Белый шум

Жилой блок занимал весь второй этаж и делился пополам длинным, тесным коридором. По левую его сторону шли комнаты в которых проживали особисты, правую же половину выделили под бытовые нужды и зону отдыха. Изначально предполагалось, что работники отдела будут жить здесь лишь какое-то время, пока город не выделит каждому квартиру. Однако дом, зарезервированный под нужды МВД, вот уже двадцать лет находился лишь на стадии планирования. Стройматериалы давно растащили, а рабочие, и выделенная техника ни разу даже не появилась на участке, и даже забор огораживающий мифическую стройку покосился. Дольше всего держался красочный плакат изображающий красивую, утепленную пятиэтажку, окруженную зеленью, но в конце концов и его кто-то украл. Остались лишь груды бетонных панелей и кучи отсыревшего цемента, среди которых играли дети. Так в очередной раз подтвердилась поговорка — «нет ничего более постоянного, чем временное», а особисты так и остались жить на территории участка. Нельзя сказать что кто-то сильно возмущался, неся постоянный дозор, и ночуя чаще всего в машинах, дома они бывали в лучшем случае пару раз в неделю, и то только чтобы помыться, и поспать. То что здесь живут люди стало ощутимо еще на лестничном пролете — на ржавой батарее сушились чьи-то носки и измочаленные обувные стельки, а на подоконнике стояла банка от кофе, исполняющая роль пепельницы. Сквозь открытую форточку внутрь проникал зябкий осенний воздух и на ступенях лежало несколько залетевших внутрь листьев. Прямо за окном шумела крона растущего за забором клена, и проходящий сквозь листья свет перенимал их желтизну, будто весь пролет залило янтарем. Уже осточертевшую зеленую краску сменили старые бумажные обои, приятного бледно-персикового оттенка. Оттиск в виде незамысловатого цветочного узора уже почти стерся, оставив от себя едва различимые силуэты листочков и бутонов неведомого растения. Сквозь них просвечивала неровная грунтовка, нанесенная прямо на кирпичи, а под потолком виднелись огромные желтые пятна влаги. Крыша исправно протекала каждую весну, сколько бы ее не чинили и полосы от потеков перечерчивали стены, порой доходя до пола. От влаги обои гнили, шли пузырями и отклеивались, что пытались решить кусочками скотча, но безрезультатно. Изредка раздавался звук осыпающейся грунтовки и очередной участок обоев отслаивался. По углам чернели пятна плесени, борьба с которой оказалась еще менее перспективным делом, ведь чтобы полностью побороть эту гадость, нужно полностью менять крышу. Вход на этаж закрывала тяжелая стеклянная занавеска, покачивающаяся на сквозняке. Сотни прозрачных бусинок зазвенели когда Анна отодвинула их в сторону, пропуская Ингу вперед, а яркие отсветы солнечного света забегали вокруг, на мгновение подсветив висящую над входом икону в позолоченном окладе.  — Привыкай, здесь ты будешь жить следующие лет… Пять-восемь… Может и больше… — Сказала Анна обводя руками коридор. В нем царил пыльный полумрак, скрадывающий тени и цвета, как на рисунках оттенка сепия и Инге пришлось несколько раз моргнуть, чтобы привыкнуть. Солнечный свет проникал сюда лишь через приоткрытые двери жилых комнат и сквозь проем ведущий в зону отдыха. Его яркие полосы расчерчивали коридор на несколько равных секций, вырывая из мрака небольшие кусочки реальности, по которым пробегали тени колышущихся на ветру ветвей. Перед входом стояла низенькая деревянная галошница уставленная обувными щетками и шайбами с гуталином. Стоящее сбоку ростовое зеркало тускло мерцало, отражая отсветы света идущие с лестницы. Весь его нижний край покрывали грязные разводы и засохшие мазки гуталина. Судя по трещинам, бегущим вдоль правого края и помятой металлической оправе, зеркало неоднократно падало. Чтобы предотвратить это, его прикрутили к стене на саморезы, испортив висящий на ней плакат «следи за внешним видом», изображающий как должен выглядеть милиционер на службе. Чуть дальше висела большая пробковая доска озаглавленная как «расписание». Ее покрывали бумажки, разноцветные объявления и записки, пришпиленные швейными булавками. Нормативные акты и приказы соседствовали с откровенной ерундой, по типу «завтра в столовой рыбный день — опасайтесь!», или «Верните наконец Свободину его лом, он уже заебал. Шеф.» И всякое в таком духе. Их уже давно не выбрасывали и образовались настоящие наслоения, издалека похожие на срез культурного слоя на раскопках. Среди них особенно выделялась яркая афиша гастролирующего цирка призывающая всех увидеть настоящих мутантов из глубин Сибири, трюки иллюзионистов, и несравненного маэстро Бальзамо, раскрывшего тайну бессмертия. Сам «маэстро» изображался высоким, худощавым мужчиной, сидящим в глубоком темно-красном кресле, вокруг которого скакали многорукие, рогатые клоуны, почему-то жонглирующие младенцами. На коленях Бальзамо сидел черный кот с человеческим лицом. При одном взгляде на его выпученные глаза и оскаленный в улыбке рот становилось не по себе. Лица «маэстро» разглядеть не удавалось, примерно в районе лба, его закрывала записка, прибитая здоровенным охотничьим ножом. «Ренегат. Измена Родине. Убийства и ритуальные жертвоприношения. Приговор — найти и повесить!» — Гласила записка, заверенная печатью областного управления МВД. Под ней расписалось все областное и даже региональное начальство, так-что подписей оказалось даже больше, чем строк с приговором. Как и во всех общежитиях казенного образца на всех жильцов имелась общая кухня, и одна ванная комната, расположенные к разных концах коридора. Обычно это приносит немало неудобств, особенно по утрам, когда всем и сразу надо собираться на работу. Но особисты почти всегда находились на дежурствах и очередь в ванную считалась чем-то из разряда фантастики, да, и состояла обычно не более чем из двух человек. — Смотри, справа кухня, слева туалет, будь осторожна, не сливай воду если в раковину течет вода, иначе все пойдет обратно и затопит этаж нахуй. А вон там комната отдыха. — Анна ткнула пальцем в широкий дверной проем, через который внутрь проходила самая широкая полоска света. — Чаю попить, телек посмотреть, с коллегами поговорить, это туда. А, и еще только там можно курить и играть в карты. Инга на секунду остановилась будто прислушиваясь к своим ощущениям. Чувство нахождения во сне становилось все сильнее, все вокруг казалось совершенно нереальным, застывшим, как комар в янтаре, но при этом… Спокойным, уже не вызывающим откровенного негатива. Она не боялась и не испытывала омерзения, образы вокруг отдавали странным, сладковатым привкусом энтропии. Все здесь обречено, и оно принимает приближающийся конец со смирением. Внезапно Инге захотелось прижаться ухом к стене, ощутить щекой теплую, бархатистую поверхность обоев, и услышать как в толще кладки гудят трубы. Этот манящий, утробный звук, напоминающий шум крови текущей по артериям… Она даже навострила уши, в надежде уловить его, но здание молчало, будто притаилось, присматриваясь к новому жильцу. Сквозь кирпичи слышался шум деревьев и звуки проезжающих мимо машин. Где-то снизу скрипел пол и пару раз хлопнула дверь. Сквозняк двигал форточку, посвистывая по углам.  — Мы здесь будто одни. — Сказала она, поудобнее перехватывая ремень автомата. — Все на дежурствах. — Анна пожала плечами. В полумраке она походила на оживший манекен, а ее растянутые, плавные движения, стали почти неразличимы. Она словно не шагала, а перетекала из одной точки пространства в другую, подобно дыму или миражу. — Во всем здании только мы трое, и несколько человек вспомогательного персонала. Скоро наши Биба с Бобой вернуться должны, если конечно не застрянут где-нибудь по пути. Они могут…  — Биба и Боба? — Сравнение показалось Инге забавным и она усмехнулась. — За что их так? — Один упрямый до тупости, другой тупой до упрямства, и все это множится на желание кого-нибудь максимально громко грохнуть. Видела КПВ в арсенале? Это эта парочка его где-то откопала, починила и даже успела применить. Еще догадались его на крышу «бобика» прикрутить и с таким набалдашником мимо мэрии проехать. Нам конечно не запрещено такое иметь, но афишировать это вовсе не обязательно. В общем Шефу позвонили и потребовали эту «херню» убрать… Ох и шуму было… — Знайка закатила глаза. — Еще вечером могут подойти Вспышка и Мачо, если, конечно не застрянут под Западным, там дорогу размыло в хлам… — Вспышка… Мачо… А имена вообще используются? — Да, но только на публику. С позывными работать проще, они короткие, непонятные для тех кто слушает переговоры. К тому же снимают с тебя груз ответственности. Это будто твоя вторая личность, принимающая на себя всю грязь, и кровь. А сам ты, настоящий, остаешься чистым… — А, как их получают, если не секрет… Не хотелось бы совершить какую-нибудь глупость, и получить за нее такое «клеймо». — Как в анекдоте про строителя мостов? — Анна улыбнулась. — Не бойся, если ты выжила после собственной ошибки, то это уже не обидно, будешь через пару лет со смехом вспоминать. Чаще всего прозывают по достижениям, или способностям, так-что тебе светит что-то вроде «зажигалки»… — Ну спасибо. — Фыркнула Чаркина. — А ты, почему ты Знайка? — Потому-что я знаю и помню… — Её собеседница на мгновение подвисла, а потом ответила, горделиво подняв подбородок. — Все. Все что когда либо видела или читала. Буквально. — Это, наверное, тяжко… — Да, я помню все свои проколы, начиная с пятого класса, каждое свое движение, каждое движение всех кто меня когда либо окружал. Каждое прочитанное слово и каждую просмотренную телепередачу, я могу пересказать «Войну и мир» дословно. Иногда бывает сложно отличить то что было на самом деле, от собственных мыслей, и фантазий, ведь их я тоже помню. Бывает думаешь про кого-то, проматываешь в голове жизнь этого человека, а потом обнаруживаешь, что он умер, или погиб несколько лет назад, а в голове еще как живой… — Голос Анны вдруг дрогнул и она примолкла, напоследок добавив. — А еще я не сплю уже двадцать лет, ведь… Сны с каждым годом все темнее… И темнее… Они прошли мимо комнаты отдыха и полоса света скользнула по лицу Анны. Она отвернулась, но недостаточно быстро, чтобы Инга не заметила слезу, катящуюся по щеке. Чтобы сгладить момент Чаркина немного задержалась, пропуская Знайку вперед и заглянула в комнату отдыха. Раньше здесь так же располагались кабинеты, но когда здание заселили особистами, стены между ними сломали, превратив рабочее место в просторный, светлый зал, в котором разом могли поместиться все сотрудники отдела. Внутри царила атмосфера теплого, домашнего уюта и Инга задержалась чуть подольше, невольно уловив что-то общее со своим настоящим домом, оставшимся где-то там, в прошлой жизни. Подоконники занимали многочисленные комнатные растения, среди которых выделялась пальма, выросшая настолько, что упиралась в потолок, и уже закручивалась в кольцо, чтобы оставаться на свету. Глядя на пыльные листья и окурки торчащие из земли, Инга искренне удивилась тому, как вся эта зелень еще жива… На деле ее выращивали с неким умыслом — окна выходили прямо на главный корпус отдела милиции и особисты не очень хотели чтобы на них смотрели во время отдыха. Этой же цели служили желтоватые тюлевые занавески, заправленные за батарейные трубы. Входящих приветствовал советский сервант покрытый выцветшим от времени лаком. Полки полнились посудой и разномастными бутылками — солнечный свет играл на их поверхностях, перенимая оттенки стекла, и отражаясь от зеркальной задней стенки серванта, из-за чего казалось, что внутри лежат груды драгоценных камней. В окружении бутылок затаилось несколько блоков сигарет и большое серебряное блюдо, уставленное всякой милой мелочью, вроде резных фигурок животных или амулетов от сглаза. За стеклом торчали несколько фотокарточек, с одной из которых глядела Мерилин Монро с сигаретой в зубах. Своим видом она затмевала советский плакат «НЕТ алкоголизму», размещенному здесь в назидание сотрудникам. В стенку серванта вбили гвоздь на котором висел календарь. За две недели никто так и не удосужился перевернуть его лист и где-то там, в бумажной вселенной навсегда застыл август. Центр зала занимали несколько столов, сдвинутых в один большой, застеленный покрытой клетчатой клеенкой. Кто-то забыл убрать печатную машинку и сквозняк разметал по полу исписанные листы бумаги. Их белизна сильно выделялась на фоне пестрого персидского ковра с традиционно-шизофреническим рисунком. На деле персидского в нем было столько же, сколько в слоне балерины — местные ненцы делали на удивление качественные подделки, порой превосходящие оригинал. Среди бессмысленных красно-черных узоров, Инга различила силуэты оленей и моржей, а может ей это просто показалось, и на самом деле это играло воображение… Вокруг стола стояло несколько стульев и мягких кресел по цвету очень похожих на ковер. Место между оконными проемами занимали узкие шкафчики, заполненные книгами и журналами. Сверху на них стояли коробки с настольными играми и каким-то хламом. На некоторых полках стояли кассеты с фильмами и пластинки для патефона, спрятавшегося в углу за сервантом. Одна из коробок полнилась желтыми картриджами для приставки, а из коробки свисал пульт контроллер. Глаза Инги загорелись — мечта детства, недоступная и недостижимая! Приставка! После «вспышки» их почти не производили! Неужели здесь есть такое?! Поискав глазами, она таки нашла ее — серый блок, с разъемом для игр, лежал рядом с огроменным ЭЛТ телевизором. Поразительно современный для такой глуши, выпущенный уже после катаклизма — судя по габаритам он обладал экранированием, и мог работать даже в ночное время. Громадина занимала целую тумбочку и скорее всего весила килограмм под пятьдесят. Сверху на нем лежала вязаная салфетка и пара мисочек из змеевика, в которых покоилось нечто источающее запах канифоли. Стену напортив окон конечно же закрывал ковер. Полный близнец того что лежал на полу, он источал волны пыли если хлопнуть по нему ладонью. Вся она сыпалась на пару длинных раздвижных диванов.  — А приставка работает? — Спросила Инга вслед Анне. — Да, но пульты ушатаны, кнопки западают, а «пистолет» вообще сломан… — Шмыгнув носом ответила Знайка. — Да и картриджи не все живы. Зато фильмов много, не на один десяток вечеров… Впрочем, поверь, времени у тебя на это не будет…

***

— Это твоя комната. — Сказала Анна распахивая облезлую деревянную дверь с цифрой 11. — Снабженцы должны были ее подготовить. Инга вошла, оглядывая свое новое жилище. После всей той разрухи увиденной за сегодня она уже не ожидала чего-то особенного, максимум жалкую, грязную конуру. Морально приготовившись к худшему еще в коридоре, она оказалась удивлена, обнаружив что все не так мрачно. Её встретила тесная, маленькая комнатенка похожая на пчелиную соту. Внутрь поместился самый минимум мебели — двухярусная панцирная кровать с продавленной, проржавевшей сеткой, узкий стол, похожий на школьную парту, шкаф и две табуретки, поставленных одна на другую. У входа лежал резиновый коврик и висели крючки для одежды, а стену напротив занимало окно, задернутое бледно-голубыми шторами. Темно-коричневый дощатый пол тихо похрустывал, едва заметно прогибаясь под весом Инги, а стены покрывали вездесущие пятна влаги, тщательно затертые чьими-то усердными руками. На обоях отпечатались разводы оставленные тряпками и щетками, а в некоторых местах виднелись не до конца оттертые пятна побелки, и клейстера. В этой комнате никто не жил уже несколько лет и службе снабжения пришлось немало потрудиться, чтобы вернуть ее к жилому состоянию. Они заново побелили потолок и покрасили окно, из-за чего внутри до сих пор немного пахло краской, а в воздухе висела белая взвесь, оседающая на мебели. Висящую под потолком лампочку одели в простенький абажур с цветочным рисунком, а тянущиеся к ней провода попытались замаскировать, замазав грунтовкой. В процессе на потолке отпечатались чьи-то ладони и следы от шпателей. Как позднее выяснилось, горе-электрики знатно напортачили и случайно обесточили все розетки в комнате. Вдоль стен проложили новые, пластиковые плинтусы, подогнав их к доскам. Но их не хватило на углы, и их стыдливо прикрыли кусками линолеума. Стену у кровати дополнительно утеплили, прибив к ней толстую пробковую панель, из-за которой торчали обрывки войлока, а на пол уложили небольшой синий коврик, с глубоким, мягким ворсом. Заново красить пришлось и батарею отопления, но ржавчина все-равно проглядывала наружу, особенно в местах стыков труб. На всякий случай их пролили монтажной пеной, но вряд ли она продержится зимой, когда отопление включат. Под тем местом где труба уходила в стену, стояло красное пластиковое ведро, служащее как предохранительная мера на случай протечки. Снабженцы сделали свою работу на совесть — не смотря на всю свою убогость, комната казалась вполне уютной. Они повесили на стены пару небольших картин, изображающих местную природу, а на стол поставили банку от огурцов, с букетом из красных листьев в ней. Рядом лежала вчерашняя газета «Гербовский вестник» и большой сверток из вощеной бумаги, перетянутый бечевкой. В центре чернела большая, квадратная печать, гласящая «Центр Снабжения №12». Судя по очертаниям предметов, проступающим сквозь бумагу, внутрь положили всякую бытовую мелочевку, необходимую для жизни. Снабженцы не стали уточнять, какой ярус койки хочет занять Инга и застелили для нее первый, уложив поверх одеяла две больших подушки. Из них лезли смятые перья и какой-то пух.  — Нравится? — Спросила Знайка, глядя как Инга вертится из стороны в сторону, пытаясь уловить каждую деталь. — Да, это намного лучше казармы. — Инга положила свои вещи на стол и довольно закивала головой, ощущая как к ней возвращается расположение духа. Если здание и приглядывалось к ней, то явно осталось довольно новой обитательницей. От стен исходило приятное, мягкое тепло, будто помещение заполнило чье-то дыхание, дающее понять — она дома. — Чтож, мне пора. Обустраивайся, отдыхай, до завтрашнего дня тебя никто не побеспокоит. Подъем в семь утра, построение в восемь. Если буду нужна, то я в архиве… — Последнее Анна произнесла уже растворяясь в сумраке коридора. Инга осталась одна. Проведя детство в однокомнатной квартире, а юность в казарме среди других студентов она еще никогда не жила одна, и чувство обладания собственным пространством, подействовало опьяняюще. Издав странный, нечленораздельный звук, она закрыла дверь и медленно, будто не веря самой себе, закрыла задвижку. Теперь она отгорожена от всего мира, пусть и тонкой, но все же преградой. Никто больше не сможет мешать ей, заглядывать через плечо когда она читает, или доводить до безумия разговорами об какой-то ерунде. Теперь можно просто закрыться от всех дверью.  — Фантастика. — Произнесла она, слушая как голос эхом разносится по комнате. Она повесила бушлат на положенный крючок и принялась расшнуровывать берцы. После трех дней в транспорте, снять обувь оказалось невероятным блаженством и Инга блаженно хмыкнула, пошевелив пальцами. Забавно, но в теснющей комнатенке размером с тюремный карцер, она ощущала себя свободней, чем где бы то ни было. Теперь за ней никто не следит и ничего от нее не требует. Больше не будет крика «подъем», не будет восьмичасовых лекций, на которых нельзя спать… Никто не заберет ее шоколад, и никто не станет говорить что она должна читать. В этих краях никто не задрачивал устав и судя по всему не особенно следил за работниками, а значит можно немного расслабиться. Свобода, столь внезапно рухнувшая ей на голову, вызвала небольшой, почти истеричный смешок. — Хммм, я могу… Ходить здесь как угодно! — Сказала она себе, повесив бушлат на крючок и принимаясь расстегивать китель. Обычно внимательно следящая за своей формой, Инга бросила его на пол. Туда же полетели форменные брюки. Оставшись в одной рубашке, она сладко потянулась, ощущая как по мышцам пробегает волна ломоты. — А еще я могу… Не собирать волосы в пучок! Она с ненавистью вытащила из головы резинки и бросила их на пол. И так растрепанные волосы, рассыпались по спине. — Так… Я могу открыть окно без разрешения! — Щелкнула она пальцами. Подойдя к столу, она отдернула занавески. Из окна открывался вид на небольшую площадь, отделенную от участка тихим сквером. Ряды златолистых кленов и каштанов тянулись вдоль забора и их ветви цеплялись за колючую проволоку, оставляя на ней целые гроздья листьев. Когда ветер становился чуть сильнее, они царапали здание и стучались в окна оставляя на стекле мокрые отпечатки листвы. В центре сквера, на высоком гранитном постаменте стоял памятник Ленину в полный рост. Поднятая рука вождя народов смотрела в сторону рассвета, и в солнечный день он сиял натертой бронзой. Вокруг него были разбиты клумбы, в которых цвели красные астры. Цветы сливались с ковром из разноцветных листьев, накрывших весь сквер.  — Добрый день, Ильич. — Прокомментировала Инга, в шутку отдавая честь. Куда бы она не ехала, в каком бы городе не гостила, эти памятники всегда оставались неизменными. Даже в самых захудалых городках и ПГТ, он непременно был. Будто десятки и сотни одинаковых бронзовых Ильичей, поддерживали стабильность мироздания, и убери их, как все тут же рухнет в бездну. Не без труда Инга приоткрыла форточку и в комнату хлынул прохладный осенний воздух, отдающий бензином, и гниющими листьями. Решив, что разберет свои вещи завтра утром, она блаженно рухнула на кровать. Мягкий матрас обнял ее, а сетка немного прогнулась под весом человека. Раздался удивленный скрип, будто койка вовсе не ожидала, что на нее лягут.  — Да и попробуйте запретить мне лежать днем! А, товарищ лейтенант, что вы мне теперь сделаете? Выговор? Десять кругов вокруг казармы? Бе-бе-бе… — Подразнила она потолок и подтянула к себе подушку. Быть одной казалось столь необычным, что она просто лежала и слушала приглушенные стенами звуки. Прохладный сквозняк теребил занавески, принося ей звуки проезжающих мимо машин, отголоски голосов и далекий лай собак. Шуршали листья в банке, и изредка поскрипывала койка. Перевернувшись на бок, она закуталась в теплое шерстяное одеяло, пахнущее стиральным порошком. Умиротворение волнами накатывало на Ингу постепенно лишая ее сил. Буря эмоций пережитых за последние часы начала сходить на нет, просачиваясь сквозь кожу, и уходя в небытие через ножки койки. Та будто пульсировала в такт бьющемуся сердцу, будто Инга уже срослась с этим зданием, став его частью. Усталые глаза медленно закрывались и комната вокруг начала плыть, становясь все менее четкой. Она и не заметила как уснула, впервые в жизни засыпая в совершенном покое…