. Он уже не старается скрывать свою идиотскую улыбку. Ему сейчас вообще все равно. Ноги несут его куда-то вперед, компасом тянут к дому Каэдехары. Шаг за шагом. Метр за метром. Он, знаете ли, уже забыл о том, что осталось позади. Перед его глазами сейчас только свет рубинов, яркий и почти осязаемый. Прохожие вокруг о чем-то говорят, кричат, шумят. И весь мир смешивается в одну какофонию. Но Скар никого не слушает и идет вперед. Но спустя короткое мгновение он возвращается в реальность. И понимает, что свет рубинов — это красный цвет светофора, на который он пошел. А прохожие не просто что-то кричат. Они кричат ему. Просят уходить с дороги. А какофония мира сужается до машинного гудка. Скар поворачивает голову направо и застывает. Первое, что проносится в его голове перед столкновением — «Кадзуха этого не переживет» Последнее, что проносится в голове — «Я этого не переживу» Хруст выходит слишком громким, заставляет зажмуриться. Удар выходит слишком резким, Скар даже не успевает сгруппироваться. Столкновение с асфальтом ощущается больнее, чем представлялось. Из легких выбивает весь воздух. Как там обычно говорят, вся жизнь перед глазами проносится? У Скара перед глазами только мигают рубины. Ярко и почти осязаемо.***
Он умер через два часа, в больнице. Внутреннее кровотечение и несколько переломов. Кадзуха узнал об этом через три часа, когда ему поступил звонок с незнакомого номера.«Здравствуйте»
«Здравствуйте... Могу я узнать, кто говорит?»«Вас беспокоит четвертое отделение скорой помощи.
Вы знакомы со Скарамуччей?»
«Что случилось?..»«Понимаете... Произошел несчастный случай»
«Что?»«Примите мои соболезнования. Но в ходе автомобильной аварии...»
Дальше Кадзуха не слышал. Не хотел слышать. В голове по нарастающей эхом отражался шум. И прервался резко и неожиданно. Как молотом по наковальне. Как автомобильным бампером о человеческую плоть. Сил хватило только на то, чтобы пробормотать невнятный ответ. Он даже не уверен, договорили ли на том конце провода. Потому что он ничего не слышал. Через пять минут ему позвонил напуганный до смерти Тарталья. Дрожащим голосом он спросил, знает ли Кадзуха, что со Скаром. Каэдехара ответил утвердительно, и Тарталья предложил зайти за ним, чтобы вместе дойти до больницы. Кадзуха отказался и положил трубку. Потому что ехать пришлось бы не в больницу. Ехать пришлось бы в морг. В этот день Кадзуха не вышел из дома.***
Обжигающе горячее солнце, кажется, сплавляет асфальт вместе с подошвой кроссовок. Кожа раскаляется почти до металлической красноты, как в печи. Аномально жарко даже для июля. Ехать в автобусе в такую погоду еще хуже. Возможно, даже опасно для жизни. Но Кадзуха, забившись в самый угол салона, устремляет взгляд в окно. По почти пустынной дороге редко проносятся куцые кучки деревьев. Удивительно зеленые. И как они еще не высохли, на такой-то жаре? Асфальт на скорости смазывается в одно серое пятно. Даже через стекло можно увидеть, каким тяжелый стал воздух. Серым облаком с земли поднимается пыль, да так, что, если оказаться в этот момент на улице, можно почувствовать себя песочным человеком. Было бы неплохо. Почувствовать хоть что-то. Спустя долгих полчаса автобус выплевывает Каэдехару на пустынную остановку. Пройдя около пяти минут вдоль трассы, он поворачивает налево. Проходит в черную узорчатую калитку и на мгновение оглядывается. И, вдохнув спертый июльский воздух, отправляется бродить между стройными рядами гранитных плит. Долго ходить, впрочем, не приходится. Среди безымянных и размытых лиц выделяется одно. Сиреневые глаза, широкая улыбка. Вырезка из общей фотографии. Каэдехара подходит к ней и замирает. Всматривается в чужие черты. Почти незнакомые, но всплывающие отдаленными картинками из прошлого. Кадзуха проводит по плите кончиками забинтованных пальцев. Тень улыбки трогает губы. И он идет дальше. Дальше поиски идут несколько сложнее. Потому что он не был на похоронах. И ни разу не приходил сюда. До этого момента. Поэтому приходится открыть координаты, любезно скинутые Тартальей. Пишет тот, конечно, непонятно, едва ли не ребусами, но Кадзуха никуда не спешит. Поэтому останавливается на несколько секунд, чтобы оглядеться. И глаза цепляются за одну фотографию. И все остальные лица снова расплываются. Каэдехара медленными шагами приближается к плите, а с нее на него смотрят два черно-белых аметиста. Необязательно иметь цветное изображение, чтобы увидеть в плоской радужке громовые раскаты. Кадзуха садится на корточки, всматриваясь. Молчание окутывает все в радиусе, кажется, километра. Природа напряженно затихает. Пыль медленно оседает на землю, и воздух становится более прозрачным. Деревья застывают ровно, по струнке, недвижимые. Щебечущие на ветках редкие птицы, кажется, в одну секунду вымерли. Но Кадзуха на этом не фокусируется. В его глазах отражается серость гранитной плиты. Он скидывает с плеча полупустой рюкзак и, пошарив в нем рукой, вытаскивает оттуда потрепанный фиолетовый блокнот. Пальцы неторопливо перелистывают страницы, пробегая по многочисленным рядам чернильных строчек. Глаза останавливаются на одной из страниц, и Кадзуха отсчитывает еще три следующих листа. А потом вырывает их, кинув блокнот себе под ноги. Из кармана появляется зажигалка. — Прости меня, — губы трогает кривая улыбка. Щелчок — и листы обнимают рыжие языки пламени. Кадзуха смотрит на строки, поедаемые огнем, и едва не заходится в приступе истерического хохота.Возможно, мы где-то сломали настройки, Возможно, мы просто плохие артисты, Но призраком лезвия от гильотины Повсюду мерещатся мне аметисты. Повсюду: пейзажи закатной картины, Или Луны ореол серебристый, Или рёв шин неестественно громкий, Или сам Ветер, холодный и льдистый. А было ж все как? Горизонт был размытый, А воздух — невинный, кристальный и чистый. Я был тщетно влюблён, ты со мной — просто был. И рокот небес отражал аметисты. И я был недвижим, скульптурой застыл. Боялся утратить я миг тот лучистый. И, только все страхи мной были разбиты, Как грохот металла затмил аметисты. И мне выбило землю тотчас из-под ног. Мир был слишком медленный, я — слишком быстрый. Каждый раз тщетно думал: «Нет, мне не жалко, Прошу лишь, верните мои аметисты» Я снова хочу видеть молнии пурпур, Но не вынесу снова я путь весь тернистый, Знаешь, я так устал держаться за трупы... Спите спокойно, мои аметисты.
Огонь погасает, оставив после себя кучку пепла. Кадзуха поднимается на ноги и убирает блокнот обратно. — Предатель, — шепчет одними губами, отворачивается и, закинув рюкзак на плечо, двигается к выходу. И пепел рассеивается, подхваченный порывом ветра.