***
Дамиано закидывает голову, теряясь в своих длинных волосах, и вдувает в микрофон ноту. Звук разносится по улице, ударяясь о мостовую, отскакивая от стен и разрезая сердце пополам. Ему едва восемнадцать, и он со своей группой ходит по улицам родного Рима, собирая гроши и надеясь стать великим. Скоро, слишком скоро о них узнает весь мир, и его имя будет знать каждая вторая. Но пока он стоит на тысячелетних камнях, по которым когда-то ходил сам Цезарь, и рвет связки о бездушные взгляды прохожих. Он знает, он видит, не во всех, но хоть в одной из них, что его пение – это не просто колебания воздуха. Преломляющаяся мелодия мысли под звон гитар и ритмические удары маленькой барабанной установки западает в мозг пусть только одной, но остается там навсегда, даже когда он будет собирать стадионы и заставлять визжать одной улыбкой.***
На улице целая толпа, налегающая на двери клуба. С отвращением проскальзываю мимо и иду прочь, но будто кто-то тянет за марионеточные ниточки, заставляя обернуться. Двери вдалеке открываются, и он с отравляющим блеском в глазах выходит, улыбается, раздаёт автографы, приобнимает её за талию. Рву нитки и отворачиваюсь, со злостью выбегаю на проезжую часть почти под колёса и выхватываю из потока такси. Выплевываю название отеля и закрываюсь волосами, стараясь во вкусе невыносимо-противного сигаретного дыма заглушить запах, что так и вьется рядом, словно прилип намертво. Бесконечно-миллионный раз ругаю себя, что приехала. В моем случае надо разворачивать полюса, сбегать в самую далекую галактику, но кто-то, кажется, перепутал координаты, и меня забросило слишком близко. Так близко, что его голос постоянно отражается от барабанных перепонок, создавая закольцовано-зеркальную иллюзию. Машина подъезжает, двери открываются, закрываются, снова открываются. Яркий свет, бумажные улыбки с кровавой окантовкой. Лестницы, лифты, везде бумажные лица, бумажные люди, бумажный мир, белый и полупрозрачный, как тот клочок, на котором четыре года назад всё так быстро закончилось. Пара строк чёрной кровью на белой поверхности – и всё должно было остаться в вехах, но нет. Чёрной кровью словно разбавили собственную, и всё внутри будто покрасилось в чёрный цвет. В номере выхожу на балкон. Босиком по кафелю, халат велик на два размера, под мышкой бутылка без бокала и пачка нелюбимых сигарет. Сдираю золото с горлышка, делаю глоток и тут же затягиваюсь. На секунду мелькает мысль, что огонь сейчас подожжёт спирт, и я сгорю наконец изнутри до конца. Я даже не удивляюсь, когда вижу его на соседнем балконе. Из номера доносится пьяно-веселая речь, но он закрывает дверь. Чокается бокалом в воздухе – выпендрежник – отпивает и затягивается таким вкусным вишнёвым дымом. Смотрю на сигарету у него в руках, облизываю губы и отворачиваюсь. – Знаешь, ты тогда разбила мне сердце. Отворачиваюсь ещё сильнее, так, что начинает болеть шея. – Мне бы стоило обидеться, но, думаю, я это уже перерос. Не сдерживаюсь и выплёвываю сигарету. Запиваю горькое послевкусие шампанским. – Это странно, ведь из нас двоих младший я, и ты никогда не забывала об этом напоминать. Из проема высовывается длинноволосая белобрысая голова, бросает острый взгляд на него, потом на меня, опять на него, и испаряется, хлопая дверью. Тянусь за пачкой, но вспоминаю про гадкий осадок во рту и с раздражением швыряю ее вниз. – Зачем ты вообще пробовала это курить? Резко оборачиваюсь к нему, рот открывается, но слова застревают где-то между глоткой и кончиком языка. Он перегибается через перила и протягивает сигарету. Смотрю на его пальцы, покрытые черными узорами. Взгляд норовит поползти выше, но я одергиваю себя, молниеносно выхватываю сигарету из его рук и прячу в необъятной карман халата. Он тихо смеётся. Спешу отвернуться и теряю глаза в огнях внизу. Чувствую его взгляд у себя на щеке. Со всей силы цепляюсь за перила и до слез вглядываюсь в расплывающиеся точки. Воздух становится желейным, и тяжело сделать вдох. Злюсь, бешусь до чертиков на его спокойствие. Вскидываю голову и не смотря выплевываю: – Исчезни уже из моей жизни! Все вокруг будто замирает, и слышна только кровь в висках. Наконец, щека перестаёт гореть, дверь защёлкивается. Слышны приглушённые голоса на незнакомом языке. Я делаю глоток, захлебываюсь, пузырьки застилают глаза. Пошатываясь вваливаюсь в номер. Падаю на обескураживающе мягкую кровать и так и засыпаю с бутылкой, из которой на пол капают сладкие слезы.***
Утро будит теплыми лучами, пробивавшимися сквозь скользящий по воздуху полупрозрачный тюль. Тело не сразу ориентируется, где верх и низ в беспорядке одеял и подушек. Гостиничный номер приведён в максимально возможный беспорядок, и найти хоть один предмет одежды оказывается затруднительно. Раскопав где-то в груде одеял не свою футболку, я выползаю из кровати и босиком шлёпаю на балкон. Внизу на каменных мостовых толпятся туристы, заглядывая в окна маленьких домиков старого города. Под окнами гостиницы проходит пожилая пара, они поднимают головы и машут мне. Я улыбаюсь и машу в ответ, смотрю на их счастливые лица, на переплетённые старческие пальцы и думаю, что когда-нибудь хочу состариться так же. Сзади раздаются кошачье-тихие шаги, меня обнимают и кладут подбородок на плечо. Длинные волосы щекочут мне щёку, и я так люблю эти волосы. Ловлю его руку у себя на талии, разворачиваюсь, и опираясь спиной о парапет, кладу их себе на плечи. Дамиано улыбается и тянется к моим губам. Я смеюсь и хочу увернуться, но через секунду сама не выдерживаю и целую его, обхватив ногами за талию и запустив пальцы в волнистые пряди. Он обнимает меня, трётся носом о шею и говорит что-то на итальянском. Понять я не могу, но различаю “amo” и “unica”. Закрываю глаза и думаю, что так счастлива, что готова умереть прямо сейчас, потому что всё хорошее уже пережила.***
Резко сажусь в кровати и тут же падаю обратно. Голова кружится от резкого движения, по вискам будто бьют железными молоточками, и во рту гниль. Тянусь за стаканом воды, но тумбочка пуста. Ругаюсь и выползаю из кровати, спотыкаясь о бутылку. Нога проскальзывает по лужице на полу. Ругаюсь ещё раз, громче, и доплетываюсь до кувшина с водой. Вливаю в себя два стакана и снова падаю в одеяло. Тянусь в карман халата за сигаретой, выуживаю золотистый кончик, опять ругаюсь и засовываю сигарету обратно. Сон ещё крутится в воспалённом мозгу, но окружающая обстановка настолько контрастирует, что он скоро развеивается. За окном серо, и с неба льётся что-то среднее между дождём и градом. Лето! На телефоне 40 сообщений и 5 звонков от босса. Вот уж кто действует лучше водички по утрам. Требует прислать ему статью и срочно позвонить, я непременно нужна ему утром в воскресенье. Разрываюсь между желанием пойти в душ и чувством навязчивого долга, но работа решает за меня. Телефон взрывается вибрацией, и динамик пробивает пискливый фальцет начальника. Выслушаю пятиминутную тираду про задержанную статью и на вопрос, что я делала вчера вечером, стоически отмалчиваюсь. Наконец, он успокаивается и обращается ко мне неожиданно добро-заботливо. Тут же настораживаюсь. Он роняет несколько извиняющихся фраз, уверяет, что я всё равно его самый лучший работник. Я прерываю его исповедь и прошу сказать напрямую. Он секунду мнётся, а дальше начинает рассказывать жалостливую историю о том, как мой коллега, прилетевший сюда вместе со мной, заболел. Понятно, хочет спихнуть работу. Опять прерываю его и спрашиваю, кого надо интервьюировать и сколько я получу сверху за внеурочную работу. Он чуть не выпрыгивает из трубки от радости, обещает 15% и бросает имя. Дальше продолжает что-то надрывисто бормотать, но для меня время будто застыло. Восемь букв. Заглавная «М», «а» с глупым ангельским кружочком выжигаются перед глазами. Босс говорит что-то про список вопросов, желает хорошего утра и сбрасывает трубку, а я так и остаюсь с телефоном у уха. И вдруг начинаю смеяться, безудержно, до боли в животе и слез в глазах. Ноги не держат, сползаю на пол и смеюсь, смеюсь, как сумасшедшая, а сама сжимаю телефон так, что корпус вот-вот треснет. Раздается звук сообщения – коллега прислал заготовленный список вопросов. Не смотрю, накидываю единственную чистую одежду – платье-футляр, которое за каким-то чёртом взяла с собой, дёргаю расчёской по волосам, прыскаю в лицо водой, и выхожу, не давая себе ни секунды задуматься. Вызываю такси, на автомате говорю на автомате запомненный адрес и всю дорогу пялюсь в окно, раздумывая, не выпрыгнуть ли на полном ходу и не покончить ли со всей этой свистопляской. Или просто уволиться? И тем не менее ровно в одиннадцать я сижу в студии, напротив меня освященные стоят четыре стула, но мне кажется, что дерево второго слева с табличкой «Дамиано» блестит ярче. Сегодня хотя бы без съемки. Моё лицо явно лучше подходит для рекламы плохих подушек или крепкого алкоголя. Открывается дверь, слышны голоса. Как завороженная смотрю на четыре пары одинаковых черных ботинок. Чудовищным усилием воли заставляю себя поднять взгляд и привычно-искусственно улыбаюсь. На лице Дамиано застывает бесценно-удивлённое выражение, которое он спешит стереть. Виктория смотрит на меня секунду, прищурившись, и потом фыркает, что далеко ходить было не надо. Пропускаю её замечание мимо ушей, приглашаю их садиться и открываю вопросы. Список – полная катастрофа, моя уверенность в том, что мой коллега держится в журнале только за счёт того, что главный редактор любит блондинов, выросла ещё на 100%. Откашливаюсь, и спрятав телефон в карман, впиваюсь глазами в Итана, как в спасательный круг. – Начнём с вас. Как считаете, что нового ваша группа привносит в рок музыку? Парень ошалевает от такого напора, но отвечает. Я внимательно киваю, но сама внутри застываю, позволяя диктофону отрабатывать свое. На вышколенном профессионализме задаю вопросы, даю подсказки. Скоро они говорят уже сами, а я просто плыву по реке их голосов, боясь дышать и иногда задевая за острые камни знакомых частот. Спустя вечность опять смотрю на часы и наконец вижу, что пора заканчивать. Даю Виктории дощебетать и задаю последний вопрос перед тем, как успеваю подумать. – Дамиано, скажите, пожалуйста. Вы все проводите столько времени вместе, возможно, между вами сложилось что-то большее, чем приятельские отношения? Дамиано предостерегающе смотрит на меня и медленно отвечает: – Нет. Мы все хорошие друзья и близкие друг другу люди, – взгляд за взгляд, – но это все. Секунду смотрим друг на друга, но он разрывает контакт. Улыбаюсь и киваю в знак окончания. Жму всем руки. Томас мило и беззаботно улыбается, Итан серьезно смотрит и кивает, Виктория бросает изучающий взгляд и слишком быстро выдёргивает руку. Дамиано подходит последним, и пожимая руку, наклоняется к моему уху, обдаёт своим запахом и шепчет: – Не делай так больше. – Как? – нагло смотрю ему в глаза и чувствую себя маленькой под его холодным взглядом. Он отпускает мою руку и выходит. Рвано выдыхаю и протираю лоб. У меня температура.***
В номере падаю ничком на кровать, нахожу в дорожной аптечке градусник и засовываю под мышку. 37’8. Мило. Прям как Золушка, у которой после полуночи всё превращается в тыкву. Звонит босс и просит прислать материал. Посылаю его к чёрту и отправляю диктофонную запись, пусть расшифровывает как хочет. И пусть увольняет, если хочет, так легче, чем самой. Вечером, судя по небу за окном, когда температура подскочила уже наверное до 38 с половиной, раздается стук в дверь. Не уверенная, что это не кровь стучит у меня в висках, я что-то мямлю. В ответ незапертая дверь открывается, и в полумраке коридора застывает расплывчатая фигура. Она что-то говорит, но я не разбираю. Тогда фигура подходит ближе и зажигает ночник на противоположной стороне кровати. Я жмурюсь и пробую сфокусировать взгляд. Рука с длинными пальцами ложится мне на лоб, даря спасительную прохладу, но через секунду исчезает, вызывая разочарованный выдох. Тень обходит кровать и наклоняется к тумбочке, где, видимо, лежит аптечка. Мне засовывают в рот таблетку и подносят к губам стакан воды. Я жадно пью, не заботясь о том, что глотаю, и проваливаюсь в сон. Прихожу в себя спустя неопределённое время вся мокрая, в липких от пота простынях и без температуры. Правую щеку что-то приятно холодит. Я поворачиваю голову и смотрю в чёрную щель открытого балкона. У перил маячит спина в белой рубашке. Будто почувствовав мой взгляд, она оборачивается, и я встречаюсь глазами с Дамиано. Он выбрасывает сигарету в пепельницу и входит в комнату. Садится в кресло в углу номера, закинув ногу на ногу, и молча смотрит на меня. Мне нужно несколько секунд, чтобы осознать, что это не галлюцинация. Я приподнимаюсь на локтях и подозрительно смотрю на него. – Тебе лучше? – Да, спасибо. Тишина. – Что ты здесь делаешь? – Зашел навестить. – Я не приглашала. – Дверь была не заперта. – Это не тактично. – Тебя это понятие никогда не волновало. – Зачем ты это начинаешь? – чувствую, что начинаю закипать. – Начал не я. Зачем ты сюда приехала? – говорит убийственно спокойно. – Как, – я аж запинаюсь от его самонадеянности, – у меня работа, если ты не заметил. – Интервьюировать нас должен был другой. И концерты – тоже часть твоей работы? Я открываю рот и молча закрываю, изобразив на лице крайнюю степень раздражения. Он слегка усмехается. – Я зашел попрощаться. По-нормальному. Мы уезжаем рано утром. Он застывает в кресле, а я падаю обратно на подушки. В голове будто вакуум, и мысли плавают в невесомости, ударяясь о стенки черепной коробки. – Я не хотела так уходить. – Да ну? – он дергается вперед, потом откидывается обратно и закуривает новую сигарету. – По-моему, ты вполне старательно и намеренно написала ту записочку. Как там было?.. – Дамиано… – Вот именно, «Дамиано». «Прости, но мы не можем быть вместе, потому что у нас нет будущего». Что там было дальше? Ничего? – Я не хотела! – Но сделала же! – он вскакивает на свои длинные ноги. – Зачем ты приехала? – Я не знаю, – чувствую, как глаза застилает пелена, – я не знаю… Дамиано трясет головой и отворачивается к окну. Смотрю на его острые лопатки, прорезающие ткань, и параллельно-искривленный профиль. Встаю с кровати и неуверенно застываю у него за спиной. – Я пыталась тебя возненавидеть, Бог – свидетель, пыталась. Но возненавидела только Викторию. – Ее-то за что? А, – фыркает, – думаешь, мы вместе? Тогда сегодня ты слушала ещё хуже, чем я предполагал. – Но она… – Между нами ничего нет! – рявкает он. – О чём мы вообще говорим? Глупо было ожидать чего-то нормального, – он разворачивается и направляется к двери. Хватаю его за руку, прикосновение обжигает. Он, не оборачиваясь, говорит: – Ты была права, мы не созданы друг для друга. Ты – дочь миллионера, в двадцать шесть работаешь в самом престижном Нью-Йоркском издательстве, а я всего лишь итальянский мальчишка, которого ты подцепила на улице. Он выдергивает руку и идёт к двери. Закусываю губу и отчаянно гляжу ему вслед. И тут язык, забыв спросить разрешения у головы, сам выговаривает запрещенные слова: – Я люблю тебя! Ох, это совсем лишнее. Дамиано застывает на месте. Десять секунд кажутся вечностью. Он разворачивается, глаза сверкают огнем. В одно движение оказывается рядом со мной и вжимает в стену, больно вцепившись в плечи. – Зачем ты врешь? – Я не вру! – даю волю слезам, и они ручьями текут по щекам, падая на его запястья. – Я была должна! Я не могла, я была… я была помолвлена. Он отшатывается от меня, как от прокажённой, и дико смотрит. Двигает сухими губами, но ничего не говорит. Наконец, хрипло выдавливает: – Что? – Этого хотел отец. Отпрыск богатеньких родителей, ходячий пакет акций большой компании. Я была помолвлена уже два года и ненавидела его всей душой. – Подозреваю, ты его убила, – кривится. – Я его послала. И отца тоже. И всё наследство. Как только поняла, что наделала. И в издательство пробилась сама. А о том письме жалела каждый прожитый день. Но я думала, что уже слишком поздно. Он стоит посреди комнаты, волосы падают на глаза, пальцы цепляются за рукава рубашки, и смотрит на меня молча. У меня, то ли от этого взгляда, то ли от слабости, подкашиваются ноги, и я падаю на колени. Закрываю глаза, не желая видеть, как он уходит. То, что он уйдёт, я не сомневаюсь. Он прав, такое не прощают. Чувствую, как меня обхватывают за плечи и заставляют подняться. Всё ещё не открывая глаз, покорно сажусь на кровать. Чувствую, как прогибается матрас рядом. – Почему ты не сказала? Осторожно приоткрываю один глаз и с опаской смотрю на Дамиано. Он выглядит потеряно. – А ты как думаешь? Встречаюсь с ним глазами. Он долго смотрит, и у меня ощущение, что сейчас решается, буду я жить или нет. Наконец он выдыхает и мотает головой: – Какие мы идиоты. Медленно выпускаю себя воздух, сдержанно киваю и улыбаюсь: – Не то слово. Дамиано тихо хмыкает и притягивает меня к себе. Не веря ощущениям, кладу голову ему на грудь и впитываю вибрацию его голоса. Он проводит рукой по молнии все того же дурацкого платья, сейчас больше похожего на половую тряпку. – Мне казалось, такое носить не в твоём стиле. – Мне тоже. Он находит под волосами язычок, до мурашек задевая кожу на шее, и тянет молнию вниз. Я испуганно смотрю ему в глаза, боясь, что это очередной болезненный сон, но теряюсь в бесконечной темноте глаз. Он наклоняется к ключице, оставляя невесомый поцелуй. Тело реагирует моментально, я выгибаюсь, выскальзывая из рукавов, и падаю прямо на его губы. Он кусает мои, трется носом о щёку, приподнимает за подмышки, освобождая от оков ткани. Тянусь к пуговицам на его рубашке. – Не думала, что это в твоём стиле. – Я тоже. Оба смеёмся. Я сдираю пуговицы вместе с нитками; он валит меня на спину, нависает сверху. Одна сторона его лица освещена мягким светом ночника, а вторая тонет в мраке ночи. Тянусь к его губам и буквально рыдаю, когда он, избавившись от бра, добирается холодными руками до груди. Выгибаюсь до боли в пояснице, обхватываю его ногами, не давая ни на миллиметр отдалиться. Запускаю руку под кромку джинсов, заставляя его содрогнуться и невольно укусить меня за губу. Выходка не проходит мне даром, я оказываюсь полностью прижата к кровати его руками и коленкой. Дамиано между тем продвигается ниже, целуя живот и заставляя меня стонать. Усмехается, говорит что-то на итальянском и запускает пальцы под кромку белья. Задыхаюсь от такой несправедливости и пользуюсь его ослабевшей позицией. Толкаю его, меняясь местами. Он выглядит недовольным лишь секунду – стоит мне сместиться чуть ниже, как он сдавленно стонет и закатывает глаза, хватая меня за талию и впиваясь ногтями в кожу. Провожу руками по татуировкам, пытаясь в этих символах увидеть все то, что я упустила. Дамиано тянет меня на себя, целует, шепчет что-то на ухо. Я закрываю глаза и полностью теряюсь в его голосе, запахе и прикосновениях холодных пальцев.***
Просыпаюсь от того, что летнее солнце бьет прямо в глаза. Щупаю лоб – холодный – смотрю на часы. Пять утра. В испуге вскакиваю, но выдыхаю, видя Дамиано во вчерашнем кресле. Он сидит обнаженный по пояс и курит. Дым золотится в воздухе. Поднимаюсь, подхожу к нему. Хочу прикоснуться, но боюсь, что он развеется, как постоянная иллюзия. – Вы ещё не уехали? – Через полчаса, – он сам встаёт и обхватывает меня рукой за талию, окутывая дымом. – У нас ещё есть время. Невесело усмехаюсь. Он ведёт меня на балкон, выбрасывает сигарету и прижимает спиной к перилам, оставляя лёгкое прикосновение на шее. Заправляю выпавшую порядку ему за ухо. – Зачем ты отстриг волосы? Молча смотрит на меня. В глазах читаю: «потому что о них было слишком много воспоминаний». – Зачем ты покрасилась? Качаю головой и прячу лицо в его плече. – Мы ещё встретимся? – Если ты этого захочешь, carina. – А ты не хочешь? – смотрю в глаза. Они улыбаются. – Con tutto il cuore. Смеюсь и толкаю его в грудь: – Я не говорю по-итальянски! – Но ты меня поняла. Медленно киваю. Он обнимает меня и целует, по-другому, долго и задумчиво, будто возмещая упущенные годы. Наконец отрывается, я хватаюсь за его руку. Он смотрит на восходящее солнце, потом на меня. Треснувшим шёпотом спрашиваю: – Когда? Он пожимает плечами. – Когда угодно. И где угодно. Ты сама меня всегда находила. Моё дело было только постучаться в дверь. Он улыбается, проходит через комнату, подхватывая на ходу ботинки и рубашку. Почти отчаянно кричу вслед: – Не думала, что ты носишь оксфорды. – Ты ещё многого обо мне не знаешь. Оглядывает комнату, бросает взгляд на кровать, потом на стол. Дверь захлопывается, в отдалении открывается другая. Слышатся приглушенные голоса. Минут через десять дверь опять хлопает, и голоса затихают. Я подбираю оставленную в пепельнице вчерашнюю сигарету и иду в номер. На столе лежит салфетка с датами и названиями городов. Засовываю сигарету в рот и улыбаюсь.