Скрой слёзы под весенним дождём, нет смысла бояться из-за боли

Он разбил все зеркала, теряясь в рассудке. — Ши Мэй был светом моей жизни, огнём моих чресел, и я любил его так красиво и страстно, что пришли завистливые ангелы и забрали его у меня. — шептал император наступающий на бессмертных куда-то в смоляную темноту опустевшей комнаты, погашëнной от света. И лишь лампадка тусклого в ней огонька восковой свечи мазком масляных красок плескалась на прикроватной тумбе. Его сердце, обожëнное в печи, отвердевшее и погрязшее в вязкости болотного моря, казалось, перестало биться. Отчуждëнный взгляд остекленевших лиловых глаз, потоплëнных в сладостной дрëме своих мечт, сузились в маленькой точке, словно кто-то рассеял дымку тумана перед ним. Ши Минцзин выглядел очень хрупким юношей, всегда говорил тихим нежным голоском и напоминал незрелый зелёный плод, скрытый по ранней осени. Не вкушëнный никем, он рассеялся нефритовой пылью по ветру, невесомо задел подолы чужих шёлковых одежд и в отблеске рассвета, навсегда исчез. — поэтому я запер его в гробнице моего сердца и позволил ветрам поклониться его костям. Тасянь - Цзюнь усмехается и сглатывает одновременно. Так нелепо. С последним движением языка Мо Вэйюй неохотно выпускает из рук угольную фигурку сяньци, и немного охрипшим голосом вдруг вопросил. — мой вечно трепетный Ши Мэй, я бы отдал тебе всё, я бы поджёг ради тебя целые города. Ради тебя я бы вырезал целые армии, как скот. Всё, что тебе нужно сделать, это попросить. Зверства, совершённые во имя любви, не будут для меня зверствами. Меня не волнует, что твоё счастье будет куплено ценой счастья других людей. Лихорадочный хохот вызывает волну мурашек, измученный им Чу Ваньнин испуганно, но больше потерянно смотрит на своего ученика. Неужели он, Юйхэн Ночного неба, твёрдый словно нефрит, воспитал рядом с собой такого монстра? И этот же монстр его погубил, превратив его жизнь хуже смерти. Паразит разрастался стремительно. Тасянь - Цзюнь не искал выхода, давая ему поглотить свой разум. Грань между реальностью и иллюзией стёрлась как песчинки песка сквозь ладони. Император не желал спасти самого себя. Настоящая жизнь отравляла его нейротоксинами внутренно, бежать было некуда. Чёрно-белый мир скучен и невыносим. Всё такое однообразное и... мёртвое? Да, именно мёртвое. Всё видимое в пространстве кажется лишь одной большой кирпичной стеной из очень старого театра. Его глаза словно пустота, не дающая ничего кроме чёрного изображения. — почему же ты молчишь, Ши Мэй? Мой нежный свет одинокой ночи, мягкий луч солнца во снах, где ты приходил ко мне, и твои волосы красиво обрамляли лицо, ласкали челюсть, пряча от меня половину лица, как луна, которая скрывается за своей вуалью облаков. В этих снах я всегда тянулся к тебе, но ты только вздыхал и каждый раз исчезал, как туман, между моими пальцами, и я снова просыпался от разочаровывающей реальности внешнего мира. Чу Ваньнин с опаской тянет худые ладони к его лицу, охватывает и осторожно гладит. Ведёт вдоль щёк, касаясь до небольших ямочек нежными подушечками бледных пальцев. Мо Жань давно перестал видеть в нём своего наставника. Он стал для него тем, кого мужчина не смог спасти. Не смог помочь, не отозвался, не пришёл. И эта горечь засела где-то глубоко в лёгких. Раздирая в клочья, сдавливая до рвотных позывов. Чу Ваньнин его не уберёг. Не уберёг того, кем больше всего дорожил Мо Вэйюй. И это дробило его сердце на части. — я не молчу, Мо...— старейшина резко запинается. Ему нельзя называть его по имени. Ши Минцзин никогда не звал его иначе, чем "А-Жань". — А-Жань. Я лишь...утомился. Позволь мне отдохнуть. — Ши Мэй, может быть ты голоден? Цвет твоего лица не выглядит здоровым. Ты так сильно исхудал, совсем о себе не заботишься. — с ноткой беспокойства отзывается ученик, коснувшись талии своего " возлюбленного". Кости выпирают к рукам, ногти легко прощупывают выше рёбра. И это вызывает лишь немой ужас. Чу Ваньнин правда стал есть слишком мало. У него на большее не хватало сил, да и никто не позволял. — я голоден. Мо Жань подхватывает Чу Ваньнина на руки и спешно несёт на кухню. Усаживает за роскошный стол и с слепым восхищением в глазах спрашивает. — для своего любимого я приготовлю всё, что он захочет. Что же мой нежный цветок желает? Эта забота предназначена не для него. Не для него Мо Вэйюй хотел бы заботиться. Почему. Мо Жань, скажи, почему ты видишь его? — горячего молока с содой и османтусовое печенье. — цинково - лимонные глаза феникса смеживаются, а локти упираются в стол. Столько мыслей в голове, и всё это — блажь. Он не может затолкать ему в глотку лекарства. Ведь после этих лекарств — его муки снова продолжаются. Эта жизнь приносит боль, и чувства словно топчат под ногами. Мо Жань никогда бы не полюбил Чу Ваньнина. Чу Ваньнин думает о самом щадящем способе погубить его. Но от этого ему всё равно становится от себя противно.