Пусть верят

На улице не переставая мело и пуржило. Погода словно сошла с ума, и сугробы достигали солидной высоты к огромной радости соседских детишек. Алим по-прежнему приходил к мусорным бакам и помогал тëте Тане разгребать выпавший за ночь снег. К счастью, он сменил свои чёрно-белые кеды на весьма потрëпанные ботинки, и риск отморозить пальцы временно отпал. Я ещё несколько раз звал его помочь с делами по дому. Неожиданно мне потребовалось переставить шкаф, убраться на антресолях и подтянуть гардины. Естественно, сам я этого сделать не мог, а потому приглашал Каримова снова и снова. Я понимал, что просто ищу повод и хочу затащить бродяжку к себе — не только, чтобы скрасить свой день сурка, но и чтобы покормить его и дать денег за проделанную работу. Мне нравилось слушать благодарность Алима, нравилось наблюдать за его плавными, неспешными движениями. Несмотря на свой юный возраст, Каримов оказался спокойным, уравновешенным парнем. А ещё меня не покидало ощущение, будто я давно с ним знаком. Я уже угадывал, когда Алим кивнёт в знак согласия, когда заливисто рассмеётся, вскидывая гладковыбритый подбородок, а когда сведёт к переносице чёрные брови, напоминая молодого ворона. Меня угнетала лишь тоска в карих глазах, но Алим наотрез отказывался говорить об этом, ловко меняя тему. Сначала я ещё пытался узнать, что случилось с родительским домом и вообще, предложить свою помощь, но он только отмалчивался и рассказывал о себе крайне неохотно. Мне пришлось отстать. А смысл настаивать? Захочет — сам расскажет. Я надеялся, что Алим не заметит мой интерес, а все мои порывы спишет на сострадание. Несмотря на то, что он из семьи русских, вырос-то он на востоке. А там, насколько я знаю, крайне строго с однополыми отношениями. Мне бы очень не хотелось увидеть презрение и отвращение в его глазах. Наши встречи проходили по одному сценарию: я ждал его прихода к мусорным бакам, предлагал заработать, приглашал к себе, где объяснял план работ на сегодня, и помогал по мере возможностей. А потом мы ужинали, разговаривали за чашкой чая, и Алим уходил. Сытый, отогревшийся и с деньгами в кармане. Иногда мне казалось, что всё дело именно в них. Стоило Алиму услышать про возможность заработать, как он мгновенно отвечал согласием. Не мог отказаться. И сначала я не понимал, как так — согласиться неизвестно на что, не уточнив даже размер оплаты. Но со временем меня покинули такие мысли. Наверное, когда живёшь на птичьих правах в закутке на рынке, вместо постели используешь брошенный на пол матрас и ешь не тогда, когда хочется, а когда выпадает возможность — начинаешь думать другими категориями. Помня об этом, я начал готовить на ужин что-то более питательное, чем обычно. И обязательно покупал сладкое. Как выяснилось, Алим большой сладкоежка. Он с таким упоением рассказывал мне о сладостях, окружавших его в детстве, что я невольно заражался его позитивом. — Рахат-лукум с розовой водой, пастила, чурчхелла — это всё очень вкусно, Ярослав! Но если тебе доведётся побывать на востоке, то обязательно попробуй халву! — воодушевлëнно посоветовал он, а я залип на его жëсткие пальцы, греющиеся о кружку. — Так халва и у нас есть. И подсолнечная, и арахисовая, и кунжутная — каких только нет! — я закинул в рот конфету и свернул шуршащий фантик несколько раз, превратив в тонкую полоску. — Это немного не то, — с долей снисхождения и ностальгии отозвался Алим. — Настоящая, традиционная халва продаётся только на рынках! Ни в коем случае не в магазинах или супермаркетах! И готовится та халва из топлёного масла и карамелизированной муки. Она тает во рту, и всегда кажется, что ещё кусочек, пусть и самый маленький, но обязательно влезет, — в такие моменты, когда Алим вспоминал своё детство, он весело и беззаботно смеялся. Только вот печаль в глазах норовила пролиться слезами, которые он успешно прятал. Наблюдая такое противоречие эмоций, мне в голову приходило выражение «пир во время чумы», и дело было вовсе не в еде. Через пару недель наших встреч случилось то, чего я опасался. Я уже не помню, чтó в большей степени послужило поводом. Перемена погоды и ноющая боль в ноге, раздражение, косяк по работе с частью утерянных файлов, перенос приема у врача и избавления от гипса — всё это сложилось в кучу. Я наорал на медсестру из регистратуры, швырнул трубку куда-то в угол и резко обернулся к подошедшему со спины Алиму. Я не знаю, что было написано у меня на лице, но Каримов отшатнулся и инстинктивно закрыл голову руками, как будто я собрался его бить. Мой гнев потух, как спичка от ведра воды. — Эй? Ты чего? Алим? — я сделал к нему шаг, но тот шарахнулся в сторону, с испугом глядя на меня чуть расфокусированным взглядом. Мне почему-то показалось, что он видит не меня, а кого-то другого, безусловно опасного и жестокого. Из его груди вырвался неясный полузадушенный звук — не стон, не мычание, а что-то среднее. Так, мне кажется, хрипит испуганный зверь. — Алим? Это я, Ярослав… Ты меня слышишь? Не бойся. Всё хорошо. Прости, если напугал. Алим? В карих глазах начали проблёскивать искры узнавания, а взгляд стал осмысленным. Каримов моргнул и по щекам пробежали две кривые дорожки. — Алим? Ну что ты? Что такое? — я даже не задумался о чистоте его одежды или последнем ду́ше — притянул к себе, желая лишь успокоить и дать понять, что его никто не обидит. Каримов вцепился в мою футболку с отчаянием утопающего и уткнулся куда-то в шею. — Всё хорошо. Прости, прости меня. Я не хотел тебя напугать, — бубнил я, не зная, что ещё сказать. Рука рефлекторно блуждала по спине, легко пробегаясь по выступающим позвонкам. Алим отстранился от меня спустя пару минут и ничто не указывало на его срыв, кроме покрасневших глаз и сырого пятна на моей футболке. Он ничего не стал объяснять, только заверил, что всё в порядке, и поспешно ушёл. Наверное, застеснялся и не хотел рушить свою гордость ещё больше. Он же почти джигит, хоть и не по крови, — сильный, независимый, выносливый. И хрупкий — но, надеюсь, это вижу только я. Алим пришёл к бакам на следующий день, как ни в чём не бывало. И согласился подработать — так же, как обычно. Мы оба сделали вид, что вчерашней сцены не было. Вот только впредь я уже контролировал своё раздражение и не позволял ему выходить за рамки. Чтобы не напугать.

***

Спустя неделю после того случая Алим снова пришёл ко мне под высосанным из пальца предлогом. У меня уже заканчивались работы, которые я не мог бы сделать сам, а нанимать его, чтобы помыть посуду или ради других повседневных занятий, я не желал. Несмотря на то, что все превратности судьбы он принимает стойко, мне не хотелось унижать его, превращая в домработницу. Но видеть Каримова у себя, хотя бы недолго, я хотел, а потому продолжал просить о помощи. Сегодняшний ужин отравляла моя головная боль. Затылок ныл весь день, а к вечеру разболелся окончательно. Я уже выпил таблетку и ожидал, пока она подействует, но Алим всё равно заметил перемену в моём настроении. — Ярослав? Что у тебя болит? — он с тревогой всматривался в меня и, не буду врать, его забота оказалась приятной. — Голова болит весь день. Но это ничего, скоро пройдёт, — отозвался я и убрал пустые тарелки в мойку, осторожно ступая на пятку. — Я уже принял обезболивающее. — В большинстве случаев головная боль происходит из-за недостатка кровообращения — так говорила моя бабушка. С этим прекрасно справляется массаж, — спокойно произёс Каримов. — Давай я помогу тебе? — Массаж? Ты хочешь сделать мне массаж? — тупо переспросил я, не зная, как реагировать. — Массаж головы для улучшения кровотока, — уточнил Алим и придвинулся на стуле ближе, почти касаясь меня коленом. — Давай, вот увидишь, тебе станет легче. Нас бабушка ещё с детства научила нужным движениям. Я мимоходом отметил, что Алим сказал «нас», а значит, у него, скорее всего, были брат или сестра, но дальше думать уже не хотелось. Каримов поднял огрубевшие от ежедневных встреч с лопатой ладони и легко сжал мои виски. Глаза закрылись сами собой, и я обмяк на стуле. Алим что-то делал, разминал, гладил и массировал кожу, а я качался на волнах удовольствия. С детства люблю подобные прикосновения и готов мурчать, как кот, от подобной ласки. В такие моменты у меня можно просить всё, что угодно! Я не знаю, сколько прошло времени, по моим ощущениями минут двадцать, но боль и правда прошла. Хотя я всё же приписывал это таблетке, а не ласковым поглаживаниям. Но мир заиграл яркими красками. — Ну как? Лучше? — миндалевидные глаза наивно смотрели в ожидании чуда. — Вай! Зачэм спрашиваэшь? — в шутку спросил я с акцентом. — Конечно, лучше! Волшебное средство! Спасибо, Алим, — я с удовольствием заметил смущение и благодарность. — Ну и хорошо. Я же говорил, что дело в кровотоке, — он поморщился и машинально потёр свой лоб. — Ты что, кудесник, забрал мою боль себе? — Да нет, просто на погоду реагирую. Ты видел, какая метель на улице? — словно подтверждая его слова, за окном завыл ветер. — Говорят, январские осадки бьют все рекорды. — Тогда я тоже обязан сделать тебе массаж. Кровоток, и всё такое… Я запомнил, как ты делал, — улыбнулся я, мимоходом удивившись, где Алим услышал прогноз погоды. И не успел он возразить, а я подумать над тем, что зря всё это затеял, как я зарылся пальцами в тёмные вихры и приподнял их из обычного положения. В юности, когда у меня была стрижка, такое нехитрое действие могло вызвать щекотные мурашки на шее. Интересно, у Алима схожая реакция? Почувствовав моё прикосновение, он с наслаждением выдохнул, прикрыв глаза, а я понял, что мурашки есть, но совсем не у него. И не на шее. Пытаясь отвлечься от такой побочки, я сосредоточился на своих действиях. Взъерошить волосы. С усилием провести по коже вверх. Размять затылочную часть. Несколько раз пройтись холмом Венеры по основанию и перейти к вискам… Каримов какой-то необычный бродяжка. Его волосы чистые, даже без перхоти, и пахнут каким-то сладким шампунем. А подбородок гладко выбрит. Покажите мне оборванца, который регулярно избавляется от щетины? Лицо Алима как-то неуловимо изменилось. Я ожидал, что он расслабится. Я, например, чуть амëбой не растëкся. Но происходило явно что-то другое. И так как Алим не протестовал, я продолжил. Медленно размяв кожу головы, я не спеша спустился к шее, поглаживая и пощипывая напряжённые мышцы. Под затылком, на самой линии роста волос, я заметил пятнышко белоснежной кожи. Как это называется, когда кожа без пигмента? Витилиго? Вроде довольно редко встречающаяся штука. Я не удивлëн. Алим не обычный. Во всём… Размышляя об этом, я провел подушечками пальцев под челюстью и скользнул рядом с ушами. Алим заломил брови, будто ему стало больно, но по-прежнему молчал. Его дыхание потяжелело, а скулы украсили два розовых пятна. Я запустил в его шевелюру широко расставленные пальцы, оттянул за волосы назад, заставляя немного запрокинуть голову, и начал массировать максимально возможную площадь. Я чувствовал, что голова Алима полностью в моих руках и он бесконечно мне доверяет, если позволил прикоснуться таким образом. Большими пальцами я случайно задел мочки его ушей и заметил, как тонкие крылья носа затрепетали, а дыхание на миг прервалось. Проверяя свою догадку о чувствительных участках, я плавно перешёл от головы к ушам. Обвёл горячими пальцами изгибы, погладил их с обратной стороны, помассировал нежные мочки… Алим рвано выдохнул и его губы непроизвольно разомкнулись, демонстрируя самую кромку ровных зубов. У меня всё смазывалось перед глазами. Кровь грохотала в голове, спутывая мысли. Хотелось податься вперёд и поцеловать алеющие губы, но я продолжил ласкать его, совсем забыв о том, что хотел сделать просто массаж головы. Я ещё раз медленно огладил изгиб и невесомо провёл указательным пальцем по ушному отверстию, прекрасно осознавая, что этот шуршащий звук произведёт нужный эффект. — Яросла-а… — с му́кой выдохнул Алим и перехватил меня за запястья, сдерживая дальнейшие ласки. Он распахнул помутневшие глаза, в которых карий сменился иссиня-чёрным, и посмотрел на меня так, что перехватило дыхание. Это был очень подходящий момент для поцелуя — я видел его возбуждение и чувствовал своë, но что-то меня остановило. Есть сотни вопросов, которые я мог задать в этот момент. Но вырвался один, самый важный: — Алим, ты… гей? — я даже не успел подумать, как мягче об этом спросить или о последствиях, если Каримов вдруг оскорбится и проявит агрессию. Но он только отшатнулся, словно я его ударил, вскочил на ноги и скрылся в ванной. Послышался звук льющейся воды. А я пытался успокоить колотившееся о рëбра сердце. Алим вышел через несколько минут. Мокрые волосы прилипли ко лбу — кажется, он очень рьяно умывался. Каримов сел обратно на стул и ссутулился, как старик. И без того тонкие черты лица заострились ещё больше. — Алим… Ты не ответил, — мягко напомнил я о себе и своём вопросе. — А это важно? — горько отозвался он и грустно усмехнулся. — Или бить будешь? «Мочить пидаров» — так у вас говорят? — Да мало ли, что и где говорят! — рассердился я. — Я тоже не по девочкам. Не афиширую, конечно, но и не скрываю. — Я знаю. Точнее, догадывался, — он стëр стекающую по щеке каплю и посмотрел на меня в упор. Точно! Финики! Те самые, что я обожал в детстве! Глаза Алима были цвета свежих иранских фиников. С золотистыми медовыми искрами. — Кхм… Алим, ты хочешь мне о чëм-нибудь рассказать? О чëм угодно. Я выслушаю и не буду осуждать… Ты слышал про эффект попутчика? — Слышал. Только ты не попутчик, Ярослав, — едва слышно произнёс Каримов, опустив взгляд. Я молчал, решив не давить и предоставить право выбора. Стрелка настенных часов громко отсчитывала секунды. — Я родился в русской семье, ты знаешь, — наконец послышался его охрипший голос. — Мы не мусульмане, но человек зависим от среды, в которой обитает. На востоке очень уважают женщин. Своих, имеется в виду. Тех, кто правильно одевается, правильно себя ведёт и не демонстрирует особых эмоций. К приезжим женщинам, особенно к тем, кто надевает брюки или смеет заговаривать с мужчинами, отношение другое. Мусульмане могут быть очень жестоки — зависит от ситуации, — Алим ссутулился и обхватил себя руками. — Да, я наслышан, — нейтрально отозвался я. В каждой нации есть свои устои, герои и негодяи. — Но главное, нам с самого детства вдалбливают, что идеал — это мужчина. Он сильный, смелый, справедливый, принципиальный и так далее, и тому подобное… Понимаешь? Я с детства знал, что Мужчина — самый лучший. Но я хотел не равняться на него, а быть рядом. Чувствуешь разницу? — Чувствую. Нет, правда, я понимаю, что ты хочешь сказать. — Я с подросткового возраста боролся с собой — как только осознал свои желания. Но не смог искоренить. Зато нашел такого же, как я, — голос Алима совсем затих, и он долго молчал, прежде чем продолжить. — Мы встретились летом, после моего первого курса. Но слишком далеко зайти не успели. Нас увидели мои родственники. Меня просто сильно избили, а с ним… я не знаю, что с ним. Отдали семье. А таких, как мы, могут просто убить. Чтобы не позориться… Мать пожалела меня и уговорила отца отпустить, с условием, что я больше их не потревожу. Для всех остальных я учусь в Москве. Хотя сейчас уже, наверное, объявили о смерти. Это считается лучше позора. — Как же так… Двадцать первый век на дворе, — мне было дико. Одно дело гомофобы, а другое — безумства под влиянием традиций. И кажется, теперь я понимаю, кого во мне увидел Алим, когда я психанул на медсестру по телефону — отца или других родственников, которые его били. — Ну вот так. Поэтому я теперь действительно сирота. Пидорас и сирота, — он замолчал и только через минуту я понял, что он задыхается от сдерживаемых слёз. Да что ж такое-то… — Алим… кхм-кхм… Ты человек. Можно обзывать себя бесконечно грубо и обидно, но суть не изменится — ты человек. Разумный и свободный. Ты вправе любить и хотеть любого — лишь бы это было взаимно и не нарушало закон. Таких, как мы, много, просто не все говорят об этом вслух. Всё наладится… И если я могу чем-то помочь, то… — Нет. Я сам. Я справлюсь, — он упрямо шмыгнул опухшим носом и кулаком вытер покрасневшие глаза. — Мне пора идти. Время уже позднее. Я смотрел на закрывшуюся дверь и чувствовал себя последней сволочью. Мысли и эмоции сбивались в кучу, перемешивались, переплетались между собой и рассыпались в пыль.