Королевские прятки

      Глава первая       1299 год       За две недели до Рождества              Первый вечер семидневной епитимьи Джон провел на берегу, швыряя тюленям куски зачерствевшей овсяной лепешки. Ему никогда не нравилась привычка северян печь хлеб еще до заутрени. К закату саксонское лакомство превращалось в подобие бурого камня. Оно скрипело песком на зубах и пачкало руки горелыми крошками. В Шампани такая еда не сгодилась бы и свиньям. При дворе посмеялись бы, узнав, что младшему племяннику его милости короля Эдуарда грозит опасность потерять пару зубов в тщетной попытке поужинать.              Если б ему оставили хотя бы любимую флягу с вином! Серебряную, арабской выделки вещицу, подарок покойного отца, отобрал здешний приор. Он изъял заодно и кинжал, кошель с пенсионом и несколько любимых колец. Последователи святого Кутберта ревностно блюли старинные обычаи. Им не осмеливался перечить сам князь-епископ Энтони Бек, при дворе которого Джон состоял уже несколько лет. Милорд наставник воевал с отцом Джона на Святой земле. Король привечал Бека, считая его усердным слугой и личным другом. Всесильный прелат, наводящий ужас на шотландские кланы, даже не улыбнулся, когда от него потребовали переодеться. Он, не споря, скинул теплый, подбитый мехом плащ и облачился в домотканую рясу, как того требовал монастырский устав. Джон попытался отстоять свою одежду, но учитель погрозил ему пальцем, и желание спорить пропало само собой. Вот уж поистине: в чужой монастырь...              От холодного ветра у него покраснели щеки. Пальцы, торчащие из грубых сандалий, превратились в ледышки. Монашеский капюшон не спасал от сырости. Джон наступил в лужу, чертыхнулся и тут же перекрестился. На Линдисфарне всегда было зябко. В гостевых покоях епископа пахло плесенью, а от стужи не спасал даже разожженный камин. Зато в комнатах по крайней мере не моросил дождик, стекая за шиворот противными каплями. Джон вымок до нитки, шатаясь без дела среди мокрых валунов, разбросанных по кромке прибоя.              Достопочтенный Беда, один из двух отцов-основателей монастыря, на чьи книги ни с того ни с сего возжелал непременно взглянуть князь-епископ, учил, что монахи, пребывающие в непрестанных трудах, к морозу и жаре нечувствительны. Наверное, великий книжник, описавший чудеса Линдисфарна, не выходил из стен теплой библиотеки. Книги в монастыре берегли от непогоды усердней, чем людей. Достопочтенный также учил не жалеть себя и возлюбить ближнего. Джону же сейчас было себя очень жалко, он злился на весь мир и никого не любил. Он сердился на наставника за то, что тот не отпустил его домой на Рождество и приказал именно здесь, на святом острове, подумать о своем предназначении и смириться. Дулся на братьев, которые поддержали епископа и написали Джону, что ему нечего делать в Бамборо, пока там на праздниках гостит наследник престола, его кузен. Он возненавидел здешнего приора: это отец Ранульф отобрал у него вещи и назначил тяжелую епитимью.              А главное, у него руки чесались избить этого дурака, брата Освина. Тот тоже отбывал недельное наказание. Только его заставили все эти дни на коленях молиться в монастырской церкви. В старом доме Господнем тоже было холодно, но там хотя бы ветер не свистел в ушах.              Джон заприметил молодого послушника сразу по приезде на остров. Он показался ему ровесником. Самому Джону недавно исполнилось восемнадцать лет. Освин приглянулся ему пухлыми щеками, которые так и хотелось ущипнуть, карими глазами навыкате и круглой родинкой под нижней губой. Может быть, в Дареме он даже не заметил бы похожего на овечку парня, но здесь, среди состарившихся еще при прошлом короле монахов, послушник выглядел весьма аппетитно. Джону показалось, будто тот тоже поглядывает на него, как голодный кот на сметану. Он подумал, что нашел себе развлечение, пока наставник читает старые книги. В Дареме он часто ловил на себе такие взгляды и до сих пор в их значении не ошибался.              Они несколько раз столкнулись в коридорах, обменялись братскими поцелуями во время мессы. Джон готов был поклясться, что губы овечки задержались на его щеке дольше, чем необходимо. За ужином он уселся рядом с будущей жертвой и, пользуясь теснотой, несколько раз наступил сандалией на край его рясы. Освин дернулся, у него выпала из рук ложка, но он не отодвинулся, из чего Джон сделал вывод, что можно закончить осаду и переходить к прямой атаке.              Он уговорил краснеющего послушника сбежать из монастыря во время послеобеденного отдыха и поглазеть на здешнюю крепость. Освин не знал, что Джон уже видел ее и совсем не впечатлился. Крепость была новой, скучной, маленькой, всего в три этажа, с одной невысокой башней. Дядюшка понастроил в своем королевстве десятки похожих зданий. Такие сооружения могли лишь на короткое время задержать противника, пока не подоспеет подмога.              Но рядом с холмом, на котором стояла сия твердыня, Джон заметил несколько заросших вереском скал, среди которых легко было спрятаться вдвоем и наконец-то уединиться.       Вот туда он и потащил покорную овечку.              Послушник всю дорогу трещал без остановки. То рассказывал про нападения викингов в старые времена, то почему-то расхваливал сыр, который искусно варили в монастыре. Он умолк, только когда запыхался.              Джон оглянулся. Слава богу, дорога была пуста. Он поправил темные, отливающие бронзой кудри, распахнул яркие зеленые глаза и усмехнулся, играя ямочками на щеках.       За эти самые кудри и ямочки его рыжеволосые великаны-братья дразнили его в детстве фальшивым Плантагенетом и прозвали девкой. Кузен, наследник престола, утешая Джона, обмолвился, что за одну его улыбку любая женщина продаст бессмертную душу.              — Да и мужчина тоже, — добавил первый красавец двора, убедившись, что их никто не подслушивает. — У тебя, мой милый, красивые длинные ноги и достаточно широкие плечи. Ты, в отличие от твоих братьев, похожих на корявые дубы, подобен молодому ясеню.              Эдуард знал толк в мужской красоте, и хотя между ними никогда и ничего не было, услышать такое от любимого друга было приятно.              — Давай залезем сюда! — Джон выбрал удобное сухое местечко между камнями. Скалы скрывали их от любопытных глаз, и отсюда хорошо просматривалась дорога. Можно успеть отпрянуть друг от друга, если мимо кто-то пройдет.              — Но до крепости еще далеко, — Освин упирался, как будто его тащили на скотобойню.              Джон прикинул время и понял, что ему стоит поторопиться. Стиснув упитанную задницу, он потянулся поцеловать овечку и совершенно неожиданно получил тычок в грудь.              — Ты что?              Пришлось отодвинуться. Все оставшееся время он успокаивал трясущегося послушника. Тот не верил в его объяснения про внезапное родство душ и братскую любовь. Джон стер язык, ссылаясь на только что выдуманные рыцарские романы.              Их отсутствие, конечно, заметили. Джон так и не узнал, что именно Освин наболтал приору, но епитимью на них наложили только за побег, не за другие грехи. Послушника на неделю посадили на хлеб и воду и отправили молиться в церковь.              Джона же заставили на то же время заменить на переправе старого сторожа, одного из монахов. Голодать ему не пришлось, хотя наставник ворчал, что легкий пост воспитаннику не повредит. Так что он мог сполна насладиться изысканным ужином из сухой лепешки и супом из местных вялых овощей.              Стемнело. Тюлени доели свой хлеб и уплыли в море. Джон грустно пожелал им счастливого пути, вкусных пиршеств в подводных дворцах, и потащился к сторожке. Ему предстояла бессонная ночь, за что следовало поблагодарить недотрогу-послушника. Он пожелал Освину протереть на коленках дырку. Тот, по крайней мере, выспится в теплой спальне под одеялом. А вот Джону предстояло бодрствовать семь ночей, подбрасывая мокрый плавник в костер на переправе, криком предупреждая припозднившихся путников о приливе, и маяться от холода и скуки. Вся Англия знала, что косу, соединяющую Святой остров с материком, два раза в день заливает соленой водой. Поэтому ночное бдение казалось Джону совершенной глупостью. Кто зимой полезет в холодное море? А главное, кому вообще нужен этот остров, с его сонной деревней, стадами блеющих овец, нищим монастырем и небольшим гарнизоном, сосланным в крепость скорее для устрашения шотландцев, чем для защиты малочисленных жителей. С тех пор как милорд Бек неделю назад притащился в монастырь, больше на острове никто не появлялся.              С костром пришлось повозиться. Плавник дымил, не желая разгораться под дождем. Ветер сносил в море редкие искры. Джон попытался, как и полагается грешнику, раскаяться. Но никакой вины так и не почувствовал, только огорчился, что поспешил и напугал глупую овцу, даже не успев поцеловать.              Ему не было и четырнадцати, когда в даремском книгохранилище ему попалось письмо покойного епископа Кентерберийского одному из своих друзей. Он бросился к приехавшему его навестить кузену. Эдуард прочитал затершийся пергамент, хмыкнул и погладил Джона по горящей от стыда и тайного возбуждения щеке.              — Тебе понравилось то, что ты прочитал? Не лги мне, мелкий!              — Это ужасно! Посмотри, что тут сказано! «Целую твои уста»?!              — «Нет любви сильнее, чем моя любовь», — смаковал бесстыдные строки Эдуард. — «Я благословляю тебя, друг мой. Позволь поцеловать тебя хотя бы на словах». — Принц вздохнул: — Красиво! Я не смог написать бы лучше.              Джон уставился на него, словно увидел дьявола и все его проклятое воинство.              — Если бы тебе не понравилось, — голос принца звучал вкрадчиво, почти искушая, — ты бы побежал к сэру Энтони, а не спрашивал бы меня. Наставник объяснил бы тебе, что существует чистая любовь великих мужей и что в этом письме нет ничего такого, что могло бы смутить даже самого постного монаха. Но ты и я... Мы оба знаем, что это не так. Я видел, как ты поглядывал в мыльне на моего пажа. Он действительно красивый мальчик. Улыбнись ему и увидишь, что будет.              Рука сама потянулась перекреститься. Он открыл рот, хотел крикнуть, что все это ложь. Он достойный сын графа Ланкастерского и Бланки д`Артуа! Он не такой и таким быть не может! Но Джон промолчал, понимая, что змей-искуситель прав в каждом своем слове. Не пойдет младший сын Эдмунда Горбатого расспрашивать своего наставника. А утром во время мессы улыбнется хорошенькому пажу.              Позже принц не раз отвечал на его вопросы. Он был на целых два года старше Джона и, казалось, знал обо всем на свете. Кузен рассказал ему о тайных желаниях, какие испытывают иные мужчины. Джон услышал о нечестивой любви давно почивших королей Англии, о героях древней Эллады. Они говорили о страсти, в которой женщинам не было места. Джон обмирал, слушая про охоту, где стрелок гонится за стрелком и как счастливы оба победой. Принц говорил ему о грехе и о гневе Господнем...              — Понимаешь, кузен, — Эдуард отпил подслащенного вина, подтолкнув второй кубок Джону, — если бы Господь был против наших утех, он не создал бы нас такими. Грех — это только когда берут силой. Все остальное — добродетель. Запомни, братик.              И Джон запомнил.              От дыма у Джона запершило в горле. Он топнул ногой в тщетной попытке сдержать злые слезы.              — Я не монах, чтобы старый злобный пень заставлял меня мокнуть под дождем! У сторожа в конуре хотя бы горит очаг. Хорошо, что уходя к морю, я подбросил туда дров.              Он так дернул дверь, что она едва не слетела с петель. Осторожно затворил ее за собой, представив, как ветер выдувает через проем скудное тепло. Протянул озябшие руки к очагу, чтобы согреться, и повторил сам себе для полной ясности:              — Я пока еще не монах, чтобы наказывать меня так сурово.              О том, что с епитимьей согласился милорд наставник, Джон благополучно забыл.              В сторожке пахло горячей овощной похлебкой, пылью и немного вереском. На старой лежанке он обнаружил целую груду покрывал. Джон брезгливо тронул верхнее пальцем. Они, как ни странно, оказались сухими и даже вполне себе чистыми.              — Я только закрою глаза. Встану, как только услышу колокол, — он зевнул от усталости: день выдался хлопотным. — Вздремну полчасика. Сегодня все равно никто не прие...              Колокол он благополучно проспал.              Его разбудил человеческий крик, испуганное ржание лошади и шум прибоя. Кто-то тонул!              Кто-то гибнет именно сегодня, потому что ему, Джону, не достался поцелуй послушника и его разозлил старый приор!              Он побежал к берегу так быстро, что закололо в боку. Костер погас, вокруг царила кромешная тьма. Он заметался, поскальзываясь на мокрых камнях, соображая, что делать и как спасти несчастных.              — Плыви на мой голос! Сюда! Здесь отмель! — он кричал, пока не запершило в горле, потом откашлялся и снова позвал тонувших: — Эй, вы там еще живы?              Во тьме ничего не было видно. Джон потер глаза кулаками, это не помогло, и он закричал снова. Этот дурак утонет! Какого черта ему понадобилось на Линдисфарне!              Вновь заржала лошадь. Вторивший ей человеческий голос раздавался где-то совсем рядом. Сквозь грохот прибоя Джон умудрился расслышать ругань и понукание несчастной скотины. Он, в чем был, не раздеваясь, бросился в воду. Налетевшая волна сбила его с ног. Он с трудом поднялся, но, не удержавшись, снова грохнулся на колени, на этот раз наглотавшись соленой воды. От ужаса он завопил и отчаянно замолотил руками по воде: Джон не умел плавать.              «Теперь мы оба утонем. Я умру без исповеди и причастия. В аду мне придется вечно вымаливать прощения у человека, которого я утопил», — прощался он с жизнью.              Сильная рука выдернула его за шиворот на поверхность и куда-то потащила. Джон забился, пытаясь освободиться. Ему показалось, что его тянут на дно. В ответ его больно стукнули по затылку и сунули в руки поводья. В ухо гаркнули:              — Держись за гриву, болван! Где берег?!              На берег они выбрались с божьей помощью. Господь вовремя послал им приливную волну, или все дело было в несчастной лошади, которая, должно быть, решила в эту ночь еще не встречаться с Всевышним. Они дотащились до прибрежных камней и рухнули на мелководье, отплевываясь и хватая ртом воздух. Дышать было так сладко, что Джон застонал от удовольствия.              — Ранен? Куда? Где болит? — его ощупали с ног до головы и помогли встать. Джон смущенно пробормотал слова благодарности.              Незнакомец оставил его в покое и занялся своей чуть не утопшей скотиной.              — Ну, Мальчик, вперед! Умница мой! Еще чуть-чуть!              Лошадь застучала копытами о камни и обернулась черным боевым конем. Джон никогда не видел такой огромной зверюги.              — Мальчик? Да это же великан!              Незнакомец обернулся, его лицо исказилось гневом. Ростом он был под стать своему коню. Он возвышался над Джоном наподобие башни, если, конечно, представить, что донжоны могут сыпать проклятиями, ощупывая бабки своего коня.              — Ты кто такой? Монах? Какого черта, да простит меня Господь, тебя понесло в море? И где здесь сигнальный костер, который мне обещали? — незнакомец выпалил все это без остановки.              Джон предпочел вместо ответа пожать плечами. Он давно уже выучился у своего ворчливого наставника, что это лучший способ предотвратить продолжение неприятной беседы. Ему не хотелось препираться со своим спасителем. Не хотелось и благодарить за избавление от верной смерти. Он терпеть не мог, когда его тыкали носом в собственные ошибки.              Ночной гость продолжал настаивать на объяснениях, и это каким-то образом помогло Джону прийти в себя. Его перестало трясти от холода и страха. Джон сжал кулаки, спина сама собой выпрямилась.              — Ты, — он ткнул пальцем в кольчугу, с которой потоком струилась вода, решив говорить с неизвестным так, как его мать общалась с деревенским дурачком. — Все потом! Укрытие! Тепло!              Он махнул рукой в сторону лачужки сторожа и повел за собой незнакомца, стараясь не навернуться в темноте и не упасть.              В сторожке сразу стало тесно. Джон зажег светильник, подтащил к очагу треснувшую от старости скамью, плеснул в выщербленную кружку воды из кувшина. Он бросил гостю сухую тряпку, которая, видимо, служила старому монаху полотенцем.              На этом он счел долг гостеприимства выполненным и уселся на лежанку, искоса поглядывая на незнакомца. Тот промокнул лицо, стряхнув с коротких русых волос воду, и сразу же занялся своим мечом, тщательно полируя его той же тряпкой. При этом он шипел что-то крайне неприятное про жителей Святого острова и их способность следить за переправой. Джон пропустил его брань мимо ушей — он и сам знал, что виноват. Ему разбирало любопытство, кто этот человек и что он здесь делает.              Незнакомец явно не был новым солдатом из гарнизона. У простых солдат не бывает дорогих боевых коней и такого меча. Ему позавидовал бы даже старший брат Джона. А уж новый граф Ланкастерский знал толк в хорошем оружии. Незнакомец был одет в потрепанный плащ и потертые перчатки, что тоже удивляло. Купил бы себе зверюгу подешевле и тогда смог бы позволить себе новую одежду. Джон размышлял бы и дальше, но спаситель резко задвинул меч в ножны, заставив его дернуться от неожиданности. Он смерил Джона неприязненным взглядом внимательных темно-синих глаз, почесал синяк, наливающийся на скуле, и несколько надменно спросил:              — Эй, ты! Скажи-ка, любезный, как мне добраться до здешнего монастыря?              Джон стиснул зубы. Никто и никогда не обращался к нему таким тоном, даже братья. Томас и Генри могли шутить над младшим братишкой или ругать его за проказы, но говорили с ним всегда вежливо. Особенно когда ругались. Так требовала миледи матушка, а с ней не спорил даже отец — в те редкие дни, когда был дома. Король звал Джона «мой милый племянник», а в Дареме, у наставника, никому бы и в голову не пришло поднимать голос на воспитанника милорда Энтони.              — С повечерия до заутрени ворота монастыря на запоре, — Джон смерил взглядом своего утопленника и мстительно добавил: — Если у вас есть дело к отцу приору, вы сможете обратиться к нему завтра утром... сэр.              Гость обратил внимание на заминку и заметно смутился. На щеках проступил легкий румянец.              — Прости меня, святой брат...              Джон задумался. Представляться грубияну не хотелось, зато было очень любопытно узнать имя гонца и что же все-таки привело его в монастырь.              — Брат Джон, — он выбрал ответ, наиболее близкий к правде. — Я послушник в здешней обители.              Называть свое имя он не рискнул. Мало ли кого могло занести сюда, в приграничье. Далеко не всем в Англии нравились Плантагенеты.              — Мастер Кристофер Торн, — у незнакомца заалели даже уши. — Благодарю за невысказанный упрек, святой брат. Я был невежлив с человеком, который бросился мне на помощь. Я младший сын в семье и, увы, еще не рыцарь.              — Не потомок ли вы сэра Ричарда Торна? Того самого саксонца, которого великий король Ричард Львиное Сердце произвел в рыцари прямо на поле боя, — блеснул Джон знаниями, полученными от Бека, и тут же смешался: простому послушнику неоткуда было знать такие подробности.              Глаза Кристофера засияли, сжатые губы раздвинулись в улыбке, обнажив крепкие белые зубы. Джон понял, что его гость совсем молод. Должно быть, лет на пять старше его самого. У него было приятное, с крупными чертами лицо, которое очень украшала улыбка.              — Король сам выбрал моему предку девиз: «Победить или умереть». Мне же не повезло, я в Палестине получил только рану в бок.              Сир Кристофер сказал это с такой гордостью, словно обычный девиз был по крайней мере чудом геральдики, а рана в боку — победой над целым войском. На излишние знания скромного послушника он не обратил внимания. Наверное, очень гордился своим предком. Джон закусил губу, чтоб не улыбнуться. Он припомнил, что Торны — северный саксонский род. А саксы, как и норманны в приграничье, сначала хватаются за мечи, а только потом думают.              Потомок паладина уселся около очага и принюхался к овощной похлебке, все еще булькавшей в котелке. Джон уже хотел предложить ему поесть, когда тот в ужасе вскочил:              — Святые угодники! Мальчик! Ему же холодно!              — Там снаружи пристройка, в ней сено.              Джон поблагодарил Господа за то, что приор озаботился такой роскошью для редких гостей. Иначе Торн, наверное, затащил бы свою скотину в комнату. Сир Кристофер выскочил за дверь, будто за ним гнался нечистый.              Джон потянулся, решив использовать это время с пользой. Он скинул с себя мокрую рясу, переоделся в запасную, еще в монастыре предусмотрительно закинутую в дорожную сумку. Он успел разлить похлебку в миски и разогреть на огне лепешки, когда гость вернулся. Он снова промок, но уже успокоился и явно был доволен местом ночлега своего любимца.              Сир Кристофер развесил над очагом плащ для просушки и уже без особых церемоний уселся за стол и заработал ложкой.              — С утра ничего не ел! Думал, успею добраться до монастыря еще до прилива. Но сбился с пути, а потом долго искал брод.              — А почему вы так торопились? — Джон обрадовался, что гость сам заговорил о причинах своего приезда.              — У меня срочный приказ князю-епископу от короля. В Дареме сказали, что он гостит на Линдисфарне.              Торн мгновенно очистил миску и теперь с надеждой посмотрел на очаг, не перепадет ли ему добавки. Джону пришлось встать и самолично подать гостю еще одну порцию. Он вспомнил, что здесь, на севере, жил когда-то саксонский король, который сам пек лепешки. А Джону и подавно было не в тягость налить своему спасителю еще одну миску супа.              Гость, благодарно кивнув, набросился на вареные овощи с прежнем усердием.              — И еще у меня письма к воспитаннику его преосвященства от брата и принца Эдуарда. К счастью, я догадался завернуть их в кожу, — Кристофер вытер губы и кивнул в сторону брошенной в углу седельной сумки. — Надеюсь, они не размокли.              Вот интересно. Брат должен был встретиться в Йорке с их величеством, обсудить положение на шотландской границе, а после сопроводить его высочество в Бамборо, где семья Джона собиралась отпраздновать Рождество. Ему написали оба…              Джон потянулся к сумке, но вспомнил, что скрыл свое имя, и вовремя остановился. Он и так знал, что мог написать ему брат. Скорее всего, снова запретил возвращаться домой, пока наследник престола наслаждается гостеприимством матушки и братьев Джона. Он уже писал об этом до отъезда к королю и вряд ли изменил свое мнение.              Между наследником престола и сэром Томасом, графом Ланкастером, год назад пробежала черная кошка. И этой кошкой был сам Джон. Точнее, близкая дружба между принцем и Джоном. Слухи — корни всех бед, даже если они не лгут. Только ленивый не болтал об предпочтениях принца. Глава дома Ланкастеров увязал в один узел отказ Джона принять сан и его дружбу с кузеном. Еще летом Томас и Джон ссорились непрерывно. Молодой граф кричал на брата так, что стены старого замка, помнящие еще набеги викингов, тряслись. Средний из братьев, вечный миротворец Генри, однажды попытался вмешаться в перепалку. Он тоже удостоился нахлобучки и уехал к себе в поместье, на прощание хлопнув дверью так, что треснуло драгоценное оконное стекло, привезенное миледи матушкой еще из Наварры.              Джон также представлял, что мог написать ему кузен. В Дареме сплетничали, что принц выбрал из свиты нового фаворита, и ему, наверное, хотелось пообщаться с другом, от которого не надо было ничего скрывать и который его способен понять.              Джон решил подождать, пока гость не уснет.              — Мы отправимся в монастырь сразу после отлива. Располагайтесь на лежанке, я отдохну на скамье, — Джону очень хотелось поскорей закончить беседу и остаться наедине с желанной сумкой.              Они еще немного поспорили, удобно ли ему будет на скамейке. Джон отказался разделить с гостем узкое ложе, сославшись на устав святого Бенедикта, и задул светильник. Заснуть на жесткой лавке он не боялся. Он хорошо выспался до этого, и даже купание в холодной воде не умерило его любопытства. Джон с трудом дождался, когда дыхание гостя станет ровным, вскочил со своего ложа и совершил сразу несколько недостойных дел. Просто позорных — как для рыцаря, которым он хотел стать, так и для монаха, которым его хотела видеть семья. Во-первых, он похитил у гостя кинжал. Потом залез в чужую сумку. И, наконец, осторожно взломал печати и прочитал письма. Он не ошибся. Все было именно так, как он и думал. Томас писал: «Сиди в монастыре и домой ни шагу». Он даже не пытался смягчить выражения и не испытывал и капли сочувствия к младшему брату. Джон обрадовался лишь короткой приписке от матери, в которой она справлялась о его здоровье. По крайней мере дома о нем кто-то помнил.              Письмо от принца тоже было вполне предсказуемым. Наследнику хотелось поговорить о новостях, и он требовал, нет, он упрашивал Джона приехать домой. Ему сообщили, что Джон сам решил остаться на праздники на Линдисфарне.              Он долго возился, прилаживая обратно печати, одновременно размышляя, что же ему делать. Остаться на острове, да еще во время Адвента, чтобы провести еще шесть дней в этой сторожке, казалось ему смерти подобно. Джону хватило и одной ночи. Когда же он наконец придумал, как избежать этой печальной участи, то обрадовался так, что выронил кинжал и чуть не разбудил гостя.              Утро выдалось солнечным и не по-зимнему теплым. Джон распахнул дверь, впуская в сторожку свежий воздух, и улыбнулся мокрому вереску, каркающей на крыше вороне и даже полевой мыши, шмыгнувшей в кусты. Если все пройдет, как задумано, то слава Господу, он сможет уже завтра позабыть об этом захолустье. Он хотел услышать гомон большого дома. Мечтал поехать с принцем на охоту, и даже болтовня материных фрейлин уже не казался ему пустой и глупой.              Он тряхнул спящего гостя за плечо, а когда тот, озираясь, подскочил, изобразил на лице честное раскаяние.              — Уже рассвело, нам пора. Но сначала я должен перед тобой извиниться, — первая часть боевого плана прошла удачно. Джон тяжело вздохнул и сделал вид, что ему очень стыдно. — На севере лучше быть осторожным, чем мертвым. На той стороне Тая не чтят короля и его родню. Я здесь без оружия, и хотя знатному человеку скрытность не к лицу… — тут Джон хмыкнул про себя, припомнив дядюшку, которого даже друзья прозвали змеем за хитрость и коварство.              Торн поморщился, и Джону пришлось поторопиться. Он скороговоркой еще раз попросил прощения за невольный обман и наконец признался, что он и есть Джон Плантагенет, которого тот ищет. Сразу после этого он потребовал себе свои письма.              Северянин все же оказался умнее деревенского дурачка, о котором Джон вспоминал ночью. Он потребовал доказательств. Раздраженному Джону пришлось перечислить все знакомые имена из свиты короля и принца. Добыв пакет уже честным путем, он изобразил, что внимательное читает уже знакомые строки.              — А-а-а, так это ты сопроводишь меня в Бамборо...              Эта часть плана была самый сложной. Джон неловко приподнялся, возвращая письмо брата, и ни с того ни с сего пошатнулся. Записка выпала у него из рук и очень удачно упала прямо в очаг. Джон вскрикнул, подхватил посох, забытый в углу сторожем, и делая вид, что пытается вытащить лист, задвинул его глубже в огонь.              На пергаменте проступили черные пятна, запах паленой кожи заполнил комнату.              Запреты брата вспыхнули, и через мгновение от них осталась только маленькая кучка пепла.              — Пресвятая Богородица! Хорошо, что я успел прочитать! — Джон постарался, чтобы в его голосе слышалась досада. — А вот во втором письме, посмотри, наследник престола пишет, что завтра к вечеру будет у нас дома и надеется поехать со мной погоняться за оленем.              Он протянул писульку принца Кристоферу. Тот в ответ отмахнулся:              — Простите, милорд, но я не умею читать.              По дороге в монастырь Джон обратил внимание, что его спутник все больше отмалчивается, кусая губы, а на лице у него застыло виноватое выражение.              — Вы все еще сердитесь? Я еще раз прошу извинить меня за неискренность.              Это, конечно, было враньем, но прозвучало просто замечательно. Джон почти поверил себе сам.              — Милорд, — Торн искренне раскаивался, не притворяясь, как Джон, — это я должен загладить свою вину. Я усомнился в ваших словах. Вы сын первого графа Ланкастера. Я воевал в его войске, и не было человека прямей и честней милорда Эдмунда.              Теперь пришла пора Джона краснеть под взглядом саксонца. Он мало знал отца, но честность графа вошла в поговорку. Он перекрестился, вспоминая покойного, и пообещал себе, что когда он станет рыцарем, если, конечно, станет, то ложь никогда не слетит с его уст. Пока же, успокоил он себя, я и не рыцарь, и не монах. Я вообще никто. Третий сын младшего брата. И я не делаю ничего плохого. Мне всего лишь хочется домой.              Князь-епископ прочитал переданный ему пакет и нахмурился.              — Король требует, чтобы я немедленно отправился в Лондон. Баллиоль пытался бежать из Тауэра. У меня приказ допросить бывшего короля Шотландии и узнать имена изменников, помогавших ему совершить побег. Просто отвратительный подарок его величеству на Рождество. — Он кивнул сидевшему рядом приору: — Я все понял, сообщайте немедленно о любых новостях. Мне пора.              Теперь он вернулся к Джону:              — Что же касается тебя...              — Ваше преосвященство! Наставник, — Джон протянул милорду Беку письмо принца. — Моя семья хотела бы видеть меня на праздниках дома. Было еще письмо от брата, но, увы, произошло несчастье.              Он кивнул Торну, и тот в нескольких словах объяснил, о чем шла речь:              — Милорд сообщил мне, что его брат просил меня сопроводить вашего подопечного домой. Вы же знаете, ваше преосвященство, что я сейчас в свите его высочества. Наследник престола проведет в Бамборо весь Адвент.              Джон удивился. Он не знал, что Торн знаком с Беком. Он также не мог припомнить, чтобы видел его среди придворных. Наверное, наследник взял его к себе недавно, во время летней кампании. Любопытно! Не это ли и есть новый фаворит принца? Кузену как будто бы обычно нравились более изысканные любимцы. Но иногда он заглядывался и на крепкие тела и широкие плечи. Джон взглянул на Торна с неподдельным интересом. И тут же обернулся к озабоченному сэру Энтони.              — Я отбуду свою епитимью после возвращения! Здесь или в Дареме, как скажете, милорд! Неужели вы не хотите порадовать его высочество?!              Наверное, если бы князь-епископ не торопился выполнить королевский приказ, если бы внимательней пригляделся к Джону, то тому не поздоровилось бы. Но пронесло. Наставник лишь кивнул им обоим и кликнул слуг. Через час Джон вместе со всеми монахами проводил его вместе со свитой со двора. А уже ближе к обеду они с Кристофером мчались по песчаной косе, соединяющей Святой остров с материком. Они ехали в Бамборо, любимую резиденцию второго графа Ланкастерского. Или, как думал Джон, просто домой.              «Прощайте! Прощай, старый стручок приор Ранульф, прощай, овечка Освин, и все остальные обитатели этого маленького клочка земли. Слово Плантагенета, я сюда не вернусь!»              Джон забыл, что Всевышний не любит клятв, данных всуе, и не заступится Дева Мария за молодого обормота, осквернившего уста ложью наставнику и не повинующегося воле старшего брата.              Каурая лошадка из матушкиных конюшен шлепала копытами по песку, разбрызгивая воду. Ветер дул в лицо. А рядом черной тенью мчался Мальчик.