Королю опасны чувства

      Солнечные лучи заливали весь песчаный пляж. Неподалёку возвышались поросшие густым лесом горы. Приехав в бывшую Каю по делам управления, Чинхын и Мисиль решили провести пару дней в летнем дворце на берегу моря. Недавно он был отремонтирован после долгих лет забвения, а в непосредственной близости возродилась рыбацкая деревня, полностью разрушенная в период правления короля Кюхёна частыми набегами японцев. Сейчас быстро росший флот Силлы контролировал моря вокруг полуострова, и на прибрежных землях наконец-то наступил мир.       Тэкаю Чинхын решил развивать, велел строить здесь дороги и крепость на границе с Пэкче. Народу дали больше свободы и на время освободили от налогов, чтобы наладили быт в новых условиях. Чинхын не хотел притеснения своих людей, а жителей Каи он уже считал своими, он хотел для них благополучия и надеялся, что в будущем они станут работать на благо своей новой родины. По сути для местных мало что изменилось, кроме непосредственно руководства управления, они смогли сохранить свои земли, свои дома и семьи. Только теперь в Тэкае добавится ещё и новая религия, Чинхын заложил здесь буддийский храм.       Сон У, закончив дела на севере и обеспечив там временный мир, недолго просидел в столице. Аро успела забеременеть, пока муж был дома, но как только она благополучно родила, военный министр сорвался с места, ссылаясь на необходимость защищать Силлу, и отправился разбираться с пиратами на остров Уллын. С ним вызвался и Сухо, не любивший долго оставаться на одном месте. За прошедшие годы его сердце оставалось холодно даже к самым прекрасным дамам. Он уделял им внимание и даже заводил кратковременные романы, но жениться категорически отказывался.       Укреплённый прибрежный порт Усон всё ещё подвергался набегам пиратов, было точно установлено место их постоянного обитания. Чинхын дал добро на борьбу с ними в районе острова, но попросил не трогать торговцев, даже не очень честных. В итоге Уллын вскоре вошёл в состав зарождающейся империи Силла.       Для правителя этой самой империи наступило временное затишье, когда он мог заниматься лишь экономикой и политикой, созидая и продвигая религию, которая стала для него родной.       В прибрежном дворце было мало слуг. Чинхыну нравилась тишина этих мест, шум волн, плещущихся о песчаный берег и тихий шелест деревьев. Он чувствовал, как наполняется силами и энергией, когда медитировал на пляже на рассвете.       После полудня король-отец сражался с сыновьями на деревянных мечах, поднимая тучи песка. Мальчики радостно взвизгивали, когда он им поддавался, а когда рухнул на спину, словно побеждённый, а они набросились на него сверху, Чинхын принялся щекотать сыновей, заставляя громко хохотать. Он всегда любил проводить время с детьми, а в последнее время решил сделать это традицией и выделял хотя бы день в неделю, чтобы посвящать его семье.       Только старший его наследник, принц Доннён, отсутствовал. Он был сильнее других привязан к своей матери-королеве и желал разделить её судьбу. Садо́ осталась королевой, номинально, присутствовала на всех официальных собраниях и торжествах, но по их окончании возвращалась в уединенный дворец относительно недалеко от Сораболя, в провинции, где находилась под ежечасным наблюдением. Ей было отныне запрещено переписываться с кем-либо из Пэкче и общаться с матерью, заканчивающей свои дни в монастыре. Королеву почти не приглашали на государственные собрания и хвабэки, либо её мнение больше не учитывалось. Она осталась лишь символом и матерью наследников престола. Садо́ пережила много эмоций, её кидало от злости к отчаянию, она ругалась, предъявляла требования, плакала, пыталась убедить супруга, что он всё неверно понял, давила на жалость, но король остался непреклонен.       В итоге королева примирилась со своей участью и даже смирилась с тем, что каждый год у неё будут меняться слуги, чтобы ни она к ним, ни они к ней не привыкали. Надев маску гордого безразличия, Садо́ проводила свои дни за чтением и игрой на музыкальных инструментах, а по праздникам встречалась с сыновьями. Когда Доннён решил постоянно жить с матерью, она отчаянно принялась обучать его всему, что знала сама.       Чинхын не рассматривал такие кардинальные меры как казнь, тем более, об их ссоре и её участии в заговоре, пусть и косвенном, почти никто не знал. Соседи могут считать, что в правящей семье всё как прежде. Всё-таки Садо́ — принцесса крови, истинная кость, а это по-прежнему много значило. Да и детям незачем переживать жестокую утрату матери, мальчики получили от нее свою долю любви и тоже любили в ответ.       Только Борам не испытывала никаких переживаний из-за отсутствия матери, они никогда не были близки, Садо́ с ней была довольно сурова. Зато с Мисиль они сблизились так, что можно было бы подумать о них, как о матери и дочери. Борам тянулась к Мисиль, любила проводить с ней время, они хорошо подружились и теперь делились секретами, которых у девочки становилось всё больше с возрастом.       Прямо сейчас они сидели на открытой террасе, женщина заплетала девочке косы, а малышка о чем-то щебетала, задавая вопросы и вертясь, из-за чего прическа никак не удавалась. Но Мисиль не ругалась, ей тоже нравилось общаться с Борам. Она любила моменты, когда девочка обнимала ее за шею перед тем, как идти спать, или спрашивала совета по какой-нибудь мелочи, про себя Мисиль стала звать её дочерью, а когда однажды малышка оговорились и обратилась к ней «матушка» — едва не расплакалась от счастья.       Сын Мисиль и короля получил имя Седжон и сейчас топал крохотными ножками по тёплому песку в сопровождении своей няни, с восторгом наблюдая борьбу отца со старшими братьями и сося от волнения сразу все пальцы на правой руке. Он рос на редкость крепким и здоровым ребенком, быстро встал на ножки и уже пытался что-то лопотать, повторяя за старшими. Подойдя к лежавшему на песке отцу, малыш попросил у одного из старших деревянный меч и тоже ткнул мужчину в плечо. Чинхын картинно застонал, высунул язык и откинул голову. Седжон громко засмеялся и его смех подхватили другие мальчики. А Чинхын вдруг сел, подхватил малыша на руки и несколько раз подкинул в воздухе, вызвав очередной сердечный приступ у няньки, которая никак не могла привыкнуть к подобным забавам.       Мисиль улыбнулась, наблюдая эту идиллию и заплетая вторую косу на голове Борам, наконец ровную. Служанка принесла им свежесваренный из летних ягод напиток и сладкие закуски. Борам сказала, что сама разольет по чашкам и вообще хочет поухаживать за Мисиль, словно она приболела. Та отказываться не стала, откинулась на подушки и приняла утомлённый вид, боковым зрением наблюдая за сражением на песке.       Когда слуга доложил о приезде гостя, Чинхын объяснил сыновьям, что ему нужно идти, отряхнул одежду и улыбнулся Мисиль. Она уже знала, кто приехал, и лишь ободряюще кивнула.       В продуваемой всеми ветрами беседке в саду, где было прохладнее, его уже ждал Ё Уль, перед которым слуги поставили столик с напитками и лёгкими закусками.       — Ты выглядишь уже достаточно здоровым и, говорят, почти не хромаешь, — улыбнулся ему Чинхын, присаживаясь напротив и жестом отсылая слуг подальше.       — Так и есть. Я и не думал, что буду так долго болеть, — согласился хваран. — Но всё проходит, и это тоже.       Когда после сражения за жизнь Седжона кровотечение у хварана удалось остановить, а его раны немного зажили, его перевезли в Сораболь, где уже сам господин Ан выхаживал его в недавно построенном лазарете для воинов. После ранения Ё Уль две недели не приходил в себя, оставался бледным и очень слабым. Придя в себя, он ещё долго не мог двигаться, рана на животе заживала плохо и гноилась. Глубокий порез на ноге сделал его на всю жизнь хромым, но Ё Уль дал обещание, что будет много тренироваться, чтобы укрепить мышцы и сделать хромоту незаметной, ведь хваран должен быть прекрасен как цветок, а уж особенно если речь идёт о прекрасном Ё Уле. Весь лазарет долго вспоминал это обещание со смехом. Лекарь Ан узнал о каком-то новом лекарстве из империи как раз для гнойных ран и смог залечить живот Ё Уля. Лишь через три месяца он смог ходить, постепенно набирался сил, здоровая кровь расцвечивала его лицо и укрепляла тело. Теперь, по прошествии года он выглядел почти таким же, как раньше, а на его хромоту уже никто не обращал внимания.       — Я собираюсь в империю, пора бы возвращаться к своим обязанностям. Нам ведь нужен мир и союз с китайской династией?       — Разумеется, нужен. Но это значит, что ты уедешь очень надолго?       — Думаю, около года, не меньше, а там как пойдёт.       Король кивнул и опустил взгляд. После того разговора им обоим было неловко. И если Ё Уль, серьёзно раненный и уверенный, что умирает, почти не контролировал себя, то для Чинхына его признание стало откровением. Он до сих пор не понимал, что ему с этим делать, и чувствовал себя виноватым за то, что вызвал сильные чувства, хоть и не намеренно. Будучи счастлив сам, Чинхын желал такого счастья своему близкому окружению, но с Ё Улем было сложнее. Мысли короля периодически возвращались к тому разговору, оставляя внутри сумбурное волнение и заставляя его нервничать. Возможно, стоило бы поговорить об этом, чтобы прийти к какому-то решению, ведь если откладывать, неловкость никуда не денется, но он никак не мог решиться на такой разговор. Теперь же, когда хваран надолго уедет, Чинхын не желал больше откладывать.       — Я хочу спросить у тебя кое-что. Раз уж мы долго не увидимся. Ты знаешь, как я всегда ценил твою дружбу и как я благодарен за всё, что ты для меня сделал и что почти пожертвовал своей жизнью…       — Надо заметить, что если бы не госпожа Мисиль, точно бы пожертвовал. Может, тогда ты сейчас не чувствовал бы себя так неловко, — мягко перебил его хваран.       Чинхын улыбнулся и ответил на его открытый взгляд.       — Должен признаться, что не знаю, как реагировать. Я не могу ответить тебе тем же, при этом ты мне очень дорог. И я не хочу, чтобы твое сердце болело. Я был уверен, что у тебя есть кто-то, некая тайная страсть, и не предполагал, что…       — Что я люблю тебя? — смело продолжил за него Ё Уль.       — Да.       — Знаешь, если откровенно, то я сам был в этом уверен долгие годы. Сперва, когда мы только познакомились в доме хваранов, ты казался мне забавным и наивным, почти ребёнком на фоне более драчливых и наглых детей чиновников. Но по мере взросления и нашего возмужания я стал замечать, что ты меняешься, становишься мудрее, ответственнее, и эти новые качества покорили меня. Я был готов следовать за тобой повсюду и добровольно подарил тебе своё сердце. Разумеется, я не могу говорить об этом открыто. Честно признаться, я надеялся, что ты почувствуешь что-то ко мне, если я буду рядом и буду хорошим другом. И пока ты не женился, я верил, что у меня есть шанс. Но потом появилась королева, ваши дети, а за ней Мисиль. И я сразу её приревновал, потому что ты смотрел на неё так…так… как я бы хотел, чтобы ты смотрел на меня. Поэтому я следил за ней, ища ошибки в ее поведении, ожидая от нее бесчестности и даже предательства. Но она меня покорила. В первую очередь своим отношением к тебе, она была ради тебя готова на всё. И я понял, теперь уже окончательно, что мне там ничего не светит, мне не страшно оставить тебя под её присмотром.       — То-то я гляжу, ты всё реже меня опекаешь, — хохотнул Чинхын, пытаясь сбавить напряжение от этого откровенного разговора.       — Именно. Она лучше позаботится о тебе, чем я.       — Но как же ты? И твои чувства? Мне даже стыдно, что я заставляю тебя мучиться.       — Мучиться? Ну нет, любовь никогда не может быть мучением, если она искренняя. Но знаешь что? Меня осенило, что на самом деле все эти годы я был влюблен в некий идеальный образ, который сам себе нарисовал. Я отказывался видеть твои темные стороны, твои недостатки и слабости. Я сам сделал своего короля идеальным и сам же его полюбил. Благодаря появлению в твоей жизни Мисиль, я начал открывать тебя заново, и хотя пелена спала с моих глаз совсем недавно, я теперь смотрю на вещи реальнее. Ты вовсе не идеален. Нет, как король ты вызываешь во мне лишь восхищение, но как у любого человека, у тебя куча недостатков. И один, очень существенный — твоя любовь к этой женщине.       Ё Уль сказал это с такой забавной мимикой и таким смешным тоном, что Чинхын не выдержал и засмеялся, а верный хваран к нему присоединился.       Отсмеявшись, Ё Уль серьезно посмотрел на собеседника и сказал:       — А теперь я забираю у тебя моё сердце. Я остаюсь твоим верным хвараном, другом и соратником. Но теперь, когда я переосмыслил прошлое и собственные чувства, я ощущаю себя свободным любить кого-то ещё, с кем смогу быть ближе или даже вместе. Возможно, навсегда, как в сказках, кто знает? Теперь, когда я отправляюсь в это новое путешествие, я буду внимательнее к людям вокруг и, кто знает, может быть скоро встречу особенного для себя человека.       — Ты ведь говоришь всё это не для того, чтобы облегчить мне жизнь и снять с меня ответственность?       — Нет, я абсолютно честен. Спасибо, что столько лет был моим идеалом, но пора бы тебе меня отпустить. К тому же, что за глупости про ответственность? Посмотри туда, — Ё Уль указал рукой на пляж, по которому всё ещё носились дети. — Тебе надо их вырастить и воспитать, укрепить страну, выдать замуж дочь. А может, и не одну, если госпожа родит тебе ещё.       — Ты же знаешь, что…       — Я знаю, что у вас есть Седжон, а это значит, что всё возможно.       — Ты прав. Нам не дано знать будущего, и наверное, это к лучшему. Но Ё Уль, ты уверен, что будешь в порядке?       — Я когда-нибудь бываю не уверен в себе?       — Вроде не бываешь.       — Хваран Ё Уль как образец самоуверенности, — он гордо выпятил грудь и сделал торжественное выражение лица, снова вызвав смех Чинхына.       — У нас впереди ещё много дел и переживаний. Давай перелистнём страницу и будем двигаться дальше. Заботься о госпоже Мисиль так же, как она заботится о тебе. Но больше не зовите меня спасать ваших детей, сами заморачивайтесь.       Чинхын рассмеялся, приобнял его за плечи и похлопал по спине. Взгляд Ё Уля действительно изменился, он теперь вообще стал другим человеком, и у Чинхына не было причин сомневаться в его словах. Но на душе и правда полегчало. Если Будда позволит, Ё Уль ещё обретёт своё счастье.       Хваран попросил разрешения поиграть немного с принцем Седжоном и покатать его в седле, и конечно, получил согласие.       Тем временем, Чинхын направился на открытую веранду дворца в тот момент, когда няни уводили детей ужинать. Борам нежно чмокнула Мисиль в щёку и тоже побежала за братьями, после игр на свежем воздухе они все изрядно проголодались. Солнце быстро клонилось к закату, озолотив перила веранды и серебряный поднос на столике.       Король подошёл к любимой и обнял её со спины, прижавшись губами к шее. С тех пор, как Мисиль стала вонхвой, решилось сразу несколько проблем, Чинхын даже удивился, почему он раньше не рассматривал такой вариант. Теперь она была фактически равна королеве, а теплые отношения с королём и рождение наследника делали её положение вовсе незыблемым. Сделай он ее наложницей или даже фавориткой, оставалось бы множество сомнений со стороны противников трона, ей бы приходилось нелегко во дворце и каждый день нужно было бы отвоёвывать своё положение.       Но судьбоносный статус вонхвы стал прекрасным решением. Ни у одного чиновника больше не возникало сомнений в её положении во дворце, ведь Мисиль избрали сами хвараны, а все знали, что спорить с ними — вредно для здоровья. Хвараны подчинялись ей наравне с королём, но Мисиль решила никогда не злоупотреблять властью и приказала им в случае сомнений всегда ставить в приоритет приказы Чинхына. Сама же она предпочитала оставаться символом и не участвовала ни в каких военных мероприятиях. Только во время праздников вонхва выступала вместе с хваранами, они старались каждый год готовить что-то новое: танец, песнь или представление. Даром, что «цветочных юношей» обучали философии, стихосложению и искусствам, необходимо было постоянно демонстрировать эти навыки.       При этом Мисиль сохраняла определенную самостоятельность, большую, чем даже у королевы, продолжала помогать в управлении новыми землями и на равных участвовала в государственных собраниях. Её статус при дворе больше не подвергался сомнениям и никто, даже самые оппозиционно настроенные чиновники не рисковали ссориться с ней. Ладно король, но хвараны никому не спустят оскорбления своей вонхвы, что они и подтверждали своим поведением и удивительным уважением в этой женщине. Но во избежание неприятностей в будущем, Чинхын объявил, что это единственная и последняя вонхва в королевстве, и упразднил этот статус. Мисиль часто дразнила его, что король боится уступить ей трон, к счастью, оба понимали, что это просто шутки.       — Ё Уль приезжал? — негромко спросила Мисиль, подставляя шею его губам.       — Да. Он отправляется на север, почти на год или больше.       — Вы долго беседовали.       — Было о чём.       — Ё Уль — прекрасный человек. Надеюсь, его ждёт интересная жизнь.       — Говоришь так, словно знаешь о нём что-то, чего я не знаю.       Мисиль только улыбнулась. Год назад она слышала признания Ё Уля и весь их разговор. Она ждала, пока они поговорят снова, и сейчас чувствовала, что вопрос решен. Чинхын выглядел расслабленным, неловкость в его глаза сменилась спокойствием, и Мисиль теперь тоже можно было не волноваться.       — Он наверняка дал нам какие-то важные напутствия?       — Иначе это был бы не Ё Уль. Думаю, со временем он станет главным наставником хваранов, когда наиграется в переговорщика и посланника. А сейчас ему нужна свобода и ветер в волосах.       Мисиль засмеялась и переспросила:       — Так что он сказал?       — Велел мне заботиться о тебе так же хорошо, как ты заботишься обо мне. Сказал, что на мои плечи легло ещё больше ответственности и её может прибавиться, если ты родишь мне ещё сына или дочь.       Мисиль повернулась в его объятиях, ласково заглянула в глаза и чувственно облизнула свои губы.       — Кто знает, что уготовила нам жизнь. Но мне нравится сам процесс создания наследников. И Борам мне сегодня призналась, что хотела бы поиграть с младшей сестричкой.       Она очень изменилась со времени их знакомства и особенно за последний год, но эта новая Мисиль нравилась ему больше прежней. Чинхын подумал, что прямо сейчас он абсолютно счастлив. Рядом с ним любимая женщина, в чьих чувствах он больше не сомневается, неподалеку ужинают обожаемые им дети, пусть и от другой женщины. В его государстве относительный мир и процветание. Завтра всё может измениться, им ещё предстоят как хорошие, так и плохие события, но в данный момент Чинхын ничего не хотел бы изменить, только растянуть эту минуту как можно дольше, если это возможно.       Он дразнящие медленно прикоснулся к её губам, не позволяя углубить поцелуй, затем отстранился, вытащил из длинных волос золотую шпильку с жемчужиной и распустил их. Ветер тут же подхватил локоны, развевая и распрямляя их. Где-то за его широкой спиной взошла Луна, чей свет отразился в её необычных глазах, сейчас они искрились золотом, словно чешуя дракона, привидевшегося ему однажды. Чинхын ненадолго залюбовался этим, затем коснулся её губ большим пальцем, слегка надавив, а она улыбнулась в ответ и облизнула его палец.       Хохотнув, он подхватил Мисиль на руки и понёс внутрь.       — А как же ужин, ваше величество?! — игриво проговорила женщина, обнимая его за шею.       — Вот сейчас я отведаю главное блюдо, а потом можем полакомиться закусками, — не теряя серьезности ответил король.       Мисиль тихо засмеялась, уткнувшись ему в плечо. И только завистливые взгляды пока ещё незамужних служанок провожали короля и вонхву, которые скрылись в своих покоях. Служанки знали от старших, что раньше король никогда не был таким счастливым и не позволял себе подобных вольностей и отступления от этикета. Но этой женщине, которая сделала его счастливым и заставляла много смеяться, они готовы были всё простить. Тем более Мисиль относилась к слугам по-доброму, поддерживала и помогала, если видела в том необходимость, не наказывала без вины, и никогда не давала повода для сплетен.       Лунный свет некоторое время нагло наблюдал за происходившим в спальне на втором этаже старого дворца, а затем скрылся за лёгкими облачками, обещавшим завтра долгожданную прохладу.