О людях и котиках

Из Исландии Доффи улетал с фингалом и хромающий. Луффи щеголял разбитым носом. Роси выражал обеспокоенность ситуацией. Ло испытывал душевный покой и полноту жизни. Замученные, счастливые и лопающиеся от впечатлений, они погрузились в самолет, взлетели, и: — Какую музыку желаете слушать? — спросил вышколенный стюард. — Чайковского, — сказал Ло, потому что Роси любил Чайковского. — Гласса, — сказал Роси, потому что Ло любил Филипа Гласса. Он был мальчик из интеллигентной семьи. — Вагнера, — сказал Доффи, потому что Доффи любил Вагнера. — Раммштайн! — провозгласил Луффи, возникая откуда-то из недр самолета, и за ним тут же донеслись первые вкрадчиво-грозные аккорды "Dalai Lama". — А давайте не надо, — нервно сказал Ло — местами он был немного суеверный, а еще он знал немецкий. — Нууууу, — проныл Луффи. Ло поглядел на него, вздохнул и крикнул: — На какую-нибудь другую переключите! Видно, переключали рандомом, потому что следующей включилась "Bück dich". Ло закрыл лицо ладонью. Доффи заржал и велел стюарду: — Бренди. Он тоже знал немецкий. Самолет сел, Роси поаплодировал, Ло из вежливости присоединился и нацепил шлейку на Бепо. Мог бы и не цеплять, собственно: Бепо был такая ленивая меховая колбаса, что скорее у Доффи бы прорезалась совесть, чем у Бепо — желание сбегать от хозяина. Но береженого бог бережет, считал Ло и вне помещений не спускал Бепо со шлейки ни на миг. — Домой? — риторически спросил Доффи и поцеловал Роси коротко и крепко. Ну все, Роси поплыл. Цеплялся за него и смотрел затуманенным взором, вздыхал, сиял и в целом представлял собой зрелище совершенно непотребное. — Вам по полтиннику, — сумрачно сказал Ло, — еще не налюбились? Роси будто не услышал. Впрочем, почему "будто"? Вот серьезно, мужику пятьдесят четыре было — а словно четырнадцать и первая любовь застила все мозги. А Доффи поглядел на Ло, ухмыльнулся зубасто и сказал: — Иногда людям везет, малыш. И так поглядел на Роси, будто ему тоже было четырнадцать. Ло то ли подосадовал, то ли позавидовал — и невольно подумал, где лет через тридцать будет он и где будет Луффи. По всему выходило, что хуй знает где. Луффи был блуждающая пуля, совершенно непредсказуемая и неостановимая. Строить с ним планы было себе дороже, прогнозировать что-то — значило расписываться в собственной наивности. Но… Ло ему верил. Они вошли в здание аэропорта, и Луффи сказал: — Ну все, бывай. — В смысле? — опешил Ло. — Дальше я в Чикаго. — Нахуя?.. — У меня там чемпионат. — У тебя там что?.. — Чемпионат, — повторил Луффи, нихуя не прояснив. — Давай, до встречи. — Какой встречи? Какой чемпионат? Я нихуя не понял! — Через неделю, мой чемпионат, ты вообще бестолочь, — Луффи рассветно улыбнулся, поцеловал Ло взасос на глазах у всего аэропорта и угарцевал в неопределенном направлении. — Хочешь с нами поехать, ребенок? — предложил встревоженный Роси, после того как Ло с минуту простоял на месте с застывшим взором. — Не, — сказал Ло, — пиздец. Ну что за человек такой. Самый лучший на свете, блядь. Вот какой. Ло вдруг так расстроился, что ему даже на работу перехотелось. И почему-то одолевало мерзлое, сосущее, необъяснимое чувство, что — всё, это конец. Но Луффи же обещал: через неделю, после чемпионата, что бы это ни была за херня. А Ло ему верил. Неделя прошла в рабочем угаре. Ло приползал домой и плюхался на кровать совершенно изнеможенный. И не мог заснуть. Ощущения были такие, как если бы ему делали операцию на открытом сердце, а оксигенатор забарахлил. Ло вставал и, еле ползая, делал уборку. Мыл посуду. Готовил страусовый гуляш. Однажды даже попытался заняться йогой по ролику на ютьюбе, но потом в спине что-то зловеще хрустнуло, и он поспешно свернул активность. А Луффи не было, и радости больше не было, и даже злости не находилось. Какая-то тупая апатия, едва булькающее болото. А квартира уже блестела, и он даже однажды так отчаялся, что перекрасил дверь в сортир. То ли помогло, то ли он просто угорел от краски, но, закончив, он рухнул на кровать и проспал до утра. "Как ты", — писал он в телеге. "зашибись! 😁😁😁😁🔥🔥🔥🔥🔥🔥🔥" — писал Луффи в ответ. "Что там у тебя происходит" "все круто!!!!!!!!! 💪💪💪💪💪💪💪💪💪🔥🔥🔥🔥🔥🔥🔥🔥🔥🔥 наши агонь!!!!!!!!!!!!!" "Во что вы играете хоть" "XDDDDDDDDDDDDDDDDDDDDD мы не играем" И все в таком же духе. Штирлиц сраный, горько думал Ло. А потом неделя вдруг кончилась. Ло пасмурно лег в кровать, накрылся одеялом и проспал тринадцать часов. Когда он открыл глаза, в квартире пахло стейком. Воздух полнился звуками чавканья и трелями Бепо. Рядом с ним в кровати сидело тепло, жрало прямо в постели и параллельно стучало по экранной клавиатуре телефона. Ло закрыл глаза и беззвучно затрясся. — Ты чего? — озадачился Луффи. — Ты мудила, — сказал Ло, не открывая глаз. — Да? — удивился и расстроился Луффи. — А чего так? Ло открыл глаза, сел в кровати, аккуратно, но сильно взялся за тарелку со стейком; выдрал ее у Луффи из рук, поставил на тумбочку и сказал Луффи доброе утро. То есть, судя по солнцу за окном, дело было скоро к вечеру. Но когда встал, тогда и утро, — так считал Ло. — Я тоже соскучился, — сказал Луффи, тяжело дыша. — Почему ты не предупредил меня, что улетаешь, — очень трезво и взвешенно спросил Ло, — не сказал, что у тебя чемпионат. Что ты вообще занимаешься каким-то спортом. Почему я должен узнавать об этом постфактум? — Ой, — Луффи немного подумал, — я не подумал. И заржал, собака. — Хочешь, видосы покажу? — спросил он. — Ты, блядь, кто?.. — прошелестел Ло. Но на экране английским по электронному красовалось "Монки Д. Луффи, абсолютный чемпион мира по парашютному спорту". — Какого хуя, — почти жалобно вопросил Ло. Всклокоченный сияющий крупный план Луффи сменился кадрами с какого-то стадиона, на котором братья Луффи и его рыжая подруга зачем-то упоенно танцевали макарену. — Я ебу, — бессильно сказал Ло, — безумие какое-то. Затем камера переключилась на Эйса, вдохновенно пиздящего на английском; носатого друга Луффи, скачущего на батуте; друга-эксгибициониста, который даже зимой рассекал по Москве в мини-шортах и гавайке; подругу-балерину из Большого с мужем, которая "приехала чисто поболеть! Робин лучшая!"; обширного менеджера-гавайца, на котором Луффи с братьями попеременно висели, галдя наперебой; древнего негра с огромной афро, который был "вот такой парень! Обещал к нам в Москву приехать, прикинь?" — Все твои друзья поехали с тобой, — бесцветно сказал Ло. — Угу! Охуенно, скажи? — А меня ты не позвал. Луффи глядел на него без тени понимания, без тени притворства. — Не хотел, чтобы я был рядом? — разъяснил Ло. Что ж так херово-то, а. — Хотел, — сказал Луффи, просто и невыносимо искренне. — Очень. Это же ты. И вроде ничего такого не сказал, но у Ло все равно дыханье сперло. — Но у тебя ж работа, — тем временем продолжал Луффи. — Я бы отпросился, — сказал Ло, оживая. Луффи заржал. — Я ж тебя знаю, — сказал он. — Твоя работа — твое небо. Я же видел, что ты скучал. Ну, не то чтобы Луффи был неправ… Ло ведь не из вредности в мед пошел. (Ну, то есть не только из вредности.) Человека, не влюбленного в медицину безоглядно и фанатически, универ и госмедицина давно бы перемололи, выплюнули и растерли. Ло по пять часов кромсал человеческие сердца и до рези в глазах читал PubMed, потому что не мог без этого жить. — У тебя ж уже руки чесались кого-нибудь порезать, — Луффи пихнул его локтем в бок, и Ло невольно вспомнил: "Вы, хирурги, — неандертальцы! Вам лишь бы резать!" Так его в бытность ординатором наставляла громкая, пылкая, до изумления маленькая анестезиолог, сопровождая наставления звонкими поджопниками, потому что выше не дотягивалась. Муж у нее был редкостно плюшевый педиатр ростом выше двух метров. Когда на майские они всем коллективом ездили на шашлыки, она обычно бренчала на гитаре, а он приятным баритоном выводил песни Людмилы Зыкиной. Ло невольно улыбнулся — не то от воспоминаний, не то от того, что Луффи было настолько не насрать. — Через два года снова поедем, на этот раз в Дубай. Хочешь со мной? — заулыбался Луффи. И Ло хотел было сделать каменное лицо, но вместо этого зачем-то ответил: — Конечно хочу. А потом сказал: — Покажи еще. Покажи, как ты прыгал. А потом сказал: — Если ты опять поломаешься, я тебя собирать не буду. — Да не ссы, — Луффи хлопнул его по спине. Ло закашлялся: Луффи был все-таки очень сильный, хоть по виду и не скажешь. — Я знаю, что делаю. И что уж тут, такой лыбе нельзя было не поверить. — Круто, — не мог не признать Ло, глядя, как Луффи под своим огромным парашютом приземляется точно в цель. — Да это хуйня, я тебе сейчас что покруче покажу! — полный энтузиазма, Луффи потыкал в телефон. — Гля, как наши жгли! На экране развернулось небесно-синее видео, на котором восьмерка шлемоблещущих людей выделывала между небом и землей какой-то хип-хоп с хороводами. В экипе лиц совершенно не было видно, и все же неким образом Ло знал, который из небесных плясунов был его. — Скажи, огонь? — потребовал Луффи. — Ага, — Ло поцеловал его и тут вспомнил: — Нахуя ты тогда в МГИМО учишься вообще? — Я не учусь, — ответил Луффи резонно. — Это дед херней страдает. Говорит, у меня занятие несерьезное. Ха-ха-ха! Конечно несерьезное! Нахуя мне всякой серьезной хуетой заниматься, это ж со скуки помереть можно. И в его словах, конечно, была своя истина. А тем временем… — Хочешь прыгнуть со мной? — спросил Луффи жадно. — Нет! — возопил благоразумный Ло, затем поглядел в глаза Луффи. Так вот почему они были такие небесно-бескрайние. — Ну, в принципе… — Заебись, — просиял Луффи, — ты не боись, я позабочусь, чтоб ты руки себе не переломал. — Вот спасибо, — саркастически сказал Ло, теперь в самом деле начиная бояться за самое дорогое. Вот так прыгнешь, пожалуй, и прощай все планы стать новым Лео Бокерией. Луффи засмеялся и выключил экран телефона. — Ты, главное, верь мне. Веришь? — спросил он. А куда б Ло делся. — Верю, — сказал он. И сегодня, и завтра, и через тысячу лет — и в небе и на земле. Луффи улыбнулся так, будто ему было четырнадцать, и враз помутневшим разумом Ло подумал: "Срань господня, как же мне повезло".