Давай сбежим отсюда?

      Холодный ветер хлещет его по раскрасневшимся от слёз и мороза щекам. Майкл почти не видит дороги из-за пелены рыданий, застилающей его глаза. Твои слова, твой рассказ, пропитанный одиночеством и страхом, всё ещё гремит в его ушах, подобно грому. Он крепче сжимает руль велосипеда, стараясь унять дрожь в руках. Он опять чувствует себя беспомощным мальчишкой, запертым в собственной комнате. Маленький, слабый, бесполезный. Как он мог не увидеть в тебе перемен? Как он мог упустить что-то такое значимое? Как он мог? Как? Почему он позволил себе оставить тебя на произвол этого чудовища, которого он с неохотой называет отцом?       В тот момент, когда ты дрожащим голос поведала о всех тех ужасах, что пережила, юный Афтон всё ещё не мог в полной мере осознать сказанное. Всё в нём просто замерло, замёрзло и скукожилось. Бушующее пламя эмоций в одно мгновение потухло, превратившись в кучку тлеющих углей. Голос, что он так трепетно любил, медленно превращался в статичный шум, но смысл слов всё ещё доходил до него и навсегда оставался в голове уродливыми царапинами на мозговой коре. Они сочились ядом, отравляющим всё его существо. Но до сего момента он не был таким смертельным, разъедающим не только его сознание, но и плоть. Только сейчас, когда Майкл прокручивал твои слова в голове уже в сотый раз, тлеющие угли вновь вспыхнули. Всё разгорелось с новой, поистине чудовищной силой, выжигая юношу изнутри.       Он больше не мог сдерживать слёзы, как делал это раньше. Они хлынули нескончаемым потоком, заменяя собой все те слова, что он не смог сказать тебе час назад. Он не мог описать, что именно чувствовал. Были ли это всё страхом, ненавистью, отвращением или обидой? Обидой на кого? На тебя? Никогда. На себя, который не смог защитить единственного дорогого человека? Или на отца? Нет. Он не был обижен на него. Больше нет. То, что терзало Майкла было чем-то намного сильнее обиды и ненависти. Юноша кусал губы, отвлекая себя от боли в груди.       Резко затормозив, Афтон разомкнул уста и судорожно выдохнул, рукавом стирая слёзы. Воспоминания о том, как бережно ты оглаживала его щёки и ворковала, прижимая юношеское тело ближе к себе, заставляло Майкла разразиться новой волной рыданий. Впервые за много лет он плачет в одиночестве. Раньше он не позволял себе этого делать, а потом в его жизни появилась ты. Нежная, мягкая и любящая. И сейчас именно из-за него ты страдаешь. Это он виноват в случившемся. Вскоре эта мысль вытеснила все остальные. Она повторялась снова и снова, снова и снова, пока где-то со стороны не раздались чьи-то размеренные шаги. Кого ещё, блядь, носит по улицам в чёртовы три часа ночи?!       Майкл невольно поворачивает голову в сторону раздражающего звука. Чёрт побери, да он же недалеко от пиццерии. Эмоции напрочь отрезали его от мира, погрузив в свой собственный. Теперь, когда он вновь остро осознаёт окружающий его мир, юный Афтон вздрагивает от холода и устремляет взгляд на незнакомца. Секундный страх, что это может быть его отец, исчез в ту же секунду, когда парень сосредотачивается на фигуре человека. Слишком тонкий, чтобы быть его папашей. Мужчина останавливается, позволяя тусклому фонарю осветить лицо незваного гостя. Майкл шмыгает носом и тупо моргает, пытаясь как-то объяснить себе то, что он видит перед собой.       Генри Эмили. Он прекрасно узнаёт его. Человек перед ним кажется слишком бледным, худощавым, но его всё ещё легко узнать. Парень молча пялится на него, пока в голове сами по себе возникают вопросы. Почему он здесь? Разве он не уехал? Что он вообще может делать на улице в такое время? Мужчина совсем не меняется в лице, когда смотрит на юного Афтона. Он лишь подходит ближе, достаёт из кармана своего пальто старый клетчатый платок и протягивает юноше.       — Вытри сопли, малыш, — его голос пугающе спокойный, лишённый всяких эмоций, но властный, поэтому Майкл осторожно протягивает руку, — Слёзы не спасут твою девочку.       Эти слова прогремели, словно взрыв, в тот момент, когда брюнет только ухватился дрожащими пальцами за ткань. Что-то в нём опять вздрогнуло, замёрзло и сжалось, желая спрятаться. Ему послышалось? Послышалось же, да? Афтон неуверенно поднимает свои глаза к лицу Генри, и от этого волнение в его животе начинает скручиваться в спираль. Зелёные глаза померкли, почти выцвели, как и их хозяин. Всё, что в них было – это молчаливая, всепоглощающая пустота, граничащая с чем-то иным, чем-то зловещим… Чем-то, что заставляет Майкла отдёрнуть руку, словно ошпаренный. Ему казалось, что сейчас он смотрит на призрака. Навязчивое наваждение заставляет парня несколько раз моргнуть, предполагая, что знакомый отца исчезнет также, как исчезает мачеха, когда ему кажется, что он вновь видит её расплывчатый силуэт.       Но Генри не исчезает. Он стоит на месте, как и секунду до этого. Всё такой же усталый, потухший и выцветший, словно старое фото. Его лицо остаётся всё таким же бесстрастным, а сам мужчина кажется сосем не заинтересован в пареньке. Словно погрузившись в свой собственный мир, Эмили смотрит на что-то сквозь Майкла. Что бы это ни было, но серо-зелёные глаза ненадолго вспыхивают двумя знакомыми огоньками. Да, он уже видел такие. В зеркале. Ненависть, жгучая и ядовитая.       — Не дёргайся ты так, — огоньки тухнут, уступая место какой-то странной мягкости. Голос мужчины становится нежнее и в нём отчётливо слышится сочувствие, — Не думал, что встречу тебя тут.       Генри замолкает, обдумывая что-то. Майкл пристально смотрит на него, пока спираль в его желудке скручивается всё сильнее. Слёзы перестали течь, но теперь в его горле застрял ком. Колючий, жалящий и дерущий. Его невозможно проглотить. Лишь терпеть, стараясь не захлебнуться в сожалении и странном подобии страха. Он панически обдумывал слова Эмили. Твоя девочка. Что он вообще имеет в виду под «его девочкой»? Первые его мысли о тебе, но это невозможно. Невозможно, чтобы он, человек, пропадавший полгода чёрт знает где, знал о вас. Мужчина всё ещё обдумывает что-то, и вид его говорил о том, что он борется сам с собой. Майкл напрягается, сжимая руль велосипеда ещё крепче, словно он борется с чем-то. Но с чем? С холодом, скользящим по ногам ледяными руками? Или со страхом, давящим на его плечи? Парень не знает. Он не двигается с места. Лишь смотрит на задумчивое лицо Эмили, который начал потирать свою отросшую бороду.       — Но раз мы встретились, — начинает Генри с прежним спокойствием и отстранённостью, — То, думаю, нам есть что обсудить. Например, твоего отца и то, что он делает с твоей девушкой.       У Майкла перехватывает дыхание. Он знает. Страх растекается, подобно мерзкой, леденящей слизи, которая сковывает каждое движение. Несколько секунд парень просто смотрит на Генри с, наверное, самой тупой физиономией в своей жизни. Но потом страх, словно бензин рядом со спичкой, вспыхивает гневом. Его лицо краснеет, а сам Афтон впивается ногтями в собственную ладонь, стараясь совладать с собой. Он сказал это так обыденно! Также, как говорят о погоде или какой-то другой незначимой херне!       — Что? — голос Майкла дрожит, как если бы он пытался не заплакать или не разораться во всю мочь.       — Твой отец бывает удивительно неосмотрительным, когда думает, что у него всё под контролем, — не меняя тона, рассуждает Эмили, поправив очки. Он кладёт руку на плечо юноше и чувствует, как оно напрягается под его ладонью. — Спокойнее, парень, я хочу помочь тебе. Мы похожи, — другой рукой Генри указывает сначала на себя, потом на Майкла, — Наши близкие пострадали от его рук, мы пострадали от его рук. И мы оба ненавидим его, не так ли?       Юный Афтон молчит, плотно сжав челюсти. Казалось, что его зубы вот-вот начнут крошится под натиском напряжения, но Майкл даже не собирался расслабляться. Всё в нём бурлило и даже холод не мог остудить пыл парня. Эмоции захлёстывали его с головой снова и снова, но он всё стоял, подобно старому дереву. Генри всё говорил и говорил, пока его взгляд становился всё более и более живым. Хриплый голос мужчины говорил о ненависти и о том, что старший Афтон должен поплатиться за всё, что сделал, о записях с камер наблюдения, которые Уильям забыл стереть. Слова Эмили проникали в его сознание и растворялись, словно кровь в воде. Предложения распадались на отдельные слова, а они в свою очередь на буквы, формируя одну и ту же мысль снова и снова. Она навязчиво крутилась на языке младшего Афтона.       — У вас были записи с камер? — тихо спросил его Майкл.       Гнев исчез с лица мальчишки, а голос начал звучать тише и спокойнее, что Генри расценил как хороший знак.       — Да! После того, как Мартин рассказал мне о своём ведении, я решил проверить записи камер. Я забрал их себе, пока он не опомнился…       — У вас всё это время были доказательства, — прервав мужчину на полуслове, шёпот парня был переполнен непониманием, перерастающим в отчаяние. Он, широко раскрыв покрасневшие от слёз глаза, впился в собеседника взглядом, пока его дрожащие пальцы схватили Эмили за плечи и сжали так крепко, что ему казалось, что малец вывихнет ему руку, — И вы ничего не сказали полиции?!       С каждым словом его тон всё повышался. Спокойствие, царившее на лице юноши ещё минуту назад, сменилось обидой, смешанной со страхом и болью. Юноша захрипел, несколько раз встряхнул Генри, повторяя свой вопрос раз за разом. Он смотрел в глаза мужчине, пытаясь найти в них ответ. Может, он не так понял? Да, скорее всего! Не может же быть, чтобы кто-то, узнав о чём-то таком, просто махнул на это рукой и продолжил заниматься своими делами? Да это же невозможно! Но эти мысли разбились, подобно хрупкому стеклу, когда на лице Эмили появилась кривая улыбка, а очи, напоминающую мёртвую траву, вдруг вспыхнули безумием. Он сжал плечи парня также, как это делал Майкл.       — Сказать полиции? — переспросил шатен, маниакально хихикнув, — Зачем? Чтобы они задержали его и отправили в тюрьму?! Да ни за что!       Мужчина ненадолго разразился звонким, как удар металла о металл, смехом, крепче сжимая руки парня. На миг голова Афтона опустела, пока спираль страха в его животе не распрямилась, превращаясь в отвращение и вызывая тошноту. Он пытался найти в словах собеседника хоть какой-то смысл, но каждый раз терпел поражение. Почему он отказывается делать это? Он же только что сказал, что хочет, чтобы его отец поплатился за все его свершения! Тогда, почему?! Почему он не такой, как миссис Адамс?! Отвращение, захлёстывающее Майкла, было уже знакомо ему. Генри ведёт себя также, как Уильям. В их глазах горит один и тот же блеск и от этого парня тошнит. Не замечая омерзения на лице мальчишки, Эмили продолжал свою тираду.       — Ни за что не позволю этому ублюдку сесть за решётку! Никогда! Я… — мужчина, преисполненный горем потери, кусает губы, словно вновь погружаясь в те дни, — Он должен умереть, Майкл! Понимаешь? Тюрьма – слишком милосердная судьба! Я убью его! За то, что он сделал с моей девочкой, моей Чарли! Разве ты не понимаешь меня? Разве ты не желаешь ему смерти?       «Мерзко» — всё, что крутилось в мыслях Майкла. Этот человек отвратителен, как и его отец. Ради своей мести он заставляет страдать кого-то другого, тебя. Но парень вынужден признать, что с каждой секундой слова Генри кажутся ему всё более и более привлекательными. Хотел бы Афтон, чтобы его отец сдох в муках? Конечно! Если бы у него был шанс, то он бы лично закончил его гадкую, полную разрушения жизнь. И сейчас у Майкла появился этот шанс. Эмили обещал ему месть, обещал, что позаботится о нём и Эване после всего, обещал твою безопасность. Его слова звучали также сладко, как мёд, и складно, как самый идеальный механизм. Афтон ничего не отвечал. Просто слушал и погружался в эту маленькую мечту всё больше и больше, прямо вниз к чему-то дикому и неправильному…       Если отец исчезнет, то всё наладится. Если он поможет Генри, то всё наладится. Смерть – это то, что старший Афтон заслуживает. Под шёпот ветра и пламенную речь Эмили, парень думал о том, что его могут использовать, что его могут просто обмануть, заставить сделать всю грязную работу, а затем обвинить во всех грехах или отправить следом за нерадивым папашей. Но какая разница? Это ради твоей безопасности. Если Уильям умрёт, то твой кошмар кончится. Если он будет знать, что ты в безопасности, и это больше не тронет тебя, то какая разница, что будет дальше?       Стоя под бесконечным небом, заполненным неисчислимым количеством звёзд, Майкл всё больше и больше внимал словам Генри, очарованный этой чудесной фантазией о конце всех ваших мучений. Его гнев и обида с лихвой подпитываются ею, полностью поглощая парня. Ты страдаешь из-за него, поэтому будет справедливо, если он пострадает из-за тебя. Ничего страшного, если вы больше не встретитесь. Ничего страшного, если ему придётся запачкать руки. Ничего страшного, если сразу после этого под его ногами разверзнется земля и демоны утащат его прямиком в ад. Если ты будешь счастлива, то почему бы и нет? Почему бы и не стать чьей-то марионеткой, если это сделает тебя счастливой?

***

      На краю горизонта начало восходить солнце, окрашивая небо в нежно-розовый цвет. Его мягкие лучи застенчиво проникали сквозь верхушки деревьев, ударяясь об ветви и разбиваясь, падая на землю сотнями ярких осколков. Многовековые сосны возвышались над старой дороги, безмолвно наблюдая за маленькой, почти незначительной на их фоне машинкой. Солнечные лучи, такие мягкие и холодные, проникали в тихий салон, игриво лаская бледные щёки женщины. Светлые волосы, перемешанные с седыми прядями, падали на её измотанное лицо, пока её худощавые руки сжимали руль. Карен периодически смотрела в зеркало заднего вида, досадливо, даже с лёгким страхом поджимая губы. Что-то было не так.       С момента твоего откровения женщина не смыкала глаз. Она всё металась по дому, борясь со скребущим по сердцу чувством вины, стараясь придумать план. План, который сможет спасти вас. Ты и Майкл. Ваш вид, цепляющихся друг за друга, так, словно вы умрёте, если ещё чуть-чуть разожмёте свою хватку, статичным изображением маячил перед её сонными глазами. Бедные, бедные дети, пострадавшие от рук бесчеловечного монстра. Её сердце болезненно сжималось и вопило каждый раз, когда она вспоминала лицо младшего Афтона, слушающего твой рассказ. Ей не стоило отпускать его. Ей стоило оставить его, оградить несчастного мальчика от этого урода. Но Адамс позволила уйти ему в ночь. Совершенно одному. Вы оба были одни. Всё время. И теперь она это понимала.       Карен в очередной раз рвано выдохнула, бросая взгляд на дорогу позади. Только сейчас она понимала, почему её муж решил купить дом в как можно более отдалённом от основной части города месте. Чтобы ни одна живая душа не услышала их ссоры, чтобы никто не думал, что их семья не такая идеальная, как говорит Хэнк. В чужих глазах он, наверняка, заботливый муж и отец, купивший дом в тихом, спокойном месте, где его слабая здоровьем жена будет счастлива, а умница-дочка всегда будет в безопасности. Это, блядь, казалось миссис Адамс смешным, потому что она сама верила в это. Она старательно убеждала себя в этом многие, многие годы, закрываясь от мира и в частности от собственной дочери. Ей хотелось жить в той фантазии, что создал её муж, убеждая, что всё хорошо. Всё хорошо. А было ли всё хорошо хоть когда-нибудь? Нет.       В её маленькой голове роились тысячи и тысячи мыслей. Каждая перебивала другую, выходя на передней план, а потом затмевалась следующей. И так из раза в раз, сменяя эмоции одну за другой. Она злилась на себя, жалела тебя, сетовала на жизнь и боялась. Необъяснимый страх пронзил её с ног до головы с тех самых пор, как она встала у полицейского участка и замерла. Карен была так преисполнена решимостью до того момента, пока она не оказалась у двери. Что-то невидимое и твёрдое, напоминающее хваткой её пылкого мужа, схватило женщину за плечи и, наклонившись к самому ей уху, прошипело: «Разве ты не была в похожей ситуации, Карен?».       Мысленно Адамс вернулась на десять лет назад. Точно также она стояла перед этими же дверьми. Словно атакующая наседка, она взъерошила свои воображаемые перья и ворвалась в участок, изливая полицейскому все те ужасы, что посмел сотворить тот гадёныш с тобой. Тогда она собрала всю свою смелость, чтобы рано утром вырваться из дома и попытаться найти помощи у закона. Она всё говорила и говорила, заливаясь слезами страха, пока люди в участке молчали. Ей казалось, что они слишком шокированы, чтобы что-то говорить, но это было не так. Человек, чью внешность она уже не помнила, смотрел на Карен со снисходительностью. Не с шоком, ужасом или состраданием. Со снисходительностью. Словно к ним только что пришёл неугомонный ребёнок и начал нести несусветную чушь. Они смотрели на неё, как на сумасшедшую. Они все считали её таковой. Все. Никто не верил ей. Она старалась достучаться до кого-нибудь, пока её муж не явился и не увёз её домой. С тех пор она больше никогда не пыталась сделать что-либо. Просто испуганно сжималась в углу, зажмурившись, чтобы не видеть тебя. У неё не было доказательств. Только слова, которые были раздавлены чужим авторитетом.       Старый страх заставил отступить Карен. Трусливая дурочка Карен села в машину и с поджатым хвостом отправилась домой, кусая губы и сдерживая слёзы, как всегда это делала. Она надрывно кашляла, мучаемая давлением в груди. Казалось, что всё ей горло заполнили иглы, а весь воздух в лёгких превратился во что-то вязкое и липкое. Во время очередного приступа женщина вдруг остановилась на обочине и, обхватив горло, захрипела, подобно утопающей. Было ли это чувство вины, крепко сплетённое с многолетним ужасом? Что-то маленькое, но ужасно колючее. Подступающая к горлу рвота заставила выскочить Адамс из машины и, путаясь в собственных ногах, опустошить желудок, цепко хватаясь за ближайшее дерево. Это опять происходит. В последнее время такие случаи происходят всё чаще и чаще. Женщина с отвращением вытирает губы рукавом, пытаясь разобрать хоть что-нибудь, кроме непрекращающегося писка. Хоть что-нибудь.       — Тебе нужна помощь, Карен? — насмешливый голос прорывается сквозь белый шум в её голове, вонзаясь в сердце очередным уколом паники.       Её взгляд впивается в фигуру мужчины, чья рука прямо сейчас учтиво лежит на её плече. Уильям Афтон с нескрываемым ликованием смотрит на неё, приветливо улыбаясь и обнажая свои клыки. Улыбка, которую она считала успокаивающей, теперь выглядит, как оскал бешенного пса. Не контролируя себя, женщина дёргает плечами и, испуганно прижав руки к груди, отпрыгивает от него, ударившись спиной об ствол сосны. Как он тут появился? Это и было то самое «не так», которое преследовало её от самого участка?! Почему она не видела его приближения? И почему… Почему он смотрит на неё так? Словно он – охотник, который наконец-то загнал зайца в ловушку и теперь смотрит на пустое сопротивление, которое лишь истощает, но не помогает. Его голубые глаза весело сверкают, переливаясь на свету, как безмятежная водная гладь.       — Что такое, Карен? Проблемы в раю? — снисходительно спрашивает он, наклоняясь к Адамс, — Или какой-то гад обидел твою доченьку?       Всего доля секунды потребовалась, чтобы Карен поняла кое-что. Этот сукин сын повторяет те слова, что она шептала в бреду всю ночь. Он слышал их. Как? Уильям смеялся над ней и её жалкой попыткой побороть саму себя. Путы страха сковали её тело, заставляя кашель застрять где-то в горле. Она опять бессильно вжимается в старую древесину, пока мужская рука ложится на её щёку и ласково, почти любяще гладит бледную кожу. Афтон притворно воркует что-то о полицейском участке и о том, что она не учится на своих ошибках.       — Теперь понятно в кого [Т/И] такая тупая и пугливая, — мягко, чуть ли не мурлыкая, шепчет брюнет, — Но, признаюсь честно, я удивлён. Не думал, что эта сучка так легко всё расскажет…       Эти слова, пропитанные ядом и нескрываемым, больным весельем, пробуждают в Карен гнев. Нет, самую настоящую ярость, которая заставляет её руки двигаться так, как они давно желали. Она, подобно отчаянному зайцу, зажатому между высокой стеной и охотником, бросается на мужчину, стараясь вонзить свои когти как можно глубже в кожу его лица. Отчаянные удары, оставляющие на лице Уильяма краснеющие царапины, заставляют мужчину на мгновение отпрянуть, рыча, как разъярённый волк. Он быстро перехватывает тощие кисти Карен, оставляя той лишь две вещи: бесполезные сопротивления и громкие крики, смешанные с бесконечными проклятиями. Афтону думается, что её голос – это самое раздражающее, что он слышал за последнюю неделю.       — Да заткнись ты уже, — шипит он, прижимая её спину к своей груди и закрывая её рот рукой.       Женщина дёргается и противится, стараясь ударить его ногами, но Уильям лишь криво ухмыляется. Она действительно похожа на зайца или кролика. Может быть, он посчитал бы это милым, если бы эта тварь не пыталась прямо сейчас укусить его. Он медленно тащил её к своей машине. У него был план. Особый план, который показал бы тебе, маленькой, самонадеянной сучке, что не стоит ослушиваться человека, который держит твою чёртову жизнь в своих руках. Но для этого нужно было доставить миссис Адамс в его маленькую «лабораторию». Его рука беспорядочно елозила по губам Карен, чем она и воспользовалась. В определённый момент она вцепилась в его ладонь зубами, ощущая во рту вкус чужой крови. Крови этого засранца. Он взвыл, как подбитая собака, и оттолкнул женщину, вцепившись в раненную культяпку здоровой рукой.       — Психованная блядь, — рычит Афтон, бросая на Адамс уже совсем невесёлый взгляд.       Карен глотает скопившуюся во рту слюну и, словно подбитая лань, бросается в заросли деревьев, желая скрыться в лесу. Мужчина выкрикивает ей в спину какое-то ругательство и бросается следом. Сердце в её ушах отбивает бешенный ритм, находясь на пределе своих возможностей, пока её тельце металось туда-сюда, стараясь не попасться в руки Афтона. Листва под её ногами пронзительно громко шуршала, нарушая устоявшуюся тишину природы. Она пугливо оборачивалась, пытаясь поймать взглядом преследователя, что сыграло с ней злую шутку. В тот самый момент, когда в глазах её наконец-то отразилась фигура Уильяма, казалось, что сам мир вдруг пошатнулся и закружился, словно детская карусель. Опавшая листва в обеспокоенном вальсе кружилась вокруг неё, небо сменялось землёй и обратно, пока её затылок не поразила острая боль. Мир остановился также внезапно, как и закружился, пока тупая боль медленным жаром растекалось от её затылка. Её ноги и руки напряглись в панической судороге и тут же расслабились. Незаинтересованные в происходящем деревья всё также возвышались над ней, пока в глазах Карен всепоглощающей кляксой расплывалось ночное небо. Ей так жарко, но она почему-то мёрзнет.       Афтон остановился у края оврага, стараясь перевести дыхание. Он пригладил растрёпанные погоней волосы, смотря на распластавшееся на земле тело женщины. В светлых, спутанных волосах застряли листья и маленькие палочки. Уильям с разочарованием смотрел на струйку крови, медленно ползущей по уже покрытому грязью и ссадинами лицу, безостановочно чертыхаясь.       Миссис Адамс лежала на земле, веки её были опущены, а почти синие губы приоткрыты. На её лице яркой россыпью покоились осколки утреннего солнца, пока из груди её вырывались беспомощные, рваные хрипы. Они были такими тихими и слабыми, что, казалось, их мог подхватить лёгкий ветерок и унести куда-то к кому-то, кто мог бы ей помочь. Сквозь оглушительный шум в своей голове Карен слышала чьи-то тяжёлые шаги. Почему-то ей хотелось думать, что это кто-то хороший. Например, Бог. Кто угодно, кто мог бы вытащить её из этой холодной, непроглядной тьмы.       — Нужно смотреть под ноги, когда бежишь, Карен…       Но отдалённый, больше похожий на эхо, голос Уильяма развеял эту маленькую надежду. Стоило ей отпустить эту ниточку, как бескрайнее небо, наполненное звёздами, поглотило её сознание. Оно напоминало ей о той ночи, когда она бежала по полю, сжимая тёплую ладонь Стена. На мгновение ей показалось, что он рядом, протягивает ей руку и зовёт с собой. Милый Стен, чьё тело так и собрали полностью. Нежный Стен, который был её утешением. Мысленно она сжимает его ладонь и улыбается.       «Конечно, милый. Я сбегу с тобой» — мимолётно проносится в угасающем сознании её девичий голос.