Я обманут ночью звездною.

❝Вновь звенят шаги по церковным плитам – Буду ли живым, буду ли убитым? Ставят свечки тени моих деяний, Не молитв достойных, а покаяний. У святых от гнева темнеют лица: Как посмел ты, грешник, сюда явиться?!❞*

Шаги Александра эхом отдавались от каменных стен, нарушая покой святых, что с безразличием охотника следили за ним, как за загнанной дичью. Ладан туманом окутал главную церковь столицы. В молочной пелене юноше казалось, что иконы бросали в спину ему ядовитые проклятья и шептали осуждения. Однако Морозовым всегда было плевать на чужое мнение. Особенно на мнение тех, кто позволил себя растерзать. Бледный юнец хмыкнул, когда мимо него пронесся вихрь четырех девиц, чуть не сбив стойку со свечами под иконой Санкты-Лизаветы. Пожелтевший воск траурными слезами капал на мрамор. Щебетанье послушниц быстро растворилось в панихидной тишине. Дверца исповедальни натужено скрипнула, стоило длинным пальцам сомкнуться на ручке в виде дикой розы. Она держалась на хлипких болтах и, видимо, исповедальней слишком часто пользовались, что дверь еще не упала только благодаря молитвам великодушного и всепрощающего Апрата Владимира II. — Какие грехи снедают душу твою, сын мой? — Послышался из-за стенки хриплый голос отца. Отца народа. Отца своей паствы, что можно было отыскать в любом уголке мира. Но только больше не их с Алиной отца. Он выбрал веру, а не семью. Подобное Александр не прощает. — Святые выжгут наше государство дотла, когда услышат мою исповедь. Поэтому тебе бы лучше подсказать мученикам закрыть уши, отец, — сталь его острого взора поблескивала в полумраке. — Нет такого деяния, что они не простили бы нам, — спокойно ответствовал Владимир на дерзости сына. — Покайся, и они увидят, как смирен их раб земной, да отпустят тебе самые страшные злодеяния. — А на предательство крови своей они тоже готовы закрыть глаза? — Младший Морозов скучающе зевнул. Силуэт отца за вырезанными в древесине отверстиями дрогнул. Юноша оскалился на молчание Апрата. — Я так и думал, — Александр качнул головой, облизнув пересохшие и покрасневшие от поцелуев до рябинового пламени губы. — Значит, меня они поймут. Брат мой пал от клыков мрака, что течет по венам моим, вместо алых рек. Я не удостоил его земли могильной, оставив гнить на месте том, где закат в последний раз отразился в стекле его глаз. — Александр… — Вздохнул Владимир, видимо, думая, что тот снова решил вывести отца жестокими шутками. — А еще, — юнец прикусил кончик языка, припомнив запретный поцелуй, и провел им по небу, дабы вкусить металл крови в полную силу. — Я возжелал деву и сорвал сирень целомудрия, прервав летнюю юность. Теперь за ней тянется шлейф моей холодной страсти. — Все девушки когда-нибудь… — Богиня, — исправил мужчину Александр. — Я змеем пробрался на ее ложе, устланное шелками. Ложе, где она должна была ожидать жениха венценосного. Но пришел не тот, кого она ждала. — Венценосный? — Переспросил сбитый с толку Апрат. — Ты же не хочешь сказать… — Да, отец, — младший Морозов щелкнул пальцами. — Я возжелал сестрицу. — Ты очернил сестру свою?! — Воскликнул Владимир. — И имя ей, — тени потянулись со всех церковных уголков. — Алина Морозова.