мне нравится, что я болею вами

что для кузьмы, что для олега ночёвка на улице пришлась, конечно, в новинку... доспорились до того, что решили ночевать на улице и выжидать, мало ли, игорь выйдет вот-вот, естественно, по инициативе кости, но никто не вышел, а они уснули прямо на скамье у дома какой-то важной кгбшной шишки — идеальнейшее времяпровождение. было и немного волнительно: что случилось с игорем? почему он отсиживается не дома, а у человека, которого до недавнего времени он считал злейшим врагом и вдруг мило ему заулыбался, стоя посреди аэропорта? сущие загадки... а игорю было совершенно лучше всех — он проснулся на рассвете от приятного холодка в животе, лёжа в нагретой постели рядом с коренастой статурой майора и с осознанием того, что он наконец осчастливился, да ещё и так неожиданно. это всё так замылило ему голову, что ему даже не пришла мысль о том, что всё это может быть не более, чем поставленной перед майором задачей; верно говорят — любовь правда зла. он потёр глаз кончиками пальцев и как можно тише перевернулся на левый бок, чтобы не разбудить мешкова, но майор, имевший очень чуткий сон, тут же проснулся и сонно заулыбался ему, отчего холодок в животе только усилился: — доброе утро, — он обернулся к затаившему дыхание игорю таким опасным образом, что их лица оказались крайне близки друг ко другу. летову было очень сложно сдержаться, но он лишь продолжал накапливать нечто чувственное, наблюдая за мешковым. — чего серьёзный такой? — да я... — егор жутко смутился, — я не... — как спалось тебе, товарищ? — майор как-то очаровательно прищурил глаза и кивнул головой пока спрашивал, казалось бы, обыденный вопрос после пробуждения, но это окончательно сразило егора и заставило его вместо слов тихо поцеловать гэбиста, взрывая накопленный рой бабочек у себя в животе. "спалось, как видите, отлично..." — ему хотелось сказать именно это, но он был слишком занятый им для каких-либо слов и только стеснительно, но нежно целовал его в уголок губ, с какой-то огромной неохотой медленно отстраняясь. мешков полностью понял и принял его ответ с прекрасным молчанием, нежданно запуская руку под одеяло, проведя суховатой ладонью по ткани на бёдрах, и могучесть этих рук чувствовалась даже сквозь неё. было страшно... страшно хорошо. — какой ты напряженный... я могу попробовать расслабить. в один миг участки кожи, где находилась ткань, почувствовали приятное трение одеяла над собой... и власть майоровской ладони собственной персоной. она заставляла егора нещадно твердеть, смущаясь и заглядывая майору в глаза в ожидании дальнейших сладострастных действий. он всё понял и сейчас, мягко прислонив свободной ладонью патлатую голову к себе и лаская его бесстыдно, осторожно и прекрасно. привычные волноообразные по всей длине и круговые движение вокруг уздечки заиграли новыми красками и уже не казались приятной и заставляющей краснеть обыденностью, а вот оно — то самое из сладких грёз — перед тобой и ублажает тебя уже не только разумом. а майор был, кажется, и не против — с огромным внутренним противоречием доставлял игорю удовольствие, снова задумываясь над тем, есть ли это простым заданием... и ловил себя на всяких мыслях. например, на том, что в этой жизни ему не оправиться никакими отмаливаниями грехов, так много он их взял на свою душу... зато и ему этот сладостный процесс почему-то пришёлся по душе, и этого скрыть от себя не удалось. летов тихо и томно вздыхал, всё так же заглядывая любимому в глаза и время от времени их прикрывая от некоторых импульсов, приятно пронизывающих его худое, но бравое тело: уж не каждый осмелится лечь в постель майору, да ещё и мужчиной. он кончил на внутренность одеяла с яркими звёздочками перед глазами: оно ещё постирается, сейчас это ни секунды не главное... главное, кто перед ним и тот, кого нужно наградить тягучим и самым чувственным поцелуем, что он, собственно, и сделал, приглаживая любимые и всегда бритые щёки большими пальцами. мешков умиротворённо улыбнулся и подмигнул ему, растапливая протестантское сердце еще больше: — идём завтракать, герой. *** вкус майоровских блюд не забывается, потому что будь они невкусными, восхищался бы ими сидящий напротив самый большой мерзавец омска по меркам кгб? игорь с упоением жевал прожаренную яичницу и влюблённо наблюдал за убирающим грязную посуду и уж больно хозяйским володей. его движения даже в бытовых делах были необычайно легки и грациозны для военного, а сам он обязательно не упускал возможности улыбнуться егору — хлебом не корми, дай смутить: — вкусно тебе? — очень! — кивнул егор и зажевал интенсивнее, как бы подтверждая свои слова действиями. мешков довольно кивнул и зачем-то взял с тумбочки будто бы подготовленные бумаги, кладя их перед егором и заинтересовав его этим. — можешь вот тут вот расчеркнуться? — а... что это? — да так, документ, подтверждающий то, что ты невиновен, формальности, — глазам мешкова в такие моменты не поверить было невозможно, так по-доброму и спокойно он это говорил. игорь взял с его рук авторучку, подмечая для себя снова то, какие они тёплые, и расписался не глядя. не убудет ему за эту роспись, а лишь прибудет, если так володя сказал: переживать не о чем... но после того, как он подписал этот документ, глаза майора почему-то будто потускнели и он, грустно улыбаясь, положил всё обратно, но погладил его по плечу и словно мурлыкнул ему на ухо: — тебя проводить? извини, что я так неожиданно, но... — нет, всё в порядке, во... володя. я уже собирался уходить, — касания "володи" неутомимо растапливали его и принуждали к ответным прикосновениям, да хотя бы к его рукам. к ним егор испытывал особую любовь... — ты не против, если я буду тебя так называть? — нет-нет, конечно, нет... — майор улыбался, но с явным оттенком грусти глубоко внутри, и было непонятно, откуда она росла, но он продолжал так улыбаться, пряча внутренние терзания даже в момент, когда игорь, обуваясь, никак не мог завязать слишком короткие шнурки. когда ему это наконец удалось и он вытянулся перед майором робкой фигуркой, летов вновь не устоял перед мешковским ликом и прильнул к нему снова — на прощание, словно этого могло и не быть. всё так же нежно, как минувшим вечером. *** — блять, уже одиннадцать... в какой жопе он застрял? — неугомонная двоица всё так же восседала на лавочке у парадного и выжидала второго пришествия их омского христа, но как только рябинов бросил эту фразу уже начинающему закипать олегу, тяжёлая входная дверь со скрипом открылась и оттуда выпорхнул егор и тут же поник, увидев манагера и костю на скамье. – нихуя я шаман... — какого ласкового ты шастаешь с гэбистами по аэродромам, да ещё и идешь к нему домой?! — терпение олега лопнуло: он гневно сорвался с лавочки и подлетел к игорю, хватая беднягу за шкирки и брызжа слюной. — где ты был и что ты делал у него всё это время?! — да мы случайно встретились... — игорь понимал, насколько его положение плачевно... их уже увидели в аэропорту, хоть и непонятно, каким образом, но этот факт был неоспорим. он поник и вдруг заметил крайне странный взгляд олега на своей шее. — ты... ты чего? у него было такое лицо, будто он отчаянно боролся с желанием побить игоря. он медленно посмотрел ему в глаза и с отвращением спросил: — что на твоей шее делают засосы? ты...? — ты.... спал с чекистом?! — кузю совершенно не смущал факт половой принадлежности новоиспечённого партнера его друга, но его глаза всё равно полезли на лоб. — ты вообще ёбнутый, что ли? да лучше бы лищенка, он хотя бы красивый!... — мне больше интересно то, что ты сделал это... с мужиком, да ещё и с ним, — олег был так разъярён и лишён слов, что на его красных висках вздулось ровно по одной жилке. — да ты... ты точно ебанутый! игорь смирно опустил руки и недолго думая протянул их парням в жесте то ли помощи, то ли примирения, но... достаточно тяжёлый удар поразил его скулу, и с глаз посыпались фантомные искорки. олег врезал ему прямо перед подъездом майора, словно забыв, что егор — его друг. — пойдём, кузьма... — он оттащил юношу за локоть и стремительно скрылся с ним за поворотом, оставляя игоря совершенно одного, наедине со своими помутневшими мыслями... игорь осел на лавочке, изо всех сил стараясь не начать рыдать и подавляя большой и колючий ком, застрявший в горле. позиция олега была вполне объяснима, но всё же очень-очень больно, когда твой собственный друг не мог тебя принять, да ещё и с размаху дал в скулу, едва не иссаднив тебе лицо... им ещё предстоит поговорить. слеза уже хотела была политься на его щёку и позволить ему дать волю чувствам, но егор тут же утёр её и вздрогнул, как только увидел, что из подъезда выходит человек. им оказался виновник данного торжества, при чём в край обеспокоенный. он увидел угрюмого и подавленного егора и тут же подлетел к нему, крепко обняв и наплевав на всё: — я думал, это местные бездомные, но когда ты вышел и они тебя ударили... почему там был кузя? это так называемый манагер, да? игорь просто молчал — слова казались излишними, когда рядом с ним находился мешков... да и конфликты конфликтами и любовь любовью, но друзей он не выдавал, даже если получал от них по лицу, а лицом уткнулся больной скулой ему в плечо и тяжело задышал в надежде, что его сейчас успокоят. и ведь так и случилось — майор за считанные секунды убаюкал его, как младенца, обнадеживающе шепча: — такое случается... я не знаю всего, но... все будет хорошо, понял? советские люди не сдаются... егор крепко обнимал его, словно боялся остаться один и мысленно соглашался с ним: он не знал, что там с советскими людьми, но с такой поддержкой он не сдастся никогда... *** курить на крыльце заднего выхода кгб вошло у мешкова в привычку, и особенно хорошо это делалось ранним утром, когда город ещё спит. в полумраке загоралась спичка, освещая лишь уставшее лицо и подпаливая кончик "беломора". он даже не переживал, что испачкает пеплом наглаженный китель — лишь стоял и нервно курил; а всё потому, что он в первый же день показал, но пока не отдал начальству доказательства на счёт игоря, сослав всё на обработку... на деле же он ужасно переживал из-за собственных и игоревских чувств — в нём тихо просыпалась совесть и влюблённость, тихо нашёптывая, что даже десять сигарет, выкуренные разом, решить проблему не помогут и весь духовный труд лежит только и только на нём. — ну что там твой девиант? погорел уже на гомосятстве? — его пихнул в локоть один из многочисленных коллег и мерзко захихикал. — или и без этого содома в его личности хватает, а? майор молчал. он элементарно не знал, как ему реагировать и что делать: равнодушно поддакнуть коллегам или защитить егора... лгать он разучился за пару встреч со своим прекрасным юношей настолько, что выбрал второй вариант: — ну, вы знаете... нельзя так. нельзя так с чувствами... он же тоже, ну, живой... человек. — да какой там человек? — с презрением бросил второй, — в тюрьму его, туда таких и надо, да и всего делов! будет лучшей бабой! — да ладно тебе, митя... неправ ты, — мешков опустил глаза, отдалённо печально вспоминая медовые волосы и полное удовольствия лицо, — мы стремимся к равенству. он тоже человек, понимаешь? тоже. — какая собака на тебя напала? по ходу, бешеная была. он даже зваться человеком не заслуживает, думаешь, у него подноготной нет? да его убить мало! а ты с ним сюсюкаешься... майор пожал плечами, абсолютно не препятствуя желанию защитить игоря, но вот молчание его сказалось на нём плохо; а всё потому, что за стеной прятался кузьма, пришедший на благополучно забытый владимиром за такими терзаниями допрос и невероятно удивился, хотя изначально было понятно, что задумали где-то там, в кгб. он, минуя окна и пригибаясь, как шпион из американских фильмов, на цыпочках вышел с этого проклятого места и со всей дури сорвался с места, направляясь прямо к дому егора самым настоящим шумахером. он чувствовал себя партизаном, героем, что вот-вот разоблачит план захватчиков и уличит их в их грязных делах, что так, в целом, в половину и было. он залетел в парадное и, перепрыгивая сразу через две ступени, побежал по лестничной клетке в квартиру друга, застав его за распитием, на удивление, не пива, а чая. рябинов, ужасно запыхавшись, выдал удивлённому другу всё, как на духу: — федорыч, ну как ты сразу не понял, что пидорас он, а я говорил тебе... майор — предатель, он тебя сдать хотел, но не сделал этого, хотя планирует! защищает тебя стоит, зараза... нахуя – непонятно, но фахт... он – засланный козачок, егор, беги от него! — он зажмурился, выжидая хоть какую-то реакцию и печально стёк по стенке. — а я... говорил тебе... он мне с первого допроса, фух, не понравился... игорь одарил кузьму тишиной и здесь, как майор своих товарищей по службе, совсем не зная, как ему реагировать и куда податься. всё было так правдоподобно, а кузьме он верил беспрекословно... он просто знал, что рябинов ему никогда не соврёт и даже не осмелится. господи, как же он был глуп! — кузя... — а? шо такое?.. — кузьма отдышался и вопросительно взглянул на него, — что скажешь? игорь смотрел на него совсем потерянно и пусто, будто он выкачал из себя самого всевозможное счастье. он заявил осевшим голосом: — скажи олегу, что я поеду на его дачу, да сейчас же. мне надо оправиться... — он протянул кузе в руки чьё-то письмо. ему хватило интуиции, чтобы понять, что написано оно было майором и он отчаянно желал встречи. *** пообещав друзьям, что ничего с собой не сделает и договорившись, что они приедут к нему на днях проведать и дать продуктов, летов уехал на вынужденный отдых. хоть и городская суета больше его не касалась, а шелест зелени чудесно успокаивал уши, он чувствовал себя совершенно печально, будто бы в нём собралась тяжёлой горой концентрированная тоска. оно и понятно— он впервые доверился и впервые же был серьёзно предан человеком, что теперь казался для него почти всем, очаровав по уши и точно так же по уши окунув его в океан самоуничтожения. он отчаянно пытался отвлечься бытовыми делами и даже принялся выращивать редис и огурцы на олеговской грядке, и это понемногу отвлекало, пока егор не вспоминал полное добродушности лицо и не начинал загонять себя в беспощадный тупик; впрочем, он и правда познал всю красу предательства... пока в один день, пока он мирно сидел на кухне и завтракал, к нему не постучали. три раза и очень настойчиво, точно армейским кулаком... молниеносная догадка пришла ему в голову, но он старательно держал марку, пусть и шёл к двери на негнувшихся ногах, а когда увидел перед собой майора, что робко переминался с ноги на ногу с очень озабоченным лицом, что-то на его лице всё же смогло дрогнуть и выдать себя. — здравствуй, игорь... — чужое родное лицо, которым он грезил ночами и днями, было прямо перед ним и, кажется, очень хотело раскаяться. — я тебя весь обыскался, думал, уже не найду... — а вы как на территорию пробрались, уважаемый? егор отчаянно делал вид, что совсем не знает этого человека, но не получалось: глаза смотрели всё так же преданно и распечаленно. мешкову удалось понять всё и сейчас — он точно догадался о майоровских похождениях. он, мгновенно изменившись в лице и посерьёзнев, тихо, вполголоса выдал: — я не копал под тебя так серьёзно... я забрал документы, честно... — ага. — правда забрал... все... — ага. — ...и уволился. *** — господи, как ты там выразился? "за превышение полномочий" турнули? так бы так бы и сказал! так нет, "уволился" он, ха-ха... — игорь лежал обнажённый на любимой и желанной груди и заливисто хохотал. казалось, он был переполнен вселенским счастьем. — ты иногда ну тако-о-ой лох!... и где же ты собираешься работать? — да хоть дворником, игорёш, — уже-не-майор всё ещё пытался отдышаться после достаточно бурного отдыха и гладил смеющегося летова по голове с нескрываемой лаской, — главное, что я наконец могу быть рядом. честно, я не думал, что это всё так хорошо закончится... — а со мной по-другому не бывает. ты слишком плохо меня знаешь... видишь, даже чекиста очаровал, — мурлыкнул игорь и обнял володю коленом, прижимаясь к нему грудью и поглаживая пальцами бледные плечи. — я, кстати, понял, что совсем тебе этого не говорил и мне это даётся страшно тяжело, но... я тебя люблю. очень. — ой... да, игорёша... и я тебя, я тебя тоже... — майор был так растроган и занят тёплыми объятиями, что совсем забыл про то, что теперь может говорить эти слова свободно... и искренне.