Тепло напротив

Сбежать от всего мира, на край света. Далеко: туда где ветер бьется о закрытые ставни; гуляет между стропил недостроенных крыш; гудит в трубах, взымающих в небеса (не без помощи кранов, которым данный конкретный ветерок не чета), насмехается над одетыми не по погоде горожанами; поднимает листы газет, брошенных на произвол судьбы и обретших в полёте новую жизнь. Ты чувствуешь, как в некотором смысле сам стал такой газетой. А ветер, тот, кто поднял тебя с грешной земли и унес в небеса - вот он, идёт рядом, чуть касаясь своим плечом твоего. Тебе тепло, несмотря на непокорную, своенравную погоду Ревашоля - ветер несёт с собой снежинки, которые в любой момент могут обратиться в капли дождя. Ты никогда не знаешь, будет ли дождь сейчас или, может быть, *не* сейчас. Ким тоже. Поэтому вы берете зонты, после того как Кицураги паркует свою Кинему где-то возле "Танцев в тряпьё". Для тебя это место - особенное. Потому что ты здесь, считай, заново родился. Вы молчите, пока не доходите до того места, где в лед вмёрзло израненное, смятое нечто – родственница Купри твоего недавнего напарника. Ты поворачиваешься на 90 градусов, будто бы желая направить стопы в другое место, но Ким придерживает тебя за локоть. «Не надо убегать, Гарри» - читаешь ты в его взгляде, где нет ничего кроме сочувствия. Он серьезно и любовно относится к своей мотокарете и ему хватает дополнительных серьезности и любви, чтобы обернуть в них все мотокареты этого сраного мира. - Вы сами хотели похоронить её. Если сбежите сейчас – это останется на вашей совести навсегда. Ты знаешь, что его слова, всё до единого звука в них – истина. Тебе стоит к ней прислушаться, довериться ей, как Ким доверялся тебе, когда ты обмазывался сажей у печи или безрассудно палил по грузовому ремню из табельного оружия. Ты шагаешь навстречу Кинеме, совершенно не зная, что именно стоит делать. - Положите на неё руку, - голос лейтенанта очень мягкий сейчас. Он осторожничает, сопереживает. Ты слышал его таким лишь иногда, когда где-то в глубине его голосовых связок рождалось солнце. Сейчас это солнце, скрытое в голосе Кима, было печальным, закатным. Как раз то, что нужно для похорон многострадальной мотокареты Текилы Сансет. Ты кладешь руку на колесо, выглядящее целехоньким по сравнению с…остальным. Проводишь пальцем по нему. Гадаешь, как именно ты относился к своему транспорту в «предыдущей» жизни. Меланхолично отмечаешь, что, кажется, он тебе нравился. Очень сильно нравился. За спиной ты ощущаешь движение. Ким, прочертил на снегу легкими шагами строчку напрямик к месту в полуметре за твоей спиной. Остановился. «Он рядом, значит всё будет хорошо», – говорит какое-то непознаваемое чувство внутри. Сейчас ты явственнее ощущаешь горечь утраты, будто бы поддавшись ощущению безопасности, которое обеспечивал тебе напарник, прикрывающий сейчас тебе спину - в прямом и переносном смысле. - Хотите произнести речь? Ни капли насмешки. Только торжественная серьёзность. Он *знает* какого тебе или, по крайней мере, догадывается. - Наверное стоит, - отзываешься ты спустя секунд тридцать тяжелого молчания. Эти секунд тридцать вскоре становятся минутами. Ты уже слышишь, как Ким начинает притопывать ногой, но ничего не можешь поделать. Не можешь выдавить ни слова, потому что на ум идут только язвительные колкости в свой адрес, которыми обливаться в присутствии Кицураги донельзя постыдно. "Да и *она* этого не заслуживает", – ты смотришь на мотокарету. Она заслуживает любви, а не сеанса жалости к самому себе со стороны её собственного убийцы. - Если вы не собираетесь ничего делать нам следует… - Мне жаль, что с тобой это случилось, - слова Киуцраги будто подтолкнули к действию скрытые в самой глубине личности психические механизмы. Ты *будешь* что-то делать. Мне жаль, что с тобой случился я, - продолжаешь ты, глотая горькую усмешку. Водитель из меня был так себе, да? Кима больше на слышно. Он оставил вас с Купри вдовем, пускай и метафорически. - Скажу откровенно, я не помню многих вещей из своей предыдущей жизни, потому что совершенно не хочу их вспоминать. Но *тебя* я помнить хочу. Хотя бы даже такой, потому что видит бог, ты прекрасна. Прекраснее любого заката. Ты чувствуешь, что в грудь откуда-то снизу ударяет волна, полная соли. Она, словно проворная река, пробившая дамбу, привольно устремляется по всем доступным территориям и вытекает через твои плотно смеженные веки. Ты упираешься обеими руками, касаясь холодного корпуса Кинемы, сжимаешь пальцы и подавляешь всхлипы. Точнее пытаешься, ровно до тех пор, пока не ощущаешь чужую руку на своей спине. Эта рука выталкивает из тебя сокрытое рыдание, и ты утыкаешься лбом в синюю поверхность. Неизвестно, сколько проходит времени, потому что оно замерло, как и вся жизнь, с её звуками и образами. Ты начинаешь теряться в догадках, можешь ли ты выжать из своего тела так много воды, чтобы она была повсюду – и она, услышав твои желания, срывается с небес, делая синеву Купри чуточку темнее. Чуточку печальнее. - Я ОПЛАКИВАЮ ЕЁ ВМЕСТЕ С ТОБОЙ. Вы вдвоем с лейтенантом внезапно становитесь какими-то невозможно маленькими перед твоим (твоим ли?) взором. Где-то, почти на краю земли, двое стояли, склонив головы. Одетый в оранжевую куртку человек раскрыл зонт, подойдя ближе к тому, кто упирался лбом в нечто, бывшее некогда мотокаретой. Человек с зонтом укрыл их обоих от ненастья и от зрелища, которое увидеть ни один из них был всё равно не в состоянии. И всё же, свидетели у того зрелища были – десятки существ, целиком состоящих из звука, пели погребальную песнь, провожая взорами крупную бесформенную фигуру, поднимающуюся в небеса. - ОНА СВОБОДНА ОТ СВОЕЙ ПЕЧАЛИ. ТЕПЕРЬ И ТЫ МОЖЕШЬ БЫТЬ СВОБОДНЫМ ОТ СВОЕЙ. Ты чувствуешь, как мир снова наполняется образами и звуками. - Это была…трогательная речь, детектив. Но нам стоит идти, если вы не планируете заболеть и, - ты ощущаешь робкий взгляд лейтенанта, который тот увел в сторону, - последовать за Кинемой, промучившись до этого от воспаления легких. - Как чёрство с твоей стороны. Ким. Я только что проводил в мир иной верного друга. - Я…я не хотел оскорбить вас или задеть, детектив, просто…- он умолкает, видя, что ты повернулся к нему с улыбкой. И отвечает на неё своей, понимая, что твое идиотское чувство юмора, которое его иногда озадачивает или пугает, означает, что теперь всё стало лучше. Легче.