Bendy: The Lost Ones

      Поздние ночи были моим любимым временем суток. Мне нравились пустые коридоры, темнота, никаких людей, бегающих, как курицы с отрубленными головами. Это просто работа! думал я про себя, Почему они так волнуются из-за работы? Мне нравилось, как эхом отдавались мои шаги, но мне также нравилось ставить пластинку или включать радио и слушать музыку, пока я опустошал мусорные вёдра и вытирал полы. Иногда я немного танцевал со шваброй. Танцевать со шваброй весело. Я не Фред Астер, но с другой стороны, он не Уолли Фрэнкс.       Не сказать, что в работе допоздна не было ничего странного, но что старина Уолли знает, так это то, что людям нравится хранить свои маленькие секреты. От этого они чувствуют себя какими-то особенными. Я сам никогда этого не понимал. Что видишь, то и получаешь.       Здесь, в Студии Джоуи Дрю, секреты конечно были. Я не дурак. Но я и не детектив.       Так что я просто продолжаю заниматься своими делами. Даже когда началась новая реновация, когда они купили театр по соседству. Даже когда трубы начали издавать странные звуки просто постоянно. Иногда почти как какое-нибудь существо, стонущее где-то далеко. Для меня всё это было неважно. Это только делало жизнь интересной, появлялись новые коридоры, за которыми нужно было следить, новые офисы, и конечно новые звуки тоже.       Хотя на уборку и стало уходить больше времени, и мои мышцы стали болеть всё больше и больше в те дни. Миссис всегда говорила, что нам уже пора переехать во Флориду, выйти на пенсию, но я ещё не был готов. Ещё не был.       — Я объясняю вам это в последний раз, вы, тупоголовые болваны! Я не хочу, чтобы на этой штуке была хоть одна чёртова царапина, когда мы доберёмся до места, поняли?       — Да, сэр, конечно, сэр.       Я всё время подслушивал разговоры на такой работе. И не просто находясь за углом или в другой комнате. Нет, похоже, люди иногда забывали, что я вообще могу слышать; они могли просто разговаривать или спорить, когда я стоял совсем рядом и выполнял свою работу. Старина Уолли не возражал. Люди делали то, что делали. Точно так же, как я делал то, что делал.       Так что обычно я не придавал этим разговорам слишком большого значения, но в тот раз всё было немного по-другому. Это был, ну, я мог поклясться, что слышал грохочущий огорчённый голос некоего Томаса Коннора. И я мог поклясться, что этого парня недавно уволили. И, возможно, я всё же ошибался. Не в первый раз, Миссис всегда указывала на это.       — Не говори мне «да, сэр», просто делай свою работу!       И, конечно же, это был он, или, по крайней мере, его грудь, когда я врезался прямо в него, поворачивая за угол.       — Что за… — попятился Томас, отплёвываясь.       — Прости, Томас, — сказал я, небрежно отряхиваясь. Иногда я врезался в людей.       — Уолли, ты здесь довольно поздно, — ответил Томас, оглядываясь через своё плечо и стараясь не встречаться взглядом. Люди редко смотрели мне в глаза. Я не имел ничего против. Я не хотел мешать. Моя работа состояла в том, чтобы делать всё проще, а не сложнее, в конце концов.       — Не особо, — ответил я. Я не очень-то думал, что он захочет разговаривать, но он не уходил, так что я делал всё, что мог. Ну же, задай вопрос, Уолли. Это нетрудно сделать. — Значит, тебе снова платят.       — Что? — спросил Томас. Мужчина казался отвлечённым.       — Твоя работа, тебе её вернули? Мистер Дрю снова нанял тебя?       — Ну, у него не было выбора, — ответил Томас, всё ещё думая о чём-то другом. Затем он рассмеялся. — У нас обоих не было выбора.       Я кивнул. Я не понял, что он имел в виду. В конце концов, у всех нас есть выбор. Но людям нравится, когда вы киваете. Успокаивает их.       Затем Томас повернулся и начал уходить в тёмную черноту коридора. Мне всегда нравилась темнота, ощущается как уютное одеяло, в которое можно завернуться, хотя некоторые считают, что она страшная и всё такое. Этого я тоже никогда не понимал. В темноте нет ничего такого, чего не может быть на свету.       В основном.       — Вы переносите ту машину? — спросил я у спины Томаса. Только тогда я вспомнил о машине, так что из моих слов вышел вопрос.       Мужчина остановился. Его силуэт вырисовывался в последнем свете лампочки, свисающей над головой, прежде чем всё после неё погружалось во тьму. Его плечи поднялись, кулаки сжались. Тогда я заметил, что это был человек с каким-то гневом. Да, с каким-то очень серьёзным гневом.       — Машину?       — Эту большую машину, ту, которая оставляет повсюду грязные чернила. — Не то чтобы я был против уборки, но боже, о боже, как это раздражало — убирать разлитую грязь, когда потом она снова возвращалась через полчаса.       Томас не обернулся. Он стоял молча. Я подумал, что мне, наверное, тоже следует молчать. Мне было интересно узнать ответ. Он не всегда был мне нужен. Он не всегда волновал меня. Но я знал, когда кому-то нужно было ответить на вопрос, даже если это было больше для него самого, чем для того, кто его задавал. Томасу Коннору нужно было ответить на этот вопрос.       — Да, мы переносим её, — наконец сказал он.       — Хорошо, — ответил я. — Не знаю, как эта штука работает, но с тех пор, как она появилась, повсюду стали оказываться чернила. Такое чувство, будто люди растаскивали их по полу. Трубы также просто вышли из-под контроля, они протекают и шумят, и у меня ушло дьявол знает сколько времени на починку этих чёртовых штук. Знаешь, я даже не понимаю, зачем вообще существует эта машина, никто не потрудился рассказать старине Уолли что-нибудь…       — Да, ну, мы переносим её, так что тогда ты будешь счастлив, — резко перебил Томас.       Для меня это не имело никакого смысла.       — Ну, дело не в том, счастлив ли я…       — Хватит, Уолли. Хватит.       Старина Уолли не был дураком. Были моменты, когда я знал, что кому-то нужно ответить на вопрос, а затем были моменты, когда я знал, что человек уже ответил на вопрос, и это было всё, что он хотел сказать. Всё, что ему нужно было сказать.       — Ну… тогда ладно, — сказал я. Я коснулся кончика своей кепки. Мне нравилось так делать. Приветствие Уолли.       Томас продолжал стоять под этой единственной лампочкой. Я видел, как мышцы под его рубашкой напрягаются, расслабляются и снова напрягаются. Он разжал кулаки и пошевелил пальцами, как будто хотел убедиться, что они всё ещё работают или что-то в этом роде.       Да, сэр, в этом человеке определённо был гнев.       Определённо.       Затем он сделал шаг вперёд и исчез в темноте.       Вот так здесь бывает по ночам. На мгновение на свет, затем снова в темноту. Экономия денег на электричестве, наверное. Экономия денег была приоритетом в те дни в Студии Джоуи Дрю. Мне было велено хранить мои принадлежности, пока они не развалятся у меня в руках. Я хорошо выполнял приказы, я ценил их. Я видел, как художники лезли в свои собственные мусорные баки и вытаскивали брошенные листки бумаги, чтобы рисовать на обратной стороне. Я видел, как из дома приносили обеды. Я видел платёжные квитанции с всё меньшими и меньшими суммами и пустыми столами.       Я видел всё это.       Я видел всё.       О да, старина Уолли видит всё. Включая машину. Включая то, что создавало чернила на полу. Что растаскивало их далеко по коридорам и вдоль стен.       Вы не думали, что старина Уолли видел это?       Старина Уолли видит всё.       Я зашёл в маленький опрятный кабинет и взял наполовину заполненный мусорный бак. Я бросил мусор в пакет и остановился у маленькой лампочки на столе. Я наклонился и выключил её. Экономия электроэнергии и всё такое. Затем я вернулся в коридор. И продолжил заниматься своими делами.       На мгновение на свет, затем в темноту.       Никогда особо не понимал, почему люди её боялись.       В тенях нет ничего такого, чего не может быть на свету.       За исключением, конечно, тех случаев, когда оно есть.       И когда оно есть, я сваливаю отсюда!