Трупное окоченение

И такое в жизни случается, что тебя пытается прикончить собственная квартира. Генри мог уверенно заявить, что с ним такое произошло уж точно. Сколько дней он пробыл взаперти — одному Богу известно, но жуткие вещи непосредственно в жилище, судя по ощущениям, начали происходить дня три назад. Обречённо сидит, облокотившись спиной о входную дверь, закрытую на десятки цепей и замков. Сидит просто потому, что здесь безопаснее всего — всякого рода нечисть не стремилась к выходу. Периодически стучит что есть силы кулаком, надежда не хочет умирать. Вдруг услышат? Возможно услышат. Изредка звучали шаги хозяина многоквартирника. Спутать сложно — звон ключей, тяжёлая и сбивчивая походка, обычно так ходят алкоголики и мистер Сандерленд, что вещи абсолютно одинаковые. Генри колотил сильнее, слыша его приближение, но старый хрыч за столько дней квартиру начал игнорировать. Понять можно, но затворник уже пережил стадию депрессии, можно впадать в гнев. Иногда звонил телефон. Боже, как Генри ненавидел эти моменты. Возьмёшь — нахальный голос «этого» психопата доведёт до могилы, а в противном случае до могилы доведёт непрекращающийся гудок. Хотя, Генри боялся себе в этом признаться, фраза «Я всегда слежу за тобой» стала уже родной, а баритон злодея чем-то убаюкивающим. Оправдывался стокгольмским синдромом, пройдёт. Вот и сегодня навязчивый звон дал о себе знать. Ди-инь. Ди-и-инь. Д-и-н-ь. Разбейте кто-нибудь эту проклятую трубку. Генри встаёт и аккуратно добирается до спальни, отвечает на звонок и… Тишина. Ни слова, ни звука. Тишина. Весь дом, кажется, мгновенно в ней повяз настолько, что даже перестали слышаться жалобные стоны призраков из гостиной. Так даже хуже. Когда всё идёт как обычно, на душе как-то спокойнее. Сейчас всё не так. Всё, черт возьми, летит в Ад. Воздух кажется тяжёлым, взор поплыл, осталось только кричать. Руки трясутся, ступор, слёзы. Много слёз, крик. Как смешно, напугала тишина. Смех. Руки сжимаются в кулак, старый корпус телефона под давлением издал потрескивающий звук. Внезапная истерика — явление отвратное. Так глупо, глупо, глупо! Нельзя. Вдох-выдох. С лихорадочной тряской направляется к коридору, дверь неприятно скрипнула. Всё гладко, ни души. Удивительно, но квартира будто бы даже стала чище. Ржавчины стало меньше точно. Немного расслабившись, Генри прикрыл глаза и выдохнул, дошёл до телевизора. На ощупь, всё знакомо и на месте. — Фотографией увлекаешься, Таунсенд? — Тот самый голос из телефона вдруг стал реальнее, что заставило мужчину раскрыть глаза и попятиться назад, охваченным новой волной ужаса. Вальяжно на диване сидел виновник всего этого торжества, запрокинув ноги на кофейный столик, — Интересно. Почему? — Какое тебе дело? — Генри взглотнул с громадным усилием, — С каких пор злобных духов интересует чьё-то творчество? — Грубо. Просто интересуюсь. — Если судить по ухмылке и довольному голосу, то грубостью опечален он не был. Указал на одну из фотографий, висящих на стене: на ней был запечатлен солнечный денёк в Сайлент Хилле. Она висела в другой комнате, Генри был уверен, но удивляться уже нечему — квартире он больше не хозяин, — Вот это. Почему ты сфотографировал именно это, Генри? — Мне захотелось уловить хорошую погоду, вот и всё. — старается нормализовать дыхание. — Мило. И каждое природное явление сфотографировать стремишься, Генри? — Нет. Фотографирую то, что считаю красивым. Хочется, чтобы это всегда было со мной, что-то в этом роде… — Генри был ошарашен, не знал как реагировать на этот диалог: кричать, убегать, плакать? Блок эмоций — естественная реакция, — Что тебе нужно? — Ох, ты же не на допросе. Говори радостнее, я не причиню тебе вреда, Генри. — Тон был настойчивым, немного раздражённым, — Не сегодня. Уолтер встал со своего места и направился к собеседнику. Неопрятный высокий мужчина не внушал спокойствия, что бы он ни говорил. Сальные волосы падали на замутнённые глаза, но взгляд был ощутим и ощутим тяжело, как наковальня… Ещё от него воняло. Всегда. Наверное, именно так и пахнет труп бомжа, уж неизвестно, но на то похоже. Генри от этого запаха становилось дурно, до головокружения, и само естество духа хорошему самочувствию не способствовало. К его несчастью, источник неприятностей приближался. Каждый сосуд будто бы наполнялся свинцом. Больно. Тяжело. Всё ещё ничего не происходит. Ноги подкосились, но ослабленное тело подхватили грубые, сильные руки. Осознание пришло вместе с носовым кровотечением. — О… Отпусти. — В ответ настойчиво сжали. Уолтер нагло прижимался к чужому торсу, довольно посмеиваясь, обхватывая зону талии. — Не представляешь, как приятно чувствовать живое сердцебиение. Тук-тук… Твоё сердце… Стучит сильнее, чем ожидалось, Генри. — проедающий шёпот устремлялся к уху, сопровождаясь ненормально горячим гниющим дыханием. — Что ты делаешь.? — Таунсенд морщит нос, пытается оттащить от себя внушительную тушу, но все силы будто бы улетучились. — С твоего позволения, собираюсь почувствовать себя живым, Генри. Оба тела сползли на по-ледяному холодный пол, что заставило фотографа заёрзать от дискомфорта. Его всё ещё зажимал, по сути, живой труп, не желая и на миллиметр отдалиться от живой груди. Он не мог ничего сказать — тремор и ужас сковали человека, всё ещё нелепо старающегося оттолкнуть от себя угрозу дурацким подёргиваниями рук. Физическая оболочка отказывалась слушаться, но разум желал свободы. Шершавый сухой язык дотронулся до приоткрытых уст жертвы, бестактно углубляясь. Руки, запятнанные давно иссохшей кровью, рвали белую рубашку. Уолтер отдалился. Лицо его казалось очарованным чужим дыханием, подъёмом рёбер от биения сердца, живостью и порочностью. Генри попытался скрестить руки, отползти, но незамедлительно был прижат ладонью. — Куда это мы? Пока рано, Генри. — Н-не надо. — Тухлый привкус во рту заставлял пробуждаться рвотный рефлекс. — Расслабься. Видишь же, не бью тебя, Генри. — Хватит… Имя моё повторять хватит. Не давая ответа, Уолтер, самую малость царапая кожу, начал гладить запотевший обнаженный торс. Таунсенда затрясло: то ли от страха, то ли от странных ощущений, отдающих в каждом нерве. Вырвался неконтролируемый скулёж. Дышать становилось тяжелее, кровь из ноздрей продолжала течь, а голова трещать по швам. Вскоре и синий потёртый плащ отправился на пол, за ней и чёрная свободная кофта. — Смотри, мы теперь в равных условиях, Генри. — Таунсенд приподнял глаза, осмотрел чужое тело. От горла до живота шёл огромный, зашитый шрам, из него сочилась кровь, капающая на прижатого к полу мужчину. Такие шрамы делают в моргах, при вскрытии. Два тела вновь соединились, — Теперь я чувствую лучше. Стучит. Генри пришлось быстро отвернуться, такое приближение вызвало у него приступ рвоты, а у Уолтера смех. Желчь стекала на пол изо рта вместе с кровью из полураскрытого огромного шрама. Язык вновь пошёл в ход, на этот раз атаковав любезно развернутую к нему шею. Медленно, от ключиц к уху и обратно, с неподдельным удовольствием и ликованием. Генри ухватил мертвецки бледную спину, впившись в неё ногтями. Пальцы начали отчаянно рвать легкорасслаиваемую кожу, закованное тело дрожало, вырывались всхлипы. — Уолтер… Т-ты конченный… Прекрати сейчас же. — Не собираюсь, Генри. Твоё тепло меня манило слишком долго, так дай же насладиться. — Шептал мерзко, в ухо. — З-зачем ты это делаешь? — Ладони скользили от спины к щеками, одно лёгкое движение и голова отдаляется, — Боже, зачем? С люд-дьми можно… И иначе. — С людьми можно, с жертвами — нет. Понимаешь, Генри? Эта квартира выбрала тебя. Выбрала для страданий. — Послушный сын, д-да? — Послушание здесь играет второстепенную роль. Ты и вправду для жертвы хорошенький, Генри. — Он поцеловал его. Будто бы минуты назад его и не рвало вовсе, ни нотки брезгливости. Две ладони зарывались в неопрятные светлые локоны, притягивая ближе на инерции, на чувствах. Ком подходил к горлу, сознание помутнялось с каждым вдохом всё больше. Почувствовалось касание руки между ног. Настойчивое и настолько сильное, что заставило Генри вскрикнуть. Рука забиралась под ткань нижней одежды, плавно охватывая орган и надавливая. Фотограф заскулил, дёргал за волосы, попутно краснея от физического воздействия. Дыхание сбилось окончательно, вызвав лёгкую асфиксию. Касания становились грубее, спровоцировало стон и капли слёз. Генри обхватил ногами чужую спину, потрясываясь, делясь горячим дыханием. Уолтеру это и нужно было — чувствовать тепло, чужое сердце, которое работало как сверхбыстрый мотор. От этого он получал приятных ощущений не меньше, а то и больше, будто его отсутствующее сердце и органы вновь работали, как живые. Теперь стоны двоились. — С-салливан, чёрт тебя дери! — Генри вскрикнул, мёртвой хваткой вцепившись в волосы, прижав к себе голову и рыдая от переполнения чувствами, ему несвойственных и противоречивых. Мертвый язык прошёлся по щеке, слизывая солёные струйки с лица. — Я не ошибся, назвав тебя хорошеньким. — Уолтер шипел, кусая губы. Движения ускорялись и финал для обоих настал неожиданно. Генри ослаблено грохнулся головой о пол, отпустив живого мертвеца. Снова дёргается, проглотив поток наступающей рвоты. — Убивать тебя в конце правда будет жаль, Генри.