«Бесконечная, бессмертная любовь, что сияет вокруг меня,
Как миллион солнц».
The Beatles
Единственное, что чувствует Третий Питер стоя перед Вторым в ожидании того, как золотистый мерцающий свет окутает их с головы до ног и отправит по их вселенным, — это сожаление. Он чувствует то глубокое душераздирающее сожаление, которое так похоже на то, что терзало его несколько лет назад, когда он держал на руках бездыханное тело Гвен, и это сумасшествие, ведь Второй Питер жив и он не убивал его, но всё же он его теряет, теряет, как Гвен, как Бена, как всё хорошее, что появляется в его жизни. Он только нашёл его, только нашёл обоих Питеров, но что-то ему подсказывает, что утрата именно Второго Питера будет намного болезненнее. И он уже сожалеет о том, что ему придётся его отпустить, хотя он ещё даже не исчез, они ещё стоят на обломках гигантского странного щита, ранее прикреплённого к Статуе Свободы, смотрят друг на друга, разделённые всего парой шагов, а затем переводят взгляд на мага, восстанавливающего баланс вселенной светящимися фиолетовыми всполохами магии, и в том, что он собирается сделать, Третий Питер винит шок, охвативший его от событий, произошедших за последние сутки, потому что это намного проще, чем винить себя. Он бросается ко Второму Питеру, снова цепляясь за него, как несколько минут назад, когда помогал ему удержаться на ногах из-за раны в боку, но в этот раз всё иначе: в этот раз Второй Питер поддерживает его, помогая держаться в вертикальном положении, потому что Третий Питер обмякает рядом с ним, хватаясь за плечи и больно утыкаясь острым подбородком в ключицу — там, где обнажённая кожа не прикрыта тканью костюма. — Прости, — шепчет Третий Питер, и его голос сипит и хрипит — горло саднит, будто он наглотался песка; он сам не понимает, за что просит прощения, просто он чувствует в миллионный раз за свою жизнь, что во всём плохом, что происходит в этом мире, виноват он. Он чувствует, как Второй Питер мотает головой, по-прежнему придерживая его за пояс и впиваясь ногтями в ткань костюма на спине. — Эй, тебе не за что извиняться, — говорит он, и его голос звучит намного увереннее, намного сильнее, чем Третий Питер чувствует себя. — Ты сделал это, приятель… Мы сделали это, — продолжает он, и Третий Питер лишь всхлипывает, уткнувшись ему куда-то в шею, потому что ему не должно быть так хорошо, когда его успокаивает он сам, но Второй Питер даже не кажется его альтернативной версией, ему кажется, что это отдельный человек, его человек, и это ещё больше сбивает с толку. Они всё так же обнимаются, и Третий Питер всё так же плачет, крепко зажмурившись, обуреваемый пугающими противоречивыми эмоциями, и едва ли замечает, как его тело становится легче, а конечности слегка покалывает, словно мелкими иголками, и это ощущение растёт, усиливается, пробираясь прямо к сердцу, пока он судорожно не вздыхает, — тогда все громкие звуки стихают и тремор исчезает. Он поднимает голову и открывает глаза. Он мельком оглядывается и понимает, что он дома, где и был день назад. По-прежнему тихо бормочет телевизор, на журнальном столике стоит раскрытая коробка с недоеденной пиццей. Всё так, как и должно быть. Затем он опускает взгляд, чувствуя, как его руки обнимают что-то тёплое. Чёрт возьми, Второй Питер улыбается ему с робостью во взгляде. И сердце Третьего Питера подскакивает куда-то к горлу. — О господи! — вскрикивает он, в шоке хватаясь руками за голову, и отскакивает от своего двойника, пятясь назад и, наткнувшись на прохудившийся диван, падает прямо на него. Он шумно дышит, кажется, будто его вот-вот одолеет паническая атака. Щёки ещё мокрые от недавно пролитых слёз, и ладони легко скользят вниз по лицу, которое Питер трёт в попытке очнуться, потому что он явно отключился после межпространственных перемещений, не может быть такого, что он вот так запросто затащил Второго Питера в свою вселенную. — Я-я не хотел, я просто, я просто хотел обнять тебя, я просто хотел попрощаться, о чёрт, о боже, что я наделал? — он захлёбывается словами, он не может дышать — теперь точно, — едва говоря сквозь всхлипывания; глаза застилают новые слёзы. Ему кажется, что он умирает, прямо здесь, после всего, что было. Возможно, это справедливо. Но Второй Питер вновь оказывается рядом, прямо перед ним, он опускается на колени у дивана и хватает Третьего Питера за предплечья. — Эй, Пит, Пит, посмотри на меня, — говорит он, нежно и легко, и, кажется, он тоже владеет какой-то магией, потому что Третий Питер видит. Он фокусируется на лице Второго — прямо напротив его лица, — фокусируется на плавных изгибах скул, на голубых глазах — полной противоположности его карих, — он ясно видит. И это успокаивает. Он забывает о недавней панической атаке, забывает, что разрушил этому парню жизнь, забывает, что это всё — его вина, и вновь начинает дышать. Медленно, уверенно, грудь вздымается и опускается, он убирает руки от головы, которую сжимал мёртвой хваткой, и их тут же сменяют ладони Второго Питера, нежно утирающие влажные от слёз щёки; его присутствие — спасительный якорь в бушующем шторме существования Третьего Питера. Третий Питер вспоминает другую причину, почему ему так дико захотелось вцепиться в него ранее, причину, которая — он знает — глубоко неправильна, стоит ему посмотреть в глаза человека, во всех отношениях являющегося им самим. Но она не кажется ему такой уж из ряда вон выходящей, какой должна казаться. Не тогда, когда Второй Питер поглаживает его щёку большим пальцем и медленно подсаживается к нему на диван, в этот момент он понимает, что самое страшное уже позади. Ни бабочки в животе, ни разливающееся по всему телу тепло не кажутся ему неправильными, и это его пугает почти так же сильно, как и перспектива того, что Второй Питер окажется заключён здесь, в этой вселенной, навсегда, и всё из-за его глупой ошибки. Сожаление, не дававшее ему покоя раньше, в сравнении с этим кажется детским лепетом. Третий Питер откидывается на спинку дивана, глядя на своего двойника, успевшего убрать руки с его лица и опустить их ему на колени, непоколебимо и серьёзно. Он просто сидит и смотрит на него, пытливо и терпеливо, словно ждёт, когда же он что-нибудь скажет. Словно ничего ужасного не произошло. Третий Питер делает несколько глубоких вдохов, чувствуя себя дико измождённым, и виноватым, и до тошноты встревоженным. — Я не… знаю, что сказать, — единственное, что он может сказать, голос звучит немного спокойнее. Второй Питер лишь кивает, словно понимает. — Ничего страшного, — говорит он, и Третьему Питеру хочется смеяться, потому что как этот парень может быть таким спокойным сейчас?! Но он не смеётся, только устало стонет. — Почему ты не злишься?! Я затащил тебя в свою вселенную! И… И не знаю, может, ты не заметил, но здесь нет того волшебника, который мог бы это исправить! — боже, он опять кричит, ему паршиво, но всё так безнадёжно, что обсудить это именно так кажется правильным. Второй Питер качает головой. — Знаю, знаю. Честно говоря, в глубине души мне сейчас хочется орать. Я понимаю, что твоя реакция вполне оправдана. Но, кхм… — Он опускает взгляд, словно чем-то смущён. — Но если уж совсем начистоту, я, можно сказать, надеялся, что это случится. Третий Питер удивлённо таращится на него. — Что? — шепчет он. Щёки Второго Питера краснеют. Он смущается. — Да, я, кхм, я не знаю, чувак. Это как бы был лучший день в моей жизни? — Он робко трёт шею, а Третий Питер изумляется ещё больше. — И я типа не хотел, чтобы он заканчивался, — договаривает Второй Питер и поднимает на Третьего взгляд, такой открытый и честный. И очаровательный. Третий Питер ошалело моргает, раскрыв рот, словно выброшенная на берег рыба, но, чёрт возьми, что он должен на это ответить? То же самое?! Потому что он думал абсолютно так же, но слишком трусил, чтобы признаться. И теперь Второй Питер взял и сказал это, и Третий чувствует себя вывернутым наизнанку и открытым как никогда раньше. Выпотрошенным и уязвимым. Он никогда не был хорош в подобных вещах. Поэтому он лишь скромно улыбается, пытаясь подавить вгрызающееся прямо в сердце настойчивое чувство вины. — Я понимаю, — говорит он, глядя Второму Питеру в глаза, всего два коротеньких слова. Кажется, между ними что-то изменилось, между ними действительно появилось понимание. Второй Питер кивает, словно услышал от него то, что хотел, и Третий наконец полностью падает на диван, краем сознания осознавая, что его надо бы для начала разложить, но он так устал и раздавлен навалившимися на них событиями, что физически не может заставить свои обмякшие конечности пошевелиться. Он вздыхает, закрывая глаза. «Мы решим эту проблему, — думает он, — мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы вернуть Второго Питера домой». Он всё исправит. Но сейчас ему хочется лишь одного — принять душ.***
Наконец, оба помывшись — Третий Питер настоял на том, чтобы первым в душ шёл Второй, потому что это действительно меньшее, что он может сделать, — и сменив грязные костюмы на обычную одежду — Второму Питеру достался старый комплект пижамы Третьего (который оказался ему маловат, и сердце Третьего Питера затрепетало в груди, когда тот увидел Второго в своей одежде), — они вновь устраиваются на диване. Третий Питер уже немного успокоился, а Второй держится так же собранно и сдержанно, как и всегда. Третий Питер проводит рукой по влажным волосам, хоть это и безнадёжно: всё равно они вновь станут торчать во все стороны, когда высохнут. Он тянется к лежащему на кофейном столике пульту и наконец выключает телевизор, погружая квартиру в настоящую тишину. Она давит, по крайней мере, на него. Последние полтора дня его преследовали только шум и хаос. А теперь — ничего. Он переводит взгляд на Второго Питера — тот сидит, наклонившись вперёд и уперевшись одним локтем в колено, а второй рукой потирая спину. Вдруг Третий Питер вспоминает. — О господи, тебя же ранили! — ахает он и бросается к двойнику, готовый помочь чем может. Второй Питер лишь вытаскивает руку из-под футболки и демонстрирует ему сухую ладонь. — Всё в порядке, я в норме, видишь? — Он перебирает пальцами, и Третий Питер вперивается взглядом в его чистую, не запачканную кровью руку, а затем придвигается ближе, слегка оттесняя Второго Питера и приподнимая край его футболки, чтобы проверить рану самостоятельно. — Ох, ну конечно, — тихо говорит он, увидев зарубцевавшуюся розоватую кожу — тонкую линию на пояснице. Супер-регенерация. У него так же. Он просто забыл. Мысль, что Второй Питер в опасности, затуманила его разум, поразила леденящим душу страхом. Он смущённо вспыхивает от осознания, что всё ещё задирает футболку Второго Питера, наклонясь над его спиной. Ему хочется пробежаться пальцами по шраму, почувствовать, убедиться, что Второму Питеру ничего не угрожает. Но Второй Питер неловко кашляет, вырывая Третьего из его мыслей. Тот опускает футболку и возвращается на своё место, оставляя между ними расстояние. Комфортное, ненавязчивое расстояние. Безопасное расстояние. — Я рад, что ты не умираешь, — признаётся Третий Питер, не успевая себя одёрнуть, потому что это звучит так странно и неловко даже для него. Но это чистейшая правда. Это то, что его, кажется, тянет говорить рядом со Вторым Питером. Тот лишь улыбается в своей обычной успокаивающей манере, отчего Третьему Питеру каждый раз хочется растечься лужицей. — Я тоже, — отвечает он так, словно они обсуждают какие-то обыденные вещи. Ох. Почему он так невозмутим, словно это не самая странная ситуация в его жизни — сидеть на диване со своей альтернативной версией и вести диалог. Кстати об этом, Третьему Питеру нужно что-то решить с их именами. Он не может звать его Вторым Питером, раз уж они будут жить вместе в ближайшем будущем. А они будут, полагает он. Он думает, что этот Питер будет жить с ним, может, он слишком самонадеян, но он надеется на это, потому что, несмотря на то, что это всё его вина, он не может вынести мысль, что ему придётся расстаться со Вторым Питером на какой бы то ни было срок. Он нуждаётся в нём так, как, возможно, никогда ни в ком раньше не нуждался. Это звучит немного жалко, но кто его осудит. — Эй, кхм, Питер? — Тот смотрит на него, ожидая того, что он скажет. — Как, эм, как мне тебя называть? Мы, конечно, можем оставить эту номерную систему, но, эм… — Второй Питер светло улыбается, кивая головой, и Третий Питер коротко смеётся. — Да, да, мне тоже это немного поднадоело, — соглашается он. — Как насчёт «Пит»? Я могу быть Питом, а ты останешься Питером, — предлагает Второй Питер. Третий ненадолго задумывается, словно пробуя имя на вкус. Пит. Пит. Пит… Он повторяет это снова и снова едва слышно, глядя на улыбающегося Второго Питера с его до одури красивым лицом, не до конца высушенными полотенцем волосами, голубыми глазами, и что-то в его голове со щелчком становится на место. — Пит, — повторяет Питер громче, и губы Пита ещё больше растягиваются в улыбке, он, помедлив, кивает, словно подтверждая, что ему тоже это нравится, его щёки розовеют, и, боже, сердце Питера набирает обороты, всё внутри него сладко трепещет. Пит смотрит на него с какой-то открытостью в чертах лица. И кажется, что это не его двойник из параллельной вселенной, а просто Пит, парень с тем же именем, что и у него, но носящим его совершенно по-другому. И это так и есть. И в мыслях Питера проносится лишь «О чёрт», когда он чувствует, как что-то встаёт на свои места.***
Пит на самом деле остаётся в квартире Питера. Это даже не обсуждается. Питер предлагает ему занять его кровать из-за больной спины, но тот лишь отмахивается и берёт дополнительную пару одеял, любезно предоставленных Питером, и ночует на диване. Питеру одиноко ночами, когда солнце скрывается за горизонтом и в комнате становится темно, и он остаётся один. Это безумие, ведь Пит находится всего-то в другой комнате. Но даже маленькое расстояние между ними кажется огромной пропастью, Питеру холодно и одиноко, и только по утрам, когда он просыпается, бредёт в гостиную и видит сопящего Пита, в уголке приоткрытого рта которого поблёскивает слюна, это болезненное ощущение рассеивается и он чувствует себя лучше. Ему приходится ходить на работу, но нельзя сказать, что ассистирование в лаборатории — изнурительный труд. Он замечает, что каждую свободную минуту, когда ему удаётся побыть наедине, думает о Пите. Он думает о Пите и первые несколько дней по большей части о том, что виноват и что он попытается найти (и обязательно найдёт) способ вернуть Пита в его вселенную, какой бы безумной ни казалась эта перспектива. Он перебирает в голове все возможные варианты, пока наполняет мензурки, записывает результаты экспериментов и моет руки, а его коллеги, вероятно, думают, что он сходит с ума: так часто он смотрит пустым взглядом в пространство, — хотя он никогда особо с ними не ладил. Он вообще никогда ни с кем не ладил так хорошо, как с Питом. Кроме Гвен, но… Она другая. Пит другой. Это другое. Питер не знает, что именно это, но точно знает, что другое. Однако спустя неделю мысли Питера начинают немного меняться. Он по-прежнему думает о Пите в любую свободную минуту, но уже в ином ключе. Он думает о Пите, сидящем рядом с ним на диване за ужином и болтающем обо всём, что только приходит им на ум. О мультивселенных, о погоде или о любимом музыкальном жанре. Иногда Питер расспрашивает Пита о его жизни, другой жизни, той, которую он потерял. Пит говорит мало, лишь поверхностно описывая ему свой мир, рисуя минималистичную картину своей вселенной. Но его взгляд его выдаёт. Он кажется отстранённым, почти грустным. И тогда Питер снова чувствует себя виноватым. Но он также думает о том, как Пит смеётся, на щеках его появляются те самые ямочки, от которых сердце Питера заходится в бешеном темпе. Он думает о том, как Пит читает поздней ночью, свернувшись на диване клубком, и на его лбу залегает морщинка, когда он слегка прищуривается, всматриваясь в текст и ворча, что он ещё слишком молод, чтобы быть стариком, отчего Питер каждый раз заливается смехом. Да, странно грезить о своём двойнике в подобном ключе, но Питеру как-то всё равно. Только когда его мысли вновь поворачивают в другое русло, переключаясь на картинки полуобнажённого Пита, мокрого после душа, расхаживающего по квартире с голым торсом и порозовевшего от пара, — лишь тогда Питер одёргивает себя и принуждает свой разум прекратить думать о Пите. Потому что вот это уже действительно напрягает. Но все его попытки быстро терпят поражение. Они быстро вливаются в некое подобие домашней рутины, и Питер не хочет признаваться себе — не считает, что имеет право признавать, — но жизнь с Питом — самое безмятежное время, какое только у него было. Они так быстро притёрлись друг к другу, словно были знакомы целую вечность. Каждое утро Питер встаёт в 6:45, и Пит уже тоже на ногах — готовит завтрак на их маленькой кухоньке. Ничего сверхъестественного: либо тосты, либо кашу с каким-нибудь фруктом, если Питер не забывает заранее их купить. Тёплое щемящее чувство наполняет сердце Питера всякий раз, когда он видит Пита с растрёпанными после сна волосами и заспанными блестящими глазами, стоящим у кухонной тумбы в мягком свете утренней нью-йоркской зари… Оно буквально распирает его изнутри. Питер пытается его подавить и оставить между ними всё, как есть сейчас: легко и просто. Он поблагодарит Пита за завтрак, сядет за стол и постарается не обращать внимания, если Пит сядет к нему немного ближе, а их стопы будут соприкасаться, едва доставая до пола из-за высоких стульев. Питер отправится на работу, проведя весь день в раздумьях о Пите, оставшемся в его квартире, и отправится домой, как только закончится его смена — в половину четвёртого. Как обычно, пойдёт патрулировать город, раскачиваясь на паутине и заставая врасплох мелких воров и будущих грабителей. Он часто спрашивает Пита, не хочет ли тот присоединиться, но тот лишь мотает головой и говорит, что люди сойдут с ума, если увидят Человека-паука в двойном экземпляре, и всё в таком духе. Питер понимает. Возможно, им надо немного подождать, учитывая все обстоятельства. Устроившись по обыкновению на диване и включив фоном какую-нибудь дурацкую программу, они поужинают вместе или фастфудом, или какой-нибудь стряпнёй Пита, потому что Питеру готовка никогда не давалась. А потом отправятся спать, Пит устроится на диване, Питер же поплетётся в спальню один как всегда с гнетущим ощущением, что он должен что-то сказать Питу, снова предложить ему занять его кровать (слабый наглый голосок в его голове умоляет его предложить ему занять его кровать с ним). На выходных он занят операцией: «Вернуть Пита Домой», как он её называет про себя. Они идут в библиотеку и ищут любые труды по теории струн и мультивселенным или перекапывают Интернет, записывая в блокнот идеи и возможности. Но с места они так и не сдвигаются. И Питер иногда чувствует себя ублюдком за то, что он рад их неудачам. С каждым выходным, не давшим никакого результата и ни на шаг не приблизившего Пита к возвращению домой, он просит у того прощения. А Пит лишь встряхивает головой, говорит, что ему не о чем беспокоиться, растягивая губы в до одури красивой улыбке, и по-дружески сжимает его ладонь в своей, но у Питера в ответ совсем не по-дружески подкашиваются колени. Две недели перерастают в три, затем в четыре, и вот уже на дворе середина декабря, а Пит всё так же живёт с ним. Ночь субботы. Питер лежит на диване, закинув ноги на подлокотник. Он скользит пальцами по экрану телефона, читая научную статью про некий эксперимент, проведённый в Германии на крысах, на нервные клетки которых воздействуют электродами, чтобы стимулировать когнитивные способности. Он понятия не имеет, как это может помочь разобраться с мультивселенными, но ему нужно просто на что-то отвлечься. Глаза болят от яркого света, но Питеру слишком лень снизить яркость, поэтому он лишь щурится, громко вздыхая. — Так, отставим поиски на сегодня, — говорит Пит из другого конца комнаты и, захлопнув книгу, с громким стуком откладывает её в сторону, как бы в подтверждение своих слов. Питер смотрит на него вверх тормашками, запрокинув голову назад, тот встаёт из-за стола и подходит к нему, осторожно вынимая у него из рук телефон и кладя его на журнальный столик. Питер улыбается и разворачивается, садясь на диване. — Тогда что будем делать? — спрашивает он, потому что у него в самом деле нет никаких идей. Пит улыбается. — Думаю, нам надо надеть костюмы и выбраться на улицу, — отвечает он, уже направляясь в спальню, где хранит свой костюм на нижней полке шкафа Питера. Питер давится воздухом: Пит не выходил на патруль с тех пор… с тех пор, как оказался здесь. С чего вдруг такая резкая перемена? — Погоди-погоди, — зовёт его Питер, поднимаясь с дивана, и направляется следом за Питом, на ходу приглаживая торчащие от лежания непослушные волосы. Но Пит уже выходит в гостиную, каким-то образом одевшись так быстро, и он врезается прямо в него. — Оу, прости, пожалуйста. — Пит реагирует молниеносно, тут же заключая лицо Питера в ладони, пока тот потирает ушибленный нос. Удар был неслабый, судя по тому, с какой силой он впечатался ему в лоб. Пальцы Пита отводят его руки в стороны, и Питер может лишь стоять, замерев на месте и затаив дыхание, позволяя ему осторожно касаться носа, его проворные пальцы поглаживают кожу так нежно, словно это хрупкие лепестки цветка. — Сильно болит? — тихо спрашивает Пит, и Питер на мгновение выпадает из реальности, утопая в его глазах и погибая от тёплого дыхания, еле ощутимо ласкающего подбородок. Он выдёргивает себя из мечтаний, морщась, но больше от смущения, чем от боли. — Нет… нет… Всё хорошо, — отвечает он так тихо, что сам себя слышит с трудом. Несколько долгих минут Пит молчит, не убирая пальцев с лица Питера, и тот готов поклясться, что он заметил, как Пит мельком взглянул на его губы — всего на секунду. Воздух между ними спокоен и горяч, и Питер сглатывает, чувствуя себя таким уязвимым, совсем как те крысы, о которых он недавно читал. Затем Пит мягко похлопывает его по щеке — вроде как, в дружеском жесте — и отходит на пару шагов. Он обходит Питера и направляется на кухню, и тот может лишь вздохнуть, закрывая глаза и успокаивая бешеное сердцебиение. Через мгновение он влетает в свою комнату, чтобы переодеться. Они летают над городом около часа, стараясь выбирать тихие районы, вместе проносясь между зданий, над хитросплетёнными улочками, вытекающими одна из другой, и аллеями. На удивление, преступников почти нет, им попался лишь мелкий карманник, которого они легко поймали и заставили вернуть украденный кошелёк. Говорил Пит, Питер же стоял рядом и пытался выглядеть устрашающе. Декабрьский ветер кусач, а костюм Питера никогда не отличался низкой теплопроводностью, поэтому Питер чувствует, как с каждой минутой пальцы на руках и ногах холодеют всё больше и больше и нос под маской почти теряет чувствительность. Но, честно, ему всё равно. Не тогда, когда он стоит ему оглянуться, и он увидит Пита, парящего рядом с ним, его тело естественно подстраивается под взлёты и падения, он ловит себя паутиной в изящной манере, в нужную секунду, так что кажется, будто он, невесомый, замирает в воздухе на несколько коротких мгновений. Кажется, он в своей стихии, даже Питер никогда так себя не ощущал. И это… по-своему умиротворяет. Питер понимает, что хотя бы Питу весело. Возможно, эта ежедневная деятельность отвлекает его от мыслей о… да обо всём. Питер на это надеется. В последние недели он постоянно ловит себя на том, что он надеется, что Питу хорошо и спокойно. Он всё ещё себя винит. Питер следует за Питом, стреляя паутиной на много метров вперёд, когда они движутся на север и выбираются из тихой аллеи на более оживлённую и шумную 5-ю авеню. Тротуары кишат людьми, и почти каждый поворачивает голову, замечая двух мужчин в масках. У Питера всё внутри сжимается, но не от предвкушения следующего взлёта, а от осознания того, что люди замечают, что их теперь больше, чем обычно. Но он подавляет это чувство и просто смотрит вперёд, на спину Пита, следя за ним, пока тот взмывает ввысь и снова поворачивает, поднимаясь на паутине всё выше и выше, и Питер точно знает, куда он направляется. Они легко взбираются на крышу Эмпайр-Стейт Билдинг. Первым приземляется Пит, он спрыгивает, слегка приседая и твёрдо держась на ногах, и Питер тихо чертыхается, когда, спустившись, спотыкается и хватается за металлический поручень, чтобы не свалиться наземь. Здесь, наверху, ветер ещё холоднее, он бьёт Питера по щекам, но тот всё равно стягивает маску, набирая полные лёгкие свежего воздуха. Он медленно опускается рядом с Питом, который сидит подтянув к себе ноги в паре метров от края крыши. Питер оставляет между ними расстояние, но оно небольшое. Он смутно ощущает тепло чужого тела под боком. Они разглядывают город, раскинувшийся внизу, Нью-Йорк мерцает огнями, словно устраивая им личное шоу. Звуки жизни со стоэтажного расстояния едва различимы, приглушены. Питер чувствует себя почти умиротворённо. Словно может… остановиться на мгновение. Он переводит взгляд на Пита. Тот тоже снял маску и смотрит куда-то вдаль с одним из тех выражений на лице, которые Питер пока не может расшифровать. Ещё одна деталь этого человека-загадки, которую ему так не терпится разгадать. — Ты всех своих друзей сюда приводишь? — спрашивает он, слегка наклоняясь к нему, хотя это совершенно необязательно. Он знает, что Пит его прекрасно слышит. Тот коротко смеётся, наконец поворачиваясь к Питеру и сталкиваясь с ним взглядами. — Если честно, нет. Я обычно прихожу сюда, когда хочу… — Подумать? — договаривает за него Питер, и Пит улыбается слегка печально. — Да, — отвечает он. Повисает молчание, приятная тишина. — Знаешь, иногда я забываю, что мы, вроде как, один человек. Ну разве не чокнутый? — Пит говорит еле слышно, словно выдавая огромный секрет, что-то запрещённое. Питер задумчиво покусывает нижнюю губу, зажав ладони между колен, чтобы согреться, и смотрит вниз, на город. Он осторожно мотает головой. — Нет, чувак. Ты не чокнутый. Я тоже иногда забываю, — признаётся Питер. Как же становится легко, когда он делится этим вслух. Это даже успокаивает, ведь теперь он знает, что Пит думает так же. Более свободно. — Просто ты такой… — он вытаскивает одну руку и неопределённо машет ей в сторону Пита, — ты, а-а я такой я, — заканчивает он, чувствуя себя нелепо из-за подбора только что сказанных слов. Пит смеётся. Питер вздрагивает. Он сводит брови к переносице, глядя на него в недоумении. — Что? — спрашивает он. Пит трясёт головой. — Что ты имеешь в виду под «ты такой ты»? Питер обречённо стонет, потирая лицо свободной рукой, пытаясь подобрать слова. — Не знаю, чувак. Ты просто ты. Собранный и типа мудрый. Ты столько всего знаешь. А я, я просто… — Жалок — хочет сказать он. Неудачник. Трусливый жалкий неудачник. — …обычный, — изрекает он наконец с тяжёлым вздохом. Его взгляд прикован к каменной крыше, на которой они сидят, он следит за причудливыми линиями на сером холодном камне. — Эй, нет, — вскидывается Пит. Он подаётся вперёд, касаясь плеча Питера и крепко сжимая его пальцами. Питер едва не ахает, но вовремя успевает замаскировать удивление очередным вздохом. Он смотрит Питу в глаза. Они глядят на него с решимостью. Не с упрёком, но твёрдо. И такие голубые, как и всегда. В них отражаются короткие вспышки огней ночного города. Они едва не ослепляют его, как лазеры. Или прожекторы. — Ты не обычный, Питер. Ты уже давно должен был понять, — продолжает Пит, чуть сильнее сжимая плечи Питера. — Ты удивительный, приятель. Я тебе уже это говорил. И это правда. Я понимаю, что ты видишь меня старым всезнайкой Питером. Но я вижу тебя, — он слегка встряхивает Питера, и голова того безвольно дёргается вперёд и назад, — и я вижу в тебе доброту, друг. Настоящую доброту. Больше, чем я замечал в себе довольно долгое время, скажу я тебе, — заканчивает он резко, будто поражённый своими же словами, но взгляд не отводит и руку с плеча Питера не убирает. Питер чувствует, как глаза начинает щипать. Хотелось бы списать всё на ветер. Он не хочет признаваться себе, что вот-вот расплачется потому, что Пит сказал ему самые приятные слова, какие он только слышал в свой адрес. Он всхлипывает, чувствуя себя таким маленьким, таким юным, несмотря на то, что ему уже за тридцать. Он разрывает зрительный контакт, потому что напряжение слишком велико, и Пит опускает руку. — Спасибо, — говорит Питер, потому что ему нужно что-то сказать. Ему хочется верить Питу, правда. Просто… ему тяжело. Пока он несёт груз вины, камнем висящий на сердце, который он не может просто взять и сбросить. Но Пит говорит так уверенно, что ему становится легче подумать, что, возможно, всего лишь возможно, в его словах действительно есть правда. Пит редко в чём ошибается. Поэтому Питер хватается за каждое из них и прячет в глубине души, и ему становится немного теплее. Немного легче. Но, может, это от того, что Пит придвигается ближе, и их ноги слегка соприкасаются, а сердце Питера вновь стучит, как шальное. Они долго молчат. Питер хочет сказать больше, спросить больше, чтобы Пит не замолкал, потому что здесь так уютно с ним вдвоём. Не то чтобы они не проводили до этого время вместе, потому что у него нет друзей, а у Пита и подавно. Им не с кем больше проводить время, кроме как друг с другом. Просто это ощущается… по-другому. Как-то легче. Словно чужие ожидания и предрассудки не могут достать их здесь, на полпути к небу, когда они к звёздам ближе, чем к земле. Питеру хочется остаться здесь. Ему хочется, чтобы всё было так легко всегда. — Не знаю, скучаю ли я, — говорит Пит, и это возвращает Питера в момент перед тем, как он мысленно вознёсся к звёздам, оторвавшись от городских огней. Кажется, он понимает, о чём говорит Пит, и в кои-то веки это не бередит его душу. — По твоей вселенной? — уточняет он, и Пит кивает, припадая к боку Питера, практически не оставляя между ними расстояния. — Это странно. Я, вроде как, должен, верно? Это же мой дом и всё такое. Просто… — он замолкает на мгновение и выглядит так, словно приходит к какому-то тяжёлому умозаключению, — не думаю, что я был там счастлив. Больше нет. Не после того, как она ушла. Питер знает, кто она. Он задерживает дыхание, глядя на профиль Пита, на то, как свет за его головой создаёт иллюзию нимба, проглядывая сквозь копну каштановых волос. — Мы пытались создать нормальную жизнь вместе. Я и ЭмДжей. Она была… прекрасна. Боже, она была так прекрасна. — Пит улыбается, и Питер знает это чувство, его разум мгновенно подкидывает ему картинки, словно слайд шоу: вот Гвен, её лицо, её улыбка, её смех. — Но я просто не мог дать ей то, что она хотела, — голос Пита дрожит, и сердце Питера сжимается. — Настоящую жизнь, понимаешь? Мы держались вместе, как только могли. Но ей было неспокойно. Ей хотелось уйти, куда-нибудь уехать, наконец-то остепениться. Ей нужен был кто-то, кто не рисковал бы быть убитым каждую ночь. Я просто не мог этого гарантировать. У меня сердце разрывалось от осознания того, что я удерживаю её насильно. Поэтому я порвал с ней. Она поняла, сказала, что я ни в чём не виноват. Но я чувствовал себя виноватым. Потому что в любом случае, я был плохим парнем, понимаешь? Я не мог заставить её быть со мной, зная, что она никогда не будет по-настоящему счастлива. Я знал, что это было правильно — отпустить её. А она была просто… такой прекрасной во всём. Я так долго не мог простить себя за то, что я так долго насильно тащил её за собой. Хотя и не пытался. Она знала это. Она поняла это раньше меня. Она всегда знала… — Пит прерывается, его голос становится мягче, тише, словно выдох, его глаза блестят. Как будто он думал об этих словах годами, и только сейчас смог их произнести. Питер просто смотрит на него, прижав колени к груди, чувствуя себя так, словно его ударили в живот или он упал с огромной высоты, словно он сорвался с края этого здания и свалился со стоэтажной высоты. Он просто потрясён всем, что представляет собой Пит Паркер. Он через многое прошёл. Столько боли, столько потерь. И всё же, он так же чертовски добр и сердечен. Этот человек — чудо, живое, дышащее, теплокровное чудо, которое однажды убьёт Питера, просто будучи самим собой. Питер понимает, что должен сказать что-то прямо сейчас, потому что Пит просто грустно смотрит вдаль, крепко сжав челюсть, такой загадочный, как кинозвезда. Он выглядит… ну, он выглядит так, будто ему место где угодно, только не здесь, не с Питером. Лучшее, что он может сделать, это попытаться утешить. Что у него никогда не получалось. Он делает глубокий вдох, опускает голову на колени, смотрит на Пита, долго думает, что сказать. Наконец, он говорит: — Я не хочу говорить, что знаю, что ты чувствуешь, потому что это звучит так банально, — улыбается он, немного дёргано, когда Пит издает хриплый смешок, — но я скажу, что знаю, каково это — потерять кого-то, и чувствовать, что это полностью твоя вина. Знать, что это твоя вина. — Он закрывает глаза, борясь со слезами, изо всех сил сдерживая их. Горло словно сдавливает тисками, лицо горит огнём, даже несмотря на ледяной ветер. Вдруг он чувствует руку на своей спине, твёрдую и крепкую, и медленно открывает глаза. Пит не смотрит на него, он смотрит прямо перед собой, но он притягивает Питера ближе, хватаясь за ткань его костюма чуть выше пояса, пока у того не остается выбора, кроме как позволить своей голове устало упасть на плечо Пита, и тогда он всем телом жмётся к его телу. Он уже не в силах бороться со слезами, и ему немного не по себе, когда они скатываются по его щекам и падают на плечо Пита, образуя россыпь маленьких мокрых пятен. Но Пит ничего не говорит, он просто крепче обнимает его одной рукой, наклоняя голову так, чтобы опустить щёку на макушку Питера. Питер плачет дольше, чем ему бы хотелось, и он думает, что, возможно, Пит тоже начинает плакать какое-то время спустя. Он не уверен. Он слишком сосредоточен на щекочущем, пьянящем тепле, которое он чувствует, когда его вот так обнимает этот человек, который так много для него значит. И крошечная часть его сознания говорит ему, что он не заслуживает этого, этого успокоения, этой привязанности, не тогда, когда он виноват в том, что Пит застрял здесь. Но сейчас этот голос слишком тих. Звук дыхания Пита громче, а его крепкое тело, прижатое к телу Питера, кажется якорем. Питер очень хочет поцеловать его, и от этой мысли у него кружится голова, так кружится, что он не может открыть глаза, не может сделать ничего, кроме как зарыться лицом ещё глубже в плечо Пита. Эта мысль должна быть отвратительной, но нет. Ему хочется поцеловать Пита, и он надеется, что его желание взаимно. Но они не делают этого. Они просто обнимают друг друга, руки Питера хватаются за руки Пита, притягивая его к себе, и это одновременно самое спокойное и самое пугающее чувство, которое Питер когда-либо испытывал, потому что именно объятия стали причиной этой неразберихи, не так ли? Это была его собственная потребность в утешении. Но Питу сейчас тоже нужно утешение. Это правда. И это нормально. Питер не открывает глаза. Он просто вдыхает запах Пита, изучая его, его прикосновения, его тепло. Они дышат вместе. Этого достаточно, пока что. Они сидят так довольно долго, и если даже Питер не чувствует пальцев ног, ему всё равно. Ему тепло.