Мерилэнд — Москва

Это угнездилось внутри как в вязкой луже. Не успев родиться, оно уже постарело, будто успело поднадоесть. Кажется, что он знаком с этим уже сорок с лишним лет, хоть и идут уже вторые сутки. Так не должно было быть. *** Вчера, около девяти утра, у кого-то все только-только началось, у кого-то начался конец. Собрали сумки, похоронили Флореса, навели в докторском доме порядок и поехали на точку. Перекинулись между собой парой фраз, нажали на кнопку, переместились в восемьдесят шестой. Не все. Не Никита. Досада-то какая, даже не сказал, что любишь. Даже не поцеловал. Даже не поговорили. Жарковато сегодня. Даже в тени и при условии, что сидишь голый в небольшой яме, еще и на холодном радиоактивном песке. — Ну, вот и все, — Никита выдохнул, кивнул — невесть кому — может себе — ты только определись сначала, какому из «себя»? — поднял с холодного песка одежду, стряхнул, надел и пошел к машине. Отвратительно ощущение. Ощущение пустоты, но не такой, как в муторных романтических книжках, не душевное. Физическое, почти буквально. Как бы банально это не звучало. В горле пересохло. Сидя на водительском, найти в себе силы поднять свою тушу с горячего сидения и залезть в багажник за водой оказалось сложно. Осталось только… Осталось только прожить — просуществовать — следущие двенадцать-пятнадцать часов вот так. Ничего особенного. Ничего ведь? *** Кое-как вернулся к Флоресу домой. Голова болит, дышать трудно, пыль, смрад какой-то, температура, кажется… Еще и не видно ни черта — плачет. Мягко сказано даже, наверное. Откровенно, блять, ревет, но виду старается не показывать. Не вяжется, но он пытается связать. Посмотрите, блять, все пытается казаться сильным. А перед кем хоть? Больше нет никого. Никого нет. Привел себя в божеский вид, все еще с трудом. Не поел, не поспал — времени нет. Надо успеть доехать до ближайшего аэропорта. У него от силы от двенадцати до пятнадцати часов. Он уверен, что они быстро справятся. Да и времени там нет, часов двадцать до взрыва, плюс погрешность в перемещении, место, обстоятельства и много-много чего еще. Сел подумать. Двадцать минут от станции до дома Флореса, без пятнадцати два часа до аэропорта, девять и двадцать до Москвы, ровно полтора до квартиры. Он точно знал, перепроверял, все так. Всегда было так. У него на все почти тринадцать часов, он должен успеть. Другой вопрос: а на кой хуй? Да, там вот-вот все поменяется, он исчезнет и дальше что? Что изменится? Ловить очередную паническую, когда сломя жопу летишь с Москву, зная, что один хуй через час-другой сдохнешь. Не в прямом смысле, но факта не отменяем. Очевидно, что ехать куда-то было ни разу не обязательно. Нет, не западло. Просто хотелось, чтобы это случилось именно там. В их квартире. «Рядом с воспоминаниями», Никита так сказал. Да, триста раз можно повторить, что тон может не успеть и ни его, ни квартиры уже там не будет, но когда и кого это, блять останавливало? Никого и никогда, все верно. *** С обратным перелетом, к счастью, проблем не оказалось. Додумался спецпропуск на возврат с научки оформить, молодец. В Москве уже половина девятого вечера, у Паши, с учетом погрешности, плюс-минус половина восьмого. Страшно думать, что с ним, поэтому Никита старается этого не делать. Подтягивает сумку на плечо, ищет ключи от своей машины. Все, блять, предусмотрел, посмотрите. В десять уже дома. Минута, сука в минуту, все просчитал. До сих пор трешка недалеко от центра Москвы была его единственным прибежищем. Сейчас, к сожалению, наверное, такой и является. Воздух будто пылью пропитан, дышать невозможно, и это даже не из-за отсутствия двадцати процентов правого легкого и пласта гипса на лице. Сколько не проветривали, ну вашу ж мать? Хотя… Квартира не кажется ужасной или отвратительной. Она никакая. Обычная. Здесь не безобразно, нет, без Паши тут просто никак, как бы это сопливо не прозвучало. Квартира и квартира. А эти эти мелкие детали вроде разъебаных плинтусов, хуевой штукатурки за двести рублей и разбросанных книг по ядерной физике — мелочи. Следы хозяина. Хозяев. Заварил кофе. Гадость редкостная, столько крепко, что аж кисло. Спать хочется, а спать сейчас никак нельзя. Часа два осталось, нельзя заснуть, нужно еще пересмотреть альбом с фотографиями и еще сильнее подорвать в себе чувство вины как минимум за то, что не передупредил ни о чем, блять. Странно, наверное, жить и знать, что вот-вот умрешь. Хотя, он думал, что в прямом смысле умереть было намного легче. Вроде, смерть от болезни, или случайная смерть, или предумышленная смерть. Когда кто-то умирает, о нем помнят. Если кто-то был, то этот кто-то обязательно помнит, так ведь? Ходит на могилу или периодически кидает взгляд на урну с прахом… А когда вот-вот должна схлопнуться вселенная, то кроме Паши и не вспомнит никто. Потому что никого и не будет. *** Шли уже вторые сутки. Уже сорок, сука, часов. Даже если аварию они не предотвратили, их бы выкинуло, Паша бы вернулся…? Не могли же они… Да нет, бред, что там могло, ну, такого случиться? Ничего. Значит, непредвиденные. Честно сказать, тревоги не было и в помине. Накидаться барбитуратов, запить невесть откуда взявшимся портвейном и завалиться спать на почти двадцать часов надо уметь. Еще и дважды. Чем там можно сорок с хуём часов заниматься… Таблетки отбили все чувства напрочь: ни голода, ни холода, ни усталости, ни бодрости, ни тревоги. Вряд ли он осознает себя в пространстве как таковом, впрочем, все это в какой-то момент перебивается блядским приступом тахикардии и он «возвращается» обратно в себя. Что-то поменялось. Он не может уловить характер изменений, но что-то точно не так. Никита лежит на кровати, свернувшись в позу эмбриона. Сил встать нет, думать тоже, состояние хуевей некуда. Изменения не физические, даже не душевные. Откуда-то извне, возможно, прямо из головы, хотя это объяснить намного труднее. Есть пиздец и это пиздец. Там угроза не прямая, даже к физическому существу не относящаяся, но, пожалуй, с толку сбивает именно она. Как война есть, а врага нет. Неизвестен, не опознан, но крайне, сука, опасен. Такая из себя… Абстрактная выдумка, тривиальная, упрощенная до невозможности идея. А, нет, не совсем. Мысль об этой самой идее упрощена для лучшего ее усваивания воспаленным мозгом под барбитуратами, но сама идея сложна как мир. Как несколько миров. Останавливаясь на этом мире… Странное ощущение все катит и катит, и, кажется, даже становится понятным. В голову бьет осознание, чашки на столешнице начинают с лязгом трястить, приступ тахикардии усиливается. Это оно. У них получилось.