Логово для чудовища

Праздник урожая подкрался незаметно. Ки сидела рядом с матушкой на новом диване и смотрела, как переливается тяжелый бархатный шлейф рукава. «До весны. Долго ли до весны?» Зима еще не началась, но работы уже закончились. А окончание работ означало, что ей снова предстоит всю зиму жить в образе благовоспитанной дочери древнего рода. Или, как сказал бы дедушка, бесполезной белоручкой. Скучно. Неужели так будет всегда? Благородным девам не место в поле. Зато, видимо, место рядом со старшими «бесполезными белоручками», целыми днями болтающими ни о чем. — Наша Киин такая тихая. Бывает, и слова за вечер не скажет, а ведь умница! Цветы так любит, все у клумбы пропадает. Даже если сядет вышивать, обязательно цветок получается. Мама улыбалась брезгливо поглядывающей сквозь нее старухе, супруге кого-то важного из канцелярии. Она пришла с мужем на традиционный праздник урожая, и весь ее вид выражал сожаление, что отказаться нельзя. «Не элькрины мы для бумажкомарателей. Так, второй сорт, который ручным трудом живет, еще и на границе с эльфийским Диром, — вздохнула про себя Ки. — Почему мама так хочет породниться с родом пера? Если и получится породниться каким-то чудом, все в их роду так и будут смотреть на меня, как на дикарку или пустое место». Но мама будто не замечала и рассыпалась в комплиментах всем поколениям внуков старухи. «Разве в этом счастье — прийти в неприятную семью, чтобы мама могла похвалиться перед подругами и показать, что что-то значит в общине? Хотя старухи часто противные, а невестки все равно всегда чужие, как бы там ни было. Может, внуки у старухи ничего. Если муж полюбит, то жизнь хорошей будет, в достатке, а взгляды старух можно и потерпеть. А если не полюбит, то можно быть свободной. Заниматься клумбой, вот и все. Может, детишки будут, тоже счастье». Ки опускала взгляд, потому что думать рядом со старухой о том, какая эта старуха и жизнь в ее семье мерзкая, было неудобно. Мама спишет на скромность. — Прекрасные дамы, позвольте угостить, — раздался звонковатый голосок. — Твои любимые пирожные, бабуль. — Какой заботливый! — похвалила мама, взяла одну из тарелок у внука старухи. Тот натянуто улыбнулся, посмотрев сквозь маму. Киин приняла булочку из рук мамы, надкусила из вежливости. Столы ломились от еды, но есть не хотелось. После разговоров о прекрасных женихах и их сомнительных успехах в бумажкомарании жить-то не хотелось, не то что есть. Но пока еще традиционное угощение было есть несложно. Лепешки, пироги, запеканки, пастила, сладости — первые в этом году и еще вкусные. А вот свадьбе к десятой за осень уже тяжело станет смотреть на блюда из яблок. И еще сложнее есть для приличия. Хотелось сбежать в поле, в рощу, плести венки и слушать птиц, петь и танцевать, и чтобы молчаливый Нир улыбался рядом доброй то ли великаньей, то ли эльфийской улыбкой.

***

Праздник! Праздник! Юру крутилась перед зеркалом, разглядывая каждый лепесток на юбке. Они разлетались, и каждый был похож на настоящий рыжий листик древа страсти. А лаконичный бурый верх — на его ствол. «Как мне идет! И ноги открыты, и сама будто воплощение осени!» — Юру, ты готова? В храм идем, — позвала мама. Юру сжала кулаки. Праздник переселения, все нарядные, все радовались все гуляли и веселились. Почему же она надела лучшее платье с яркой вышивкой новые туфли и должна идти с родителями… в храм? Нет, не в этот раз! Хотелось сказать: «Я не пойду!» и топнуть ножкой для верности, как в детстве. Но Юру выглянула из комнаты, оценила ситуацию и не решилась. Родители были слишком серьезными. Юру посмотрела на отца с недобритой щекой, на маму, которая поправила ему ворот рубахи, повязала парадный пояс старейшины. Нет, папа сейчас точно не услышит. Может быть, получится сходить в храм и отпроситься погулять? И все-таки этот кусок рыжей щетины… — Пап, щеку не побрил! — не выдержала Юру. Папа растерялся, кинулся к зеркалу, провел ножом прямо по сухому и смахнул слезу. Мама посмотрела строго, но выдохнула с облегчением. — Мам, я гулять хочу, — тихо попросила Юру. — Сейчас в храм сходим и посмотрим. — Папа опять будет рыдать там полдня, —вздохнула Юру и поправила подол с нарядными листиками. Мама ничего не ответила. Спрятала в эльфийский мешочек на поясе, пока папа отвернулся, увесистый мешок с кристаллами, в котором, кажется, были все папины сбережения, и как ни в чем не бывало подхватила папу за руку. Юру поправила крупные серьги с алыми кристаллами — лучшие из маминых. «Красивые, но настроения уже нет». Она поплелась следом за родителями. «Ну почему у всех праздник, а у нас будто хоронят кого-то?» Не радовало ни платье с объемной вышивкой — у Си цветы вышли будто живые, ни любимые серьги, ни новые туфли — к тому же неудобными оказались, терли. Проклятый храм будто издевался. Хотелось плакать, будто нарисованная над входом дева в золотом балахоне, скорбно склонившая голову над сложенными в молитвенном жесте руками. «Весь день насмарку! Снова! И папа наверняка будет пьяным еще неделю, на работе не заплатят, ругаться будут приходить. Хотя мама его кристаллы забрала, может, и не на что будет пить в этот раз. Но он найдет!» Захотелось спрятаться от всех и рыдать. Юру натянула поверх платья золотистый балахон с капюшоном, услужливо висевший у входа для таких же несчастных, как она. В храме уже молились сектанты целыми семьями, на полу почти места не осталось для подушек. Но стоило папе подойти, как сектанты расползались, пропуская — пугал, видимо, мрачной рожей своей. Папа добрался до самого портрета скромной девы в балахоне и упал ему в ноги, заливаясь слезами. Он плакал очень уродливо и жалко, хотелось отвернуться. Стоял коленями на полу даже без подушки, лбом глухо бился. Захотелось отодвинуться подальше и сделать вид, что не знает его. Юру порадовалась, что балахон натянула, и опустилась на подушку рядом. «Нела, пусть папа больше не плачет и не пьет. Ну разрушился старый мир, что теперь? Да, горе, что выжили не все. Но мы же живы. Радоваться надо, что выжили. Ты же радуешься вот тут на портрете. Хотя Ловам много не надо, чтобы радоваться, наверное, а ты еще и на лесную деву похожа, тем более. Папиной сестре так точно, ест да спит. Хотя ты просто так выглядишь, наверное. Ловы же не могут быть лесными девами, верно?» Юру украдкой покосилась на маму. Она спокойно лежала в поклоне перед портретом рядом с содрогающимся от рыданий папой. Почему она не могла просто запретить ему приходить сюда? Оттащить на праздник, спрятать настойку. Нет, почему-то перед праздником мама и сама становилась подавленной, ничего папе не запрещала. Ладно хоть кристаллы забрала в этот раз. Колени затекли, и Юру поклонилась портрету. «Нела, выгони уже папу отсюда. Ну пожалуйста, гулять хочу со всеми. Си мне платье расшила новое». Об пол звякнул выпавший кулон — подарок Эйра. «Да, и Эйр подарил вот. И туфли выбрала красивые, хоть и неудобные. Ничего, разношу еще». Но время шло. Папа все рыдал. Мама лежала в поклоне, будто неживая. Юру страдала. Подумалось вдруг, что даже если не гулять, а открыть лавку на праздник, можно много заработать. Все счастливы будут — покупатели обновки примерят, а Юру новым платьем покрасуется да кристаллов соберет. Папа с мамой пусть молятся и рыдают в храме, лавка им не помешает. Юру покосилась на безутешного отца. «Так отвратительно — сопли, слезы, покраснел, распух. Видел бы он себя таким! Сколько можно скорбеть? Надо радоваться, что выжили. Все беды остались в прошлом мире, в этом и работа, и семья, и в целом жизнь нормальная. Нет, рыдает отчего-то каждый раз, праздник портит…» Мама незаметно показала кулак, и Юру тихо вздохнула. Может, тоже рядом с папой порыдать от безысходности? За руку тронули. Юру от неожиданности дернулась, ойкнула. По камням пола что-то запрыгало, покатилось, зазвенело… Юру не успела ничего осознать, как мрачный папа уже приложил фигуру в алом балахоне с глухим стуком и треском о каменный пол. — Что?.. — растерялась Юру. — Пап… Мама потянула прочь. — Надо папу увести! — Юру попыталась вывернуться, но мама сжала крепко, до боли. — Пойдем отсюда, папа разберется, — возразила мама тоном, не терпящим возражений. Юру беспомощно проводила взглядом отца, молотившего безответную фигуру в балахоне и прикрыла глаза рукой. Позорище! Мама все сжимала запястье и тянула прочь. Лучше бы папу забрала! Юру обернулась в последний раз и увидела, что папа бить перестал, и вроде бы даже пошел следом за ними к выходу. «Я его не знаю!» — метнулась в голове мысль. Юру вышла на свежий воздух вслед за мамой, стянула балахон. Показалось, что нарисованная над входом дева склонила голову еще ниже. Видимо, ей тоже стало стыдно за папу. Из храма вышел и папа, сплюнул на землю, сжал и разжал окровавленные кулаки. — Домой, — распорядился он. Юру опустила голову. «Да куда еще теперь, естественно, домой! Вы серьезно? Как можно было настолько испортить праздник?! Почему у меня такой папа? Зачем его мама выбрала? Лучше бы Критийре в мужья взяла! Да кого угодно…» К глазам подступили слезы. «Нет, я уродливо реву! Не плакать!» Юру поджала губу и натянула капюшон. Мама все так же впивалась в запястье. Папа приобнял обеих. От безысходности захотелось зарыдать еще сильнее. Юру зажмурилась. «Хорошо, что дом близко. Залягу в комнате и проревусь. Сил никаких нет, ну почему у всех семья как семья, а у меня… у меня…» Всхлип все-таки вырвался, и носом шмыгнуть пришлось. «Тряпка!» — Ну же, папочка с тобой. Папочка защитит, Юру. Не бойся. Папа прижал крепче, рыдая и сам. Идти стало совсем неудобно, но ничего — Юру уже видела спасительное заднее крыльцо дома. Свежевыкрашенные перила, ступеньки — все издевательски ухоженное, как у нормальной семьи. «Мама! Зачем ты этого дурака выбрала? Это все из-за тебя!» — с бессильной злобой подумала Юру и со всей силы дернула ни в чем не повинную входную дверь. Рука заныла — дверь была заперта. «Я ведь в него такая дура», — вздохнула про себя Юру и зашарила по карманам в поисках ключа. Но ключа не было. Хорошо, что мама хотя бы руку отпустила. Юру перепроверила все, но не нашла — забыла дома, видимо. Мама отперла своим ключом, распахнула дверь. Юру скинула ботинки и взбежала по лестнице. «И лесенку выкрасил этот идиот, и починил, чтобы не скрипела, может же быть полезным. Ну почему он такой? Лучше бы дома сидел, готовил и убирался, а не ходил и позорил нас с мамой!» Спасительная комната, спасительная щеколда, спасительная кровать и подушка… — Юру, я тебя защищу! — папа стучал в дверь, а Юру плакала, уткнувшись носом в подушку и закрыв руками уши. — Ну же, милый, — позвала мама. — Все хорошо, мы дома. Юру нужно побыть одной, она испугалась, как и ты. Дверь содрогаться перестала. «Ну слава Ловам», — выдохнула Юру. — Где настоечка? Мне нужно сегодня… — Не нужно, мало ли сектанты придут? Папа засопел так, что стало слышно даже сквозь дверь. «Все равно ведь напьется. Может, не прямо сейчас, но в праздник его вечно несет». Видимо, мама закрыла дверь на кухню, Юру больше не слышала ничего. Праздник был испорчен — какая там прогулка? До обидного было жалко платья. «Сколько возилась! Сколько Си вышивала! И все ради того чтобы папа набуянил прямо в храме! Позорище! Еще и покупателей отпугнет, наверное…» — Юру, не бери подарков, — папа снова застучал в дверь. Юру разревелась. «Ну что, ну что за жизнь такая! Ну отчего папа такой?!»