Halkegenia Online v2.0

      Ледяной ветер с визгом будет хлестать измученный ландшафт. Холодный камень будет стонать и сдвигаться на своих древних основаниях, вечно раскалываясь, лед растает и снова замёрзнет в бесконечном цикле ледниковых волнений, которые будут менять рельеф изо дня в день. Небо над головой будет тёмным, сверкающим тысячью хрустальных граней, заменяющих луну и звезды, которых эта земля никогда не узнает, пока не наступит Рагнарёк в последние дни мира.       Это будет суровый пейзаж, жестокий — и все же очень скоро он станет бесплодно красивым. Когда стихнут ветры в тундре — лёд станет зеркальным, светящиеся минеральные озёра и далеко висящие кристаллы преломят миллион миллионов мерцаний света.       И тогда огромные звери пробудятся от зимней спячки, чтобы питаться капающим соком свисающих с высоты корней Матери Иггдрасиль, ухаживать за своими брюхатыми самками и лелеять своих неуклюжих детёнышей, которым предстоит увековечить цикл жизни в этой суровой земле.       Эти мгновения грядущей красоты будут не замечены существом, которое ступит на запретные земли Йотанхейма, и будут расценены так же, как и жестокость её настоящего. Её не будет волновать снег, который растает и снова замёрзнет в её длинных золотистых волосах. Не взволнует и лёд, который ненадолго замёрзнет тонкими пластинками, прежде чем будет расколот движением её шагов и осыпется с её бледной кожи.       Всеобщая Мать сочтёт нужным снабдить её крепким телом, когда соткёт её из нитей судьбы и вложит их в камень, вдохнув в неё жизнь, подобную, но совершенно непохожую на хрупкие формы фейри, и воздействие чего-то столь тривиального, как холод, не причинит ей более чем неудобство.       Ноги будут шагать, неуклонно, терпеливо, против стихий, против града, который будет постоянно отталкивать её назад, рвать на ней одежду, заставляя её терять половину каждого сделанного шага. Это тоже останется ею не замечено. Если потребуется — она продолжит в том же духе вечно, до фиксированной точки в будущем, где она достигнет своей цели.       Сомнения не смогут существовать, только определённое.       Но даже если это так и случится — уверенное знание того, что солнце взойдёт на следующий день в землях далеко вверху, вокруг ствола матери Иггдрасиль, не успокоит слабое шевеление в её груди чего-то другого.       «Йотунхейм изменился».       Так подумала Скульд, Богиня Скульд, Богиня Будущего, последняя дочь, рождённая на ткацком станке Всематери, сотканная из нитей будущего — сама эта мысль потрясла её больше, чем даже её смысл.       Для той, чьим владением всегда будет будущее, жить настоящим и думать о прошлом… Это чувство, когда весь её привычный взгляд на мир переворачивался вверх ногами, очень её смущало.       В то время как её тело будет терпеливо двигаться вперёд — её разум попробует эту идею, эту концепцию, известную ей — но навсегда чуждую. Конечно, так и должно быть, потому что оглядываясь назад она всегда увидит только пустоту. Она, которая не существовала ни в прошлом, ни в настоящем, а только через миг после «сейчас» в бесконечном будущем.       Должна ли она спросить Урд[1]? Скульд удивится. И это тоже будет странно и неправильно — думать о том, что она должна сделать, вместо того, чтобы думать о том, что она сделает.       Её старшая сестра знала бы о таких вещах, потому что прошлое принадлежало ей по праву рождения. Но… И Скульд быстро научилась бы — но будет так много «но», когда будущее попытается воззвать к прошлому через настоящее… Спросить мудрости своей сестры — означало бы знать, где будет её сестра, и когда Скульд попытается это сделать — она потерпит неудачу.       «Я не могу видеть… Что произойдёт… Что может случиться…»       Эта одинокая мысль вызовет у неё тревогу. Её нити протянутся за её пределы, паутина судьбы, конечным узлом которой всегда будет её бьющееся сердце, каждая рябь которого сойдётся к ней в своё время, естественно, приведет её саму к пониманию всего, что было, и всего, что может быть в бесконечно возможном будущем.       Вместо этого она обнаружит, что эти пряди истрепались, что её паутина уменьшилась от своего сияющего великолепия до нескольких жалких тонких нитей, собранных вокруг неё. Они покажут ей проблески, сцены, несовершенную правду, только когда пути будущего рухнут за горизонт настоящего, где она перестанет существовать. Они утащат её сознание к границе её царства, бесконечно близко к владениям сестры Верданди.       Нет, Йотунхейм не единственный, что должно было измениться. Скульд обнаружит, что она тоже изменилась, уменьшилась. И ей это наверняка не понравится.       Что неизбежно приведёт её в начало круга.       «Йотунхейм изменился».       У неё не будет прошлого, но Скульд действительно узнает, какие нити свяжут её с будущим. И это, безусловно, будет не так. Как она обнаружит перед тем, как отправиться в путь, открыв глаза среди каменного круга, покрытого странными раздробленными чёрными гранулами обсидиана, как будто место жертвоприношения, — она не будет знать о наступлении такого момента или о том, что она будет делать дальше. Только ошеломление и тошнотворное незнание, которое заставит её задуматься о том, что делать.       «Я должна…»       Скульд замрёт, когда какой-то звук достигнет её чуткого слуха. Она услышит и остановится, вонзив своё копье в полуметровую толщу твёрдого льда, чтобы закрепиться, она снова прислушается к шуму, и тогда…       Плачущий крик, похожий на зов боевых труб, звук, который будет ей знаком, когда она отправится на войну. Или когда-то был бы знаком — если бы только будущее всё ещё было таким, каким оно будет.       Скульд быстро примет решение. Она никогда не будет нерешительной — уверенность она сохранит даже в том запутанном будущем, которое она увидит.       Звуки снова донесутся — сверху и слева от неё. А затем они превратятся в вопли и рёв, обрушатся на неё подобно лавине.       Вспыхнет свет, резкий и белый, затем полыхнёт кроваво-красный огонь. Она повернёт голову, чтобы посмотреть на неприветливый утёс, где на пятьдесят метров не будет ничего, кроме камня и льда. Это лишь один из способов изменить Йотунхейм: большая часть его обширных тундр будет заменена лабиринтом ледяных каньонов и потоков из минеральных озер, а также огромными пещерами, которые раскинутся во всех направлениях от обширного центрального зала Йотунхейма, с их бесконечными галереями и туннелями, прокопанными в бесплодных попытках ледяных великанов сбежать из своей тюрьмы.       Ей нужно будет добраться до его вершины.       Скульд отнесётся к вихрю, направляемому стенами каньона, с лёгким раздражением. Взлететь под лучезарным светом короны Иггдрасиль, звёзд и луны — это одно, но эта сила не будет принадлежать ей, будучи так же запрещена для неё в этой стране, как и для фейри. Вот почему эти заблудшие маленькие жизни так редко осмелятся посещать это место, и совсем не осмелятся… как только Йотунхейм изменился.       А сделать это во время шторма — будет значить разбиться о стены каньона. Она не будет настолько живучей, чтобы проигнорировать подобную возможность.       Можно будет использовать свою магию — но она не захочет делать это легкомысленно, поскольку её силы будут расти и убывать, связанные со Священным Источником, из которого она и её сестры будут черпать свою силу. Определённым доказательством изменений в Йотунхейме будет то, что её сила частично раскрыта, — но только частично, освободив её из оков. Если она потратит её слишком много — то снова может вернуться в косный камень.       Что оставит ей только грубые средства. Скульд терпеливо изучит скалу, глаза опытным взглядом проследят её маршрут. Как только она совершит это — её урезанное восприятие судьбы всё равно позволит ей заглянуть на короткое время в свое собственное будущее, определить свой путь, а затем, убрав копьё за спину, она начнёт своё восхождение.       Треск раздавался, когда её пальцы впивались в камень, ногти скрежетали о камень, пальцы дробили лед и раскалывали скалы, руки скользили, когда она пыталась найти опору в своем неуклонном подъеме вверх. Она не устанет в своем восхождении и не замедлит шаг, это тоже будет ей чуждо — если она поставит перед собой задачу, то будущее покажет ей путь.       Поверхность скалы трескалась и скрипела под её весом, истерзанный лед стонал, но она никогда не сомневалась в надежности своей опоры, пока, наконец, не приблизилась к вершине, и вместе с этим, чувствуя, как угасают её чувства, двинулась вперёд к следующему моменту, и к следующему. Она почти знала, что увидит, какое зрелище встретит её.       Ожесточённая битва.       «Куруруруруру»       Трубный зов, боевой клич древних зверобогов, возникших, когда мир был ещё молодым и необузданным.       Восемь из них выстроятся в ряд, древние чудовища, все в толстых твёрдых панцирях, с извивающимися конечностями-щупальцами и мощными хоботами, двигающиеся на помощь троим своим, загнанным на край расщелины…       Скульд увидит нападающих — и зашипит сквозь зубы, дыхание превратится в пар, такой же горячий, как лёд, который бежит по их венам. Ледяные гиганты… смертельные враги.       Пятеро, их будет всего пятеро — но они будут титанами по сравнению со стадом, пришедшим на помощь своим раненым сородичам, каждый из них на голову выше приземистых, первобытных зверобогов.       Тот, что впереди, выше остальных и шире в плечах, без сомнения, военный вождь своего племени, четыре могучие конечности будут орудовать мечами… скорее, грубыми тесаками, затупившимися от долгого пользования, подобно лавине он обрушится на самого крупного зверобога, возглавляющего атаку, и отбросит существо в сторону, трубный зов того перейдёт в пронзительные крики боли, выдвигающиеся щупальца спутаются друг с другом — и зверобог рухнет, скрежеща панцирем по льду.       Как только он падёт — другой йотун отделится от своих товарищей, меньше остальных, более стройного сложения, с изящной головой, увенчанной кристаллическими ледяными осколками, и конечностями, заканчивающимися когтистыми руками и чёрными ледяными копытами. Он набросится на раненого зверя, погрузив руки в помятую, лопнувшую броню, магия затрещит на кончиках его пальцев, раздирющих бронированный панцирь, чтобы быстро и болезненно добраться до мягкой плоти под ним.       Зверобог завоет, яростно размахивая щупальцами. О, как он завоет!       Его предсмертные крики заставят запнуться даже каменное сердце Скульд. Но его смерть не будет напрасной — его жертва откроет вождя гигантов для атаки, трое из оставшихся зверобогов увидят возможность, свёрнутые щупальца развернутся, подобно пружинам, обрушиваясь на цель.       Шесть десятков могучих щупалец, каждое из которых крепко вцепится в руку, ногу, меч или толстую шею ледяного гиганта. Они напрягутся, пытаясь оторвать голову врага, — а если не оторвать, то хотя бы прижать её к земле, где они смогут сразиться с ним на своих собственных условиях. По крайней мере, они на это понадеются.       Вождь гигантов выронит одно из своих орудий, поднимая толстую когтистую руку, чтобы разорвать щупальца, тянущие его за голову, и, когда это не удастся, к стонам ледяного тела присоединится крик боли зверобога, когда челюсти сомкнутся на отростке, который заткнул пасть лидеру йотунов. Вгрызаясь вновь и вновь, пока, наконец, кровь не хлынет тёмно-синей струйкой, запятнает снег и лёд и расплескается по лицу и груди йотуна, подобно боевой раскраске.       Получив свободу кричать, вождь йотунов широко откроет свои челюсти, рёв выплеснется из его тела бесконечной лавиной, к которой внезапно добавится нечестивое свечение, а затем придёт чистейший свет.       Скульд будет знать, что нужно укрыться от этого, она закрепится своим копьём, магия с треском слетит с её пальцев, превращаясь в барьер — и всего этого едва хватит, чтобы удержаться от падения обратно в каньон.       Свет мгновенно зальёт всё вокруг — и вместе с ним придёт сотрясающий землю грохот дикой молнии, которая длинным языком бело-голубого сияния, поразит идущих следом зверобогов, одного за другим, отбрасывая их в стороны, ошеломлённых, сбитых с толку, и ставших идеальной добычей для его сородичей, после чего и он, и младший йотун, который нанёс последний удар вожаку зверобогов, повернутся к троим, сражающимся за свои жизни на нем.       Битва начнётся только тогда, когда три оставшихся гиганта вступят в неё, длинные шаги превратятся в мощный бег, что позволит добраться до зверобогов прежде, чем они смогут оправиться.       Скульд сделает шаг вперёд. Зверобоги — исконные союзники каменных гигантов, включая её сестер и её саму… А затем замрёт. Нити её судьбы не покажут ей, чем это закончится, не позволят ей увидеть больше, чем самый краткий проблеск будущего. Это будет не так, как должно будет быть. Несправедливо как по отношению ко вселенной, так и к ней самой.       Она не сможет принять решение. Ей не придётся — мир решит за неё. Ледяные гиганты приступят к своей жестокой работе, взламывая бронированные панцири и вонзая свои клинки и копья в щупальца и глазницы. Зверобоги будут сильны — но йотуны не слабее, и будут нести разум, сродни её собственному.       Всемать учтёт ошибку с ледяными великанами при создании Скульд и её сестер, сплетя их из тёплого и яркого очага мира, а не из солоноватых вод Гиннунгагапа[2]. Это тепло придаст им родство с жизнью. А там, где будет родство, — будет и долг.       Скульд сделала свой следующий шаг, и следующий — и каждый раз её встречало новое видение, ещё один проблеск её потенциального будущего.       «Это всё, что я вижу…» Она почувствует себя почти слепой. Даже Один променял свой глаз на мудрость!       Ещё один удар мечом, прогибающий панцирь зверобога, существо хватается шестью щупальцами, тянет оружие вниз, в то время как его сородичй перелезает, чтобы выдохнуть огонь в лицо ледяного гиганта. Лёд превращается в пар — и гигант издаёт неестественно высокий крик, отшатываясь назад, лицо раскалывается и разбивается, как стекло.       Этот готов — но другой повернулся к раненым, заставляя их сомкнуть ряды, оттесняя к глубокой расщелине. Всего пятеро. Два меньших зверобога, которые пришли на помощь, ещё меньшая самка и два её детёныша. Скульд видит, как мать широко раскидывает свои щупальца вокруг своих детёнышей, как спереди, чтобы защитить их от великана, так и сзади, чтобы спасти их от падения.       «Ку-руруру!»       «Куру-ру!»       Маленькие самцы закричали вместе, двигаясь вперед, а затем назад, когда столкнулись лицом к лицу с чудовищем, не иначе как помощником вождя, горой грязно-серого инея, сформированной в почти гуманоидное тело, голова терялась в гигантской глыбе, которая возвышалась, как башня замка, два кулака, слишком чудовищно большие, чтобы владеть мечами, но они и не нужны, поскольку отродье могло просто размолотить всё на своём пути — что оно и попытается сделать через считанные мгновения, когда Скульд протянула свободную руку и направила свою древнюю силу.       Руны пришли к ней без слов — благословение Матери Иггдрасиль для неё и её рода. Они формировались и разворачивались, приобретая геометрическую элегантность и освещая тундру своим огненным сиянием, шторм дикого огня обрушивается на йотуна, отбрасывая его в сторону, когда каждый огненный шар превращается в чудовищной силы взрыв пара, заставляя гиганта отступать и опасно сотрясая опору зверобогов, которые, вцепившись широко раскинутыми щупальцами в лёд, радостно завопили при виде своей одинокой спасительницы.       Скульд не удостоит их даже взглядом. Но не из презрения. Она не знает этого стада. Любой, кто жил сейчас, родился спустя долгое время после её заключения. Но они будут знать её — или, по крайней мере, о ней и ей подобных. У зверобогов есть свои способы не забывать.       Но её внимание привлечено следующим моментом, когда йотун начнёт приходить в себя, медленно поворачиваясь к ней лицом и глядя на неё сверху вниз безголовой тушей, украшенной сиянием, которое ослепило бы её привыкшие к мраку глаза, — но она будет знать это и закроет их.       Скульд высвободила своё копье, направив широкое острие на своего врага, и сразу почувствовала пробуждение жажды битвы, когда в следующий момент перед её внутренним чувством мелькнула вспышка предрешённости.       Йотун присел, расставил ноги пошире, с грохотом стукнув кулаками друг об друга.       Не было необходимости в словах, проклятиях или криках, они увидят друг друга, узнают друг друга — и начнётся бой.       Медлительный, как предположит Скульд по его виду, древний, который становился только сильнее, когда мороз покрывал его тело, превращая его в настоящего монстра, и, что ещё хуже, собирая на нём каменный слой брони, который сделал выбранную ей магию огня менее действенной. Она бы знала об этом, если бы только будущее соизволило успокоиться!       Чего ещё она не сможет увидеть? Не сможет почувствовать? Не сможет узнать?!       Взмах руки, такой медленный и тяжёлый… Скульд сможет предвидеть это и без своего знания будущего. Никакой угрозы — кроме самого её масштаба.       «Неуклюже» — подумает она. Для кого-то с её опытом было бы позорно не научиться… Толчок одной ногой подбросил её высоко в воздух, легко опустив на одно корявое предплечье, безголовый зверь громко застонал, когда переместился, чтобы сбросить её. Каменные пальцы впились в ледяную кожу, удерживая её на месте, когда ледяной гигант затрясся, а затем высоко поднял другую руку, намереваясь разбить её вдребезги.       Голубые глаза блеснули серебром, когда она увидела это в следующем моменте будущего. Крик, когда она выбросила одну руку назад, дождь искр-светлячков заиграл на льду локтя ледяного гиганта, плавя и ослабляя его, как раз в тот момент, когда другая рука нанесла удар — и продолжила движение, отрывая всю конечность от собственного тела. Звук его странно высокого и тихого крика сразу же затерялся в грохоте дробления его собственного тела.       «Ну и где же твой проклятый мозг?» — подумает Скульд.       Такое чудовище, как это, захочет хорошо спрятать его. Её глаза внезапно расширились. Фрагментированное будущее становилось всё труднее читать с каждым моментом, хаос битвы почти ослеплял её, — но она сможет увидеть.       Глыба льда и камня, не намного больше дыни, едва заметная на теле гиганта, — но она сверкала двумя точками света. Всё, что осталось открытым от его первоначального тела, вокруг которого тысячи лет нарастал ледник.       «Неудивительно, что ты такой глупый», — подумает Скульд с оттенком удовлетворения, когда она подхватит своё копьё и прыгнет, нанося удар с достаточной силой, чтобы расколоть валун надвое.       Лицо ледяного гиганта раскололось под ударом, он отпрянул с очередным визгом. Как бы она ни старалась — одного удара было недостаточно, чтобы прикончить его. К счастью, существо было достаточно глупо, чтобы сделать это самостоятельно.       Скульд отпрыгнет в сторону, когда оставшийся кулак обрушится на изуродованное лицо, нанося катастрофические разрушения, которые станут только нарастать, чудовище обрушится назад, удар его тела приведёт к тому, что край уступа перечеркнёт трещина…       Зверобоги отчаянно взмахнут щупальцами, выдёргивая себя как раз в тот момент, когда уступ поддастся, отправив йотуна резко падать в бездну в облаке ослепительной белизны.       Но времени праздновать не было. Скульд крепко прижала к себе копьё, схватившись за череп, пытаясь, безумно пытаясь увидеть… Почти слепая — если не считать этих бесполезных глаз и ушей, которые видели только сейчас! Только сейчас — и это «сейчас» было слишком поздно для неё!       «Я должна…»       Сверху раздаётся крик, когтистая рука несётся к ней. Она знает это… Тогда… почему она не уклонилась?.. Потому что… потому что она это не предвидела… она просто видела…       Удар, отшвырнувший её, не причинил боли, как и полёт по воздуху, — именно приземление вызвало боль, пронзившую её насквозь, каменные кости скрипели, когда она ударялась, скользила и подпрыгивала, трение превращало лед в воду, а затем она впечаталась в уступ.       Скульд подавилась криком, когда её руку покрыла паутина трещин, которые распространились от плеча до локтя и до самых гранитных рёбер в её груди.       Только когда она, кувыркаясь, остановилась, то поняла, как быстро всё это было, как быстро началась битва и как быстро она закончилась. Так быстро, что даже с таким жалким предвидением она должна была узреть её всю.       Одиннадцать зверобогов. Восемь вышли на поле боя, чтобы защитить мать и её детенышей. Теперь остались только мать, дети и два раненых самца. Остальные… Некоторые, возможно, всё ещё жили — но они были едва ли больше, чем слабо дёргающиеся полумёртвые туши, истекающие вместе с кровью последним теплом своей жизни в замерзшую тундру.       И при этом они доблестно сражались до конца.       Пять йотунов было против них. Скульд сразилась с одним, в то время как остальные четверо обрушились на древних. Теперь от гигантов осталось только двое: вождь — две его конечности превратились в обрубки, челюсть вяло отвисла, открывая свечение молнии в его горле, и… этот. Маленький, грациозный, почти хрупкий гигант, который нанёс добивающий удар вожаку зверобогов.       Скульд моргнула сквозь потрескавшееся зрение, понимая, как сильно она ранена, когда почувствовала трещины вдоль лица. Живой камень был более упругим, чем живой лёд, но всё же имел свои пределы. Она проигнорировала это — скоро заживёт… Если, конечно, у неё будет это «скоро». Её восприятие ужалось только до момента после «сейчас».       Последний ледяной гигант стоял над ней, изящное тело из свежего, чистого льда, безупречно вылепленное и гладкое, лишённое следов износа и вечного роста его сородичей. Но эта миниатюрность была обманчива. Быстрый, слишком быстрый для его рода — осознала Скульд, когда когтистая рука метнулась к ней, выбивая копье из её здоровой руки, схватила, до боли в потрескавшихся рёбрах.       Её сил хватило только на одного йотуна… Как низко пала Богиня Судьбы. Она размышляла об этом, пока её поднимали высоко в воздух, к ледяному лицу, прекрасно вылепленной маске из тёмного льда, освещённой изнутри сияющими голубыми глазами, по щекам которой, как слёзы, струились ледяные дорожки.       «Курурурур!»       Зверобоги вопили вокруг, пытаясь отвлечь йотунов, но безрезультатно. Вождь был всё ещё жив и достаточно силён, чтобы дать им отпор. Самцы изрыгали языки пламени, и молнии вырывались из их щупалец, но это было слабо по сравнению с этим монстром.       Гладкая ледяная кожа медленно заскрипела, когда маленький ледяной гигант высоко поднял её, широко открыв рот, и на мгновение Скульд почувствовала, как будущее полностью превратилось в настоящее, когда, наконец, ещё один гулкий крик ответил на призывы зверобогов:       «Курууууууу!»       Великаны окинули взглядами равнины вокруг них, не найдя никого.       «Куруууууу!»       Вождь даже заглянул вниз, в расщелину, в поисках какого-нибудь зверобога, слишком умного для своих сородичей, пытающегося подкрасться снизу.       Молния расцвела на его спине, отбросив его вперёд, а затем снова вперёд, когда в него врезался ещё один разряд, дробя и раскалывая лед. Его раны расползались по новым разломам, левая сторона его туловища отвалилась, когда на его спину упала летящая масса крыльев и длинных придатков, меньше похожих на сильные щупальца зверобога, а больше на хрупкие лианы.       «КУРУУУУУУУУУУУУУУУУ!!!»       Зрелище, невиданное в Йотунхейме целую вечность, существо, которое могло подняться в «небеса» этого места, летающее существо с восемью крыльями и двадцатью длинными щупальцами, мощным туловищем и тремя чёрными глазами, чужое и странно красивое. Эту красоту она вновь пропустила, охваченная небывалым чувством…       Как назвали бы его сёстры? «Удивление»?       Вождь улетел в бездну, его туловище развалилось при падении, и когда летающее существо развернулось, ошеломленный разум Скульд не упустил мимолётное сходство с мордой зверобога.       «Настоящий Великий Древний?»       Она размышляла над этой истиной, когда её отбросил в сторону ледяной гигант, когда он повернулся к своему новому врагу, быстро расставив свои копытные ноги и зажигая магию в каждой когтистой руке.       Это было быстро, мощно, уверенно, все признаки молодого воина. Молодые, которые состарятся (а иногда и нет), а затем неизбежно исчезнут из её поля зрения, во владениях её сестёр, когда придёт их время.       Ветер усилился, руны, покрывающие предплечья ледяного гиганта, засветились, когда он направил стихийную ярость своего Элемента, повергая летающего зверобога наземь. Скульд, спотыкаясь, поднялась на ноги, шатаясь, шагнула вперёд. Она всё ещё могла сражаться! Боль пронзила бок, когда внутренности сдвинулись, как сыпучий гравий.       Но опять же, она была удивлена, обнаружив, что оказалась ненужной.       Кольца света окружили щупальца Древнего, крылья задрожали, глаза закрылись… Наконец кольца, как один, разлетелись, обрывая вьюгу.       Ледяной гигант споткнулся, выглядя ошеломлённым настолько, насколько только мог выглядеть кто-либо из его сородичей, попытался отразить шквал атак летучего зверя и сразу понял, что эти хрупкие на вид щупальца были такими же сильными, как у сородичей-зверобогов, привязанных к земле.       «Куруууу!»       Лётучий зверобог вопил, обернувшись вокруг йотуна, удары крыльев гнали их обоих вперёд, пока последний гигант не начал сгибаться, а затем повалился назад, брыкаясь и сопротивляясь. Его лицо исказилось маской ярости, когда он закричал, блеск в его глазах собрался в горле, когда он широко раскрыл рот и издал леденящий душу крик, заставивший Скульд содрогнуться до зубов, а зверобогов, трубящих своему чемпиону, съёжиться.       Летающий бог держался изо всех сил, конечности снова оплелись дугами молний.       «Ку… Ру… Руууу!!!»       Крик продолжался и продолжался, медленно меняя высоту от ярости до боли, а затем неописуемой агонии, когда молнии играли над ледяным телом йотуна, гладкие, скульптурные поверхности, казалось, старели, когда они таяли, замерзали и снова таяли, собирая камни и иней, разбросанные по земля, пока он боролся, пока, наконец, не осталось только это гладкое лицо. Молния вливалась в его череп через горящие глаза и в грудь через пылающее сердце.       И так продолжалось до тех пор, пока сердце, наконец, не потухло. Зверобог ослабил свою хватку и отступил.       Скульд смотрела, как йотун изо всех сил пытался выпрямиться, смотрела, как ледяной гигант схватился за темноту в своей груди — а затем вцепился в неё когтями, издав вопль ужаса. Он обратил свои угасающие глаза к ней и только к ней, жадно глядя на неё. Скульд приготовилась — как бы ранена она ни была, на одно добивающее заклятие её хватит.       И снова это не понадобилось. Когда гигант попытался приподняться, подползти к ней, протянуть руки — это привело лишь к серии не особо громких потрескиваний. Прозрачный лёд потемнел и помутнел, конечности с дрожью и скрипами рассыпались на кусочки. Одной воли было недостаточно.       Последний отчаянный крик замер на губах йотуна, когда его скульптурное лицо раскололось на фрагменты. Оставшаяся часть его тела последовала за ним, когда живой лёд снова стал просто льдом.       Прошло много времени, прежде чем всё осело, — куча всё ещё осыпалась.       Скульд стояла перед обломками, которые несколько мгновений назад были гигантом, а теперь с таким же успехом могли превратиться в простые обломки, и только когда до её ушей донеслись скорбные крики, она догадалась посмотреть. Зверобоги, дети и их мать, всё ещё были живы, как и двое их раненых охранников. Но праздника не было, неподвижные груды, лежащие на льду, не возвращались к жизни.       Звери снова начали трубить, на этот раз в скорбной песне. Норна медленно покачала головой, она не хотела принижать их обычаи, только молилась, чтобы фрагменты будущего, которые она могла видеть для них, сбылись. Но сейчас она была слишком неуверенна.       И, возможно, потому, что… Она посмотрела на разрушенного йотуна, сделав шаг вперед и поморщившись.       «Куру?»       Крик раздался слишком близко, сверху протянулось тонкое щупальце, предлагая свою поддержку. Скульд задумчиво посмотрела на существо.       — Для меня большая честь быть спасённой Великим Древним, — тихо сказала она.       — Куру? — Гигантское существо моргнуло всеми тремя глазами.       Редкая улыбка — её сестры говорили, что она мало улыбается, и они были бы счастливы узнать, что теперь она будет улыбаться.       — Спасибо вам за вашу заботу, — норна отвела щупальце, осторожно ощупывающее её руку. — Но со мной всё будет хорошо.       Зазубренные края трещин уже снова начали размягчаться, сливаясь. Она снова будет цела всего через несколько дней.       «Если я проживу нескольких дней».       Мысль была не из приятных, так что её внимание вернулось к сломанному йотуну — и её любопытство удвоилось.       Да, его тело, то, что осталось, всё ещё сохраняло гладкость и чистоту льда, что говорило о невозможной молодости для одного из расы ледяных гигантов.       «Ты… не должен существовать».       Скульд пробиралась между обломков, опираясь на щупальце Великого Древнего.       Она, наконец, остановилась, когда добралась до останков сердца йотуна. То, что зверобог над ней разбил вдребезги, чтобы убить его.       — Клянусь Всематерью. Это… — Скульд протянула руку, чтобы взять осколок камня, вполне обычный, — если не считать того, что он по собственной воле поднялся из разбитого сердца павшего гиганта и поплыл по воздуху. И он был не единственным — десятки разбитых и оплавленных осколков поднимались, чтобы примкнуть к нему — Это что?       Скульд прижала камень к себе — и, хотя она не чувствовала холода, её пробрала дрожь. Впервые за всю её бесконечную жизнь будущее было закрыто для неё, и она не думала, что получит его обратно.       ***              Голова опущена, дыхание приглушено, взгляд устремлён в мраморный пол, отполированный до такого совершенства, что отец Джулио Чезаре мог видеть в нём своё отражение, разделённое пополам тонкой канавкой, вырезанным в камне.       «Эта канавка предназначалась для стока».       Джулио вспомнил свои детские уроки. В старые, менее цивилизованные, времена в этом зале в присутствии прошлых Пап и Коллегии Кардиналов проводилось много казней.       В те времена пол в этой комнате был выложен камнем, а казни еретиков происходили так часто, что потребовались канавки для стока крови, оставшейся после обезглавливания — предпочитаемого метода экзекуции. Расходящаяся сеть канавок, незаметно уходящих в отверстия по обе стороны большого зала Папской Палаты Аудиенций.       Расходящаяся в стороны от того места, где сейчас стоял на коленях Джулио.       Те времена давно прошли. Грубый камень был заменён полированным мрамором, а сеть канавок, которые случайно образовали красивый узор, теперь дополненный золотыми листьями, была сохранена ради эстетики. Их первоначальная цель была забыта большинством, но не отцом Джулио.       От его внимания не ускользнуло, что клинки алебардщиков Германской Гвардии за его спиной оставались исключительно острыми.       «И это не больше, чем я, возможно, заслуживаю», — размышлял он, встретившись взглядом со своим отражением. Странно, как цвет глаз может изменить выражение лица. Одна половина, синяя, выглядела смирившейся, другая, красная, была обижена.       Джулио знал, что из этого было в его сердце. Сейчас он примет свой приговор. Его действия, хорошие или плохие, будут взвешены, его судьба будет решена.       — Встаньте… Отец Джулио.       Молодой священник поднял глаза на ступени, ведущие к подножию трона Правителя Церкви там, где простирается власть смертных. Папа Витторио Третий стоял с высоко поднятой головой и сверлил его взглядом.       Его Святейшество… В этот день он выглядел не очень хорошо. Это было бы незаметно для большинства — но для Джулио знаки были ясны как день, несмотря на явные усилия целой армии слуг. Мягкие черты лица несли тень измождения, голубые глаза потемнели, а светло-золотистые волосы казались ломкими.       Причина… Недостаток сна, конечно же, вызванный тяжким бременем отсутствия душевного покоя. Самый молодой человек, когда-либо занимавший пост Папы Ромалийского. Казалось, он не годился для того, чтобы взваливать на свои плечи груз ответственности за сто миллионов жизней верующих в Бримира.       «А теперь я увеличил это бремя», — упрекнул себя Джулио.       Большинство мало думало о молодости Витторио. Быть молодым — значит быть неопытным, глупым, покорным более старшим, более мудрым, — так думали они. И это, конечно же, и было одной из причин возведения Витторио в сан Папы. Марионетка, которую нужно поставить на место настоящего лидера.       Эти «настоящие лидеры» никак не могли ожидать, что их мудрые головы расстанутся со своими старыми телами. Некоторые — от рук самого Чезаре.       «А теперь я прошёл полный круг?»       — Ваше Святейшество… — тихо начал Джулио, но затем остановился. Никаких попыток защититься, никаких попыток объясниться. Его намерения были чисты — но его средства были… Они были идиотскими, порождёнными безрассудной целесообразностью отчаяния.       Витторио спустился по ступенькам, чтобы встать рядом. Король и Рыцарь. Мастер и Фамильяр.       — Я приказываю вам молчать и слушать. Это понятно?       Джулио поколебался, прежде чем стыдливо кивнуть головой, — единственный ответ, который он мог предложить.       Витторио сделал лёгкий жест, полускрытый рукавом его мантии, но заметный стражникам, которые сразу же вытянулись по стойке смирно.       — Ваше Святейшество! — Рыцарь-капитан, стоявший слева от Джулио, казалось, был готов возразить. Они были ближайшими охранниками Папы, всегда были рядом с ним.       — Уверяю вас — мне ничто не угрожает. Это вопрос первостепенной важности. Я хочу поговорить с глазу на глаз с отцом Джулио. Исполните моё желание, капитан.       Рыцари и стражники не могли скрыть своего неприятия, они были личной охраной Святейшего Отца и преданы ему до мозга костей. Даже намёк на ненадёжность вызвал бы у них гнев. Глаза капитана обиженно сверкнули, когда он посмотрел на Джулио.       Но эти люди были верны и, самое главное, послушны воле Его Святейшества. Шесть рыцарей и две дюжины алебардщиков собрались в строй в центре зала, поклонились, как один, и вышли из комнаты так же дисциплинированно, как они входили и выходили в начале и в конце своей смены.       Без сомнения, они будут ждать прямо за дверями в зал для аудиенций, готовые ворваться обратно при малейшем намёке на тревогу.       Только когда они ушли, Витторио издал призрак выдоха, едва слышный, потянувшись рукой, чтобы помассировать глаза. Джулио хранил молчание, как ему было велено. Наконец, не поднимая глаз, Папа заговорил:       — У меня была возможность осмотреть девушку и её… фамильяра. — Его Святейшество каменно усмехнулся. — Это именно то, во что вы верили. Руны действительно являются знаком Гандальва. Экскурсия по оружейной доказала, что фамильяр обладает дарованной Пустотой силой. Луиза де Ла Вальер — маг Пустоты Тристейна.       Не имея права говорить, Джулио мог только широко раскрыть глаза. Знать самому — это совсем другое дело, чем услышать это от Его Святейшества. Он не ошибся!       А затем:       — Хотя я рад, что у нас наконец есть доказательства существования других Магов Пустоты — я не могу одобрить то, каким образом она предстала перед нами.       Молодой священник съёжился под пристальным взглядом Витторио.       Черты лица Его Святейшества стали жёстче, глаза заострились, когда он посмотрел на Джулио почти, но не совсем, с презрением.       А почему нет? Джулио угрюмо задумался.       Он по собственной инициативе похитил аристократку Тристейна, три четверти его людей, элитных рыцарей, погибли от рук легендарного зверя и не менее легендарного мага. Хуже того, битва привела его к прямому конфликту с силами Тристейна и фейри.       Он был святым рыцарем Церкви, дипломатия не была его коньком — но последствия были ясны даже ему. Если бы им удалось похитить мисс Вальер без насилия, если бы всё прошло так, как должно было, без вмешательства извне, — тогда его действия могли бы быть оправданы, хотя и с трудом. Вот почему он должен был ожидать, что всё пойдет совершенно не так, как планировалось.       — А теперь говорите.       — Прошу прощения у Вашего Святейшества… — быстро начал Джулио, едва не запинаясь.       — Вам понадобится гораздо больше, чем просто моё прощение, — сказал Витторио без намёка на сочувствие.       Джулио достаточно пришёл в себя, чтобы ещё раз поклониться до земли.       — Ваше Святейшество, я поступил глупо и подверг опасности всё — из-за моего страха и рвения. Мне нет и не может быть никакого оправдания.       — Да, не может, — согласился Витторио. — Но мне нужно не оправдание, а объяснение. Как бы то ни было, вы доставили в наши руки Мага Пустоты Тристейна и её фамильяра — и в то же время поссорили нас с Тристейном и народом Фейри.       Узнал ли Тристейн, что это дело рук Церкви? Джулио задумался. Возможно ли это? Они наверняка будут подозревать — но достаточно ли битвы и трупов для доказательств? Ромалия уже давно научилась скрывать личности своих ОСОБЫХ рыцарей, даже после смерти, впрочем, это было распространено среди тайных агентов всех королевств. С них были сняты все знаки и свидетельства их принадлежности Церкви Бримира.       — Я сошлюсь лишь на слабость духа, — сказал Джулио, всё ещё склонив голову. — Я заподозрил мисс Вальер довольно быстро после знакомства с ней и наблюдения за её занятиями магией. Мои более поздние исследования только укрепили мою уверенность. Незаконнорожденная кровь королевской линии — и её проблемы в овладении магией почти полностью совпали с тем, что мне известно о прошлых пользователях Пустоты.       — Этого недостаточно, чтобы выступить против целого королевства, — сказал Его Святейшество. — И близко недостаточно.       — Да, — согласился Джулио. — Но то, что мы обнаружили дальше… Магия фейри, которую она использовала…       Видеть, как Его Святейшество делает паузу, было тревожно само по себе, независимо от предмета разговора.       Витторио отвернулся от Джулио и направился к высоким окнам, остановившись, чтобы взглянуть на крыши Святого Города и вниз, на площади, где верующие собирались для основных церемоний. Паломники приезжали со всего континента в надежде добраться до этого места.       — «Основатель завещал своим потомкам четыре фрагмента благословенной Пустоты. Каждый похож и всё же не похож на другой», — процитировал Витторио результат изучения глубоких архивов. — «Четыре мага, четыре хранителя, четыре кольца и четыре сокровища. Четыре четвёрки — чтобы истинная Пустота раскрыла себя».       Его Святейшество сложил руки вместе, но не смог удержаться от подергивания безымянным пальцем — едва заметного.       — «Каждая Пустота сама по себе, целостная и завершённая, но удалённая от блеска Основателя. Как каждый Маг Пустоты, целостный и законченный, но удалённый от обычных Элементов…» Что означает, что либо фейри наделены большим, чем они могут знать, либо…       Ещё одна невозможность для Его Святейшества — оставить мысль незаконченной.        «…Либо Луиза Вальер совершила невозможное — и разрушила оковы Пустоты».       Что это могло означать, Джулио даже представить себе не мог. Либо восторженное событие, либо апокалиптическое. Ибо, если Луиза освободилась от ограничений своего осколка Пустоты — то что это означало для неизменности божественной магии Основателя?       — Концентрация Камня Ветра под Тристейном растёт быстрее, чем когда-либо, — тихо произнёс Джулио. Десятилетие сократилось в лучшем случае до нескольких лет, в худшем — до нескольких месяцев. По иронии судьбы, Церковь приобрела средства для отслеживания бедствия у исследователя в Тристейне. Откровение о её работе довело бедную женщину до безумия. — Если бы мы подождали — мы могли бы полностью потерять её. И я верил, что нам нужно это знать. Я боялся того, что это может означать.       Его Святейшество посмотрел на него краем глаза.       — Может быть, она и Маг Пустоты, но Луиза Вальер бесполезна для нас без Кольца Воды и Молитвенника Основателя. Мы не можем сказать, где они могут быть, но наиболее вероятное место — в доме их законного хозяина, Тристейна, королевства, которое теперь имеет все основания относиться к любому члену Церкви с подозрением, — и это непосредственный результат ваших действий. Вы были лишь наблюдателем. И никем больше. Теперь мы даже не можем сказать, как будут развиваться наши отношения с фейри и Тристейном. Возможно, они будут разрушены. Мы не можем позволить, чтобы Королевства сейчас ссорились между собой. Мы должны подготовиться к выступлению единым фронтом против Великого Врага — если хоть какая-то частичка нашей цивилизации хочет пережить грядущее.       Витторио повернулся к Джулио, выражение его лица было столь же холодным, как всегда.       — Учитывая ущерб, который вы, вполне возможно, причинили — я не ошибусь, если задам вопрос: не являетесь ли вы предателем?       Джулио не мог спорить с доводами своего мастера. Его Святейшество, несомненно, был прав. Да, прав, даже если он решит вручить Тристейну голову своего нерадивого слуги на блюде.       — Если бы не ваша постоянная приверженность и преданность, как священника Церкви, так и моего фамильяра, — вас бы уже казнили. Однако вина лежит и на мне самом.       — В… ваше Святейшество?! — Джулио потрясённо протянул руку.       — «Дело Мастера — дело Фамильяра, дело Фамильяра — дело Мастера». Моя вина в том, что я воспользовался неподходящим инструментом, отправив вас в Тристейн без надзора. Я был невнимателен. И, принимая во внимание, что ваши люди не слишком настойчиво убеждали вас отказаться от этого курса действий… — Ещё один недовольный взгляд. Джулио задумался — получат ли двое его оставшихся в живых подчинённых хотя бы часть этой милости? — …Ваша прошлая служба и преданность, к каким бы ошибкам они не привели, дают вам отсрочку.       Странно… У Джулио кружилась голова, ему никогда бы не пришло в голову, что он не смирился со своей смертью. Чтобы не слишком радовать подчинённого, Витторио добавил:       — На данный момент ваш приговор отложен — и сможете ли вы искупить свою вину, зависит от Бога и Основателя. — Факт, который ни в коей мере не был новым для Джулио. Он всегда был расходным материалом, с того самого дня, как произнёс свои клятвы и отдал себя Церкви душой и телом. — Вы будете обречены на службу здесь, в пределах Священного Города. В частности, я хочу, чтобы вы присматривали за мисс Вальер. Я нахожу это вполне уместным. Будьте её гидом и помогайте ей в исследованиях.       —Это значит — открыть для неё архивы?       Древние архивы, хранящиеся в Церкви с времён, которые трудно себе представить. Он предлагал Луизе подобное, чтобы заручиться ее сотрудничеством, он даже верил, что это возможно, — но никогда не думал, что это будет сделано так небрежно.       Витторио кивнул:       — Под присмотром. И консультации наших самых доверенных философов — тоже. Хорошо это или плохо, — но Луиза Вальер пока находится под нашей опекой, и я намерен в полной мере использовать это для её изучения — и чтобы заслужить её доверие, как бы мало оно ни стоило.       — А что насчёт Тристейна и фейри? — спросил Джулио.       Они могли бы стать могущественными союзниками — при определённой работе дипломатов. Теперь они были в лучшем случае недоверчивыми партнёрами, в худшем — открытыми врагами. Одно можно было сказать наверняка — фейри были добрым, довольно беззаботным и в целом мягкосердечным народом… Но эти качества не распространялись на тех, кто причинил им зло.       Его отчёты о фейри даже сейчас с жадностью изучались церковными философами, анализирующими всё, что они могли узнать об иномирянах и, что не менее важно, об их отношениях с Тристейном.       Сочетание, которое он только начал изучать, — и теперь подозревал, что, если бы не камень ветра, копящийся под маленьким королевством, он бы ужаснулся. Небольшое, но процветающее государство, наделённое большей силой магии, чем любое другое королевство Халкегении, в союзе с новой расой летающих, физически крепких и потенциально могущественных магов, обладающих странными знаниями и ещё более странными представлениями…       — Это будет не первый случай, когда Церковь даёт приют заблудшим душам, и не первый, когда ей пришлось сражаться, дабы доставить их в безопасность. — Хотя редко встретишь такую политически неудобную душу, как Луиза Вальер. На недавней памяти он мог вспомнить только одного — кандидата на трон императора Германии. Ромалия чуть не влипла в войну из-за этого решения два десятилетия назад. — Это убежище может быть предоставлено только на короткое время — но мы воспользуемся этим, пока сможем. А пока мы продолжим в том же духе, что и раньше, — сообщил ему Витторио. — У нас нет выбора, кроме как посвятить себя войне Тристейна против Альбиона.       — Первый пункт запасного плана? — предположил Джулио. Если, несмотря на все их усилия, произойдёт катастрофа, и Святая Земля не будет возвращена — только Альбион сможет предложить безопасное убежище немногим избранным верующим. Альбион, который по самой своей природе неприступен… Был. Пока фейри и Тристейн не доказали обратное.       Его Святейшество кивнул:       — В качестве демонстрации доброй воли. И когда наше время истечёт — если понадобится, я предстану перед новым монархом Тристейна, чтобы вымолить прощение. — Витторио позволил этому повисеть в воздухе. — Возможно, для пущей убедительности мне придётся приложить к мольбе вашу голову.       — Я полностью понимаю, Ваше Святейшество, — тихо ответил Джулио.       — Естественно, — кивнул Витторио, как будто он не испытывал и тени сомнения в его ответе. — А теперь приведите себя в порядок и найдите мисс Вальер. Познакомьтесь с ней и её фамильяром. Изучите всё, что сможете. Докладывайте мне обо всём, но не предпринимайте никаких действий по своей воле.       — Как пожелаете, Ваше Святейшество… Могу ли я смиренно спросить… — Дело не в том, что он не стремился получить какую-то толику искупления за свои ошибки, даже если это не изменило бы его судьбу, — вы действительно считаете, что мы можем доверять этому человеку? Его имя…       — Псевдоним человека, который создал игры с иллюзиями. — Витторио кивнул. — Великий злодей мира фейри. Его существование в качестве фамильяра мисс Вальер вызывает беспокойство. Убрать его, учитывая его врожденную мощь и руны Гандальфа, которыми он теперь владеет, может оказаться довольно сложно.       — Ваше Святейшество, можем ли мы верить тому, что он сказал?       У Джулио было достаточно времени, чтобы расспросить воина по пути обратно в Ромалию. Даже верхом на драконах он занял большую часть недели кружными путями, при этом мисс Вальер постоянно приходила в себя и теряла сознание в череде лихорадочных снов, утихая только тогда, когда она падала от истощения.       За это время мечник Хитклифф показал себя подозрительно послушным, проявляя почти детское восхищение проплывающим пейзажем, как человек, который никогда не путешествовал дальше одной деревни, не говоря уже о том, чтобы пересечь континент.       Результаты его допросов были… неубедительными и сбивающими с толку. Джулио думал, что он хорошо постарался, выяснив всё, что мог, о родном мире фейри, который они с иронией называли «Ирл»[3], — очевидно, какая-то шутка, которую фейри не хотели полностью объяснять, «игра слов», как ему сказали. Но расспрос Хитклифа показал, как мало он знал. Всё, что он понял, — это то, что что-то было не совсем так.       — Это, — сказал Витторио, — как раз то, что я хочу, чтобы вы выяснили.       Как же раньше всё просто было-то…       — Как пожелаете, ваше Святейшество.       

***

             Послеполуденный свет, проникающий сквозь высокие занавешенные окна, пение птиц и мягкий плеск воды в ванне окружали её со всех сторон. Луиза Франсуаза ле Блан де Ла Вальер сидела, подтянув ноги к груди, погружённая в собственные мысли, по большей части нелестные.       Последним ясным воспоминанием, которое осталось у Луизы, было прикосновение её губ к Мировому Древу. После этого была лишь мешанина лихорадочных моментов, увиденных затуманенными глазами, мучительные мигрени и лихорадка, пока, наконец, она не обнаружила себя ранним утром в кровати, слишком большой и мягкой, чтобы быть её собственной.       Она проснулась не одна. Рядом с ней была сестра милосердия, тут же куда-то убежавшая. Не прошло и часа, как она оказалась в обществе самого Его Святейшества — и ей всё объяснили.       Сначала она не знала, что с этим делать. Когда она узнала о том, что произошло, то почувствовала тошноту — а потом вообще ничего не почувствовала. Кроме, может быть, благодарности за то, что её желудок был пуст, когда ей сказали, что её фамильяр чуть не убил её мать. Слугам оставалось только убрать рвотную смесь из слюны и желудочного сока.       Даже известие о том, что её грехи, реальные или воображаемые, были прощены, и что Церковь подтверждает предложение отца Джулио, не улучшило её настроения.       С тех пор, как она проснулась накануне, — она не улыбалась, не смеялась и вообще не выказывала эмоций. Интерес к жизни покинул её. Вместо этого, окружённая роскошью отведенных ей апартаментов, она погрузилась в себя, в свои собственные мысли, свои собственные ошибки. Было из чего выбирать, что изучать, чем терзаться.       Для Луизы это был привычный ритуал — но теперь он каким-то образом изменился. Эти мысли принадлежали ей, но… как-то… с другим… привкусом? Разве так можно думать о таких вещах? Это сбивало с толку и беспокоило, как будто кто-то другой забрался к ней в череп и начал нашёптывать комментарии.       «Ну и что ты хотела?» — словно говорила одна часть её разума.       «Ты знала, что он использовал тебя. Ты просто отказалась это увидеть».       «Это верно, я…»       «А ты подумала о том, что могло бы быть, если бы не вышло?»       «Я… Я этого не делала, это было просто… Мне показалось, что рит…»       «А если бы ВЫШЛО? Что, если он подчинил всех пикси? В конце концов, они связаны со своей Матерью».       «Нет! Я бы никогда…»       «Или, не дай Бог, фейри?!»       «Ты даже не подумала о такой возможности!»       «Да, ты это сделала!»       «Это твоя вина! Ты в ответе за всё!»       — Пожалуйста. — Луиза подняла руки из воды, крепко прижав их к ушам, как будто это могло заглушить прерывистое эхо, которое затихало после каждой мысли. — Пожалуйста, по одному… По очереди… Это всё, о чём я прошу.       Отрывочные голоса, тысячи граней, блестящие и чистые, но разбитые, как упавший хрусталь. Не больше, чем кусочки кусочков. И они совершенно не желали её слушать.       Луиза сделала единственное, что пришло ей в голову — она остановилась. Перестала думать, перестала вспоминать, почти перестала дышать — пока стук в висках не напомнил ей об этом. И когда она остановилась — голоса, наконец, смолкли. Голоса… и источник голосов…       Луиза уставилась на свою ладонь. Это была одновременно и её и не её рука. Потому что она помнила свою руку как… свои пять пальцев… и маленькие цифровые часики в виде панды, которые она носила больше как украшение, ведь она могла просто узнать время по телефону… Но… что такое «панда»? Или «телефон»?       — Почему я знаю, что от моего дома до остановки поезда семьсот шагов, — спросила Луиза, — но не знаю, что такое «поезд»?       — Это что, какая-то загадка? — седовласый мужчина, стоявший за окном спиной к ней, словно размышлял вслух.       Она не просила его стоять на страже — и он не говорил ей, что собирается это сделать. И все же Луиза не была расстроена этим. Даже зная, что он преступник, убийца — она была уверена, что он вовсе не собирается подглядывать за ней в ванной.       Что было в некотором смысле утешительно, поскольку означало, что она могла разогнать вездесущих слуг и побыть почти в одиночестве.       — Нет… Это… — Луиза задумалась. — Я не знаю, что это на самом деле…       Она погрузилась в воду так глубоко, что её нос едва выступал над поверхностью.       «Хитклиф». Это имя непрошенно пришло к ней, буквально всплыло в поле её зрения, когда она сфокусировала на нём свой правый, здоровый, глаз, чувствуя, как левый смутно пульсирует.       Хитклифф       Гандальф       ХП 449/450       МП 0/0       Она знала, что если сосредоточится достаточно долго, то сможет вытащить больше чисел с описаниями типа «1H Sword», «Btl Rcv.» и прочей бессмысленной чепухи.       И это касалось и других — слуг, охранников. У большинства были лишь пустые рамочки, плавающие в воздухе, — но она обнаружила, что они постепенно заполняются с течением времени. Имя здесь, титул или описание там — и всё больше и больше странных наборов цифр и букв, которые, как Луиза не сразу осознала, она вообще не должна была понимать.       Сначала она этого боялась. Его Святейшество также выразил обеспокоенность, когда она призналась в этом новом симптоме своей испорченности. Но через день-два это просто стало ещё одной частью её реальности, чем-то, что она приняла с той же покорностью, как и своего фамильяра.       Фамильяр-злодей… «Я не заслужила большего», с горечью подумала она, лучше, чем кто-либо другой, помимо фейри, понимая масштабы его преступлений.       Она бы могла попросить убрать его, или даже приказать ему убраться с глаз долой, — но он уже доказал, что истово выполняет её прихоти. Вместо этого она предпочитала держать его при себе, как напоминание о том, что маг вызывает фамильяра, который больше всего ему подходит. И что это говорит о ней?       «Скажи мне, кто твой друг…» — пришла незваная ненавистная мыслишка.       «Заткнись!» — злобно подумала она.       — Я совершила ошибку, — сказала Луиза вслух.       — Это в общих чертах, или ты говоришь конкретно? — непрошенно уточнил Хитклиф. Она могла бы прожить и без его комментариев — ей хватало и собственных голосов в голове. — Мне говорили, что осознание собственного несовершенства — это довольно травмирующий опыт.       — Мне никогда не следовало слушать отца Джулио… Мне никогда не следовало убегать. Я никогда не должна была… никогда… целовать это дерево! Я не принесла ничего, кроме страданий, — и её собственные были ничем по сравнению с тем, что она обрушила на шестьдесят тысяч фейри. — Что… Что мне делать?       Что она сделала? Она хотела как лучше. Она хотела сделать то, что было правильно. То, что казалось правильным тогда. Или… то, что она хотела, чтобы было правильным? Она так сильно этого хотела… Но если её собственное суждение было таким сомнительным — на что она надеялась?       — Ты могла бы начать с того, чтобы учиться на своих ошибках и не повторять одну и ту же дважды, — предложил её фамильяр, не поворачивая к ней головы, не делая ничего более угрожающего, чем наблюдение за небом. — Насколько я помню — люди редко делают что-то правильно с первого раза.       — Ну я же могла просто не делать ничего! — прошипела Луиза. Так просто. Она могла бы просто ничего не говорить, ничего не делать. Она один раз попыталась поступить не так, как от неё ожидали, — и даже в этом она потерпела неудачу!       — Это не так просто для того, кто никогда не стоял перед выбором.       Луиза проигнорировала это замечание. Она и раньше принимала решения. Поступить в академию, как от неё и ожидали, взять на себя обязанности, возложенные на нее Генриеттой, как диктовал то её долг. Как это могло бы быть по-другому?!       — Тебе обязательно комментировать? — мрачно и саркастично.       — Это может показаться слабым утешением, — сказал Хитклиф, — но ты когда-нибудь слышала об альтернативных издержках? — Луиза не ответила. Она не хотела слушать. Что, естественно, означало, что Хитклифф продолжит говорить: — Альтернативные издержки — это затраты на совершение одного действия с точки зрения действий, которые не выбраны. Ты испытываешь угрызения совести из-за того, что придаёшь большее значение невыбранному варианту и, следовательно, неизвестному действию, чем тому, которое ты выбрала. Лучше сравнивай то, что принесёт твой выбор, с тем, чего он стоил.       Чего он стоил ей — так это её друзей, их доверия, помощи фейри и… её семьи. Луиза чуть не задохнулась, подумав, что это сделает с Каттлеей. Она была так поглощена своими собственными проблемами — что едва ли думала об этом, пока не стало слишком поздно.       И что принёс ей отказ от всего, чем она дорожила, кроме страданий и золотой клетки? У неё больше не было иллюзий относительно того, что это было, больше нет.       — Церковь говорит, что они помогут, — ответила Луиза. — Сам Его Святейшество даёт мне разрешение пользоваться архивами Святого Города.       Вместе с почти двумя дюжинами церковных ученых, у которых не будет другой задачи, кроме как исследовать её и попытаться понять, как она вызвала… то, что она вызвала. И причиной всего этого было…       «Пустота… Его Святейшество говорит, что я обладаю силой Пустоты».       Луиза ни на мгновение не поверила в то, что она обладает частью Святыни Основателя. Но может ли какой-либо другой Элемент сделать что-то подобное? Сделать реальным воображаемое, вдохнуть истинную жизнь в иллюзии?       Её взгляд остановился на мужчине у окна, воине Хитклиффе из «Рыцарей Крови» из Парящего Замка Айнкрад. По какой-то причине, вместо того, чтобы подчинить Мировое Древо как своего фамильяра, она произвела на свет его. Какой-то… плод иллюзионных игр, последний отголосок их создателя.       К настоящему времени Луиза не сильно бы поразилась, узнав, что среди её способностей есть и некромантия или ещё какая-нибудь гадость.       Но тогда, если не Пустота, — то что же тогда? Кто она такая, чтобы призвать целый мир? Ни один человек не смог бы этого сделать.       «Разве я не человек?»       «Нет».       Шёпот пришел непрошеный, когда вода сомкнулась над ней.       И пока она лежала, погрузившись в воду и в себя, из глубины её души возник ответ:       «Я… Инкарнация Радиуса».       _____________________________________       [1] Урд, Верданди и Скульд — три норны, полубогини из скандинавской мифологии, ведающие гранями судьбы — прошлым, настоящим и будущим соответственно.       [2] Ги́ннунгагап (др.-сканд. Ginnungagap) — первичный хаос, мировая бездна в скандинавской мифологии. Сама по себе лишена жизни, но первоначально там возникло два мира — Нифльхейм и Муспельхейм, и от их взаимодействия в пустоте мировой бездны зародилось первосущество — великан Имир (Аургельмир). Из Гиннунгагапа берут своё начало одиннадцать рек, которые омывают все девять из миров.       [3] IRL — аббревиатура от англ. in real life, означающая «в реальной жизни».