Сквозь Вселенную

За неделю до Рождества Пит устраивается фотографом-аниматором — Сантой — в торговом центре. Питер уверяет его, что его зарплаты достаточно, чтобы содержать их двоих и что ему пока нет необходимости искать работу. Но Пит настойчив и, кажется, даже рад открывшейся перспективе. Питер отчасти его понимает. Должно быть, довольно скучно сидеть целыми днями дома и ждать его возвращения. Питу уже не терпится снова начать фотографировать и наверняка ему всё равно, в каком образе и как. Даже сопливые дети на коленях Санты лучше, чем ничего. Теперь они оба возвращаются домой на закате, до смерти уставшие, с больными суставами после целого дня на ногах, и это довольно неприятное напоминание того, как сильно они стареют. Но несмотря ни на что Питу удаётся уломать Питера поставить и нарядить ёлку. — Ладно, ладно, — наконец сдаётся тот после пятнадцатой попытки Пита за этот час. Они только поужинали, неизменно сидя на диване почти вплотную друг к другу, накрывшись огромным вязаным пледом. Сегодня двадцать третье декабря — всего два дня до Рождества, а их квартира выглядит далеко не празднично. Питер никогда не отличался особыми способностями к дизайну интерьеров, что, впрочем, заметно по хаотично расставленной не сочетающейся между собой мебели. Вот уже много лет он ничем не украшает своё жилище и ограничивается лишь рождественским венком на входной двери, чтобы пара соседей по лестничной клетке видела, что он следует традициям. Хотя у него есть коробка со всякими мелочами, украшениями, которые он вырезал в детстве, и несколькими метрами мишуры и гирлянд, собранными тётей Мэй, когда он переезжал сюда. Он запихнул эту коробку в шкаф вместе с несчастным подобием искусственной ёлки, купленной в том же году, когда он сюда заселился, и которую он ставил всего-то раз. О боже, тётя Мэй. Он не виделся с ней с тех пор, как началась эта суматоха с мультивселенными. Даже ни разу не позвонил. Он был так занят Питом. Новая порция вины жалит сердце, добавляя ещё больше боли, чем он испытывал раньше. Питер мысленно делает заметку позвонить тёте хотя бы завтра. — Ура! — Пит торжественно вскидывает кулак, радуясь, что ему удалось убедить Питера. Тот качает головой, но не может сдержать улыбки. Вставая, он задевает ногой ноги Пита, скидывает половину пледа ему на колени и отправляется в спальню за коробкой. В последнее время он понятия не имеет, как быть с их близостью. Конечно, он знает, что это — большая, глубокая, гигантская влюблённость в Пита. Он знает, почему сам тяготеет к нему, используя любой предлог, чтобы взять его за руки, или сесть так, чтобы их ноги соприкасались, или притвориться уставшим и прислонить голову к его плечу после долгой ночи патрулирования. Но он не знает, почему Пит так спокойно на это всё реагирует. Почему он совсем не против — почему он сам охотно балует его мимолётными нежными прикосновениями. Даже после той ночи на крыше Эмпайр-Стейт, после тех долгих объятий они особо это не обсуждали. Они не стали заострять на этом внимание, просто внесли в список странных моментов, которые были между ними. Поэтому Питер не знает, что делать со всей этой ситуацией, и не хочет спрашивать первым. Не тогда, когда у них всё складывается относительно хорошо. Он извлекает коробку из шкафа, случайно прихватив вдобавок груду старых вещей, которые давно пора бы кому-нибудь отдать, но где найти на это время? — Там ещё ёлка в шкафу, — говорит он, возвращаясь в гостиную и с болезненным кряхтением опуская коробку на пол. Пит встаёт с дивана и уходит. Питер слышит, как тот, ворча, вытаскивает ёлку и борется с вещами, норовящими выпасть следом из шкафа, и улыбается, садясь на пол и принимаясь рассматривать украшения. Он крутит в руках маленькую снежинку, приклеенную к палочке от мороженого, выкрашенную белой краской и отмеченную двумя корявыми буквами «П», — он помнит, как делал в начальной школе эту поделку, — и как раз в этот момент в гостиную входит Пит с ворохом зелёных пластиковых ветвей — будущей ёлкой. Он ковыляет в угол комнаты, где расположено большое окно с красивым видом, и с громким вздохом скидывает ветви в одну кучу. Питер усмехается и весело наблюдает за тем, как Пит разворачивается, тыльной стороной ладони утирая со лба пот. Он замирает, чтобы отдышаться, и Питер не может удержать рвущийся наружу смех, разрывая повисшую в комнате тишину. — Что, помочь тебе, старичок? — издевается он, на что Пит лишь закатывает глаза и пересекает большими шагами комнату, плюхаясь рядом с Питером на пол, тоже садясь по-турецки. Он приваливается к его боку и устало роняет голову на его плечо, как бы подыгрывая ему, отчего бабочки в животе Питера просто беснуются. — Знаешь, я ещё не встречал человека, у которого было бы столько футболок разных групп, — поддразнивает Пит, и Питер заливается краской смущения. Должно быть, Пит разглядел весь его гардероб, пока был в его комнате. — Это переходный возраст, чувак, — объясняет Питер с лёгкой ноткой возмущения. — Я думал, что буду крутым в школе, или типа того. Пит кивает, покровительственно и устало, и улыбается, не поднимая головы с его плеча. — Конечно-конечно, я понимаю, приятель. Я как-то пытался стать рестлером, знаешь? Ну, это было скорее средство достижения цели, а не хобби. Это было что-то вроде наживы. На самом деле, это было в ту же ночь, когда… — он прерывается, быстро трясет головой, словно вытряхивая ненужные мысли из головы. — Неважно. Я хочу сказать, что в своё время я тоже делал довольно постыдные вещи, не переживай. Питеру хочется узнать, что ещё он хотел сказать, но решает промолчать. Он мысленно сохраняет картинку рестлера-Пита, которую ему подкидывает воображение, как компромат на будущее, и вытаскивает из коробки самодельную звезду, Пит тут же поднимает голову, с неподдельным интересом разглядывая поделку. — Ну-ка, что это тут у нас? — Он забирает игрушку, крутя её в руках. — Оу, посмотри-ка, — он тычет пальцем в выведенные ручкой инициалы. — Пока что это самая приличная твоя поделка, дружище. Питер хохочет, радуясь, что Пит разрядил атмосферу. Им удаётся собрать дерево с минимумом физических затрат и боли, и если она немножко кривая и стоит завалившись на один бок, то им всё равно. Они оборачивают ёлку гирляндой и развешивают самодельные игрушки одна за другой, Пит оценивает почти каждую, подмечая, насколько они очаровательные, и как это мило, что Питер хранил их столько лет. Питер понимает, что тот лишь подшучивает над ним, но не может сдержать румянец, затопивший щёки от переизбытка эмоций. И когда их руки соприкасаются, когда он протягивает цветастый картонный леденец и пальцы Пита задерживаются на мгновение дольше, чем нужно, этот момент они тоже опускают. Наконец развесив все украшения, Питер падает обратно на диван, наблюдая, как Пит вставляет вилку от гирлянды в розетку. Несколько лампочек перегорели, но это не портит общей картины, и Питер не может сопротивляться согревающему чувству, разливающемуся в груди при виде этой пародии на ёлку. — Стой, подожди, — говорит Пит, бросаясь через всю комнату и выключая свет, оставляя гореть только гирлянду. Ёлка выглядит так даже лучше, намного особеннее, с белой снежинкой на палочке вместо звезды. Питер улыбается и не замечает, что Пит сзади наблюдает за ним краем глаза, пока его не заматывают пушистой мишурой, набрасывая её на плечи и шею. — Чт… — вскрикивает Питер, и Пит лишь прыскает, завязывая кончики мишуры на шее и пряча их под своеобразным ожерельем, чтобы не болтались. Питер запрокидывает голову на спинку дивана, глядя на Пита вверх тормашками. — Привет, — говорит Пит, глядя на него в ответ, и его глаза лучатся таким теплом, что у Питера перехватывает дыхание. — Привет, — отвечает он и сглатывает подкативший к горлу ком. Но это не тот комок, который сдавливает глотку, причиняя дискомфорт. Это комок, который вызывают приятные эмоции, коих он давно не ощущал. Желание поцеловать Пита вновь вспыхивает в нём обжигающим огнём, сильнее, чем раньше, и Питер уже собирается потянуться к Питу руками, чтобы привлечь его к себе, несмотря на неудобное положение. Но он не успевает ничего сделать, как раздаётся звонок. — О чёрт, — бормочет он, похлопывая себя по карманам, и вытаскивает телефон из левого. Звонит Мэй — Питер замирает. Как же не вовремя. Он принимает вызов и подносит телефон к уху. — Привет, тётя Мэй, — говорит он и краем глаза замечает, как Пит огибает диван и опускается рядом с ним. — Привет, Питер, — отвечает Мэй тем самым тоном, когда она и не злится на него, но и не очень довольна. Он морщится. Он действительно долго не выходил на связь. — Слушай, прости, что не заглядывал к тебе последние несколько недель. Понимаешь, на работе просто завал, ну, из-за праздников и прочего. — Он ожесточённо трёт лоб, потому что что это за оправдание? Он в лаборатории работает, а не в Macy’s! — О-о, всё нормально, Питер. Я знаю, ты человек занятой. Я просто хотела спросить тебя, ты придёшь ко мне на Рождество, как обычно? Я приготовлю жаркое и ещё что-нибудь, конечно. Еды будет достаточно. Питер на мгновение паникует, мельком глядя на Пита, — тот сидит, положив руки на колени, как всегда терпеливый. Стоит ли сказать Мэй, что он приведёт с собой гостя? Он просто не может оставить Пита здесь, ни за что. Но как ей объяснить всю ситуацию? Сказать, что у него новый сосед, которого зовут абсолютно так же, как его самого? Он нервно покусывает губу, переводя взгляд то на Пита, то на ёлку, то снова на Пита, и, поняв, что молчание затянулось, решает рискнуть. — Да, да, конечно, тётя Мэй. Я, эм, я просто хочу уточнить, ты не против, если я возьму с собой моего соседа? — Он морщится на этом слове и слышит, как сдавленно смеётся Пит, прижав ко рту кулак, но Мэй, кажется, совсем не против. — Конечно, не против, Пит, я только рада. Ты не говорил мне, что у тебя есть сосед. Давно ты с ним живёшь? «О-о, я много чего тебе не говорил», — удручённо думает Питер, но вслух говорит: — Эм, не очень. Всего лишь месяц. Совсем недавно. На этом они прощаются, Питер заранее поздравляет Мэй с Рождеством, стараясь отогнать от себя ощущение того, что он самый отвратительный племянник на свете. Нажимая на кнопку завершения вызова, Питер обречённо стонет, кидая телефон рядом с собой на диван, и падает набок, опуская голову на бёдра Пита. — Сосед, значит? — Пит хитро улыбается, глядя на него сверху-вниз, и Питер обречённо стонет громче, переворачиваясь на спину и закрывая лицо ладонями, до боли надавливая ими на глаза. — Прости, чувак, я просто запаниковал. Что я должен был ей сказать? Правду? — Да и это совсем не ложь. Технически Пит действительно его сосед. Просто ещё… кое-кто больше. Пит мотает головой, вновь коротко улыбаясь мягкой улыбкой, его пальцы начинают играть с кончиками мишуры, обмотанной вокруг шеи Питера. Тот чересчур смущён телефонным звонком и не может как следует поразиться этому нежному жесту. — Нет, ты всё сделал правильно. И я очень рад встретиться с твоей тётей, — уверяет его Пит. Питер кивает, смежив веки и пытаясь вернуть былой настрой, вернуть ту атмосферу лёгкости между ними. Тот момент, когда они почти поцеловались, прерванный звонком. Он распахивает глаза и смотрит на Пита, его щёки вспыхивают, стоит ему окончательно осознать, в какой позе они сейчас находятся. Бедро Пита обжигает его затылок, пальцы нежно поглаживают шею, перебирая мишуру и задевая обнажённую кожу. Глаза Пита слегка прищурены, их голубизна слегка приглушена тусклым светом, мягко разбавляющим темноту комнаты, он видит лёгкий изгиб губ Пита в улыбке и не может не улыбнуться в ответ. — Привет? — пробует Питер снова, чувствуя, как заполошно бьётся сердце, и тишина в квартире кажется невыносимой те несколько секунд, пока Пит просто смотрит на него своими волшебными глазами, в которых пляшут разноцветные огни. — Привет, — наконец отвечает он, продолжая их напряжённый момент, словно его и не прерывали. Его взгляд опускается на губы Питера, и в этот раз тот в этом уверен. Хотя Питер по-прежнему думает, что ничего не произойдёт, и собирается вставать. Но Пит наклоняется к нему, слегка приподнимая колени, а вместе с ними и Питера. Он целует его как ни в чём не бывало, мягко жмётся к его губам — лишь лёгкое касание, — но Питер, как всегда, ничего не может сделать нормально. Он стонет, как какая-то дикая кошка, и тянется вверх, чтобы обвить руками шею Пита, целуя его сильнее, пытаясь найти правильный угол, и каждый нерв в его теле напрягается до предела. Ощущение такое, будто в нём что-то зажигается изнутри, будто он какой-то гибрид человека и рождественской ёлки, излучающий яркий пульсирующий свет, и когда Пит опускает руку с его шеи вниз, чтобы обнять его за пояс, а другой рукой берётся за челюсть, слегка сжимая, и приоткрывает рот навстречу губам Питера, тот готов поклясться, что за закрытыми веками видит вспышки новых невообразимых цветов. Они целуются, кажется, часами, пока спина Питера не начинает ныть от нагрузки, а губы почти немеют от перенапряжения, но он почти не замечает этих вещей, потому что он целует Пита, святый, мать его, боже! Он молча отстраняется, падая на бёдра Пита и тяжело дыша, как загнанная лошадь. Глаза полуприкрыты, он чувствует себя как будто пьяным, но он настолько вымотан, что не может мыслить здраво. В хорошем смысле этого слова. В просто невероятно чертовски хорошем смысле этого слова. В «я только что целовался с самим собой из параллельной вселенной, но он настолько другой, что я забыл, что он — это я, и, кажется, я очень даже не немного в него влюблён» смысле этого слова. — Кажется, я должен сейчас что-то сказать, — хрипло выдаёт он наконец, потому что слишком обескуражен, он постоянно что-то болтает, когда нервничает, и Пит лишь качает головой, глядя на него с покорным, удовлетворённым выражением лица, всё так же поглаживая его щёку. — Не нужно ничего говорить. Просто поцелуй меня ещё раз. А Питер поцелует. Непременно поцелует. Процеловавшись до самого конца вечера, они засыпают на диване, тесно прижавшись друг к другу, Питер крепко обнимает Пита, как один из тех ленивцев, которых они видели в программе про животных; ёлка весело мерцает разноцветными огнями, отбрасывая отблески на их тяжело дышащие, опьянённые поцелуями тела. Питер понимает, что им многое придётся обсудить утром, его нутро изнывает исследовать Пита со всех сторон, желательно как можно скорее и на нормальной кровати. Но, свернувшись вместе на диване калачиком, осыпая губы, подбородок, руки и шею друг друга мягкими, ленивыми поцелуями, исследуя это желанное, интимное, захватывающее новое ощущение, так легко забыть о том, кто они на самом деле, и о странных, доселе неизведанных обстоятельствах, в которых они оказались. Так легко просто жить, не думая о том, насколько это всё ненормально. Потому что это не так. Отнюдь. Совсем не так. Поэтому Питер, напротив, думает, как же это правильно, и как впервые за много лет в его душе расцветает настоящее осязаемое счастье, почти вытесняя чувство вины, сожаление и боль. Он легко засыпает, вслушиваясь в размеренное дыхание Пита, чувствуя, как поднимается и опускается под щекой крепкая грудь, ощущая запах, пропитавший ночную майку Пита, сильные руки, прижимающие ближе к себе, и тепло их переплетённых ног. Никогда ещё засыпать не было так легко.