Моё солнце

Всякий природный цвет, воспринимаемый нами, порождает и цвет, дополняющий его. Эти взаимно дополняющие оттенки усиливают друг друга. Чтобы на картине явились по-настоящему яркие тона, <…> на ней должно быть не только зелёное (если вы рисуете траву), но и дополняющее его красное, которое заставит зелёное вибрировать. Мерло-Понти «Смысл и бессмыслица»

Мужчина оделся в чистое, припасённое у Пак Чимина в неприметной спортивной сумке. После выстроенного давно-давно маршрута по лесу гостиница «Три булочки» – удобно-размещённое место отдыха. Чимин воздвигал её здесь специально; мечтал о булочной, ему сказали конструктивное: «Нет», – ведь гостиница практичнее для отлёжки, приносит больше прибыли, обеспечивает связи и эффект толпы из-за утрамбованности туристами, среди которых проще затеряться. «Три булочки» – сфабрикованный проект, однако Чимин воспринял его чересчур близко к сердцу, со временем прикипел и натурально занялся развитием. Пусть творит, что хочет. Если они все выживут, а мир не рухнет раньше срока, то из этого фальшивого прикрытия выйдет действительно прибыльный и процветающий бизнес. Ах да, с ещё одной помарочкой – если БарДо останется на плаву с окончанием революции, туристов-то явно поубавится… До того заоблачно. Идти и идти. Глянув на дверь ванной, где омега, Сущий усмехается. Усталость смахнуло порывом воздуха, обдавшим от двери, – с такой силой ту захлопнули; свезло поймать до одури очумевший взгляд. Он не думал, что омега ещё выйдет, прихватив с собой стул навряд ли ради сидения. Но ему понравилось. Может, Чонгуку тоже. Непременно спросит попозже, пока же стучит и оповещает об уходе, выдёргивает провод из стационарного телефона и забирает с собой, щёлкая закрываемым замком. С маленького омы-бунтаря станется позвонить кому-нибудь или высунуть любопытный нос наружу. И то, и то грозит пагубными последствиями. Благо поселились на третьем этаже, вряд ли сиганёт в окно. Смущающая ситуация наглядно проиллюстрировала очаровательно-смешную реакцию и очевидную необходимость в одежде по размеру. Чонгуку не щеголять в его, слишком велика. Курс действий предельно прост: съездить за покупками. Собирался возложить сей дело только на Чимина, передумал. Здесь, в глуши, нет торговых центров или маленьких магазинов одежды, доставка не добирается; Чимин перманентно ездит с окраины в центр и обратно. Потому раздобыть мальчишке вещи – задача энергозатратная. Перед заскакивает в работающий при гостинице ресторанчик за едой и относит в их номер. Сам подкрепится попозже. Дорога обходится без происшествий, за рулём был Пак. Сущий редко водит машину и в основном на короткие дистанции — с гор до дома и наоборот — или из острой нужды. Для него небезопасно. В память доходчиво впечатался инцидент: громадное дерево, повалившееся ни с чего за считанный миг едва не на лобовое; кое-как умудрился затормозить и выкрутить колёса. Выехал за кормом для животных в тот день. Оно может не заявляться месяцами, годами. Может мешать любому передвижению и осаждать на месте всякими явлениями, сочтя слишком активным, подозрительным. Может для гарантии напоминать о себе и в спокойной повседневной жизни. За минувшее Сущий активен, и покорно киснуть на месте не намечается, напротив, впереди преодоление пути до кристалла. Возможно, оно что-то поняло. Возможно, нет, и снег с болотом для профилактики. Возможно, на не установленный промежуток оставит в покое. Возможно, продолжит. Оно непредсказуемое. Ездить с кем-то, кстати, не особо безопаснее, прибавляются совсем крохотные шансы не встрять. Из-за этого за рулём был Пак, припарковавшийся у торгового центра. Внутри заходят в попавшийся с порога масс-маркет, разбредаются кто куда: Сущий в отдел для омег, Чимин в девчачий отдел для детей. Чимин-то размеры собственного ребёнка знает, Сущий размеры Чонгука – приблизительно, иногда на ощупь, чаще на взгляд, так-сяк. Не смертельно, избирательно накидывает на сгиб руки «м»-ку: пара тёплых свитеров, пара джинс и тканевых штанов, тройка футболок,.. Тонкий в талии, ремень не помешает. Кепка или панама, маски – скрывать личность. С кроссовками бы возникли трудности, не заговори ома в лесу про берцы, мол, подошли влитыми, не натирают, там и цифру выведать было не сложно. У витрин с нижним бельём, словно почуяв, присосеживается папаша с идентичным барахлом наперевес, в предложении снимает красное кружевное и поигрывает бровями. – «М» или «с»? – задаётся в пустоту, благоразумно игнорируя и держа стандартные чёрные боксёры. – Ты бы «подглядел» там у Чонгука в лесу, сейчас проблем бы не было, – с намёком на похабщину. Сущий нечитаемо скашивается на товарища. У Чимина встроенная заводская функция молоть языком за пределы допустимого. В отношении их конспирации он умеет молчать рыбой, иначе пришлось бы списывать со счетов и искать другого на важную роль. – «С»-ка, – выбрав. – Уверен? Толстенький же, – ухмыляется. – Ты аккуратней дразни его, – перенимает усмешку и направляется к кассе. Чонгук рассказывал про «обозвал меня «ботаном»» и «я в него шмальнул комбинацией», также всплывают слова на речке о мести за грязные делишки. Сложилось впечатление: Чонгук не из тех, кто будет терпеть сомнительное в свой адрес. – Будь он с магией, ты бы огрёб комбинацией по лицу. – У-у, – зловеще тянет Чимин, – кошмар. Я смотрю, ты уже огрёб по лицу, – имеет в виду почти зажившую переносицу. – Вообще-то да, – опускает подробности о стене, – а я даже не называл «толстеньким». – Серьёзно? Это он тебя? – неверяще захохотал Пак. Он. Чонгук тот, кто отвечает, а не молча проглатывает и мирится с несправедливостью без боя. Чонгук тот, кто отстаивает себя. Цепляет. Маленький воинственный ома. По итогу справились они быстро и уехали восвояси. Отсвечивать в столице долго не рекомендуется. На всё про всё вечер, превалирующее количество времени скрала дорога, учитывая – плелись черепахами для той же предосторожности. Уселись на прилегающей к гостинице территории, в отдельной не занятой беседке с набранным из ресторана съестным. Смеркалось. Гостиница запестрила включившимися фонарями. Вокруг слонялись заселённые гости: влюблённые, одиночки, семьи, друзья, дети. И Сущему, и Чимину есть к кому пойти; дочь ждёт папу с няней, Чонгук чахнет запертым от всей этой суеты. – … Преподаватели – прожжённые опытом маги, истинное гнильё, их не разговорить, они были готовы подохнуть, но смолчать. Пробовали с двумя, отрубили им руки и вернули в Академию. Интересно, что с ними сделали дальше свои же, добили или нет. Склоняюсь к «добили». Стало прозрачно: рыть через них без толку, нужен кто-то, кто варится во всём этом, при том не является гнильём, как преподаватели. Нам дали наводку на Чонгука: лучший в Академии, прёт туда, куда не следует, соответственно, осведомлён больше, чем положено, умный, заводной на авантюры и не на высшем курсе, соответственно, не промыли мозги до конца. Идеальный мальчик. Идеальный вариант. Предварительно мы всё-таки вторглись за кристаллом сами, не вышло. Из-за Чонгука, – хмыкает, отпивает из стакана обыкновенную воду, – ирония судьбы. В любом случае не нашли бы, кристалл не в Академии. – Ваше прибытие мне ясно, – изрекает Пак, выслушав объяснения и стряхнув пепел с сигареты высунутой за перила кистью. – Я сначала не признал его, позднее признал и знатно, – излагает мат лишь губами. Образовавшаяся замашка при рождении дочери. – Пропавший из псевдомагической шарашки ученик. Об этом трубят в определённых кругах, мальчишка объявлен в розыск, не элементарный, конечно. Сообщили ли его семье, неизвестно, – озвучивает обстановку. – Я вот чего не допераю, – пронзает без налёта свойственной остроты, – вы задействовали Чонгука вызнать расположение кристалла… Почему ты не сбагрил его в Академию? Ты притащил его с собой. – Побоялся, – Сущий утыкает взор в грязную тарелку с недоеденным. – Мы шли на риск, вернее, мы подвергли именно Чонгука риску, втягивая во всё. Я побоялся возвращать, хотя это и планировалось. – Тэхён, – тихо-тихо, проникновенно. Мало людей зовут по имени, мало знают имя, мало из таких в принципе до сих пор не мертвы, – он бы, вероятнее, отделался каплей крови за раскрытие месторасположения кристалла. Теперь безоговорочно прикончат за то, что прошлялся с тобой.

– Чонгук не понимает масштаб. Ему уже не вернуться в Академию, он, условно, нарушил Закон о Нераспространении. Тебе ли не знать, что маги не прощают даже маленькие упущения.

– Я побоялся, – повторяет настойчивостью, – и посудил: ломать ему жизнь – так ломать полностью. Спасение мира равно загубленным жизням тех, кто будет узнавать правду и, собственно, спасать. Чимин красноречиво не комментирует, источая неодобрение, затягивается дымом и опустошается им же. В обсуждении виснет тишина с гудением жуков, копошением в кустах какого-то животного, отдалёнными голосами гуляющих туристов. Сущий побалтывает стаканом в воздухе. Им обоим пора бы закругляться. – Чонгук официально в наших рядах? – М-м, сложновато, – уклончиво. – Маленький ома всё отрицает, – задумчиво. – … – вздёргивает брови, всасывая с особым усердием; сигарета истлевает до фильтра. – Лезть в твою личную жизнь не хочу. Влюбился – молодец, многолетнее воздержание от траха и оттого недотрах – молодец, сердобольность – молодец, Чонгук тебя пырнёт в любой удачный момент, да хотя бы этой ночью, – молодец. Плевать, что из правильное. Я надеюсь, пырнёт сугубо тебя, не всех нас. Потом и его самого убьют. – Кто бы им позволил. – Грудью прикроешь? – испускает с едким не сигаретным душком. – Прикрою. – Влюбился, значит? – более умиротворённо вопрошает Пак, встаёт и выкидывает бычок в мусорку у беседки. – От недотраха грудью вне постели не прикрывают. – Ты, кажется, не хотел лезть в мою личную жизнь, – распрямляется вслед. Вдвоём покидают укромный уголок. – Не лезу, рассуждаю. Пускай рассуждает. Сущий намерения к Чонгуку и не скрывает, ибо на пороге мировой катастрофы…

– Он академский, какой завербовать? Академский в наших рядах – это самоубийство. – Когда живёшь на пороге мировой катастрофы, риск оправдан. – Риск его завербовать? – И это тоже.

… риск влюбиться оправдан. Безусловно, для столь громких заявлений рано, прежде научиться бы доверять друг другу. И без доверия – Чонгук привлекает, манит, Чонгук нравится. Зацепил в первую же встречу и не отпускает. И не подозревает. Они должны были распрощаться в горах, обстоятельства предрекли иное. За прошедшее, смотря на Чонгука и слушая его, убеждается – между ними может разгореться и завязаться. Влюбиться – не самое жуткое, скорее самое прекрасное, из грядущего; влюбиться – отлично, готов. Чонгук, возможно, разделит с ним это чувство. Если не пырнёт ночью из присказок Чимина. Дверь в номер виднеется не выломанной. Коридорные лампочки бросают освещение вглубь, на спящий грибок из одеяла на постели. Ома-бунтарь не бунтовал. Набирается сил для бунта? Мужчина позволяет, разуваясь и сгружая пакеты с купленным на пол, вместо берёт их загаженные берцы. Поднос с едой идентифицируется распотрошённым, радует; надо унести, уборщицу не вызвать, телефон-то отключён. В ванной запускает стиральную машину, расфасовав вещи по категориям, ненароком признаёт на тумбе своё неиспользованное бельё, на батарее бельё Чонгука. Ладно… Закинет со свитерами, заодно купленное, к завтра как раз высохнут. Под краном отмывает ботинок за ботинком… В общем, принялся за хозяйство. Проколупался прилично, в довершение присоединившись на свободное пространство. Засыпает мгновенно. Зря. Присказка сбывается. Чонгук привстаёт на локте и чуть нависает, высовывает руку из-под одеяла и заносит над мужчиной. С размаху в область груди. И ещё, сотрясаясь и тормоша чужое тело. И трижды: вновь поднимает руку со сжатым кулаком, ударяет. Точнее, «ударяет». Точнее, не ударяет. Сущий потревоженно продирает веки и — на рефлексах, не успев уразуметь до деталей — пресекает покушение: перехватывает ниже ободка наручника и подминает под себя взвизгнувшего омегу, пригвоздив руку к подушке. Обезвредил… … и без того безвредного. В расформировавшемся кулаке Чонгука всеобъемлющее ни-че-го. Стрекот кузнечиков дополнил бы атмосферу. Жаль, окно закрыто. Альфа жмурится, промаргивается и растерянно мечется от руки до широко распахнутых глаз. Чонгук лежит под ним застывшей овечкой, будто нападение совершили на него, не иначе. – Ты чего делаешь? – хрипит севшим за часы сна горлом, так и не въехав в происходящее. Чимин был прав? Чонгук замахивался воткнуть нож. Чушь какая-то. А Чонгук? Уснул под закат солнца. И вот – придавлен тяжеленным мужиком, точь-в-точь при падении из-за стены на землю и вытаскивании из болота. Да что ж за хренатень! За стабильность! Грозит привыканием. Удивительно и чревато иное – не страшно, просто неожиданно. Отмирает и ёрзает на пробу, не вырывается. Прилежный же ученик мальчик, не бунтарь. К тому же сам виноват, проводить эксперименты над спящими врагами-злодеями предрекает бурю. – По имитации прикидываю, смог ли убить тебя при шансе, – отчебучивает самим собой разумеющимся. Типа земля шарообразная, жрать песок нельзя, холодильники не летают, червяки не зебры, а ты на мне. Преимущественно Сущий ошарашивал разными якобы адекватными высказываниями. Поменялись. Глазеют в сумраке… ночи. Ах, ночи… Ночная несуразица лютейшая, изысканный деликатес, то бишь зайдёт не всем. Наконец от ступора отмирает уже Сущий: прекращает фиксировать ногами ноги и убирается с Чона нижней частью туловища. По-прежнему сквозь прослойку одеяла соединены рёбра – тудух-тудух, бам-бам,.. – И? Прикинул? – шепчет; звенящие нервы перестают бить тревогу, Чонгук не стремился совершить взаправду. Имитировал он! Хах! Непредсказуемый маленький ома. С ним не смыкать по ночам глаз. Да и всегда – смотреть и смотреть… – Вроде легко. Без ножа по крайней мере, – невзначай заправляет назад чёлку отпущенной рукой, её — руку — внезапно некуда деть, задрана над головой, по-нелепому как-то, смущающе. Не то чтобы прочее не смущающе, альфа придавил собой к матрасу, и эта тяжесть она не беспокоит, она будоражит и щекочет. Эта тяжесть – неизведанное доселе ощущение; странно, необычно, смущающе. Не противно. Сущий не удерживает, Чонгук волен оттолкнуть, беспрепятственно, все руки, ноги в наличии и не стеснены. Не отталкивает. Снова. Чонгук в целом не поспевает за разворотом событий, не ожидал чуткого пробуждения Сущего. И не секрет, с какой стати опрокинули на лопатки, истерить несообразно. Жертва здесь отнюдь не он. – Куда целился? – … – капельку тряснул плечами, не разрывая их взгляды. – Я не целился. В сере- – путается и на мизер подвисает, когда взгляд мужчины вдруг падает ниже, – сердце, наверное, – подправляет, плотно смыкая те самые губы. Не уступает, сползнув по носу на губы мужчины, больше интуитивно и удостовериться, что они оба горазды разглядывать, в частности губы, и сверхъестественного нет. Все же — враги — так поступают, пф. Смотрят на губы, в темноте, на кровати, в нескромной позе. На коротком расстоянии грех не поразглядывать везде и всюду. Чонгук и списывает к этому. К чему ещё? Сущий разглядывает – и Чонгук поразглядывает. Логично. Тудух-тудух заполошно ускоряется. Оно, в отличие от человека, не обманывается и оно правдиво – от логичного не ускоряется. – М-м, да, – сжёвано, напоследок глазами в глаза – и «сваливается» вбок, – ты не целился, а в сердце у тебя получилось. Без ножа. Пырнул. Присказка, рассказанная вчера, сбылась замного раньше. Лежат. Смущение прорывает потолок, куда уставились, лишившись глаз — и губ — друг друга. По мнению Чонгука, тудух-тудух которого слетает с катушек, дробя грудь. Жарко. В темечко стреляет приливами боли, режим-то нарушен, организм дезориентирован. Со словами Сущего дезориентируется пуще предыдущего. Сущий… флиртует? Снова. Или шутит? Чонгук понимает, но не понимает. И по обыкновению удирает: – Ты мертвец, будь у меня нож или припаси я ложку с обеда. – Маленький ома не убийца. – Поэтому ты живее живых, чаро. Верно, Чонгук не убийца. И ни в какую армию не вступит. Ни в какой войне по порабощению мира участвовать не будет. И подчищать общество. Голосовать за поддержание Завесы, убивающей запад. Хорошо, что всё бред. В Академии не воспитывают убийц. Чонгук воочию демонстрирует. – Почему не спишь? – Сущий трёт виски, приходя в себя ото сна и от шока. – Проснулся и- – Решил меня убить? – Да. Чего там Чонгук демонстрирует? Сущий хохотнул, от него подхватили, смешок за смешком, и оба поддались нарастающему смеху в качестве счастливого финала ложного покушения. Выплеснувшись через эмоции, утихомириваются и гипнотизируют дощатый потолок, уж в его разглядывании стопроцентно не разглядеть сверхъестественного, как ни посмотри – безобиднее губ. Однако конкретно омеге чудится увеличение смущения, нависший сверху Сущий был менее волнующим, нежели умостившийся на соседней половине. Ведь бодрствуют посреди ночи. Чем им заняться? Ещё и вместе засыпать. В лесу не трогало, тут же сполна накрывает пикантностью. И Сущий подливает масла в — таки разгорающийся между ними? — огонь. – Как вымылся? – обращается на Чона. – Супер, прям заново родился, – не унюхивает подковырку, выдаёт искренне. Ходить-бродить потным и сальным порядком некомфортно. – А как я тебе? – с заискивающими томными нотками. Зарёкся спросить – спросил. – М? – не догоняет. Невинен и наивен. – Без одежды. Чонгук вылупливается в потолок пристальнее и отчаяннее, пока на подкорке затранслировался калейдоскоп картинок голого альфы: разлёт плеч, бицепсы, линия торса, ведущая к выпирающим округлостям ягодиц и к бёдрам. Ужас. Тудух-тудух внутри устраивает персональное (по)трясение. Боже… Забыть. Голого альфу, с коим разлёживает в кровати… без трусов. Фиаско. Чонгук понимает, но не понимает. Они не должны быть здесь в эдакой ситуации. Неправильно. Не то. Но они здесь. И это уже не исправить. Без трусов! В шмотках альфы! Голого! Не сейчас – в памяти! Зашибись. Юнги бы не поверил. Чонгук и сам не верит. Бред – не вещаемое Сущим; бред – вот это вот. Резко перевёртывается на живот и верещит в подушку, отворачивается в противоположную от мужчины сторону с неубедительным посылом «спать». При том сморозил интонацией запрограммированного робота: – Я ничего не видел. Сущего представление привело в восторг, не улыбнуться нереально. Маленький ома ярко реагирует, кощунственно не провоцировать. Примечателен контраст: при конфликтном или неприятном он леденеет и закрывается выработанной защитной функцией. Значит подобного рода слова или действия ему не неприятны, иначе реакция была бы свойственная. Чонгук же, по опыту совместного путешествия, подколки или откровенный флирт либо игнорировал, «сбегая», либо взрывался фонтанчиком. Даже на писанье при нём в лесу. – Орание в подушку афиширует обратное – ты видел, – не без удовольствия констатирует. – Нет. – Я тебе не понравился? – Нет. В смысле том смысле, что, блин, говорю, мне пофиг, я ничего не запомнил, было в секунду, сразу захлопнул дверь, – чеканит едва разборчиво на ультраскорости. Не видел он, ага. – Тогда в следующий раз рассмотри потщательнее. – Не будет следующего раза, – выпаливает, изобразив неприличный посылательный жест через плечо, сопроводившийся весёлым прыском от альфы. – Прибереги этот флирт-не флирт при себе. Маленький ома осознаёт, что с ним флиртуют, замечательно. Осознаёт и отрицает, так же с изнаночной подноготной о магах и магии. – Зачем при себе, если хочу разделить с тобой? – мягко, не спугнуть. – Мало ли чё ты там хочешь, – бухтит. Аргумент. Их хотелки не обязаны совпадать. Сущий смиренно переводит взгляд с лохматого затылка на тот же потолок. – Я купил тебе одежду, – без задней мысли, борясь с зевком. После воспалённый ум посещает соблазн вновь спровоцировать на реакцию. Специально уточняет: – и нижнее бельё. Маленький ома мило стесняется всего ниже пояса. Не воспользоваться подвернувшейся темой – упущение. – О, – спустя заминку абсолютно по-дурацки, – спасибо. А Чонгук? Чонгук да. Чонгук нет. Чонгук не Чонгук, отнекивается им быть. Вылупливается на стену вместо потолка. Молится отрубиться до утра. Сущий видел трусы на батарее?.. Наверняка. И Сущий видел свои, услужливо выделенные и не надетые. Сущий в курсе, что Чонгук… без трусов. Кромешный ад-стыд-позор-конфуз. У врагов так не принято, не должно быть. Врагов до сего не имел – и тем не менее, в фильмах такой вопиющий идиотизм не снимают. Они именно – не в фильме. Не добро пожаловать в суровую жизнь, где трусы стираются, сушатся и где спишь на кровати со врагом без них. В Академии к этому не готовили. Ко многому, выяснилось. Чонгук оказался без магии (и без трусов) – потерял скопленное за года, помимо магии ни черта не умеет и не знает. Да и магию, выяснилось, ни черта не умеет и не знает. Каламбур качественнее флирта-не флирта Сущего. Не до самоанализа – до самоуничтожения, но подлинную реакцию неистово прячет от зрителя. Поднажать – орешек расколется, чем и помышляют: – Надеюсь, угадал с размером. Белья. – … – Чон безмолвно пищит. Зато просить покупать не пришлось, Сущий сам углядел. Какие они оба глазастые! Эксперты советуют искать плюсы. Эти плюсы утешают еле-еле, тудух-тудух вообще не успокаивают. – Чёрные взял. – … – Или ты бы предпочёл другие? Белые, зелёные?.. – … – С рисунком? Добились-таки заветной реакции: – Всё-заткнись-чёрные-классно-спасибо-чёрные-заткнись. Не то альфе бы заткнуться, не то ему самому не помешало бы. Альфа, кстати, во всю упивается. – Заманчиво тебя смущать, забавно, – сквозь улыбку. – Спокойной ночи. – … – смеются. – Маленький ома… Маленький ома резко укладывается лицом к мужчине. – Было бы забавно, смутись я. Я не смутился. Выкуси, чаро, – симулирует равнодушие. В ночи не разоблачить красных щёк. Впрочем, они же оба глазастые… – Да что ты. Не смутился, ага, – подначивают сарказмом. Не смутился ровно так же, как не видел голого Сущего. – Нет, и у тебя не выйдет меня смутить. Вызов? – Да что ты, – смакуют буквы жвачкой. – Я способен сделать достаточно, мы же в одной кровати, – не угроза, осваивающийся меж ними флирт, и Чон это раскусывает, расхрабрившись: придвигается и на толику кренится над Сущим, представая сверху. Клин клином вышибается, у них – флирт флиртом. – Непристойное? Ты божился, – не тронешь. – … – взор по наитию соскальзывает на излюбленное, надлежаще не испробованное – губы.

– Иногда мне хочется...

– Мои глаза выше, – совсем осмелел. То ли отвергает флирт, то ли энергично в нём участвует.

– Мало ли чё ты там хочешь.

Сущий застуканно — и не стыдясь — возвращается с птички губы на кончик носа и по переносью врывается в ореховую гладь своею синевой. Если бы при длительных, взаимных, содержащих многозначность взглядах радужки заимствовали цвет партнёра, то Чонгук с Сущим увидели бы орехово-синие водовороты в глазах друг друга. – Уже так уверен в моих заверениях? – чуть привстаёт на локте, сокращая расстояние от лица к лицу. – А ты уже не так уверен в своих заверениях? Вызов за вызовом. Воздух вяжет пауза, истомно покалывающая кожу. – Уверен, – со вкраплениями жёсткости; отстраняется, ложится. – И я, – не отстраняется. В том и суть – Чон тоже уверен, Сущий неоднократно подтверждал порядочность, в том числе непосредственно в данный час. Ни на нечестный бой не подстрекнуть, ни на побои, ни на гнусное и непростительное; Чонгук, склонившись, провоцировал – и Сущий не среагировал положено подонку и отпетому негодяю. Снова. Потому что Сущий хороший человек. Враг не ввиду заслуженности, а ввиду незнания и желания отстоять старые истины, дом, семью, друзей,.. Отстоять своё солнце. Но как быть, если Сущий вклинится в солнце Чонгука и станет неотъемлемой, полноправной частью? Вывод: оба провоцируют, каждый по-своему. Два сапога пара. В волосы зарываются пальцами и поглаживают пульсирующее болью темечко, нежно оттягивая пряди. Храбрость сбоит и сматывается прочь, вручая в охватившие тиски смущения. Дохрабрился, называется. Довыпендривался. Допровоцировался. А Сущий подавно не совершил натурально смущающего. Омега уходит от ласки, сдавая возвышающееся положение и плющась щекой. Опять молчание, приобрётшее умиротворённости и… зевоты. Сущий не удосуживается прикрыться, Чонгук заражается. Не спешат спать, активно отгоняя морок. Оно и запускает новый диалог. – Спи. Чего не спишь? – в открытую наблюдая за профилем альфы, в особенности уделяясь шраму и отросшей щетине. – Ты буквально пытался убить меня, – с притворной трагичностью. – Прикажешь спать рядом с убийцей? – Пф, – фыркает. – Ты добровольно согласился на совместную кровать, наслаждайся. И не буквально пытался убить, гипотетически. Никакой я не убийца и не буду. – Верю, маленький ома, верю. – Ещё б не поверил. Вбил себе бред про магию и Академию и от этого страдаешь. Ой ли. Разве страдает из них не Чонгук? – У бреда презумпция невиновности, пока не будет доказано, что бред – это правда. – Пока не будет доказано, что бред – это бред. Я тут понял: то, что вы ошибаетесь, не квалифицирует вас в подчистую пропащих отморозков. Вам нужно показать правильное. Ой ли. – … – Сущий одаривает улыбкой, слабой и снисходительной, грустной. – Ты настолько жаждешь оказаться правым, Чонгук? Настолько, что не думаешь ни о себе, ни о других? Ты слышишь и открещиваешься слушать, хотя факты железобетонны. Твоя правота того стоит? Так и будешь слепо вестись на магическую мечту? Тебе ли не знать – она фальшивка. Чонгук затухает поражённым в тудух-тудух, тот загремел в висках, не в силах боле орудовать лишь под рёбрами. Да. Да-да-да! Его солнце того стоит! Но если всё в его жизни ложь, то и его солнце – ложь. Чонгуку претит ложь и вестись на ложь, однако он закономерно и обоснованно боится повестись на правду и остаться ни с чем. Ведь иной жизни про запас у него нет. Эта одна и за неё стоит бороться. Бороться. Выбрать бы против кого. Ибо бороться можно и с чем-то, и оставшись ни с чем. Выбор всецело за Чонгуком. Сущий выбор сделал: бороться, оставшись ни с чем. Возможно, Чонгук разделит с ним и это бремя. «Магическая мечта» – термин, возникший с освоением БарДо магии и порывистым, феноменальным расцветом острова. В термин заложено красивое, поверхностное – вычурная обложка, на кою ведутся и строят иллюзии о беззаботной, обеспеченной, восхваляемой доле магов; миллионы детей, подростков, взрослых со всего света грезят попасть в Академию и обучиться древней реликвии или переехать на БарДо на постоянное место жительства для роскошного обустройства. Внешний облик – всегда облик, вылизанная до идеала инсталляция действительных вещей. Чонгук по себе знает, магическая мечта – подделка и фантазии. Везде хорошо, где нас нет. Изводиться сейчас отвращает. Чонгук вымотался анализировать, разочаровываться и оправдывать, теплить надежду в душе. Сейчас, в пучине густой ночи, охота просто разговаривать без акцента на несостоятельность солнца и наступающий на пятки крах. Поэтому не отвечает; сопит в наволочку, елозит, скрючивает ноги к животу, немного стягивая одеяло с альфы. Нечаянно внимание захватывается левой рукой Сущего, фигурально, разумеется. Та вытянута меж ними, ладонью не то к бедру, не то кверху. Чонгук выколупывает свою левую наружу и вкладывает в чужую — значительно крупнее, — раскрывая, нажимая на пальцы и воспроизводя игру по клавишам. Нижние фаланги в роли белых, подушечки пальцев – чёрных; обделёнными остаются большие пальцы. – Тара-тан-тан, – шелестит. Чужие расслабленные пальцы под его разгибаются к матрасу, – тада-тада-тара-ра-тан-дан-тада-да-да-да… – озвучка перетекает в мычание. Чонгуку внимают, навострившись на негаданную инициативу маленького омы и не перебивая. С настоящим исполнением не сравнится хотя бы из-за: – У тебя мало «клавиш», – хихикает и останавливает композицию, выученную на четвёртом курсе. Руку с руки не отнимает; Сущий продевает их пальцы и на кроху сжимает, Чонгук не препятствует. Не похоже на смущение. Скорее обволакивающий пушистым облачком трепет. – Играешь на пианино? Фортепиано, рояле? – с не музыкальными, с искренними нотами истощённого восхищения. Им бы спать. Только оба не позволяют ночной несуразице прерваться. Ночь – среда для откровений и откладывания удручающего на утро. Ночью не враги, ночью не совестно стать кем-то ближе, на утро притворившись врагами вновь. – На пианино. В Академии полно факультативных занятий. Я посещал музыкальные. Играю приемлемо… Бросил. Не моё, не отзывается внутри. О да, тудух-тудух не отзывается на обучение музыке. Отзывается на Сущего. Глупое… – А на что отзывается? На тебя? Чонгук проглатывает язык. Разучивание комбинаций колоссально развивает мелкую моторику. Сокджин с Юнги городят первогодкам: «У нас пальцы садятся на продольный шпагат и почти на поперечный, вам до нас растягивать и растягивать». На «пальцы растягивать, не ими и не в письках-жопах» Чонгук приноровился влеплять отрезвляющие пинки друзьям-придуркам. Предсказуемо: маги предпочитают хобби с задействованием рук, то бишь спицы, плетение нитками и с бисером, рисование, декупаж, конструктор, лепка из глины, макраме, гитара или клавишные и прочее. То, что Чон играет на пианино, не предмет восхищения, многие маги добиваются внушительных результатов в этом, чего уж упоминать людей по всей планете. Чонгук «дегустировал» разное, ничто особо не влекло, потому безоговорочно отдался обучению. Учёба — магия — превратилась из обязанности в хобби, детище, и Чонгук гордился, не считал себя ограниченным или безынтересным. На кону он сам: окажись ложью — не слова Сущего, а жизнь в Академии, — то и он окажется сотканным из лжи, пустышкой, ведь у него нет страсти к чему-либо постороннему.

– Мне тебя жаль. – А? – Мне тебя жаль. Ты же ничего, кроме своей бесполезной магии, не умеешь и не знаешь.

Чонгуку нечем похвастаться Сущему, вот и молчит. С задержкой вовсе переводит тему: – Скучаю по семье, – аккуратно вытаскивает кисть и подсовывает под щёку, хлопая слипающимися веками на мужчину. Тот копирует, переворачиваясь на бок. На глаза успевает задеться полосочка под локтем. Прямо-таки шрам от вживлённого селенита. Сущий врёт, что магом никогда не был? У него селенит под кожей? Или шрам от иного?, всяко случается, не всё же причислять к магии. Вдруг глюк? Темнота не шибко располагает к достоверности. Да и Чонгук не докапывается, не охота, не сейчас, утром. – По Юнги с Сокджином? И Лохмусу? – … – угукает. Ого, альфа помнит, о ком Чонгук обмолвливался, по именам. – По маме и папе, брату. Скучать по семье не ново. Занимается этим текущие семь долгих лет. Относительно свыкся, смирился. В самостоятельности так точно поднатаскался и поумерил нытьё. – У тебя брат? – удивлённо. – Фуфло информатор, – дразнит по-доброму. – Не донёс на меня элементарное. Чонгук сам на себя информатор, не зря же самостоятельный мальчик. Кто о нём растреплет надёжнее, чем он сам? Покажет всем бездарям-информаторам бесплатный мастер-класс. – Никуда не годится, – поддакивает альфа. – Родители с рождением Чонхёна лучше переносят моё вечное отсутствие, у них завались забот с ним. Нашли утешение в ещё одном ребёнке. Чонхёну пять, карапуз. Я его очень люблю. Не вижу, как он растёт. Наверное, единственное, о чём жалею. Пока единственное. В стенах Академии Чонгук многое пропустил из внемагической «тусовки». Обычную жизнь минимум. И ложь в своё сердце пропустил. Глупый… – Чонхёна отправят в Академию? – … – издаёт робкий не опознаваемый звук, кроющий «не знаю». – А ты бы хотел? – Я-я… нет. Нет, чем да. – Почему? – Академия она, – набирает лёгкие кислородом, – строга, в некотором жестока, беспощадна, дофига отнимает. – А восполняет свыше отнятого? По твоему мнению. – Я-я… Я не- – кусает губы, формулируя. – Любое влечёт за собой жертвы. И ты либо можешь справиться, либо не можешь. Я могу. Без разницы, восполняет ли Академия убытки. Никого не колышет, у поступивших детей нет альтернативы. – Значит, не восполняет? – вскрывает под корень, не предоставляя бреши увернуться. Чонгук хронически запрещает себе углубляться, иначе будет худо. Иначе он не сможет. Они не зачинают конкурентные споры, они действительно просто разговаривают, дабы понять, познакомиться. Не враги – ночные сплетницы-болтушки. Ореховый и синий безвозвратно смешиваются в водоворот. – Бабушке приспичило, чтобы внук выучился на мага, отвела меня на собеседование. Она тоже маг, бывший, уже не у дел, на пенсии. Это фуфловый информатор соизволил тебе сказать? – Нет. – Я рос на её рассказах, она привила мне магическую мечту, и я был на седьмом небе, когда достиг установленного возрастного ценза для прохождения собеседования. Прошёл. А твоя родня? – рассчитывает на откровение за откровение. Так будет честно. Они же честны друг перед другом? – … – Сущий отрицательно вильнул подбородком, побудив омегу свести брови, расстроиться и ошибочно рассудить, что он опять разбалаболился вдоволь, а небезызвестный и пяти слов о себе не свяжет, скотина. Сущий поясняет: – Все умерли. Тьма словно густеет и на секунды напрочь лишает зрения. Пробирает. Чон осоловело моргает, мечась по лицу напротив, то умиротворённое и порядком уставшее, сонное. Скрежещет: – Их убили? – Нет. Нет, маленький ома. Все умерли от естественной смерти. Чонгук гортанно «ум»-кает и не лезет расспрашивать. Неугомонность и непробиваемость обзаводятся тактичностью в слишком личном аспекте. Не бесчувственный же, оттого горчит и трогает за тудух-тудух; что говорить и надо ли, выражать соболезнования? В замешательстве. Чонгук не сталкивался со смертью. Близкие или знакомые не умирали, он не был на похоронах, не прощался, не отпускал. А Сущий хоронил? Всех?.. Не исключено, у него не было оравы родственников? Никто не отменял «миниатюрные» семьи или неполные, без бабушек и дедушек, без братьев и сестёр или оборвавшие связь. Предположений куча. Всё равно очень пронзительно и печально. Чонгук, перманентно оторванный от семьи, знает, – она есть: есть, куда приехать, есть, кому позвонить, есть, кто любит и ждёт. Страшно всех лишиться, страшно лишиться хоть кого-нибудь. Читая растерянные метания насквозь, ему в волосы вплетаются и заправляют пряди ото лба, перемещаются за ухо и к загривку, поскрёбывая. Ради отвлечения от мрачного и тягостного. Оно помогает – Чонгук не заостряется и отгоняет ступор с: – Чистые. – … – кивают с полуулыбкой. Да, волосы чистые. Маленький ома явно доволен, и альфа согласен, ходить засранцами не доставляет, пусть в этом нет зазорного или отвратительного. Не было условий вымыться, чего уж теперь. Строить, помимо лежанок, подобие душа в лесу – уволь… Чонгук приподнимается, заглушая поток мыслей. … те. Приподнимается и пододвигается с рукой на затылке — органично, — которую Сущий не убирает. Не убирает и не притягивает к себе. Чонгук всё сам, всё сам, самостоятельный же. На жалкий промежуток в замерший поток мыслей втискивается не то, взгляд пикирует к тонким губам. Тут-то теряется уже Сущий. Рано, несуразно, не к месту, слишком прекрасно для нынешней ситуации, и мужчина нисколько не расстраивается: не губы к губам, в его волосы так же вторгаются пощупать и погладить. Чему расстраиваться? Наоборот, Чонгук проявляет инициативы. Это приободряет и умасливает, согревает, зажигая огонёк — на поцелуи — на удачный разворот их отношений в будущем. – Ты же мои лапаешь, – комментарий к поползновению. Чонгуку важно оправдаться. – Не лапаю, – возражает и возобновляет поскрёбывание. – Если да, то и ты лапаешь меня, – интонацией «выкусил?». – … – дует щёки и выкусывает – кусает губы вместо их потенциального поцелуя, Чонгук же всё сам, всё сам. Впрочем, в его потоке мыслей и не было поцелуев. – Ладно, мы не лапаем, – внушает, успокаивается. Ибо что они вытворяют?.. Сущий трогает, то бишь и Чонгук вправе потрогать, логично? Важно оправдаться. Ведь делает один – странно, вдвоём – уже вроде нормально. Вдвоём вообще многое нормально. Целоваться, например. – Не лапаем. Абсолютно нет, – подыгрывает, дабы маленькому оме было легче. Они просто разговаривают, просто подпускают поближе, просто знакомятся при ином освещении – ночном. «Просто» не обязует ни к чему сложному. Волосы у чаро мягкие. Чонгук ведёт против направления роста, «царапаясь» подстриженными под ёжик; устраивается по удобству на уголок подушки. Лежат, смотрят и не! лапают. Не усердничают, вяло перебирают. Ночь берёт своё – желание спать одолевает сильно. – Наконец-то от нас не воняет, – добавляет к теме чистоты Чон. – Чимин плакался, что от нас несло и что персонал экстренно драил полы от грязи с наших ботинок, – с гаденьким коварством. – … – прыскает. – Мы терпели – и они потерпят. Руки в подвешенном положении затекают молниеносно. Чонгук сдаётся, прячась по шею под одеялом. – Маленькому оме пора спать, – резюмирует в преддверии зевка и таки широко зевает, выпутавшись из рассыпчатой шевелюры и прикрыв рот. – Большому и страшному альфе пора спать. – Пора, – с тонной измученности. – Не убивай меня больше, договорились? – Договорились, – шёпотом со сквозящим… обещанием? Не убивать так не убивать. В принципе не планировал никогда, ни с кем, ни за что и день за днём «путешествия» отходит от любой допустимости на это. Сущий зевает ещё и закрывает слезящиеся глаза, прерывая их орехово-синий водоворот. Но тот предостаточно завертелся и не размешается за время сна. «Жертва» спокойно засыпает подле «убийцы»; Чонгук разглядывает, он-то тяп-ляп выспался за вечер и отрезок ночи, Сущему не перепало. Не оценивает и не обмозговывает, просто лежит. Всё этой ночью просто. Ведь когда просто – можно.

Люди в целом сочиняют по ночам уйму несуразного, чего при свете солнца бы не сочинили.

А про уснуть под рассвет солнца, кстати, бытует суеверие? Не то Чон вот уснул, проворочавшись до лучей, отогнавших дремучую черноту. Просыпается с паршивым перечнем: ломота, головная боль, слабость; отдирается от постели с фантастическими потугами и шаркает в ванную, где умывается, чистит зубы вытащенными Сущим из рюкзака принадлежностями, справляется у туалета, сцапывает с батареи среди сушащейся горы постиранных вещей трусы, надевает и вновь в недееспособности бухается на постель. Сущего в номере не числится. Чем маяться без него? Ни малейшего представления, потому позволяет себе страдать. С объявлением Сущего на пороге страдания не исчерпываются. – Отдых и высыпание после нашего лесного марафона – прелестно, но я пришёл будить тебя и забирать кушать. Обед, – бодро прощебетал альфа кульку на кровати. Чонгуку прям хреново, притворяться неразумно. Он отличает усталость от симптомов прокравшейся в организм бяки. – Я, кажется, приболел, – и сверлит глазёнками мужчину над ним. Тот не должен выказывать или предпринимать что-либо. Они оба друг другу не должны. Чонгук полежит бессвязной жижей и как-нибудь оклемается. – В смысле? Где болит? – Сущий хмурнеет моментом. – Горло? Нос? – Горло, – шуршит в одеяло. – Температура? О чём речь? Ах да, они друг другу ничем не должны. Плохое самочувствие таранится шквалом удивления: Сущий наклоняется над ним и врезается губами в лоб, застыв на мириады секунд, по скромному и не здоровому мироощущению Чонгука. Он рефлекторно зажмуривается и позволяет. Снова. Все враги так делают. Смачное вражеское противостояние. Спасибо, в лоб, а не губы в губы. Тогда бы и следовало паниковать и отпинываться. Лоб, пф-ф. Лоб. Все так проверяют температуру. Мама с папой в детстве. Сущий Чонгуку не мама и не папа. Даже не друг, даже толком не враг. Кто ему Сущий? Тот, по опыту, очень несдержан в проявлениях заботы, периодически ухаживает и довольно бесцеремонно, докучливо, непрошено. Специально или это прорывается из бескорыстных побуждений, из воспитания, из натуры, вопрос занимательный, Чонгук не вдавался, позволяя, потому что неизведанно, заводяще и не противно. Будь Сущий ему омерзителен или преступи тот за адекватные рамки в необъятной заботе, Чонгук бы не позволял трогать и не согласился бы на добровольные танцы. – Ночью себя уже плохо чувствовал? – отстраняясь и заменяя губы ладонью. – Да-нет-да, – цепочкой, не оправившись от… заботы, болезнь и рядом не маячит. Ночью сигналили предвестники, не распознал, списав на переутомление и сбившее внутренние часы спаньё под закат солнца. Лес, снег и болото не прошлись даром, промокшие берцы наверняка внесли лепту в отдельности. Чонгук не из тех, кто болеет круглый год подряд, но, неподготовленно проволочившись тучу километров, – поболеть вполне заслуженно. Не упрекнуться в этом, не робот же. И Сущий не упрекает. Лучше бы да, вдруг заместо активируется режим повышенной заботы? Чонгук не вынесет, рано или поздно вручив себя в правильные, надёжные, нежные… – Какую еду принести? – топает к двери. – От сердца. Тудух-тудух долбит не хуже головной боли. – Какую? Там от сетов с фруктами и салатами до деликатесов наподобие улиток. – Жареную котлетку. Мужчина тормозит с распахнутой дверью в коридор: – Мясо – тяжёлая еда, тем более для болеющего организма. – Значит ничего, – не спорит, на самом-то кушать совсем не хочется. Нужны силы на выздоровление, не на переваривание пищи. Так-то оно так, только вот силы на выздоровление не из ничего берутся. Чимин обнаруживается Сущим в личном домике — владеет гостиницей и на её же территории живёт — с дочкой наперевес, заявляя о выходном; его оглядывают, ибо строгий костюм, укладка и очки заставляют сомневаться, Чимин ни в чём простецком отродясь не ходит, хотя не то чтобы Сущий Чимина часто видит. Потом по курсу ресторан, из меню заказываются тыквенный суп-пюре и фрукты. С приготовленным штурмует холл и лестницу обратно к омеге. Журнальный столик вынужденно перекочёвывает к кровати, на него водружается еда. Чон затаился и бдит. Это уже гипертрофированная забота от альфы? Он не жаловался, что не в состоянии встать или что умирает и «подайте мне последний стакан воды напоследок». Вопрос отпадает сам собой, когда пристраиваются на край, шебуршатся под одеялом, выковыривают наружу его, Чонгука, ступни и во всю щупают с: – Не замёрз? – мнут пальцы. – Холодные, – заключают и кладут себе на бёдра, загрев в ладонях. Замёрзнешь тут, ага. Мальчишка старается не придавать значения, и всё равно – жар охватывает взрывом. Враги так не делают. Чонгук готов выть не на луну – на абсурд их отношений. Завыть не позволяет Пак Чимин, притащившийся с дитём, с аптечным чемоданчиком, с планером и ещё с невесть чем. Причём уходить не намерен, заваливаясь внутрь. Истинный родитель – и дочь держит, и барахло, при том выглядит с иголочки. Чонгук втыкает на балаган под аккомпанирующий гогот ребёнка с сюсюканьем отца. Как докатился? Сущий оставляет в покое ноги, на совесть завернув в одеяло и подоткнув. – Привет, толстенький омега, – Чимин здоровается и сгружает ношу за ношей: неодушевлённое не рыпается, дочь пускается по периметру исследовать неисследованное. – … – «толстенький омега» садится и щурится. Возможно, всё-таки согрешит, избавившись не от Сущего, от приятеля Сущего. – Маленький, толстенький… У вас злодейский фетиш на определения? На троих синхронно усмехаются. – Булочки, – Пак размещает тарелку на столик. – Чонгук, Пак Чимин. Чимин, Чон Чонгук, – пробел для формального знакомства. Собственное бы имя поведал, тц! – Наслышан. Твоё похищение-исчезновение всполошило магический курятник, – издевательски. – Подобный косяк за Академией впервые. Конечно, ничего не распространяют в массы, иначе скандалище и подпорченная репутация обеспечены. – Меня не ищут? – тон по заледенению тягается с минусовыми значениями северного полюса. Чимин Чонгуку не импонирует, тот ядовито плюётся, унижает, и Чонгук воспринимает. – Ищут, не расстраивайся. Я бы на твоём незавидном месте побеспокоился о: что сотворят, если найдут? – Чимин, – наставляющее поумерить пыл. – Пусть будет начеку, его не примут с распростёртыми объятиями, – отбривается от «босса», ни на миллиметр не сводясь с Чона. – Будешь клясться им в былой незапятнанной верности – не прокатит, для тебя красивая лживая сказка подошла к концу. Добро пожаловать в клуб тех, кого жаждут тихонечко подчистить. Бывал до этого в клубах, толстенький омега? Тунц-тунц, танцы. О, у Чонгука зажигательные «танцы» и танцы с Сущим без клубов. – Чимин, – мягко, внушающе, – я бы на твоём месте побеспокоился о Юнсу, она разбирает пульт от плазмы, придётся ехать за новым. Папаша преображается по щелчку, стряхивая грозность с остроумием, и уносится к дочери. Чонгук каменной глыбой восседает на постели, источая клубы всепоглощающей ауры. Перспективное знакомство, обнадёживающее. Вах! Сущий уличает смену настроения и сопоставляет, так же ли гнул и давил? Ежели да, то, побыв сторонним участником, не погордиться, выглядело жёстко и чересчур. Агрессия, напряжение и закрытость от Чонгука закономерны. Взгляды пересекаются — водовороты смешиваются, в эпицентрах сливаясь в черноту зрачков, — и мальчишка шипит неодобрение своему злодею: – Чё он припёрся? – … – Сущий дурачком вскидывает плечами. Чимин друг и Чимин резкий, прямолинейный, язвительный и не чурающийся поддеть в одном флаконе; простить, смириться. Привстаёт и примирительно — вместо Чимина — стукает по носу омы. Дальше командирский напор: всучают градусник из аптечки, снова мацают лоб — не губами!, — велят кушать, любезно переставляя поднос на кровать. Лёд постепенно плавится, Чонгук оттаивает. Ненароком «придирается» ко внешней составляющей своего — альфы — злодея: облегающая белая майка, подчёркивающая обзор на размах плеч и на руки, вырисовывающая грудь с торсом и заправленная в свободные коричневые штаны. Чонгук там почти всё видел, пф. Не смущается, вспомнив порнографичную картинку, сосредоточен на руках; мышцы… отметаются, не до них, цель – левая рука под ямкой локтя, и Чонгук дорывается, ночью был не глюк – полоска шрама. Сущий утверждал, – не был магом. Утверждал, – был кем-то другим. Кем? Не получается интерполировать. Температура, судя по ртути на шкале, не трагично превышает норму. Чон без аппетита давится тыквенным супом и больше уплетает фрукты. Крохотная девочка с умильным хвостиком, торчащим с макушки, прожигает в нём дыру, но не подходит, обложенная на полу игрушками. Взгляды Сущего на её фоне меркнут. Сущий же с отцом девочки роются в громадных аптечках с сопровождающим диалогом: – Эти, эти и эти, – от Чимина, вычленившего из обилия квадратные пачки. – Нет, – категоричное от Сущего. – Сам пичкайся всеми таблетками подряд. Мне дай перекись и жаропонижающее. – Твои дедовские методы, – цок от Чимина. Чону не на пустой желудок скармливают капсулу от температуры и отправляют полоскать рот разведённым безвредным раствором перекиси с водой для лечения першащего горла. Сущий заскакивает в ванную после него не затворяя дверь и не выходит; доносится звук льющейся из крана воды. Из-за положения кровати не подглядеть, чем там альфа промышляет, пуляет бедственные сигналы на проём, тет-а-тет с Чимином не воодушевляет. Девочка разбавляет накал самонаведённых в котле-черепе страстей; Чонгук испепеляется под её неприкрытым любопытством, не выдерживает и приманивает фруктами, зазывая кусочком ананаса, мол, иди сюда, поделюсь, и улыбаясь. С высотой матраса подсобляет родитель, взяв под мышки и усадив. – Привет, я Юнсу, – с милейшей детской важностью. – Привет, а я Чонгук, – с милейшей взрослой важностью; передаёт ананас и умещает плошку с фруктами перед ребёнком. – Моя дочь, – с просвечивающей яркими софитами гордостью, – ей три. Мама космонавт, улетела от нас, ушла, вернее, сразу с рождения, без прощаний и без чемоданов, – буднично оповещает отец. – … – таки смотрит на чужого злодея и проникается: мать бросила обоих, Пак растит самостоятельно. Встревоженно спохватывается: – Она не заразится от меня? – Я не тот тип родителей, которые трясутся над кровинкой из-за любой заразы. Наоборот, иммунитет будет крепче. Образовавшаяся жалость к злодею стремительно изничтожилась. Чонгука тонко и громко зачислили в категорию «заразы». Или показалось? Навряд ли. Юнсу упоённо набивает щёки хомяком и чавкает. В её интересе был, похоже, не Чонгук. – Ты маг? – Нет, в подполье: мониторю, доношу,.. из-за гостиничного бизнеса приобрёл связей. В общем, информатор, иногда навигатор. Маги в наших рядах открыто противоборствуют магам из Академии и из верхушки. Те, кто не выступают открыто, в подполье. У меня Юнсу, – утирает брызнувший сок с пухлой щёчки, – она осиротеет и без мамы, и без папы. Но я хочу для неё страну честнее этой, поэтому в подполье. Признание — не оправдание — воздействует разительнее жалости. Влага наполняет глаза. Чимин не ехидничает. У Чонгука есть младший брат, которому он тоже хочет счастливого, честного, наилучшего мира. У Чонгука есть родители, есть бабушка и дедушка, тётя и дядя,.. Случись крах, – эта часть его солнца не рухнет. У Чонгука есть и было ради кого бороться. «Ради» – отлично. А «против»? Против кого бороться? Не плачет, не разрешает себе. – Ты веришь всему, что Сущий говорит? – Да. – Почему? – Кому приспичит об этом врать? Ради чего? Точно. Сущему не из-за кого. И не из-за чего, наверное. А у Чонгука есть, ради кого. Порывисто привстаёт на колени, шикнув от прокатившейся по позвоночнику боли, и таращится за собеседников. Кнопочный телефон с трубкой на проводе у противоположной стены. Озаряет: вчера, достигнув цивилизации, не попытался позвонить, вообще с похищения не попытался связаться с семьёй, был занят сугубо собой. И с собой отчасти разобрался, опасность миновала, с ним не творят ужасного, то бишь успокоить бы и семью. Из всех на подкорке высечен номер мамы. – Я позвоню родителям, – констатирует, опустившись с колен на подобранные перекрёстно ступни. Не подрывается к телефону, вердикт от Чимина очевиден. – Нельзя. Очевиднее очевидного. – Почему? – злится. Бахвалятся благочестивыми мотивами, заверяют в испорченности и лицемерии магов и тем не менее: он согласился идти добровольно – и он неизменно похищен, неизменно в плену, наручники не сняты, дверь в номер запирается, семье не позвонить. – А мне тебе всё, как моей трёхлетней дочери объяснять? – Соизволь, – цедит. Чимин выводит. Удушить бы подушкой. Увы, Чон до сей поры не убийца, даже едко-саркастичных злодеев. Да и ребёнок препятствует барьером. – За твоей семьёй стопроцентно следят, – сам следит за дочерью, съезжающей на пол и убегающей к игрушкам. – Думаешь, звонок проворонят? Не прослушают?, что не пытают, ты сыт, доволен и счастлив и поменял «ориентацию». – Я не менял, – холодно бычится. – Можешь так считать, толстенький омега. Для них ты уже предатель. Думаешь, магов устроит твоё здравие? Думаешь, обрадуются, не заподозрят? Они гнилые люди, от того не тупые, поймут, – ты знаешь, и из прогнозируемых сценариев навредят семье, чтобы добраться до тебя. – Папа, «оенцацию» это что? Из Пака со свистом улетучивается весь по-сучьему надменный образ, модифицировавший в замешательство от эффекта неожиданности. – Это про любовь, – выпаливает смутное, доскональное в возрасте «почемучки» и не надо; опускается на корточки перед Юнсу. – Папа, я тебя оенцацию. – … – загрузка, обнаружение совпадения. – Нет, так не говорят. И я тебя люблю, моя сладкая булочка, – затискал за обожаемые щёчки. Чонгук игнорирует телячьи нежности, не до сюси-пуси. В смысле, уже предатель? Чонгук ещё никого не придавал! Взвалил на горб отбелить всю магическую честь! Не предатель. Ну нахрен? Возвратиться в Академию и не влечь на близких беду? Уже предатель, возвращением Чонгук не спасёт ни себя, ни близких и прежней доли в Академии для него не будет. Не вернётся, не сейчас. Если не бред, вся магическая честь развеется пеплом именно с его рук. Жаждет оказаться правым, в недрах вопящей души зная – уже проиграл, уже предатель. Для правоты придётся обманываться. Нет уж. Если не бред, то с Чонгука хватит обманов. Практически полжизни будет обманом – куда ещё? Хва-тит. – О чём болтаете? – Сущий семенит в комнату с полотенцем через шею. – Проводил лекцию о запрете звонков, – пропел Чимин, дурачась с дочкой. Взгляд обо взгляд; у Сущего испытывающий, словно считывает пропущенное, у Чонгука опять заледеневший и отторгающий. Причина зависания в ванной обособляется с задержкой и случайно: лицо какое-то посвежевшее – брился. Чон бережно — не то боли в спине доконают — залезает под одеяло к стене с окном. Абстрагируется и загружается терзаниями до отвала. Сущий не допытывается. Пак, вероятно, растолковал по полочкам, переборщив с манерой преподнесения информации. Претит негативный скачок в настроении, но не вмешивается исправлять, ибо ома действительно должен перестраивать по кирпичику видение ситуации, и сопровождаться положительным оно не будет. К тому же, Сущий уверен, Чонгук даст отпор Чимину без постороннего заступничества. Вчера купили краску для волос, плюс необходимо укоротить отросшее. К данному и приступают, Чимин выступает неумелым парикмахером и попутно травит байки про Юнсу, развлекающуюся с плюшевыми кубиками. На шум от стригущего аппарата Чонгук пасует, разворачиваясь к заинтриговавшему и законтролировав из притаившейся позиции. Назло в туалет подпирает. Не пойдёт, не-а. Наличие запирающейся двери приободряет слабо. Будет же слышно?.. Двум мужикам-альфам. Не-а. Поврубать воду? Вариант, коль совсем припрёт. Дотерпит до кризисного. Надежда на более ранний уход злодеев куда-нибудь, и она умирает, потому что злодеи принимаются за покраску. Чонгук не понимает, потом понимает: разыскиваемому преступнику уровня аль'герии менять имидж логично для маскировки и отвода глаз. Всяких там разных глаз, не глаз Чонгука. Тс-с. Вот это он пока не понял. Их глаза уже не оторвутся друг от друга. Блонд наверняка не натуральный цвет. И цвет глаз? Сущий при нём не снимал и не надевал линз. Ручаться сложно. И шрам нарисованный? Чон копит информацию по крупицам, Сущий оберегает тайну личности. Вдруг он подделка, как и магическая мечта? За процесс покрашивания вскипятил себе мозг. Помалкивал. Встревать в выяснения при Чимине и ребёнке – перспектива хромает. Состояние так же хромает. Потерпит и в этом. Когда, откоротав двадцать минут залипанием в телефон, смыли краску и выбрели из ванной, Чонгук дотошно оценивает результат. Подлецу всё к лицу. Сущий лохматит чёрную шевелюру полотенцем, подмечает нутром взгляд: – Нравлюсь? – не самодовольное, с щепоткой заигрывания. – Прям другой человек, – отвечает увилисто. – Хуже или лучше? – Какой был и другой, – с насупленным безразличием. – Хотя бы красивый? – Нет, – бесцеремонно вклинивается Пак; закрывает уши дочери: – ты уродец. Не благодари, Чонгук, я сказал ему горькую правду вместо тебя. Горька правда всегда предпочтительнее засахаренной лжи. Названный хохочет, зарывшись в складки меж подушками. Сущий салютует другу. Дитё визжит об отвлечённом. С истечением весёлого фрагмента Пак засобирался, аргументировав: «Мы с Юнсу не будем торчать с вами весь выходной». Его благословили, в особенности мочевой пузырь Чонгука. Сам Чонгук на вопрос о самочувствии заверяет об улучшении и делится теорией о недомоганиях из-за спины: не долечил с падения на булыжники, промёрзлые ночёвки на бревенчатых лежанках, бешеная нагрузка от километровых расстояний. Чонгук запамятовал про неуёмную заботу Сущего и в ус не дул, на что обрёкся. – Чимин, нет подходящей мази? – Обижаешь. У вас воображение треснет от того, сколько требуется держать в аптечке, чтобы проверки позволили держать гостиницу. Арсеналу позавидуют государственные запасы, – и мазь находится. Сущий вызывается на намазывание, Чимин с Юнсу и не претендуют, укомплектовав вещички на выход. – Не забудь «подглядеть», – дружеский совет с подмигиванием и щёлк замком. Остались наедине. – Подглядеть? – Чон настораживается. – Без понятия, к чему он, – врёт и не краснеет. Маленькому оме «переводить» чревато, обомлеет же. – Чимину лишь бы ляпнуть, – не врёт; мостится на край матраса. – Позволишь? – отвинчивает крышку тюбика. До сего альфа не утруждался получением разрешений, и тут нате. Конечно, ручонки под кофту помышляет засунуть! Это не шнурки ботинок завязать и не спустить с дерева, это интимнее, щепетильнее. Сущий же предупреждал, – на многое горазд с Чонгуком в одной кровати. Спинку вот намазать. Все враги так делают. Заурядная вражеская забота. Спасибо, под кофту, а не под штаны. Тогда бы и следовало паниковать и отпинываться. Под кофту, пф-ф. Под. Все так намазывают мази, не на кофту же. Позволить? Чонгук разве часто противился? Позволял, позволял, позволял,.. Ни грамма нового не произойдёт. Сущий всего перетрогал, да и спина – не губы. А губы тронуты. – … – медлит, взвешивает противостояние и принятие. – Не раздеваясь, не переживай. Пленит честными глазами и честными заверениями, выкарабкивает из гнилых лживых лапищ. Оснований не доверять нет, Сущий опускался на колено, но не опускался до предосудительного. С чего бы быть исключению? Мальчишка перекладывается на живот и комкает одеяло на попу. Позволяет, позволяет, позволяет,.. – статистика, которая влечёт определённое последствие. Ладони ныряют под, неизбежно чуть задирая ткань с поясницы; не глаза в глаза – кожа к коже. У Чонгука палитра эмоций, зарывается в наволочку. Смущается. Он не неприкосновенен и прочее, просто… Просто. Не отключить, палитра пестрит вне воли. Трогают, трогают, трогают,.. Быстро, чётко, с деликатным нажимом, без черепашьих растираний и прощупываний. Смущаться-то нечему, не предоставляют повод. Даже на поясницу не посягают. Для смущения обязателен повод? Чонгук надорвётся от давления внизу живота. На спине растяжки. И на пояснице. Сущий заметил? Ощущаются впалыми, бугристыми неровностями? Чонгук их не стесняется — старается — и не скрывает, просто… Просто. Чонгук хотя бы в трусах! А не как ночью. Боже, чего они накуролесили ночью… Что за искусный изворотливый паучок плетёт между ними нити?.. Кожа горит то ли от мази, то ли от жара ладоней. Минуты не оттикало, пожар полыхнул знатный. Или температура повысилась? – Всё, маленький ома. Гелистая субстанция впиталась – руки отнимают и, не касаясь, вытаскивают. Натягивают водолазку за линию шва, пряча оголённый участок. – … – омега притворяется бревном, то есть справляется с эмоциональным шквалом по мере сил. Ну подумаешь, Сущий его всего вдоль-поперёк уже не перелапал! Тот ополаскивает руки и застаёт не сдвинувшуюся ни на сантиметр пародию бревна. – Чонгук? – зовёт и участливо присаживается к омеге. – Я не видел твою спину. Видел-не видел – трогал! – … – Честно. Опять эта его честность. Хоть тютельку врал? Кажется, нет. – … – перекладывается со лба на щёку и скашивается на альфу. Не скрывает смущения и прислушивается, ведь альфа не смеётся, не издевается. – Я не видел, – вторит глаза в глаза. – Не волнуйся, маленький ома. – … – кивает с опозданием и… п о з в о л я е т гладить по волосам. Сущий не предполагал, растерян. Вводить в краску не значилось в планах, значилось позаботиться, помочь; с колокольни Чонгука, возможно, предстало в скверном амплуа. Чёрт. Напугать таким – хуже, чем приставить к горлу меч. Чонгук обычно смущался буйно и со всплесками, тут же весь затихший и едва не плачущий. С успокоением плачущих-то у мужчины туго, прошлые прецеденты демонстрируют, поэтому улаживает двоякое словами. – Я переборщил? – обеспокоенно. – Прости. В следующий раз сам намажешься или попросим кого-то из штатных, – потеребил за изогнутую кромку ушка, и это стало спусковым: мальчишка нелепо хмыкает, подрывается ужаленным с: – Зашибись, мне понравилось, спасибо, – стукает по плечу товарищеским жестом — довольно хлёстко, Сущий подавил позорный писк — и торпедой уносится в ванную. От хлопка двери рисковали поразбиваться окна. Чёрт! Настолько переборщил? Чонгук аж сбежал и заперся. Чонгук да, заперся, и да, смущён. Нет, Сущий не переборщил, в ванную рванул по иному зову, не от сердца – внизу живота вакханалия! Смущение и боль перекрываются нуждой поссать, ибо смущение и боль переживутся и растворятся, а надуй он в чужие штаны – звиздец! Никаким смущением не отделаться будет! Мочевой пузырь за растяжимость и сдержанность награждён медалью. Воду на максимальный напор, штанишки долой – и благодать, сосредоточиться бы ещё. Справившись не без бзиков, блаженно намывается под краном. – Ты в порядке? – с осторожностью от альфы, когда ни в чём не бывало заявляется в комнату. – Да, – беспечно, не подозревая о метаниях Сущего. – А что? Ты слышал? – перенимает некой озабоченности. – Что слышал? – окончательно растерявшись. Друг друга совершенно не поняли, уставившись оленями и в итоге замяв. Обед плавно перетёк в вечер. Включили телевизор для дребезжания и разбавки скуки. Чонгук властвовал кроватью, разваливаясь то сяк, то эдак, то наперекосяк по всей площади, и на половине Сущего. Тот ютился в кресле, по габаритам уступающем длине и ширине кровати, к омеге прилечь не зарился. Поужинали в номере, в частности насладились хурмой, оба сладкоежки, и Чонгук посетовал: «Фрукты, фрукты… Когда шоколадку мне принесёшь?»; на это по-доброму рассмеялись. Сущий приучил, Чонгук приучился; к заботе резво привыкаешь. Почистили зубы, в частности Чонгук прополоскал рот перекисью водорода с водой и померил температуру градусником — не было, — перед этим подвергнувшись измерению ладонью по лбу, которая ранее побывала на спине. Чонгук уже весь троганный-перетроганный. Какого хрена, вселенная? Обыкновенного хрена, сам способствует – просит намазать мазью, развеивая незримые муки мужчины. Потом Чонгук отрубается, взяв образец с выключенного телевизора. К нему скоро присоединились. Ночь обошлась без несуразицы, на пару крепко отдыхали, восстанавливая внутренние резервы. Утро выдалось ленивее и тягучее их предыдущих утр. И выдалось совместным: Сущий не вскочил ни свет ни заря, нежился выпавшей роскошью, там и Чонгук заворочался, проснулся. Долго не разговаривали, смакуя уютную тишину. Впрочем, разговором разрушилась тишина, не уют. На вопрос о здоровье Чонгук заверил в сносности, полоскание и мазь явно полезны. – Теперь у меня с горлом не то, – слегка откашливается. – Ты меня подзаразил, маленький ома, – с безобидной озадаченностью, не наездом. Чонгук и не принимает всерьёз, засмеявшись. – Это был хитрый план по твоему устранению. – Наподобие комбинации мне в зад в нашу первую встречу? – Да. Уверен, тебе зашло. – О, зашло великолепно, не похвастаться, что приятно. – Обращайся. – Непременно, маленький ома. Я убедился, – вставлять ты умеешь. Уют с развратом, замаскированным под приличное. – … – залезает подбородком под одеяло, скрывая смущение. Навести взбучку – умеет, в заковыристом же смысле беседы – не умеет ничего. Вставлять тем более, ему и не положено, он и не грезит. А вот Сущий… Чонгук смущается обильнее и отгоняет эту бесовскую ересь. Пофиг на умения и природные предрасположения Сущего. – Ты ещё не рассчитал и чуть не устранил себя вместе со мной. – Да, – вспоминает придавливание к стене и падение на улицу, улыбается. – Раз хитрый план с болезнью вроде того с комбинацией в зад, то нам не хватает поцелуя. Опять про идиотский поцелуй… Альфа никак не уймётся. Омега подыгрывает, ибо разговор не содержит претензии на чинность, просто необременительный трёп, а когда просто – можно. – Давай, чаро, – смелым нахальством, выделяя именную замену по слогам. – Я заражу тебя сильнее через поцелуй. Верно, Сущий же уже заразился. «Целуйся» после этого с Чонгуком ночью в ходе несуразицы, настоящий поцелуй точно упрочит. – Аккуратней, маленький ома, я могу и согласиться… заразиться от тебя. … на поцелуй. Чонгук соображает двойной посыл. Тудух-тудух поражает бренное тело. Потенциально ли, что для Сущего всё не просто? Сущий флиртует. Чонгук понял, пусть не сразу. Не глупый, но тупой, по шутке Юнги. В каждой шутке доля правды. И в каждом флирте? Уют рассеивается, на замену врывается испуг. Он Сущему нравится?.. Какова ставка? Чушь. Они едва знакомы, не мог понравиться. Стоп. Не то чтобы Чонгук себя недооценивает, всё он ого-го мог. Стоп. Запутался. Бредбредбред... Логика элементарна: бредом нарекается любое, не вписывающееся в его картину. Сущий вмешался, не просто наносит мазки – жирно перерисовывает поверх. Чон не страдал от недостатка внимания, за ним ухаживали, и все — четверо — отвергались, ему самому никто не нравился в любовном русле. Кидаться и растрачивать себя на каждого, кто не так посмотрит, никогда не хотелось, и без того есть — было — куда растрачиваться – на учёбу. Не встречались ухажёры, затмившие бы и перебившие страсть к оной, дабы Чонгук превратился во влюблённого раздолбая или влюблённого ботаника. Сущий тоже смотрит… не так? Флиртует? Ухаживает?

– Ладно, может для меня ты не совсем уж тростинка, а… в самый раз. … для меня ты… в самый раз.

Сущий катит к нему шары? Чонгуку не сдались ничьи шары, пускай подзакатывает. Хах. Бред. Чонгук умом тронулся, вот и порет горячку. Да, тронулся а-ля поезд в направлении Сущего. Ту-ту-у! Прибытие ожидается в размытые сроки, ключевое – «ожидается». – Кд- – спотыкается языком, – Как ты после комбинации в спину вообще встал? – уточняет отрешённо. – На мне был отражающий поддоспешник. Разговор иссяк из-за предварительно иссякшей инициативности Чона, который сбежал в ванную не от Сущего, а от посетившего страха и своих догадок. Ежели на микробчик допустить, что к нему катят шары серьёзно, не просто, не ради шуток и издевательств, то Сущий не первый и не снищет чести последнего. Все отшивались, и Сущему не быть феноменом. Чонгук не в фильме влюбляться в злодея и лепить из того героя. Неполадка: Сущего, возможно, исправлять и не требуется; он, возможно, не злодей. Айда влюбляться? Стоп. Без разницы злодей или герой, это не коррелирует с непредсказуемым чувством влюблённости. Стоп. Конечно, Чонгук не мечтает вручить сердце какому-либо антиправительственному негодяю. Ну а коль Сущий всё-таки хороший, то..? Стоп! Запутался. Бред. Расправившись с водными процедурами, на завтрак выбираются в ресторан, где омега не скупясь схапал гору еды и не заморачивался, бесплатно ли они здесь коротают деньки или Сущий платит, или Чимин. Аппетит – индикатор здоровья. На зорко добытые шоколадки с омеги усмехнулись. Обед предстоял насыщеннее, трансформировался в ужин, там и до ночи проколупались, Сущий с примкнувшим к ним Чимином, Чон вникал и не отсвечивал. Обсуждался путь до вулкана Ягу, альфы спорили, выстраивая более безопасный и короткий маршрут. На закате не то сил, не то солнца Пак предложил плюнуть, приобрести билет на туристический лайнер и обогнуть остров по берегу, пришвартовавшись прямиком у города Сонан, в коем расположилась дремлющая махина. Сущий на эдакое нервно хохотнул и: «Чересчур нереалистично. Нас скорее утопит на этом лайнере». Чонгук не уразумел, интуицией определив ко снегу с болотом. Не меньшей чертовщиной показался диалог альф ранее: – И ты заболел? – удивляется Чимин, лупясь на «босса». – Это оно сделало? – Оно так не может. Или может. Не знаю. Думаю, я сам подхватил. – О да, ты подхватил, – скашивается на мальчишку. Мальчишка уловил жирный подтекст. В улье-черепе зажужжал рой пчёл-мыслей. На карте — из торгового центра — восточной части БарДо в конце концов цветным фломастером — папаша позаимствовал у дочери — отметился примерный маршрут с уймой огрех и запасных «лазеек». Им предстояло пересечь около четырнадцати городов. Чонгук дрейфовал в море принятия и неверия одновременно: готов на добровольной основе и не представляет, каково будет. Не разъезжал по БарДо, в столице-то не шарит, в метро не ориентируется, в национальном парке-заповеднике не гулял,.. Кромешная потеря в пространстве, за пределами Академии заблудится и сгинет. Золотая клетка. Зациклился на этом, прошляпив перешёптывания: – Чимин, у него бабушка бывший маг. Выясни. – Ты узнал только сейчас? Информация о магах и их семьях конфиденциальна, в том числе родство между магами. Да, Сущий не подозревал, и информатор, поэтому не нашептал. Чонгук сам сболтнул. В принципе глобально не влияет, бабушка Чона уже на пенсии и навряд ли была причастна к магическому грязному белью, однако не списываются сюрпризы-осложнения в будущем. В довершение нудных посиделок Пак перенял от няни уснувшую дочь, заулюлюкав и пободавшись в обе пухленькие щёчки. С уходом Пака Чонгук спрашивает: – Как у такого человека дочь? Не вяжется противно-саркастичный мужик с образцовым, милующимся отцом. – С ней он становится другим человеком. Вырывается: – И ты со мной становишься другим человеком? Взгляды сталкиваются, всплёскиваются и смешиваются сильнее. Водовороты крутятся. – Нет, тот же. По списку очередное намазывание спины, затем гигиеническая рутина над раковиной, вместе прополоскали рты разводным средством по «рецепту» Сущего. Тот ненароком указал на деталь – одежда для омеги постиралась и высохла; омега равнодушно мотнул головой и… заполз на кровать, не переодеваясь из водолазки и штанов альфы, пристроившегося по соседству. – Ты ложишься, когда ложусь я, – притворно возмущается Чон. Не из-за ущемления или смущения, из-за банального дурачества, и его настрой улавливают, мозоля глазами по вихрастому затылку, Чон не удостаивает лицом. – Ты ложишься, когда ложусь я, – отбивает Сущий. – Ни капельки подобного. – Всё подобно. – Всё? Чему? Лишь знаю, что я бесподобен, – дерзко заключает Чонгук и таки вертится лицом к собеседнику. – Видал словесный каламбур, а? – самодовольно восторгается. – На высшие баллы, – хохочет, – и не поспорить, маленький ома. – С тем, что я бесподобен, или про каламбур? – осведомляется… просто. – И то, и то. Чонгука ответ устраивает. Просто устраивает, улыбку аж зубами закусывает – настолько просто. *** Принесённые хозяином гостиницы булочки проигнорированы и задвинуты на самую дальнюю зону стола, собравшимся не до них: на миниатюрных газовых конфорках жарятся тонко нарезанные ломтики свинины с овощным соусом; будь в помещении, запахом напитались бы все щели и углы, они же решили подкрепиться на свежем воздухе, на не застеклённой веранде ресторана. Народу не густо из-за промежуточного интервала, то бишь завтрак миновал, обед пока не наступил. Омега мостится на плетёном стуле с подложенным вниз пледом напротив альф. Симптомы недомогания спали: горло не дерёт, спина практически прекратила беспокоить, ноги не изнывают, да и тело в общем оклемалось. За ним подобающе заботились и заботятся до сих пор. Идут пятые сутки в цивилизации. С чего бы злодеи не торопятся разделаться с кристаллом, не особо понятно, омега не пристаёт с допросами. Зато Пак вознамерился поприставать к нему. – Вас там в армии добротно кормят, да? – невзначай, переворачивая аппетитно подрумянивающиеся кусочки щипцами. – На убой. Чонгук мигом зашкварчал наравне с мясом. Вот бы Чимин припёрся с Юнсу, с ней более сдержан и более занят, ею, не Чонгуком. – Я не состою в армии, – обороной скрещивает руки. От злодеев никакого продыха, вечно доказывать им истину утомительно. Чонгук ака баран, долбящийся рогами в непробиваемую стену. Сам согласился. Собственная стена успешно трещит по швам, как та в Академии. Скоро развалится на кирпичики. – Наивный и толстенький. – … – цокает. – Маги не комплектуют армию. Будь так, разразилась бы планетарная шумиха. – А то маги всем объявят. Ты наивный, толстенький, ещё и юморной. В его вкусе, – тычет щипцами на Сущего, не откликающегося на провокации. И Чонгуку бы следовало не вестись. Альфы бок о бок блещут контрастом: Сущий в майке и в свободных штанах, лохматый, с расслабленно разведёнными коленями; Чимин в костюме, с укладкой, в помпезных очках и с палкой-осанкой. И Чонгук постоянно смотрит на Сущего, Сущий смотрит на него. Смотрят не насмотрятся. – Фактически маги не формируют армию магов, – Сущий спокойно встраивается в обсуждение-перебранку, – ни в каких документах это официально не значится, чтобы не навлекать на БарДо подозрения. Но вам полируют мозги в Академии. Не всем удаётся, большинству, которого хватит для смертоносной армии. Придёт время – верхушка извернёт положение БарДо, заявив об ущемлённости и дискриминации, жителей БарДо выставят угнетёнными жертвами, сумевшими выбраться из нищеты и достойными покорения новых горизонтов. Ты же видел в новостях? Пропаганда давно запущена. И воевать за БарДо во благо начнут многие маги, подлинные мотивы будут известны горстке из затеявшей всё дерьмо верхушки. Чонгук отстраняется от своих убеждений и желания приплести к бреду. Внимает, анализирует, относится критически. Испытывает отличную тактику: не отрицает и не подтверждает – ни тем, ни тем до правды не добраться. Нейтральная позиция – самая выигрышная и не предвзятая, он сковывается не склоняться ни к кому, дабы склониться позже от объективно сложенных выводов. Чонгук за правду, на чьей бы стороне та ни торжествовала. – Мотивы? Завоевать мир? Как-то, – кривится, – по-детски? Из мультиков. – Таких отстойных мультиков они и переглазели, – фыркает Чимин. – Я такие Юнсу не показываю. – Завоевать мир – обобщённо. Если изгаляться с подробностями, они грезят о полной интеграции общества, политики, экономики, всего в рамках мира. Магическая глобализация, направленная на унификацию. Ага. Так, ну… Чонгук понял. – А? – искажается в недоумении. Не понял. Нихрена не понял, точнее. То есть… относительно. Нет, чем да. Навал терминов обескураживает. Сущий хвастанул? Чонгук умный и вдруг почувствовал себя тупым. Снова. Действительно тупой? Набор знаний вне магии отчётливо подводит и подводит. Чего не скажешь о Сущем, подкован везде и всюду. Чимин не комментирует. Наверное и он не понял. – Они, – паузится, формулируя менее помпезно, – хотят слитную систему и приведение мира к единообразию, объединение стран под магической эгидой. – Магической эгидой? Каким образом? Девяносто девять и девять процентов людей не маги. Нас мизер. – В том и сок. Маги – элитный слой, избраннее и божественнее кого бы то ни было. Магов почитают и уважают, магов боятся. Верхушка БарДо задумала распространить центры магии по миру под главенством тщательно отобранных магов-бардосцев и за счёт них править. Глобализация включает интеграцию и унификацию, эти три понятия в совокупности, в некоем идеальном смысле подразумевают мир без национальностей, соответственно, без дискриминации и войн, все равноправны, все граждане мира, границы стёрты, условны. Звучит заманчиво, – прищуривается, словно признаёт притягательность и не доверяет ей. – Чем заманчивее, тем утопичнее, – тяжеловесно обрубает. – Столь идеализированное мироустройство достигнется тем же – войнами, ведь никто не будет потворствовать чужеземному вмешательству на свои территории, да и перспектива потерять самобытность, культуру мало кого впечатлит. И всё не ради высоких, благих целей, а ради власти привилегированного слоя – магического слоя. Тогда о каком мире без дискриминации речь?

Целый мир не заслуживает магии.

– БарДо не делится сведениями о магии и не будет, – хмыкает Пак. – Так сохранится авторитетное положение БарДо над порабощёнными землями, ведь целый мир не заслуживает магии – заслуживает быть покорённым магией. Причём!, – вскидывает щипцами и вновь орудует ими в сковороде, – перманентные войны потребуют огромных потоков магии, в расход пустится огромный пласт почвы, откуда они будут качать. Первая завоёванная страна? – напускным начихательством. – Потом перекинутся на вторую, первая будет восстанавливаться. Схема стара, только вместо посевных полей страны. Садоводы любители, блять, – щлёпает по губам, хотя дочь не с ним. – Или с океана попробуют, – дополняет Сущий. – Без разницы, откуда будут качать – это дисбаланс. Не будет мира под покровительством магов, потому что мир рухнет раньше. Чонгук держит рукава водолазки на кончиках пальцев – и наручники спрятать, и непосредственно самого себя. – Не вы ли переглазели отстойных мультиков? – неубедительно поддевает переводом стрелок и подытоживает нервозностью: – Мы на пороге войны и сопутствующей катастрофы… – И да, и нет, – туманное от Сущего. – В точности неизвестно, когда маги объявят войну. Приблизительно лет через тридцать, пятьдесят или позже. Касательно дисбаланса, мир претерпит его в течение века с лишним, двух?. Завеса уже истощает запад на протяжении семидесяти шести лет, округляя – век мы почти имеем. И война, и катастрофа произойдут не завтра, не через месяц и не через год. Эти цифры ничтожны в контексте вселенского масштаба, однако значительны для человеческой жизни. – Но Сущему нет резона ждать, – Чимин щёлкает выключателем конфорок. – Никому нет резона ждать. Зачем? Надрываться в ночь перед апокалипсисом или вовсе скинуть это на наших детей? Мы предпочли противостоять и не запустить до необратимого. Попытаемся. – Я не переброшу это дерьмище на Юнсу, – жёстко чеканит Пак. Отчётлив мотив Чимина: родительская порука за будущее ребёнка, он борется за беззаботное и счастливое для Юнсу. Мотивы Сущего? Тот упоминал про личную выгоду. Чонгук так и не вычленяет; комкает в кулаках рукава, старается не упустить сосредоточенность, рассудительность. Хладнокровие сбоит, тудух-тудух громыхает и сотрясает изнутри. В Чонгуке выворачивается наизнанку. Уже верит, обманываясь в обратном. Бедствия не на пороге. Не обнадёживает, ибо что такое тридцать-пятьдесят лет, век или пару веков перед грядущим в виде войны и обвала мира? Будь хоть тысяча лет в запасе – мало. Сколько бы ни было – мало. К такому не подготовиться, такое будет преследовать тенью на постоянной основе, выпади не на твой жизненный отрезок. Вот мотив Сущего? Один из. Чонгук, например, не усмирится, окажись правдой. В любом случае объясняется нерасторопность в уничтожении кристалла, времени у них завались, десятки лет. Добираясь пешком – не опоздают. – Вероятно, из-за дисбаланса мир не рухнет полностью, – степенно продолжает Сущий, – произойдут изменения – превалирующая доля людей их не переживёт. Резкие, набирающие обороты климатические колебания, сдвиги тектонических плит. Сущ- – осекается. – Планета будет быстро менять расположение литосферы для выстраивания правильных магических потоков и для закрытия понаделанных безмагических брешей. Земля под ногами будет буквально ломаться и двигаться. Вынужденно перекраиваться. Конечно, до этого нас посетят стихийные предшественники: наводнения, смерчи, извержения вулканов, землетрясения, бури, трески и таянья ледников, сходы лавин и далее. Поплатится не сугубо БарДо, поплатятся все страны – перестанут существовать, мир перемешается. Этого маги и хотят глобализацией, ирония легендарная. Свинина срумянилась в сочном овощном рагу. Никто не притрагивается раскладывать по тарелкам. – Почему верхушка не прекратит? Там не самоубийцы, неужели они не откажутся от захватнических идей, то, ну, – сбивается. – Почему они не найдут способы, не катализирующие перестройку планеты? – Они не знают о перестройке. Понятия не имеют, куда сунулись. – А вы обо всех и обо всём знаете, да? – Да, – разумеющимся от Чимина. – А сказать им? Поговорить? – Решайся проблемы разговорами, то мир был бы святым с какающими бабочками единорогами и какающими единорогами бабочками. – … – Чон морщится на реплику Чимина. – Они не слушают, – «как и ты» подтекстом. Сущий буравит догола, до нутра, где ворочается и реформируется. – Остановить верхушку – не будет ни войны, ни катастрофы? – Не будет. Лучше исключить использование магии людьми, она нам не нужна. Она… для жизнедеятельности планеты, не для нас. – Будь не для нас, то и призвать её было бы нельзя. Логично же, – парирует доводами. – Ладно магическая верхушка,.. я и другие маги чем провинились? Мы не терроризируем планету использованием магии хотя бы потому, что магия впитывается в землю, в мир, после использования. – Мы вдыхаем кислород, а выдыхаем углекислый газ. С магией схоже: после использования в мир попадает не совсем та же магия. В Чонгуке обмирает. Старые истины крошатся в мусор. Солнце серое и беснующееся взрывами из-за катаклизмов. – Да откуда ты знаешь? – на повышенных тонах, с щепоткой агрессии. – Просто знаю. У них же всё просто, и Сущий просто знает. Чонгук себя в просто и убеждает. Но сейчас просто подбешивает. Пусть будет сложно и серьёзно. Просто — в данном аспекте — Чонгуку не достаточно. – Верь ему, – подначивает Чимин, с элегантностью потряхивая безалкогольную жидкость в стакане, – он эксперт в магии, магистр, кандидат наук, – восхваляет без шутовства. – Жалкие верховные маги не сравнятся. Крысёныши- Будет мат, Юнсу нет. -спиздили у него- – Чимин, заткнись, – перебивают. – А? – омега активизируется, поддаваясь к столу. – Чего спиздили? У кого? У чаро? – … – Чимин абсолютно в не надлежащий момент давится коктейлем. Откашлявшись, сипит: – «Чаро»? Когда вы сблизились? Ты же не «подглядел». – Чимин, заткнись, – гораздо грубее. Дорогой друг мастер выводить подстрекательскими высказываниями кого угодно. – Намджуну я тоже не «подглядел», и? – Чего спиздили? – Намджуном не отгораживайся- – Эй! – Не отгораживаюсь. – -вы едва не братья, – отмахивается, заговорщически ухмыляется, присвистывает и запивает коктейлем, будто тост бахнул. За Сущего с Чонгуком, не Сущего с Намджуном. – Я в шоке, безусловно. Это Чонгук в шоке! Не поспевает за апогеем беседы. Удачные прорехи просочиться и выведать упущены, зацепки наслоились друг на друга. Злодеи — злодеи? — свернули кампанию по разоблачению, докапываться дальше – не ответят. Чонгук просёк – Сущий даёт информацию порционно. И здесь изначально заботится. Невыносимый. Чонгук не любит ждать знаний, ему надо сразу и скопом. Зато азарт горит ярче солнца. Поднимается и перемотанный пледом направляется к ступенькам на улицу; Сущий было подскакивает вдогонку, Чимин попридерживает, ибо, каким бы бестактным ни был, тактичность — мозги — у него таки есть. Омеге следует уединиться. Чонгук спустился на траву и убрёл к подстриженным кустарникам у плиточной дорожки. Дурнотень творится лютая. Чонгук-то не тупой, догадывается о переносном значении «подглядеть» и, да, становится дурно. Также дурно от узнанного про магию. Возможно поэтому группировка Сущего довольно скептично относится ко всем магам, ведь те, получается, волей-неволей истощают ресурсную циркуляцию магии. В рамках неимоверной планеты ущерб ничтожен, однако сам факт. Или нет. В рядах Сущего, на минуточку, маги, Сущий их обучает. «Против армии магов эффективна армия магов». Причина на поверхности и озвучивалась. С иного угла: Сущий сопоставил использование магии со вдыханием кислорода; что теперь, все люди истощают планету, выдыхая углекислый газ? Мир вот не рушится. А с потоками магии прям беда? Прям крах? Да и в древности магией владели повсеместно, и не припоминаются с уроков истории стремительные перестройки литосферы. Чонгук вынюхивает лазейки не верить очередным словам. Размышляет припёртым в отчаянье, воспроизводит плёнкой диалог. Вроде бы где-то проясняется, вместе с тем цепным оползнем погребает новым. У кроссовок шустро проползает переливающаяся из пёстро-бардового в зелёный ящерица — «ой»-кнул и шарахнулся назад, — этими чудилами остров кишит, в центрах городов расхаживают по тротуарам, потешая туристов. Флорой и фауной БарДо не обделён. Эдакие ящерицы причисляются к перечню животных, наделённых магическими свойствами, – цвет кожных чешуек меняется магией, в отличие от тех же хамелеонов. Эту «функцию» долго списывали на обманную иллюзию, которая подвластна и магам с помощью имитационных комбинаций. Зоологи доказали – цвет действительно меняется. Это магам нынешних поколений недоступно, изменять реальные свойства материи – за гранью, к этому нет комбинаций, покорить аль'герию и то предстаёт более реализуемым. Увы, животные не разговаривают, дабы поведать сокровенные тайны. Чонгука всегда завлекало, что в древности люди утратили способности к магии, животные – нет. Сущий обмолвливался: утратили не ни с того ни с сего, не беспричинно. Но магия не могла «уйти» самолично, она не обладает сознанием или интеллектом, в крайнем – об этом не известно и это никогда не проявлялось. Значит магию у людей… забрало что-то другое?.. Кто-то?.. Оно. Чона перетряхивает, застывает в оцепенении, оглядывая ухоженную парковую зону: деревья, клумбы, дорожки, постояльцы и персонал. Необычного не видно. Окружающее естественно и без кого-чего бы то ни было. В загривок задул порыв ветра — словно подкрепляя достоверность теории, — побудив опять перетряхнуться и вздёрнуть плед на макушку. Жутко. Чонгук пятится от заурядно-тихого впереди него и опрометью сметается к веранде, за стол к альфам вваливается кубарем и жертвой погони; накидывается на жареную свинину под изумлённые взгляды. Заесть. При всяком мракобесии главное не пренебрегать едой, иначе совсем туго будет. Еда заряжает, отвлекает и успокаивает. Впрочем, еды-то в тарелке не должно быть, и наложил не Чимин. – Чонгук, ты в порядке? – всё так же не-Чимин, стоило расправиться со свининой. – Нет, – буркает. Мясо не отремонтировало запоганившееся настроение. Сущий, между прочим, мясо зажал и не разрешал употреблять, пока Чонгук не выздоровел. – Торт хочу, – добавляет капризно. – Булочек? – глухим переспрашивает однозначно не не-Чимин и переставляет тарелку с мучным к Чонгуку, схлопотав разящего осуждения. – Булочки не эквивалент всему, – обречённо констатирует Сущий. Чимин переворачивает замечание на свой лад: – Несомненно, булочки непревзойдённы. – Я схожу за тортом, – Сущий прытко исчезает за дверью в зал. Смахивает на заботу, помноженную на побег от языкастого Чимина. Мда. Снова наедине с чужим злодеем, взгрустнуть бы, однако наоборот – Чонгук вспыхивает. Не было замысла спровадить Сущего, коль вышло – грешно не извлечь выгоду. – «Чаро». В чём суть обращения? – В том, чтобы обращаться. – … – киснет. Дохлый номер, с Сущим поля ягодки, Чимин вообще ядовитая ягодка или гадкая на вкус, на любителя. Сущий сладкая, Сущий паинька. – Я его так не зову, знакомы мы несколько лет. – А как зовёшь? – Хорошая попытка, засчитано. – Он сам разрешил мне к нему так обращаться. – Цени, – не издевательством, – толстенький омега, – издевательством. – … – фыркает не то на наставление, не то на прозвище. – Знать бы ценность. Вы же не растолковываете. – Попроси его усерднее, и он тебе усерднее растолкует, – вильнул бровями. – … – Чонгук не дёргается в мимике. Пак же про неприличное? Наверняка. Чонгук отрекается запариваться. – Болото и снег, – заводит в параллельное. Чонгуку же геморроя за минувшее мало! Горит сарай – гори и хата. – … – щурится, мол, ась? – Сущий сказал, река естественна, болото и снег – не естественны. – А-а, – голосит Чимин, – я понял о чём ты. – … – прилежным учеником складывает руки перед собой «за партой». Подготовился насыщаться знаниями. Ага, поспевай конспектировать. – Толстенький-то ты омега… – зачин не вдохновляющий. Злодей отзеркаливает позу; расстояние меж ними сократилось, и Чон то не восполняет, с непоколебимостью выдерживая зрительную конфронтацию. – Он не рассказал, с какой стати мне? Я тебе не доверяю, Чонгук. Ты из вшивой Академии и ты нас всех сдашь с потрохами. Он верит тебе. Он. Не мы, не я. Да, красивый, толстенький и бла-бла, но я не расскажу тебе ни черта без его присутствия. Пусть будет на его совести, сдохни мы по твоей милости, – резюмирует ласково-кровожадной улыбкой. Чонгук, нарвавшись из персональной неуёмности, растерялся. Не из-за грубого напора, из-за враждебности. Так, точно злодей здесь он. Не Сущий, не Чимин. Он, Чонгук. От Сущего не исходило этого ни разу. Оторопело хлопает ресницами, облокачивается на спинку, запахивая края пледа. Кутается, ограждаясь. Не собирался сдавать. Стоп. Собирался прищучить, это же взаимозаменяемое? Стоп. Чонгук не допустит, чтобы кто-то при том пострадал, кого-то убили. Не будет никого сдавать. Стоп. Запутался. Сам уже не уверен, зачем с ними находится, чего хотел и чего хочет. Показать правильное. Перенаправить? Стоп. Чонгук же не собирался из злодеев лепить героев. Стоп. Ну запутался ну. И запутался — сомневается — из них только Чонгук. Показатель? Хаос, кавардак. В горле встрял ком; запивает водой в стакане, не легчает, ведь ком в душе, распирает изнутри. Навеваются слёзы. Сущий с кусочком торта возвращается кстати, и Чонгук накидывается на лакомство с прежним аппетитом. Еда спасёт; не кормили бы – сломился от отрезвляющего шквала правды. Правды. – О чём болтали? – для галочки, не ради тотального контроля. – Твой толстенький омега клянчил информацию. – Сам толстенький, – Чонгук отрикошетил. И прозвище, и Чимин достали. Чимин злодейское трепло, не по антиправительственным проискам, а по житейским взаимоотношениям и бытовым сплетням. Вчера за разработкой маршрута умудрился растрепаться о постояльцах, полоща их неадекватные запросы и выходки. Работа с людьми – испытание, отсюда Чимин и превратился в язвительно-сварливого делового начальника. Он на самом-то не обязан появляться в «Трёх булочках»; насколько Чон понял, здесь проживает на постоянной основе на правах владельца, заодно надзирает за сотрудниками и по совместительству иногда балуется должностями, потому встретил из леса за регистрационной стойкой и сегодня перед обедом обслужил в роли официанта какую-то семью. Чонгук тайно восхищается выносливостью и неиссякаемой прытью, Чимин успевает быть то тут, то там и всё вот именно – успевать, в частности воспитывать дочь. Ещё у него аномальное обожание булочек, название гостиницы яркими буквами кричит само за себя; Пак впихивает их всем, носит за пазухой пекарню минимум, Чонгук видел, как дети шарахнулись, когда этот булочный маньяк нацелился на них для скармливания. Сам Чимин обеляется концепцией типа фишка заведения. Чонгук не верит этому больше, чем рассказам о войне и мировой катастрофе. – О, выведывать информацию маленький ома может, – усмехается Сущий. – Ну так, – терпкой беспристрастностью не отнекивается маленький ома. – Поддерживал разговор, чтобы не тухнуть в тишине. – Да-да, толстенький омега, – сарказменно. Чонгука срывает с предохранителя: хватает с тарелки несчастную выпечку, разламывает и кидает половинки на пол с глухими стуками. – От любителя калорийных, жирных, масленых булок слышу. Ты, – выделяет интонационно, – с любовью к ним скоро толстеньким станешь, – в довесок швыряет булочками в Чимина; тот панически ловит отскочивший от груди «снаряд» на сжавшихся бёдрах, пока второй отлетает куда-то в перила веранды. Сущий не стесняясь и не по статусу злодея ржёт. – И ванны в гостинице ушлёпские, ноги не вытянуть. Экономия денег? Наплевал на удобство гостей? Непрофессионально. Зато булки детям суёшь чуть не во все щели. Я несовершеннолетний, уголовка светит. Сущий аж крякает сквозь смех и трёт заслезившиеся глаза. Чимин же камень камнем. Булочки и гостиница – святое, Чонгук грамотно разнёс в пух и прах. – Про уголовку ты не меня предупреждай, хотя ему она и так светит, поэтому опасаться нечего. Минус на минус – плюс. Но меня ты урыл, признаю, – примирительно изрекает Пак, получивший достойный отпор, этого и ждал. Сущий прав, – Чонгук не из смиряющихся терпил, и Чимину это определённо нравится, это обещает многое. Чонгук, пожалуй, таки покажет себя в противостоянии на верной стороне. Вечером, отмокая в упомянутой ушлёпской ванне — не баррикадировал стулом, — Чонгук философски пялится на сваленную кучку на стиральной машинке. Расхаживал без зазрения в одежде альфы и не менял на ночи, новая одежда сложена на кресле, кроме комплектов нижнего белья и кроссовок. Чонгук не задумывался, болея… Само. Сущий не настаивал на переодевании. От одежды приятно пахло, было комфортно, не взирая на гигантский размер, в уязвлённом болеющем состоянии опутали защищённость и спрятанность от внешнего. Чонгук не объяснит, и это гложет. Он всё понимает, и это пугает. Тем не менее, выйдя распаренным в комнату, подставляется для дежурного намазывания спины и просит намазать и поясницу, деликатно не трогаемую Сущим. Да пусть уже трогает. Ведь сердце трогает и душу. Поясница, пф. Чонгук разрешает – и сердце, и душу, и, так уж и быть, поясницу. *** В размеренно-ленивом темпе звякнуло в копилку пару суток. Чимин договаривался с доверенными людьми, которые помогут добраться до вулкана. Из-за бизнеса и хорошей репутации — гостить к нему приезжает разрозненный контингент — связи по всему востоку и пригоршня с запада. Он в подполье лучший. И лучше Сущего управляется с плачущими: укачивает на руках хнычущую Юнсу, распевая сказки без чёрствого «не реви». Чонгук мрачным сгустком выплелся из ванной при всём параде: в плотных штанах с миллионом карманов и в водолазке под объёмной курткой. Вещи модные и качественные, купленные не в походных отделах. Чонгуку бы рубашку с брюками, не вот это всё, и зареветь бы с Юнсу. Чимин бы не успокаивал его, а от Сущего не добиться вразумительнее «не реви». Благо Чонгук не помышляет реветь и что-либо добиваться от Сущего. – Мне идёт? – Да, – реагирует тот незамедлительно, оторвавшись от разглядывания собственного лица в навесном квадратном зеркале. – Бунтарь. Р-р. – … – хохотнул. В подобном прикиде на прилежного ботаника не тянет. Чон прилежным всегда и был с натяжкой. – Чонгук, подштукатурь ему мордашку, – нагло велит Пак, стоически фильтруя крики в ухо перепонкой. – Тональным кремом шрам. Чего вылупился? Мне некогда, – демонстративно подкидывает Юнсу. – И не я его «чаро» зову, мы не столь близки. Чонгук принимает участь вместе с прозрачным тюбиком, Сущий, ошиваясь у зеркала, намеревался сам этим заняться. Чимин огорошил обоих, и оба прекрасно различают своднические мотивы. Чонгук поддаётся, ибо Сущий регулярно возится с ним, и Чонгук не прочь быть благодарным и платить тем же. Садятся на кровать – занимает провокационное место меж приглашающе раскрытых коленей. Не иначе, Сущий же амбалом злодейским вымахал. Глаза в глаза. Ореховый в синий. Синий в ореховый. Смешиваются и подчёркивают друг друга. Чонгук пускается вразнос, урывая шанс: наклоняется едва не губы к губам, с нахмуренным сосредоточием вглядываясь в синюю радужку левого глаза, затем правого. Перебрасывается туда-сюда, туда-сюда,.. Сущий дозволяет, удивившись вскинувшимися бровями, и интересуется с тонной любопытства: – Что ты пытаешься рассмотреть? Маленький ома интригует. Молчит. Выдаёт лаконичное: – Ложь, – «уходит» вниз и вверх, исследуя под углами. Не-а, каёмки линз не видно. Натуральный цвет глаз. Блондин с синими глазами. Простреливает озарением насквозь – не зафиксировать и не осознать. Нечто важное ускользнуло, наградив удручающим остаточным эффектом, когда тужься-не тужься – не распознать. Выпрямляется в рост и чпокает крышкой косметического средства, отбросив ту лишней на покрывало. В ладах с косметикой, иногда красится простенько и с ограниченным набором в косметичке, на шикарное и помпезное Чонгука никогда не хватало, да и учёба в престижном заведении не располагает к масштабным экспериментам. Чимина и Сущего база перед тональным кремом не колышет, Чон выдавливает субстанцию на подушечку пальца и с заминкой касается впалого рубца, невесомо, бережно растирая. Зачастую какие-либо метки на теле – личное, особенно дефекты, полученные болезненным опытом. Чонгук не посвящён в подноготную, кроме смутного – шрам из наказания, соответственно, хах, процедура была не из лакомых. Потому Чонгук осторожничает, не понаслышке знает каково – весь усеян растяжками, коих не скрывает, но и всем подряд не показывает, они – личная история, часть платы за владение даром предков. Шрам Сущего не подделка. Настоящий. Сам Сущий не подделка? Ненароком подмечается зажившая переносица. Улыбка преображает ровную линию губ. Чонгук покалечил, случилось будто в прошлой жизни. Не извиняется, однако чиркает галочку, заслуженно ли альфа огрёб в их первую встречу? Следом подмечает взгляд, съехавший на его улыбающиеся губы и юрко подскочивший обратно к глазам. И Сущий во всю рассматривает, пока над ним заняты и предаются мыслям. – Чё ты на меня смотришь? – предъявляет. – В бок смотри, – добавляет каплю тональника, деликатно мажа область под веком. Дерзит опасным бунтарём, при том щепетильничает прилежным ботаником. – … – мужчина прыскает и ослушивается. Нарывается снова огрести по лицу. Действуют гуманнее: сдавливают свободной рукой подбородок и насильно поворачивают. – А глаза мне скотчем приклеишь? – забавляется, скашиваясь на омегу. – Выколю. Мечом. – Грозный маленький ома. – И толстенький, – встревает папаша громким шёпотом, чудом убаюкав дочь на плече. Чонгук хмыкат, принимаясь за висок. Пак не прекратил «обзывать», по барабану, Чонгук перестал уделять внимание, да и ни у кого нет умысла обидеть. Сущий вон кликает «маленьким» – и нормально. Чонгук всё-таки подозревает этих закадычных друзей-злодеев в фетише на определения. Тональный крем подстраивается под тон кожи. Чонгук входит в раж и с придирчивостью визажиста сканирует результат, то задирая голову «клиента», то опуская, то выворачивая, чуть не скручивая шею. – А в волосах? – Нет, кепку надену. И ты кепку или панаму. – … – кивает отчуждённо и начинает накладывать второй слой. Поменялись: его мазали мазью, теперь Чонгук мажет тональным кремом. Взаимность. Сущий позволяет вертеть собой, как марионеткой, смотрит уже на Чимина, на объект влечения проблематично; Чимин с лукавством подмигивает. Этот затейник специально всё устроил, не заставил плакать дочь, а «заставил» Чонгука помочь с пустяком. И Сущий Чимину благодарен. Ухмыляется, тут же гортанно посмеивается: ему смяли щёки вместо подбородка, расценив ухмылку в свой адрес. Такое увечье одним средством не скрыть, тональная основа снизила броскость, на расстоянии шрам не будет приметен. Чонгук корпит на неузнаваемость врага, будто тот не враг вовсе. Аж кончик язык высовывает, прикусывая зубами, порхая над мужчиной: то тут подмажет, то отклонится и издалека просканирует, то властно подвигает за челюсть. Ответственный мальчик, даже когда дело касается врага и даже когда сам касается врага в сокровенном месте. Сплошное загляденье, вот Сущий и заглядывается урывками. Ведь когда одариваешь заботой – одно, а когда — с теми же искренностью и отдачей — одаривают тебя – разительно другое. Покончив с маскировкой, берут рюкзаки — многое выгрузили Чимину на передержку, внушительно убавив груз — и гуськом семенят в коридор. Чонгук напоследок глазами обводит помещение со шлейфом грусти. С каждой локацией в нём преображается, в каждой роняет старую частичку себя и подбирает новую, выстраивая картину. Столица почти позади, впереди очередная неизвестность, не предполагающая прежность. Ни шанса не предаться и не проникнуться. В коридоре Чимин передаёт уснувшее сокровище няне. Семь утра, проснулась на сборы папы и заплакала, вцепившись по-клещиному. Чимин нежно гладит по россыпи волос и чмокает куда придётся, прощаясь до конца дня. Миссия: увезти двоих из столицы, спровадить на экспресс до Ёнама и примчаться к Юнсу. Сущий и Чонгук исподтишка умиляются сценке, пока Чимин не выуживает тарелку булочек из пустоты фокусником. Неисправимый, диагноз: булочки мозга, тесто вместо нейронных связей и начинка вместо крови. Чонгук, сжалившись, принимает, и они перемещаются из гостиницы в отдельные владения хозяина, в гараж. – Чимин, – усевшись на задний ряд, заводится Сущий вместе с двигателем машины, – веди быстро, но максимально внимательно и аккуратно, умоляю. – Не ссы, не впервой тебя проблемного везти. Чонгук списывает к разряду странного. Речь о том, что Сущий может попасть на дорожные камеры в машине Чимина? Потому и сел сзади, нет? Да-нет. Тут ещё, Сущий явно не жалует поездки на транспорте. Какой-то субъективный, не относящийся к ситуации страх? Или? Ох уж эти злодеи с загадочностью и недосягаемостью! Чонгук всех раскусит и посмакует, никто не уйдёт неразгаданным. Сущий особо, Сущий и не против, весь нараспашку и «на, разгадывай меня полностью, маленький ома». Просёлочные поля замелькали за стёклами. Чонгук привалился в стык дверцы и сиденья, бесцельно созерцая проносящийся пейзаж. Водитель по имени Чимин врубил музыку с подключённого к магнитоле телефона, пейзаж приобрёл строчки из песен. Чонгук попытал удачу, и удача соблаговолила, то бишь гадкая вредина по имени Чимин расщедрился и поставил песню, запрошенную пассажиром по имени Чонгук, отметив, что он не радиодиджей и запросы не принимает. Отнюдь – потом поставил вновь. И вновь. И вновь. Потом Чонгук не наглел и не испытывал удачу по имени Чимин. Сущему было всё равно, пристрастий к конкретной музыке не имеет; слушал заказанные омой песни и их короткие перебранки с Чимином. Подал голос на курение: – Дыми в окно, а не в салон. – Моя машина, мои правила, – и зашипел от подзатыльника. – Ну ма-ам. Нет, ты не мама, ты старый ворчливый дед. В общем, ехали сообща и порознь: то контактировали, то пребывали в мыслях. У Чимина они были о Юнсу и о булочках. Сущий не расслаблялся и был на стрёме, прочёсывая обстановку и в машине, и за стеклом: от кустика к кустику, небо, дорогу, автомобили… Чонгук по кругу: загонялся из-за правды-лжи и втыкал на природу в периоды недуманья. Весёлая из них компания, колоритная. Лоб от комариной блямбы зажил, Чонгук чешет от фантомного позыва, Чимин случайно засекает в зеркало заднего вида и огорошивает ни на есть пропащим бредом: – Как говорится, почеши и подлижи. Потому что если не подлизать, то уже не то. Без чесания обойтись можно, без подлиза никак. Вот ты умеешь лизать, Чонгук? Сущий втесался с ходу: – Тебе со ртом тоже можно жить, без языка обойдёшься, чтоб не болтал дрянь. – Я дельные советы излагаю, – нахальной величественностью. – Ага, тебе самому настолько подлизали – аж Юнсу заделал. – И ни о чём не жалею. Юнсу моя сладкая булочка с маком. Завидуй молча. У вас-то в личной жизни тухляк был и, если не подлижите, – и будет. – Я завидую молча, ты веди молча, – абсолютно спокойным тембром пресекает разглагольствования Пака. Чонгук? Чонгук выпал. Заткните ему уши или этим мужикам трещалки. Сущий ладно, уберёг. Чимину заткните. Чонгук же лоб почесал… Лоб. Почесал. Какое, нахрен, «лизать»? Где связь? К чему? Чонгук-то не тупой: к тому, отчего родилась Юнсу. Умеет ли он? Кроме магии ни в чём толком не шарит, какое, нахрен, «лизать»?! Ничего Чонгук не умеет! В Академии кто-то занимается всяким взрослым, на старших потоках… Чонгук не в числе, никогда и ни с кем, было завались обязанностей: пары, домашка, поручения, «сверхурочная» деятельность, кураторство младших курсов,.. Не умеет Чонгук лизать и прочее не умеет! Комкает ладошку в ладошке, отмалчивается за Сущего и Чимина вместе взятых, последний сконфузил в осадок, Чонгук не поворачивается от стекла. Взрослые темы не пугают, просто Чимин брякнул неожиданно и ни с чего. Ко въезду с окарины в центральные районы инцидент подстёрся в жгучести и давно забылся. Чон не отлипал от многоэтажного, высотного ландшафта, крайне редко бывает вне загородной территории Академии и из раза в раз восторгается дикарём из джунглей. Мечтает, выпустившись, обходить столицу Оль от известных туристических достопримечательностей до узких улочек и распробовать палаточный фастфуд. Да, он оторван от обыденного распорядка вплоть до абсурдного – дешёвый фастфуд почти не ел и истекает по нему слюной. Их отменно кормят в Академии — не на убой, хотя… — деликатесы по типу икры в наличии, но из-за этого из раза в раз душа ноет по чему-то запрещённому. Чимин паинькой не отсвечивал до выезда на скоростную трассу: – Будет пост полиции, спрячьтесь и накройтесь пледом. – А? – глупо издаёт омега, отстегнув ремень и поддавшись в «дырку» меж передними сиденьями. Спрятаться? Пост? Чонгука заранее не предупреждали. Вернее, Чимин сейчас предупреждает заранее. Прям заранее-заранее, не? В гостинице, например. Сущий совсем не удивлён, распрямляя свёрнутый в трубочку плед. Впрочем, Сущий периодически нервно дрыгает ногой, предположительно, не из-за полицейского поста. – У меня, бывает, гостят человечки в форме из правоохранительных органов, ну, в отпуска или в выходные. Кое-где знают мою машину и мои номера и любят останавливать поболтать, скидочку поканючить. – Звезда местного разлива, – вбрасывает безобидную подколку Сущий. – Уж получше твоей славы. – По живому режешь. – Умею-практикую. Всё, убирайтесь, пост вот-вот, – громоздкой серьёзностью, кроющейся за всем напускным фарсом. Куда убираться-то? В окна прыгать или распарывать обивку и врастать? Сущий «стекает» и втискивается в промежуток для ног между передним водительским сиденьем и задним, садится на резиновый коврик, облокотившись спиной о дверь и подобрав к груди колени. Побуждающе зовёт омегу. Омега паникует. Куда?! Противоположно? Его, наверное, будет видно полицейскому из бокового стекла. Так, помимо лобового, стёкла тонированные. Подгоняя, окликает и Пак. Чонгук на взводе не уточняет, а спонтанно совершает единственно-взбредшее – еле-еле вклинивается к Сущему, именно: меж разведёнными коленями, попой щедро на ширинку; ёрзает, съезжая на коврик. Утрамбовывается скрюченным. Сущий обнимает за живот — оплёл и руками, и ногами, — жмёт к себе сильнее. – Чонгук, сдашь нас, – я выберусь и тебя из-под земли достану. Ой, не вовремя. Чонгук тут с Сущим всем приличным и неприличным не! лапается, вообще не до сдавания. Сущий ещё и скрещивает лодыжки поверх его и подтаскивает к себе тютелька в тютельку, ни щёлки, ни просвета, сплошные давка, теснота, духота; дыхание в щёку, да и щека к щеке. Скомплектовались. Они – компактный клубок. Укрываются пледом, подтыкая всюду, дабы нигде ничем не палиться. Накидывают на макушки. Они – невнятное перевозимое хламьё. – Бля, остановил, козлина. Съезжаю на обочину, замрите и не дышите, – им ведут репортаж с огневой позиции. Замирать – замирают, дышат исправно. Жара преодолевает шкалу в сто градусов. – Не бойся, – шепчет Сущий перед торможением машины. Чонгук жмурится. Напрочь не отличает, боится или взбудоражен их близостью. Угораздило ж… Какого хрена, вселенная? С врагом поведёшься – и не такое будет. Следует привыкнуть. По характерному механическому звуку стекло входит в дверцу. Аналогично копчик Чонгука в пах Сущего. «М-м, хуита», – подкипает охарактеризовать всеобъемлющим из недр вопящей души. Помалкивает. Хороший мальчик – матом вслух не ругается, злодеев не сдаёт. Не помалкивает только Чимин, переговаривающийся с постовым. Чонгук слышит и не слышит, там дежурное приветствие и светская беседа, у Чимина вовсе не потребовали документы. Тудух-тудух остервенело клокочет, частично оглушая. Под спиной ощущается тудух-тудух Сущего. Грохочут одинаково. Оба чувствуют. Оба в суматохе заметили всё до мелочей и оба пылают. – Куда едешь-то? Везёшь нелегалочку? – вопрошают шуткой. – Конечно, разыскиваемых преступников, – и отвечают шуткой. Сотрудник патрульной службы и Пак посмеиваются. Хорошая же шутка. Смешно не всем. Чонгук порывисто чуть поворачивает голову — увидеть реакцию Сущего, успокоение в его глазах — и напарывается губами на губы. Не точно, скорее неуклюже впечатывается своими в уголок чужих. Отдёргивается скованным в «ловушке», суматошно хлопает ресницами, сжимает руки альфы на животе. Плед неудобно натягивается, чёлка лезет выколоть белки. Тотальное фиаско. Остановите машину, Чонгук сойдёт. А, да, она же остановлена. А он не сходит. Чимин ака магнитола – фонит: «Отвожу барахло сдавать, достало, складывать некуда. Избавляюсь, освобождаю пространство». Завуалированно про парочку среди сидений. Чимин прав – пространства не достаёт, аж поцеловались. Снова. Опаляются дыханием. Глаза в глаза. Не отпрянуть оптимально, не сбежать, и это вынуждает пропускать и принимать ситуацию без остатка, наполняться ею и ощущать, ощущать, ощущать... Спасибо Чимину. Хорошая шутка. Они от неё. Снова. Поцеловались. По-детски, клюнулись так… Считается же? Чем ещё счесть, как не поцелуем? Он самый. Когда машина трогается, отчисляется несколько микровечностей. Сдёргивают плед долой; Чон, бедственно хватаясь за сиденья, — таки сбегает — отрывается от Сущего, который поддерживает за талию, насколько удаётся, чтобы на него не свалились обратно. Чимин что-то говорит, им откровенно плевать, рассаживаются по разные дверцы и целенаправленно стыкуются взглядами уже с приемлемого расстояния. Оба вибрируют от смешения взглядов, смешения цветов в глазах друг друга. Сущий от примеси орехового, Чонгук от примеси синего.