Под шепот прибоя

Невесомый бриз, нежными прикосновениями, почти что поглаживаниями подгонявший перистые облака над Индийским океаном, вкрадчиво напевал белогривым волнам томную симфонию заката. Небо, от горизонта и до незримой точки зенита успевавшее сменить около пяти оттенков, начиная пронзительным оранжевым и заканчивая трепетно-лиловым, увенчивалось диадемой ночной темноты глубокого сапфирового цвета, медленно поглощавшей все остальные тона земного спектра красок. Под шум прибоя о чем-то перешептывались между собой высокие пальмы. Словно бессмертные и оттого усталые великаны, они склоняли друг к другу разлапистые шапки макушек, среди зеленых листьев которых будто бы прятались любопытные глаза, следившие за беспокойной, мирской, не шедшей в сравнение с их собственной жизнью, наполнявшей часть островного побережья с несколькими очагами отвоеванной цивилизацией территории, каждая из которых была отмечена островерхой крышей уютного бунгало, и предпочитали, не вмешиваясь, лишь наблюдать за ее суетливым течением — так, ради удовольствия и коротания отведенной им вечности. — Прошу, не успокаивай меня, если я сейчас расплачусь, — вполголоса произнесла девушка, зачарованно глядя куда-то вдаль — в казавшиеся величественно нескончаемыми морские просторы, на поверхности которых, точно на гибкой палитре, постепенно сгущались тени под кистью непризнанного гения сумерек. — Это так прекрасно… — она покачала головой и постаралась, опустив веки и сделав пару размеренных вдохов, умерить дробный ритм сердцебиения, хотя легкие сами собой наполнялись солоноватым морским воздухом, будучи неспособными вдоволь им напитаться, а глаза от восторга распахивались шире, словно пытаясь объять и запечатлеть каждую мелочь открывавшегося им диковинного пейзажа. — Дава-ай, повтори это еще раз, — шутливо пожурил ее шедший рядом мужчина с добродушной полуусмешкой, пускай и сам не мог не признать, что подобное зрелище, помпезное и вместе с тем естественное и неповторимо безупречное, удается застать всего пару раз в жизни и подобное воспоминание он однозначно заберет с собой — туда, где среди стеклянных игл небоскребов и гула сотен голосов и гудков машин оно будет греть ему душу счастливым мгновением несбыточной сказки. — Лучше иди и искупайся. Вода просто шелковая, — он улыбнулся и будто в подтверждение своих слов запустил пятерню в выкрашенные черным влажные пряди, успевшие частично высохнуть и потому слегка топорщившиеся, что придавало его виду обворожительную небрежность. — Я хочу поплавать по лунной дороге, — призналась Моника, чуть дернув уголком рта. — Когда вокруг темнота, все как жидкое серебро, и кажется, что… — она обернулась к своему спутнику и хотела с оттенком воодушевления в голосе продолжить начатую мысль об ощущении единства с луной и абсурдной, но наивно восхитительной перспективе плыть и плыть, пока течение, изменив курс, не вознесет ее прямо к бледному оку, однако когда встретила его взор, наполненный хитрыми огоньками, то осеклась и негромко хмыкнула, не сдержавшись. В то время как ее усталость после насыщенного дня и длительного перелета вылилась в пьянящую сентиментальность, Мэтт, расслабившись и отогревшись в условиях мягкого субтропического климата, впал в приятно игривое настроение, когда никакая меланхолия его не брала. — Как по мне, нет в этом особой романтики, — он лукаво подмигнул ей и продолжил: — Ничего не видно, луна слепит, страшно напороться на что-то непонятное под водой… — девушка приостановилась на миг и, когда он инстинктивно развернулся к ней, несильно толкнула его кулаком в плечо несколькими сантиметрами выше черно-белой татуировки, изображавшей образовывавшие идеальный круг инь и ян в обрамлении ломаных линий. — Мне определенно надо выпить, иначе я этого не вынесу, — она демонстративно закатила глаза и, развернувшись на пятках и оставив на песке две неглубокие вмятины от каблуков сандалий, зашагала параллельно оставленной цепочке следов обратно, пряча улыбку. — Возьми мне тоже что-нибудь, — душистый ветер мягко донес до ее слуха мужской оклик. Не поворачиваясь, она сделала широкий жест правой рукой — словно отмахиваясь от просьбы и ее адресанта. — И я тоже тебя люблю! — весело крикнул Мэтт ей вдогонку, и, даже не видя лиц друг друга, оба мгновение спустя едва слышно рассмеялись. Когда же Моника вернулась на пляж через десять минут, облаченная в раздельный купальник и тонкую, практически неощутимую на теле, будто вуаль, тунику, с бледной вязью узоров которой контрастировали рисунки, покрывавшие ее обнаженные участки кожи, и, присев на один из установленных под опущенным солнцезащитным зонтиком лежаков, поставила на наклонную поверхность приземистого столика два бокала и подернувшуюся влажной пеленой бутылку выдержанного виски, стемнело еще сильнее. Небо и море у горизонта начали сливаться воедино, и потому складывалось впечатление, словно весь мир был запаян в единую стеклянную сферу, как подарочные новогодние шары, внутри которых при тряске взмывали вихри бутафорских снежинок. У подъезда к просторной территории, выделенной для бунгало и прочих развлекательных объектов для гостей зажгли четыре мощных прожектора, периодически менявших цвета, и теперь они яркими столбами света скользили по темнеющему мареву небесного купола, высвечивая редкие облака и точно призывая кого-то далекого и желанного или же указывая путь заблудившимся в океане душам. Мэтт между тем успел растянуться на своем лежаке с плетеной циновкой, притом устроившись как нельзя комфортно, ибо спинка и сиденье даже при его широте плеч и крепком телосложении оставляли достаточно свободного места для того, чтобы вольготно раскинуться. Приняв от девушки наполовину наполненный спиртным бокал, в котором с мелодичным стуком соприкасались прозрачные кубики льда, он улыбнулся, сделал глоток и, когда живительное тепло заскользило от его гортани вниз, пробуждая и приятно взбудораживая организм, отсалютовал взбиравшейся на небо с восточной стороны луне. Полноликая и неожиданно крупная на фоне этого чужого, незнакомого неба, усеянного мелкими точками звезд южного полушария, она была так прекрасна. — Ладно, признаю, здесь действительно неплохо. Моника усмехнулась — отчасти саркастично. Затем налила и себе тоже. — Если бы сорвалась и эта поездка… Не знаю, что тогда делала бы, — она приглушенно вздохнула и, пригубив собственную порцию виски, отставила сосуд, потом, грациозно прогнувшись в спине, через голову стянула тунику и, аккуратно складывая ее, чтобы повесить на подлокотник, поймала на себе пристальный мужской взгляд из-под полуопущенных век, что, впрочем, никак его не маскировало. Хоть они с Мэттом и состояли в отношениях около двух лет и успели привыкнуть к физическим аспектам друг друга, он по-прежнему порой смотрел на нее любовно, с оттенком горделивости, словно обладал чем-то поистине бесценным, и это невольно заставляло ее сердце наполняться теплой, бескрайней нежностью к нему. — Не зацикливайся на неудачах, — он положил голову на ладонь, перевернувшись на бок, и взглянул на нее. — У всех бывают черные дни… — Но даже тогда среди них можно отыскать нечто светлое, — продолжила за него девушка, вспоминая его негласный обычай надевать на концертах кулон с тем же символом единства двух совершенно противоположных друг другу свойств и состояний, что был вытатуирован у него на плече. — Этакую каплю в море. Хорошо сказано, Мэтт, спасибо, — она чуть приподняла бокал, обращаясь к нему, и отпила еще. Действительно, небольшое путешествие было необходимо им обоим, потому что Уолст недавно вернулся из тура в поддержку альбома «Outsider», да и Моника лишь несколько недель назад отыграла последний концерт на европейских гастролях в составе своей группы, где отвечала за клавишные. Оба устали и, пускай фанатская любовь и заслуженные овации колоссально подпитывали психологические резервы, испытывали искреннее желание отдалиться от мира и, достигнув гармонии с негромким, размеренным, единственно правильным голосом рассудка, порой заглушаемым гомоном тысячной толпы, положить конец заодно и длительной разлуке, перемежавшейся разве что краткими свиданиями, только усиливавшими тоску, а не усмирявшими ее. Однако первая попытка выбраться за пределы Канады, уже ощутившей первые поцелуи ледяного дыхания зимы, обернулась неудачей. Хотя, вернувшись из турне, участники «Three Days Grace» и не засели за создание своего очередного детища, как произошло тремя годами ранее, после промоушена альбома «Human», в последний момент планы пришлось отменить из-за того, что у группы появилась возможность дать интервью крупному американскому интернет-порталу, освещавшему новости музыкальной индустрии, что обещало стать выгодным пиар-ходом, проигнорировать который было бы в высшей степени неразумно. А вместе с тем работа появилась и у Моники, чей коллектив заключил контракт с новым продюсером и потому занялся долгим пересмотром текущей концепции и анализом ее перспективных изменений, который требовал всеобщего присутствия и бесконечных, а иногда и бессмысленных дискуссий. И, если бы не Мэтт, вовремя оказывавшийся рядом, девушка долго не продержалась бы, досадуя из-за очередного спора и понимания того, что сейчас именно она оттягивала начало поездки. Впрочем, чем тяжелее им дались последние недели, тем сладостнее теперь было вкушать плоды завершенных трудов и, открывая глаза, каждый раз видеть экзотический пейзаж тропиков, а не осточертевшие реалии каменных джунглей, так метафорически точно описанные в песне «Mountain». — Пойду искупаюсь, — произнесла Моника, поднимаясь с места и избавляясь от обуви. Кожу обласкало прикосновение прохладного и мягкого, словно бархат, песка с примесью попадавшихся кое-где округлых, обточенных волнами мелких камешков. Несколько раз переступив с ноги на ногу, девушка улыбнулась Мэтту и неторопливо двинулась к окаймлявшей берег влажной полосе, на которую совсем скоро обещал забраться прилив. Берег был пологим, явно выравненным специально для удобного спуска отдыхающих, а потому даже надвигавшиеся сумерки не пугали, и она шла, довершившись обострившимся ощущениям и чуть приобняв себя руками за плечи. Замерла лишь тогда, когда ступни в первый раз обвил юркой змейкой поток прозрачной воды, а затем, будто набравшись смелости перед последним рывком, отделявшим ее от заветной цели и словно бы способным развеять красочную иллюзию пляжа и моря, торопливо скользнула вперед, туда, где дно круто уходило вниз, и нырнула, подняв обильный фонтан брызг, — неистово и задорно, почти по-детски. Мужчина оказался прав — вода облегала подогретым желеобразным коконом, и из-за темноты, ухудшавшей видимость, казалось, будто она простирается на много километров вниз, будто под ней не существует песчаного слоя, водорослей и плоских пучеглазых рыбешек, — одна только бездна. И, несмотря на то, что в сознании то и дело проносились отрезвляюще спокойные мысли об абсурдности подобных феноменов, чувство своеобразной легкости, едва ли не невесомости, горячило кровь не хуже алкоголя. Отчаянно не хотелось выходить на сушу, покидать эту комфортную, тягучую, завораживающую среду, напоминавшую тепло материнской утробы, двигаться наперекор невидимым подводным течениям, а не отдаваться им, безмятежно лавируя на волнах, и все же через несколько минут по телу расплавленным свинцом начала разливаться отягчающая усталость всех забот сегодняшнего дня. Щеки раскраснелись, в висках стали отдаваться удары сердца, и потому Моника, разнежившаяся от даруемой водной стихией ласки, парой сильных толчков направила себя к огням отеля, где колени вновь уткнулись в шелковистый берег. — Ну, и как оно? — добродушно поинтересовался Мэтт, когда она поравнялась с лежаками, неторопливо переставляя ноги и точно все еще преодолевая сопротивление упругой толщи моря. В ответ она вскинула два больших пальца и слабо улыбнулась, опустившись на свою циновку. — Вот, возьми, — он сел, перегнулся через разделявшее их расстояние и протянул ей успевшее высохнуть полотенце, которым сам вытирал голову и туловище после купания, — а то протянет на ветру. Ленивое передвижение воздушных масс над побережьем в текущий момент с трудом удавалось назвать ветром, однако, в отличие от прежнего бриза, оно полнилось язычками ночной прохлады, поэтому девушка благодарно приняла полотенце и, отжав волосы над песком, завернулась в него, стараясь сохранить тепло, исходившее от постепенно остывавшего тела. — Иди сюда, — предложил ей мужчина, подвинувшись и призывно похлопав ладонью по поверхности лежака. Моника усмехнулась, встала, превозмогая, кажется, гнет целого небосвода, в единое мгновение опустившегося на ее плечи, пересела к нему, а затем и вовсе с приглушенным мурлыканием откинулась ему на грудь, когда он приобнял ее, поправляя край ткани, сползший с влажно поблескивающей кожи, и аккуратно притянул к себе. Его темные пряди, ниспадавшие до подбородка, теперь источали солоноватый аромат моря и свежести, и она с удовольствием вдохнула его, поудобнее устраиваясь в кольце рук и словно растворяясь в его уюте. Нет, даже не в нем. В самом Мэтте. В его ласковой, иногда застенчивой, но обладающей непреодолимым очарованием улыбке, в голубых глазах, где порой прыгали искры ребяческого озорства, в прикосновениях и слегка хрипловатом смехе, в привычке активно жестикулировать во время эмоционального разговора или же мило смущаться, принимая комплименты или подарки. В силе духа, помогавшей ему преодолевать невзгоды, в бравой решительности и истинно мужской привлекательности. В той харизме, благодаря которой он с легкостью овладевал вниманием любого собеседника. Во взрывной неповторимости, которой горела его душа, когда он был на сцене. В том, чем он стал для нее совсем недавно, но вроде как был и всегда. В целом сплетении образов, чувств и воспоминаний. В океане обоюдной человеческой привязанности. Мэтт что-то негромко спросил. Его голос прозвучал глухо и как-то далеко, но мягко — успокоительно. Лишь сейчас Моника поняла, насколько успела абстрагироваться от мира, окутавшего ее флером ночных грез. — Я не сплю… — запротестовало было она, хотя слова срывались с едва ворочавшегося во рту языка, будто тяжелые чугунные гири. Противясь сладостной дремоте, она попыталась напрячь туловище и подняться, отстраниться от плеча музыканта, на котором возлежала ее голова, но наткнулась на незыблемую преграду в виду теплой и твердой руки, удержавшей ее за талию. — Спи… — с неожиданно ласковой и добродушной, не по-мужски нежной улыбкой, озарившей его черты одухотворенным светом, Мэтт пошевелился на лежаке, принимая такое положение, чтобы тело девушки распрямилось и не затекало, и поднял глаза отвесно вверх — к казавшемуся матовым и бесконечным мраку благосклонных небес. — Все хорошо. И все действительно было хорошо. В граненом бокале еще плескались остатки виски с полурастаявшим льдом, пронизывающий, дискомфортный холод не спешил опускаться на прибрежную зону, а вокруг, в низкорослом кустарнике с неестественно яркими, мясистыми листьями, в кронах мерно покачивавшихся, вторя различимой только для них одних мелодии тропического бриза, деревьев, в невысокой траве, перемешивавшейся с бледным песком, неумолчным хором пели серенаду невидимые сверчки или иные представители экзотической флоры, названия которых мужчина не знал, — последние романтики, плетущие своими скрипучими голосами волшебно несбыточные судьбы мира. Пели, невольно погружая в состояние расслабленного оцепенения, во власти которого сознание раздваивалось и растраивалось, словно бесчисленное количество раз отражаясь в двух установленных друг напротив друга зеркалах, становилось тягучим и пространным, пропуская сквозь себя могучие, но медлительные потоки всеобъемлющих мыслей. Казалось, звучными тенорами крошечных созданий полнился весь мир, опьяненный блаженным умиротворением. И в сочетании с осязаемым уютным теплом по боком их причудливая колыбельная представлялась единственной взаправду существующей вехой этого долгого, практически бесконечного дня, успевшего незаметно превратиться в безбрежную ночь. И луна была так чертовски прекрасна.