4Э 202, 09 Второго зерна
Уговаривать Цицерона пришлось долгие полчаса. По ощущениям – вечность. Ему так крепко втемяшилось в голову, что Джонурр непременно нужно тащить с собой, что к концу беседы Рейн почувствовал себя одолевшим восхождение на Глотку Мира. Он терпеливо, раз за разом, повторял, что идти по непроверенной наводке – опрометчиво. Что там может ждать засада. Что лучше пройти по следам сбежавшего разбойника, а не по указке хитрой кошки. Обыскать окрестности самим и не горячиться. Цицерон соглашался, восхвалял мудрость Слышащего, а затем восклицал «Ооо!..» и выдавал новую идею. И всё начиналось сначала. Спорную кошку удалось отстоять – обоим. В Семье у каждого были свои капризы: если Цицерону хочется поизводить кого-то беседами и песнями, пусть играется сколько душе угодно. Это было отчасти даже понятно – он немало лет провёл в обществе одной только Матери, безуспешно пытаясь расслышать её голос. Здесь, в добровольном почти что изгнании, компания ему не помешает. Но не в вылазке. Доверить его жизнь тому, кто не задумываясь воткнёт в спину нож, Рейн не мог. - Мы могли бы пойти вдвоём, - снова предложил напоследок он. – Неизвестно, сколько их там. Цицерон помахал свёрнутой в трубку картой с новой пометкой: - Ножей Цицерона хватит на всех. Они славно угостятся нынче ночью! – Он хохотнул и понимающе склонил голову набок. – Цицерон знает, как Слышащий тоскует по Матери. Он даст вам побыть наедине. Только не позволяй кошечке точить когти о её гроб. Джонурр привязали к дереву на краю поляны. Далековато, но пускать её внутрь, в пусть временное, но святилище, Рейн не желал. Лучше пусть сбежит, чем нарушит уединение Матери и, упаси Ситис, действительно сунет любопытный нос в гроб. Тащить тело бандита в лес Рейн, поразмыслив, не стал. Отволок к ущелью и сбросил, надёжно похоронив в глубокой узкой расщелине. Покормил лошадь Цицерона, рассёдланную здесь же. Подобрал забытый в траве нож Джонурр, её сумку и лук – действительно треснувший. Настороженный и внимательный взгляд жёлтых глаз ощущался всей кожей. - Джонурр тоже хочет пить, - подала наконец голос кошка. – Милосердный Слышащий даст ей глоток воды? Рейн хмыкнул. Скорость, с которой она оправлялась от испуга, оставалась неизменно впечатляющей. Стоило только убрать кинжал в ножны, как к ней тут же вернулась нарочитая сладкоречивость. Он достал из своей сумки флягу, присел рядом и аккуратно приложил к её рту. - Тебе лучше не называть меня Слышащим. Я обещал Цицерону твою жизнь, но не обещал целости. - Добрый Цицерон расстроится, если Джонурр не сможет ему петь, - нахально возразила кошка. Капли воды застряли в шерсти на подбородке, и она рефлекторно попыталась их стряхнуть. - Безусловно, - согласился Рейн. – Добрый Цицерон будет очень огорчён, ведь без языка ты не сможешь визжать, когда он будет сдирать с тебя шкуру. Джонурр замолкла на мгновение и предпочла вернуться к более безопасной теме: - Как же звать тебя ничтожной Джонурр? Старое имя кольнуло язык – почти забытое, но легко вернувшееся, когда в нём возникла нужда. Оно стало когда-то почти родным – и оставалось им до сих пор, пусть Рейн и не слышал его уже больше десяти лет. - Ровл-ка. Там меня называли в Оркресте. Пойдёт и тебе. - О, - взгляд кошки неуловимо изменился. Изменился и тон, растеряв наивно-игривые ноты. – Ты, должно быть, немало там поработал, чтобы заслужить это имя. - Достаточно, - усмехнулся Рейн. – А как украла своё ты? Кошка небрежно повела плечом, не отрицая: ни к волшебству, ни к науке отношения она не имеет. Отвечать она явно не собиралась. Тем лучше. Пусть оставит свои байки для тех, кому интересно их слушать. Тёмный бутылёк с сонным эликсиром опустел уже на треть. Рейну нередко приходилось пускать его в ход; последний раз его варил для него Илринг, ещё до того, как пришёл контракт на Императора. Он добавил в рецепт какой-то невзрачный корешок, чтобы отбить запах скампова гриба, и теперь смоченный зельем платок пах только только лавандой и шалфеем. Джонурр настороженно подобралась, когда поняла, что это – для неё. - Я помолчу, - торопливо пообещала она. – Ни словечка больше, обещаю. Только не надо… Рейн оборвал её прижатым к пасти платком. Конечно, она помолчит. И не из-за пустых обещаний. Когда кошка обмякла, он проверил путы – все узлы в целости, и перетащил её на лежанку Цицерона в пещере. Сон продлится пару-тройку часов. Хватит, чтобы без помех и лишних мыслей заняться наконец делом. Мать ждала слишком долго.*
В каждом из старых Убежищ для Матери был выточен саркофаг: тяжёлый, каменный, бережно отполированный и украшенный резьбой. Ничего лишнего – ни завитушек, ни бессмысленных узоров. Лишь вырезан искусной рукой на крышке Её лик, чтобы те из братьев, кому не дозволено видеть Её во плоти, могли поклониться. И не забывали Её, когда саркофаг был пуст. Может, среди братьев древности были мастера по камню. Может, они привезли такого извне, чтобы он создал последний шедевр в своей жизни. Вопрос о том, кому поручить такое важное дело сейчас, Рейн пока отодвигал в конец списка: в обустройстве Убежища хватало более насущных проблем. Например, что делать с Дверью. Секрет зачарования умер вместе с Братством, а записи, если и остались, покоились в разорённых Убежищах Сиродила. Гроб, с которым путешествовал Цицерон, был простым и надёжным. Толстые доски прилегали друг к другу так плотно, что внутрь не проникла бы и пылинка. Тяжёлая крышка не была сейчас заколочена; Рейн, напрягшись, сдвинул её, и по зеву пещеры прошелестел сухой скрежет дерева. Она покоилась в увядших лепестках горноцвета. Они усыпали укрытые тонким покрывалом ноги, проникли меж высохших рёбер и ласкали окостеневшие пальцы. Мать улыбалась, оскалив серые зубы в ошмётках давно истлевшей плоти; в провалах глазниц клубился мрак. Его иссушающий яд вползал в самое сердце. Рейн бережно огладил пальцами бортик и, опустившись на колени, прислонился к нему лбом. - Милосердная Матушка, - сами шепнули губы. – Прими своё заблудшее дитя. Он был так далеко. Так долго. Он почти потерялся. В груди разлилось не тепло – могильный холод, когда Мать отозвалась. Он опутал рёбра, выстудил до хруста сосудов нутро и стиснул глупое, надрывно трепыхнувшееся сердце. - Что тревожит тебя, дитя? Сердце сжалось, всхлипнуло. Из него рвалось, чуя гибель и Пустоту, всё, что погребли под собой повседневные заботы, тревоги о Семье и каменная плита долга. Всё, что должно бы задохнуться под беспредельной тяжестью – но упорно скреблось и билось, жалкими обрывками просачиваясь в мысли. Разве мог он к ним прислушиваться? Разве имел право на само их существование? Разве мог позволить нелепому капризу встать наравне с беспокойством о Семье? Как смел он первым делом подумать о нём. - Я оставил Семью так надолго. – Рейн закрыл глаза, принимая объятия мрака. – Я оставил тебя, великая Мать, и скоро оставлю вновь. Я молю о твоём благословении и прощении. - Где бы ты ни был, ты несёшь волю Ситиса. Лишь неразумная Мать держит своих детей у подола и мешает им славить Отца. - Я молю о прощении и Отца. По моей вине мольбы нуждающихся остаются без ответа, а на руках братьев высохла кровь. Хриплый смех Матери заскрежетал в висках, кольнул грудь морозными иглами. Паслёновая горечь проступила на языке. - Одна правильная жертва прольёт за собой кровь тысяч других. Отец Ужаса упивается хаосом, что пробудил один твой верный удар. Он ликует – ликуй же и ты. - Я ликую, - едва слышно прошептал Рейн. – Я… Пальцы крепче стиснули холодное дерево. Он ликовал – тогда, на задворках фермы Катлы, когда осознание успеха накрыло его пьянящей волной. Закат играл в волосах Илринга кровью, что вот-вот должна была затопить Империю, и он ликовал. От понимания, с чем он справился. От остроты опасности, что будет теперь следовать за ним по пятам. За ними. От вкуса победы – лишь первой, но самой важной. Он ликовал один бесконечный миг, но даже в мыслях разделил его не с Отцом. Ему стала наградой не Его милость и не золото, а тёплые ладони Илринга, обнявшие его лицо. - ..Я тоскую, Тёмная Мать. - Рейн вжался лбом в стенку гроба. Шершавое дерево царапнуло кожу. – Я должен быть счастлив в кругу Семьи, но я тоскую. Я молю о прощении, ибо слабый сердцем недостоин вести Семью. - Твоё сердце открыто Ситису. В нём преданность, и верность, и желание служить. Ты, единственный из моих павших детей, ведёшь Тёмное Братство к истокам. Других достойных нет. Ситис милостив. Ситис всеведущ. Он знает, как стремился Рейн к Семье, как тревожился, не имея возможности связаться. Он знает, что желание вернуться домой не оставляло его весь долгий путь из Солитьюда и лишь крепло с каждым днём. Он знает, конечно знает, как сильно Рейн хотел вернуться не один. Что Рейн почти решился на это безумное предложение – позвать с собой. Пригласить пусть не в Семью, но… хотя бы поехать с ним дальше. Этого, верно, не было в планах Ситиса. Иначе тем утром, в которое предложение должно было прозвучать, Рейн не проснулся бы один. - Ты готов услышать имена тех, кто нуждается в помощи Тёмного Братства? Мрак дохнул душным теплом, вползая в жилы. Рейн глубоко, прерывисто вздохнул. - Направь мою руку, Тёмная Мать. Направь мой взор на недостойных, дозволь испить их грехи во славу Отца Ужаса. Дозволь искупить свои.*
4Э 202, 10 Второго зерна
Цицерон вернулся к утру. Рейн почти не спал этой ночью. Ворочался с боку на бок, перебирая в голове новые контакты и мысленно распределяя их по братьям, и пытался совместить это с необходимыми работами в Убежище. Обустройство затянется, когда разъедутся почти все рабочие руки, но откладывать заказы и дальше нельзя. Отец ждёт. Близость гроба то холодила лопатки, то жарко разгоняла пульс. Мать больше не говорила с ним – а он не задавал глупых вопросов. Её довольство пронизывало мрак пещеры, и должно было увлечь его в самый спокойный и крепкий сон. Обрывки забытья, которые удавалось урвать, были далеки от умиротворения. В них душно пахло мальвой, а погребальные свечи отбрасывали алые блики на золото волос. Рейн оставил попытки уснуть, когда кроны деревьев тронул серый рассвет. - Слышащий соскучился? – Цицерон показался из-за деревьев. Живой, довольный и, кажется, невредимый. – Цицерон польщён, безмерно польщён тем, как трепетно ты его дожидался. Рейн бледно усмехнулся: - Беспокойство моё не знало границ. Как всё прошло? Шут сбросил к его ногам сумку, в которой глухо звякнул металл. - Бандитов было совсем мало. Лагерь, о котором напела кошечка, – убогая ночлежка. В нём почти нечем было поживиться. Но я нашёл статую и несколько красивых камней, а главное, что глупые разбойники больше не будут тревожить Матушку. Вы поговорили? – Тёмные глаза смотрели проницательно и глубоко. - Да, - коротко ответил Рейн. – За моё отсутствие порядком накопилось имён. У Братства будет немало работы. - Цицерон был бы счастлив забрать хоть парочку, - он мечтательно цыкнул. – Но Матушку нельзя оставлять одну. Нет, нельзя. - Возвращайся в Убежище. Оно уже вполне пригодно для жизни. Цицерон непреклонно скрестил руки на груди. - Матери подготовили алтарь? Она сможет любоваться на Лик Ситиса? Её покои оградили от чужаков заклятой Дверью? Ты можешь пообещать, Слышащий, что завтра нам не придётся сниматься с места и искать новую крысиную нору, чтобы укрыться? - Нет, - тихо сказал Рейн. - Тогда Цицерон останется здесь. Он защитит Матушку от разбойников и зверья, а если понадобится, легко сменит убежище. В горах полно укромных мест. Он был прав. Пусть Убежище понемногу начинало походить на жилое место, а Серебряная кровь приняла соглашение, о стабильности говорить было рано. Её придётся добиваться терпением и кровью, а до тех пор – лучше не рисковать Матерью. - Что будешь делать с кошкой? – сменил Рейн тему. - О, милая Джонурр, - Цицерон оживился. – Цицерон принёс для неё подарок. Где она? - Внутри. - Рядом с Матушкой?! - Я завязал ей глаза. И дал сонное зелье ночью. Цицерон вздохнул: - Им всё равно придётся познакомиться. Цицерон не сможет всё время держать её снаружи. Жаль, в укрытии разбойников не нашлось подходящей клетки. Пойдём, Слышащий, обрадуем её подарком! Освобождённая от повязки, Джонурр раздражённо щурилась на дневной свет. Сонное зелье спутывало мысли, оставляло после себя тупую тяжесть в затылке. Эта вялость ясно читалась в помутневших глазах и нервном подрагивании вибрисс. - Посмотри, милая Джонурр, какое украшение я нашёл для тебя! Цицерон раскрыл сумку и вытянул из неё длинную, местами тронутую ржавчиной цепь. На конце болтался расклёпанный металлический ошейник. - Примерь, будет ли впору? Ах, даже если нет, - он хихикнул, - привередничать не время. - Джонурр надеялась, вам удастся найти пропажу, - скорбно проговорила Джонурр. Её взгляд неотрывно следил за качающимся ошейником, а кончик хвоста предательски подёргивался. – Выходит, незнакомцы не так могучи, как думала Джонурр. - Мы нашли. Статуя Дибеллы из чистого золота, о, прекрасная статуя! Я отдам её Слышащему. Чтобы у милой Джонурр не было соблазна навредить доброму Цицерону или сбежать. Слышащий сохранит её, заберёт в Маркарт, а когда Цицерону наскучит компания славной Джонурр – вернёт в целости. И тогда она получит у Ильден свои денежки. Звонкие блестящие монетки. Верно, Слышащий? Висок глухо, раздражающе кольнуло. Бессмысленные, несвоевременные игры. Братство тонет в заботах, с каждой из которых нужно разобраться немедленно, а шут затеял кошки-мышки с посторонними. И теперь пытается втянуть в них и его. - Ослепи её, - посоветовал он. – Меньше будет проблем. - Как Цицерон будет выгуливать безглазую кошку? О, нет, он оставит ей глазки. И лапки. Иначе будет скучно, совсем скучно. - Оставлять ей деньги не обязательно. - Слышащий стал слишком жадным. Разве Матушка назвала ему имя Джонурр? Разве мы разбойники, чтобы грабить беззащитных путников? Милая Джонурр рассказала нам столько интересного. Она заслужила жизнь и часть своей награды хотя бы потому, что почти не соврала. - Почти, - хмыкнул Рейн. – Сколько, говоришь, в лагере было людей? Цицерон отмахнулся: - Цицерону хватило, чтобы повеселиться. Он не в обиде на кошечку за то, что она пыталась набить себе цену. Он не видел цифр, которые подытожили первый столбец расходов по обустройству Убежища. Не слышал, какие суммы называют мастера и сколько хотят пройдохи из Гильдии за посредничество. В его мире была только Мать, Догматы и присущая всем братьям тяга к крови. Это сроднило их когда-то. Сплотило против Астрид. Рейн не думал, что так скоро услышит те же обвинения, что сам так искренне бросал ей в лицо. Он поймал взгляд кошки – опасливый, выжидающий, - и ровно пообещал: - Если с моим братом что-то случится, я найду тебя. Моя Семья найдёт тебя. Ярость Ситиса настигнет тебя, где бы ты ни попыталась укрыться, и смерть твоя будет очень долгой. Ты поняла? - Я услышала тебя, Ровл-ка, - серьёзно ответила Джонурр. – Я не подниму руки на твоего брата. Но и ты поклянись, что исполнишь обещанное, а я не пострадаю. - Цицерон? – он перевёл взгляд на шута. - Цицерон думал справить перчатки, - хихикнул тот. - Тёплые меховые перчатки, они так нужны в этих холодных горах! Ах, чего ты хмуришься?.. Цицерон шутит. Он любит убивать, а не заживо выворачивать наизнанку. Это забава Слышащего. Но если милая Джонурр вздумает обмануть Цицерона, он может изменить своей привычке. - Не заигрывайся. Когда я вернусь, её здесь быть не должно. - Жестокий Слышащий, - скривил губы Цицерон. – Хорошо. Я отпущу Джонурр, когда Матушка назовёт новые имена. - Волею Ситиса, да будет так. Цицерон радостно хохотнул и раскрыл ошейник.