Лёд, сковавший пламя

«Ком в горле — нечто уже нормализовавшееся в моей голове. По крайней мере, я уже настолько смирился с этим непроходящим инородным образованием где-то посреди меня, что перестал обращать внимание на эту номинальную злокачественную опухоль моего рассудка. Её не вырезать насильственным образом, она не поддаётся физическому влиянию со стороны, но и самостоятельно рассасываться этот ком не имеет ни малейшего желания — как по мне, его абсолютная вездесущесть в рамках моего организма давала мне право думать об этом непроходящем клубке именно в этом ключе» — так размышлял Эйдан, окоченевшими пальцами перебирая уже начинающую медленно тлеть сигарету. Дождь за окном, который ещё пару минут назад лишь меланхолично покрапывал по черепице, с каждой минутой всё больше и больше наращивал свою разрушительную силу. Редкие капли превратились в мощный ливень, а где-то вдалеке уже начинала пугающе шуметь приближающаяся гроза. Эйдан, игнорируя постулаты меланхоличной натуры, дождь просто терпеть не мог, имея достаточно обусловленную ненависть к этому природному явлению. Руки Эйдана слегка дрожали то ли от холода, который принёс с собой северный ветер, то ли от предельного нервного напряжения — сигарета в руках покачивалась из стороны в сторону, будто бы пытаясь получше пристроиться в руке парня. Курение — привычка пагубная и разрушительная, в себе несущая больше ощутимого вреда, чем фантомной пользы. Номинальная сигарета не облегчит боль утраты, не вычеркнет глупо потраченные часы, не изменит ход судьбы. Она может лишь принести краткосрочное физическое или моральное удовлетворение и временное успокоение, но что это в масштабах целого дня, не говоря о размерности жизни? Эйдан сделал ещё одну затяжку. Лёгкие не обожгло, а лишь приятно пощекотало — так деформируется и приспосабливается организм давнего курильщика, привыкшего к перманентному воздействия никотина. — Эта последняя, — проговорил парень вслух, а затем, не затушив сигарету, бросил её из окна второго этажа прямо в лужу, успевшую образоваться за несколько минут непроглядного ливня. Он прекрасно знал, что она не последняя, но всё равно продолжал говорить эту фразу, будто мантру, которая поможет ему перебороть уже давно сформировавшуюся зависимость. Эйдан отошёл от окна и беглым взглядом окинул практически пустую комнату. Уже завтра он надолго покинет это место, которое ещё давным-давно перестал считать домом. Здесь он провёл всю свою непродолжительную, но не очень счастливую жизнь, наполненную больше тревожными и неприятными воспоминаниями, нежели радостными моментами. Он бы уехал отсюда раньше, но какое-то врожденное чувство совести и стыда не позволяло ему бросить мать в полном одиночестве. Всё же, он не хотел стать похожим на его отца. На улице громыхнуло с такой силой, что внутри Эйдана всё вновь сжалось до какого-то невообразимо крохотного комочка, в груди неприятно закололо, поэтому парень сильно зажмурил глаза. — Эйдан, ты всё собрал? На улице непроглядный ливень, сильно бьющий по изогнутой кирпичной черепице, но это не стоит переживаний юного Эйдана. Мальчику снова пять, и он с непомерным энтузиазмом бережно складывает в свой маленький рюкзачок все любимые игрушки, которые он так терпеливо собирал на протяжении всего года. Его семья совсем недавно переехала в этот громадный дом, который достался маме по наследству от каких-то дальних родственников, которых Эйдан и знать-то не знал, поэтому все комнаты были заставлены рядами коробок, о которые мальчишка постоянно спотыкался. Вчерашний день был ознаменован огромным событием: Эйдан познакомился с мальчишкой, которого днём ранее видел из окна своей комнаты, когда тот играл во дворе своего удивляющего размерами и излишней помпезностью особняка. Несмотря на непродолжительное знакомство, ребята быстро подружились, увлекшись какой-то общей игрой, а сегодня Эйдан с родителями уже приглашен в гости к Норту — так зовут соседского мальчугана, с которым они так скоро стали настоящими приятелями. Мальчик услышал шаги на лестнице, но не отвлёкся от своего занятия, продолжая с какой-то абсурдной педантичностью перебирать пластмассовые машинки и плюшевых зверей, которых в качестве подарка получил на прошлое Рождество. В дверном проёме показался отец, который, странно покачиваясь, попытался облокотиться на груду коробок, стоящих у стенки. Картонная конструкция не выдержала веса рослого мужчины, отчего тот неуклюже повалился на пол, задевая при этом все немногочисленные предметы, наполнявшие комнату. — Ах ты ублюдок паршивый, — буквально выплюнул из себя отец, прикладывая все усилия, чтобы подняться. — какого хрена ты не убрал весь этот бардак? Чем ты тут, блять, вообще занимаешься, сукин ты сын? Эйдан испугался даже не слов, произнесенных с такой злостью любимым человеком, а грозно покачивающейся фигуры, приближающейся к нему с ещё более пугающей скоростью. Мальчик, сам того не осознавая, начал кричать, моля хоть кого-то о помощи, о спасении, которое непременно настанет, если он будет в это верить. Ведь главное — это вера, по крайней мере, так говорили во всех мультиках о дружбе, искренних чувствах и честолюбии. На шум прибежала мама, запыхавшаяся от долгого подъема по лестнице. Эта деталь почему-то отчетливо врезалась в память мальчишки: грудь родительницы быстро-быстро то вздымалась, то опускалась обратно, будто бы непрерывно работающий механизм; казалось, что эти амплитуды движения в точности повторяли сердцебиение, участившееся до такой степени, что, казалось, ещё совсем немного и жизненно важный орган непременно выскользнет из костяной коробки рёбер. Эйдан запомнил лишь её сбитое дыхание, ужасный запах изо рта отца и кулак, зависший около лица матери. Крик мамы. Кровь на белом ковре. И оглушающий гремящий звук, который принесла с собой молния, ударившая, казалось бы, прямо посередине комнаты. Это был первый раз, когда папа — его милый папа — поднял на них руку. — Эйдан, так ты собрался или нет? Из воспоминаний уже подросшего парня вырвал голос матери. Собрался ли он? Глупый вопрос, если учитывать, что лет так двенадцать он не доставал из набитых коробок практически ничего. Его комната давно превратилось в склад, но это его не волновало. Главное, чтобы был рабочий стол и стеллаж, на полках которого теснились аккуратно поставленные книги и одежда, которой было гораздо меньше, чем красивых томиков разных годов публикации. Большая часть его библиотеки раньше принадлежала бабушке, а данные старинные — и не очень — фолианты достались Эйдану в наследство после трагичной кончины вышеупомянутой. Бабушку Эйдан любил и до сих пор винил себя за то, что так и не успел попросить у нее прощения. — Да, мам, — прокричал Эйдан в ответ, хотя в этом уже не было никакой необходимости, ведь родительница уже давно стояла в дверях его комнаты. — все мои тряпки давно покоятся на дне этого старичка. Парень пальцем указал на чемодан, служивший им верой и правдой уже много и много лет. Ещё будучи мальчиком Эйдан упаковывал в этот саквояж все вещи первой необходимости: машинки и новые раскраски, любимую футболку с человеком-пауком и действительный раритет — плёночный фотоаппарат, который получил в свои четыре года. Казалось бы, какой здравомыслящий взрослый отдаст ребёнку столь дорогую и в какой-то мере даже бесценную вещицу, ведь тот, в силу своего возраста, закономерно не будет относиться к технике с той же аккуратностью, с какой это будет делать взрослый? Но Эйдан же относился к этому фотоаппарату с большой осторожностью. Именно с этого предмета и зародилась его любовь к фотографии, и, несмотря на появление в его арсенале гораздо более современной техники, он всё же сложил уже потрёпанную камеру в тот самый чемодан, с каким переезжал в этот дом. Лишним явно не будет, а плёнка, пусть уже и становящаяся отставшим от технологического прогресса пережитком прошлого, всё равно продолжает успокаивать встревоженные нервы Эйдана. Почти как сигареты, но, пожалуй, в несколько раз дороже. — Я горжусь тобой, — мама тряхнула каштановыми волосами с заметной проседью, подошла к сыну и поцеловала его в щёку. — твоё эссе, пожалуй, лучшее, что я когда-либо читала. Лучшее? Эйдану хотелось вступить в отчаянный спор, но он сдержался. Сейчас не время и не место для очередной дискуссии, он это понимал, но негодование так и хотело вырваться наружу, перелиться через края и убийственной волной окатить спокойствие мизансцены, что сейчас разворачивалась у него в комнате. Лучше промолчать, чем вступать в полемику: мама всё равно не изменит своё мнение по отношению к его литературному таланту, а у него совсем не осталось сил на аргументацию своих посредственных художественных способностей. Пусть будет так, как говорит она, но Эйдан-то знает, что это далеко не безупречная его работа. Он может лучше. — Спасибо, мама, — он ласково улыбнулся, обнимая заметно постаревшую женщину в ответ. — это те слова, которые я так хотел услышать. Это было абсолютной правдой. Эйдан безумно хотел, чтобы мама гордилась им, даже если причиной для этого станет глупое мотивационное эссе для поступления в Йельский университет. Парень не питал особых надежд, но всё-таки решил подать заявку, молясь на то, что хоть раз в жизни ему повезёт — и ему повезло. Его писательские способности, что стало настоящей неожиданностью для Эйдана, высоко оценили на кафедре Кино и предложили ему место на факультете сценарного дела со стипендией, покрывающей все траты на обучение и прочие статьи расходов, которые могут возникнуть на территории кампуса Йеля. Казалось бы, Эйдан сорвал джекпот, но почему так сильно щемило что-то в груди, почему одна мысль о переезде, пусть и временном и с возможностью вернуться домой, приносила сердцу пульсирующую боль? Неужели всё дело в том, что он не может оставить мать одну? — Эйдан, мальчик мой, не переживай за меня, — будто прочитав его мысли, ответила женщина. — у меня самой наконец всё начинает налаживаться. Я нашла работу с более высокой ставкой, у меня наконец появились новые знакомые в этом городе и, что самое главное. Мать оборвала предложение на середине фразы, но ей и не нужно было продолжать: Эйдан и без этого знал, что в её жизни появился мужчина. Это тема почему-то стала табуированной и в семье не обсуждалась, но парень прекрасно понимал, что цветы не материализуются в их доме благодаря волшебству. Да и мама будто бы расцвела: стала больше следить за собой и даже подкрашивать пепельные локоны — в общем, всё говорило о каких-то внутренних метаморфозах, вопросы о которых женщина почему-то избегала. В любом случае, Эйдан был рад этой перемене. По крайней мере, теперь мама не будет одна, значит, ему можно со спокойной душой уехать в Нью-Хейвен. Но парень, успокаивая себя этими мыслями, всё равно не приходил в состояние благостного умиротворения. Что-то его тревожило, а что — загадка даже для него самого. Вот и наступило время раскрыть крылья и вылететь из родных пенят. Душевного диалога, который так ожидал Эйдан, не вышло, но это не так сильно его расстроило — ему всегда было легче излагать мысли на бумаге, нежели чем напрямую истолковывать душу в диалоге. Они стояли около крыльца их дома и ждали, пока подъедет такси. — Это тебе, мам, — парень достал из кармана смятую бумажку и протянул её матери. — крайний стих, что я написал. Машина подъехала, Эйдан быстро поцеловал маму, бросил что-то в духе «Пока! Непременно позвоню, когда доберусь» и, уже садясь в автомобиль, прокричал, силясь перекричать только усилившийся дождь: — Я люблю тебя, мам! Затем быстро захлопнул дверцу и укатил в направлении аэропорта, оставив всхлипывающую мать на пороге дома. Та быстро зашла внутрь и развернула клочок бумаги, вырванный из скетчбука сына, и пробежалась по строчкам, написанным его ровным почерком: с претензией на глубину и пустынным блеском в глазах, с отчаянием, рвущимся вновь неприятное что-то в мазках, что рисуют здесь жизни портрет. слово «нет» давно уже эквивалент согласия, слово «да» стало тождественно приглашению, для полноты словца, для издевательства. я пишу на холсте до изнеможения трогательный бред, самостоятельно запрещая вновь прерывать обет воздержания от пустого сложения слов, издеваясь над преемниками безбрачия и любителями пропавших календулой обещаний. ведь именно это и значит любовь.