Колокола

      Глава первая              Весна 1303 года              Первый труп нашли еще зимой. На рассвете Жиля разбудил слуга, причитавший, что двор королевского замка заполонила городская стража. Замерзший прево кутался в подбитый мехом плащ. Зло ржали уставшие кони, топча копытами припорошенный снегом булыжник. Солдаты отчаянно дышали на покрасневшие от мороза ладони.              — Мальчик мертв! Лежит в винограднике, — прево нетерпеливо постукивал хлыстом по голенищу сапога.              Жиль даже не спросил, о ком идет речь, — и так всё было понятно. Николя, единственный сын и наследник ткачихи вдовы Симоны Бонне, неделю тому назад не вернулся с прогулки домой. Мать заметила это далеко не сразу, торопилась со срочным заказом в своей мастерской, а потом решила, что малыш заночевал у соседей. Утром мальчишка не вернулся к завтраку, вот тогда она и всполошилась. Пока старая служанка успокаивала рыдающую хозяйку, работники и подмастерья обыскали весь город и даже ближайшие поля, но ребенка так и не нашли. Всхлипывающая женщина надела парадное платье и бросилась искать помощи у королевского бальи, благо его супруга годами покупала у нее полотно.              Шевалье Бернар де Ришар поморщился, когда его оторвали от завтрака, но ткачиху принял. Младший сын из обедневшей дворянской семьи, он разбирался с дрязгами в городе уже десять лет и хорошо знал, что спорить с визгливой гильдией ткачей себе дороже. Он попытался успокоить испуганную женщину, но искать пропажу не торопился. В тихом Труа, да еще в холодную пору, никогда ничего не случалось.              Столица Шампани была городом маленьким и спокойным, весь год напролет уютно дремлющим на холме под защитой высоких крепостных стен, сразу за которыми зеленели бесконечные поля винограда. Пропади мальчик летом, во время ярмарки, бальи, конечно бы, взволновался. Но до последней недели августа, когда в город съезжались торговцы тканями, вином и изящными украшениями со всего мира, а вместе с ними и любители легкой поживы, было еще далеко. Во время ярмарки жизнь в городе била ключом. Эти семь дней прево и даже сам бальи не смыкали глаз. Городская стража разнимала драки на главной площади, ловила воров, а иногда даже обличала убийц, позарившихся на чужое добро.              Но главная ярмарка города заканчивалась с первым днем осени. Купцы, подсчитав доходы на французском, итальянском, английском и даже испанском языках, убирались восвояси, чтобы нарушить покой горожан теперь уже только через год. А до него еще надо было дожить. Сразу после отъезда чужаков жители Труа спешили в свои мастерские, где и работали от рассвета до заката, готовясь к следующему лету. Вечерами же грелись у очага или с закатом просто отправлялись на покой, зарывшись в теплые перины, не желая тратиться на освещение и обогрев своих домов.              Бывало, конечно, что мальчишки шалили на улицах, особенно в базарные дни. А стащив на рынке яблоко или помочившись в городской колодец, боялись вернуться домой. Через день или два, промокнув под дождем или замерзнув до синевы в редкие заморозки, они возвращались на суд и расправу испуганной родни. Вдове Бонне стоило просто подождать, пока ее чаду не надоест прогуливать работу в мастерской. А потом пустить в дело розгу, чтоб не повадно было отроку отрывать занятых людей от заслуженного утреннего кубка вина.              Бальи попытался объяснить это женщине, но обезумевшая от страха ткачиха не захотела его даже слушать. Она кричала, что сын у нее — мальчик хороший, никогда не проказничает и целыми днями помогает ей в делах. Да и некуда ему сбегать. Друзей у пропавшего Николя было мало, и их дома уже проверили ее домочадцы. Де Ришар собачился с хозяйкой мастерской, пока та не пригрозила пожаловаться в магистрат. Тогда-то мессир де Ришар, скрипнув зубами, вызвал прево и приказал ему немедленно во всем разобраться и найти пропажу. Спорить с вдовой ему надоело.              Бальи вернулся к прерванной трапезе и молодой жене, а его подчиненный, прево Тибо Годен, проглотив проклятие, запахнул потеплее плащ и пошел собирать свободных от дежурств солдат. Отряд искал ребенка целый день и всю ночь. Стражники истыкали палками все колодцы, переворошили полупустые по зимнему времени склады. Еще через день к поискам присоединились встревоженные ткачи, за ними — остальные жители мастерового квартала. Мальчика искали все добрые ремесленники, которыми славился город Труа: стеклодувы, витражники, каменщики, пряхи и даже гордые ювелиры, обычно свысока смотревшие на всякого, кто не тянул с ними золотые нити и не гранил каменья.              Николя как сквозь землю провалился. Прево на всякий случай кинул в подземелье местную знахарку, к которой ходили горожанки по своим темным женским делам, но соседи подтвердили, что в день пропажи ребенка старуха сидела у постели больной. Ведьму пришлось отпустить.              Поиски длились уже седьмой день. И в эту ночь мальчишку нашли мертвым.              — Я-то вам зачем понадобился? — месье Жиль Обер натянул на голову теплый капюшон, прячась от пронизывающего ветра. — В городе я недавно, что вам прекрасно известно. Друзьями-приятелями не обзавелся. Родительницу пропавшего никогда не встречал, ребенка тоже. Зачем же, уважаемый месье Годен, вам понадобилось будить меня так бесцеремонно?              — Месье Обер, вы временный управляющий замком ее величества королевы Жанны, не так ли? — прево спросил это так формально, что Жиль, несмотря на свою полную невиновность, испуганно отпрянул. Уж слишком подозрительно буравил его прево своими заплывшими жиром пронзительными глазками.              — Да. И что с того?              Постоянный управляющий королевской резиденцией в Труа скончался прошлой осенью, и королева Жанна, занятая очередной беременностью, взвалила на младшего брата обузу подобрать временную замену. Их милость Джон, сеньор де Бофор, на чей дом месье Обер работал с юности, не стал искать далеко. Хозяин в награду за верную службу предложил Жилю присмотреть за замком, пока люди сестры не подберут более подходящего человека.              Честь управлять королевским дворцом была велика, да только замок оказался маленьким, запущенным и почти пустым. Графы Шампанские, за коими наследовала её величество, последние сто лет предпочитали проживать в Провене. Там зимой ярче светило солнце, а город был лучше укреплен.              Жиль подумал и согласился. Все же такими возможностями не разбрасываются. В последнее время в Бофоре он откровенно скучал. Там давно было все налажено, а сеньор вместе со своим рыцарем забрали бразды правления в свои руки.              Была еще одна причина радоваться временному переезду, но пока что Жиль о ней старался не думать, надеясь вернуться к ней, когда дел станет меньше. Он приехал сюда два месяца назад и все это время не знал ни сна, ни отдыха, налаживая хозяйство. Этой ночью он впервые со дня приезда лег спать до полуночи и теперь злился, что его разбудили так рано, чувствовал себя неуютно, не понимая, чего от него хотят.              — Допросите владельца виноградника, может, он знает что-нибудь об этом деле, — Обер зевнул. Сейчас прево Годен, с которым он выпил не одну кружку вина в таверне «Лебедь», уедет, и он сможет еще часок поваляться в постели.              — Я и пытаюсь это сделать! — прево нетерпеливо натянул повыше кожаную перчатку на левой руке. — Этот виноградник... Он тот самый, что рядом с вашим розарием. Мальчик умер здесь, в саду, на земле королевы!              Сон пропал, как будто его и не было.              — Что?! В саду ее величества лежит мертвый ребенок?!              Такого, наверное, не случалось за все шестьсот лет существования замка со всеми его тремя этажами, королевской часовней и самым красивым цветником города.              — Как вы его обнаружили? Зимой сад заперт.              — Нас впустил ваш привратник. Над виноградником кружили вороны. Месье Обер, потрудитесь сесть на коня. Мы быстрее доберемся верхом, — Годен нетерпеливо притопнул ногой. Казалось, он готов был пинками утащить управляющего к мертвецу и сдерживался только из уважения к его должности и их совместным попойкам.              Жиль кликнул конюха. Сад вокруг замка, разбитый лет двести тому назад, был весьма обширным. Он сам пока еще не исследовал эту часть своих временных владений, здраво рассудив, что доведение его до ума требует весны и хорошей погоды.              Мальчик лежал на животе прямо на присыпанных землей лозах. Умершего занесло поземкой — в этом году на город обрушились небывалые снегопады. Его левая нога неестественно выгнулась в колене. На разодранных шоссах сидела ворона и что-то клевала. Жиль отвернулся и, отбежав, глотнул несколько раз ртом холодный воздух. Его тошнило.              — Все понятно, — прево склонился над ребенком. — Ткачонок залез в королевский сад, наверное, хотел чем-нибудь поживиться. Поскользнулся в темноте и, упав, сломал себе ногу. Кричал, бедняга, наверное, да никто его не услышал. Так он и замерз, — Годен благочестиво перекрестился.              Это было похоже на правду. Очень похоже. Если бы не одно «но»…              — Да зачем ему лезть в сад зимой? На ветках ни яблочка, — Жиль ткнул пальцем в ближайшее дерево.              Он пересилил себя и подошел к покойнику ближе. Стражники уже успели перевернуть мальчишку. Теперь он лежал на спине, глядя в небо застывшими глазами.              — Посмотрите, дорогой прево, у него на щеке синяк и рот открыт, как будто он перед смертью кричал от испуга, — Жиль нарочно напомнил Годену о его обязанностях. Тот, судя по всему, даже не присмотрелся к погибшему ребенку.              Месье Обер всю жизнь служил в господских домах. В свои тридцать пять он хорошо знал человеческую натуру. Люди ничего не делают без причины. Он не понимал, зачем Николя полез в королевский сад.              — Синяк! Понятное дело — мальчишка упал! Рот у него раскрылся после смерти. Так часто бывает. Вы что, видели в жизни много покойников? — прево с ходу отмахнулся от возражений приятеля. Годен устал за неделю поисков, и ему совсем не хотелось спорить в промозглом винограднике даже с таким уважаемым человеком, как месье Обер. — Обратите внимание, друг мой, вокруг ребенка нет никаких следов.              — Замело снегом, наверное. Если бы вы нашли его до снегопада, то, возможно, их бы и обнаружили. Хотя бы покажите тело врачу.              — Что?! — взревел служитель закона, как раненый медведь. — Если вы считаете, что знаете мое ремесло лучше меня… — он сжал кулаки, но тут же опомнился. Нельзя безнаказанно орать на управляющего замком самой королевы. Прево недовольно поморщился, но все же заставил себя улыбнуться. — Я посоветуюсь с бальи Ришаром, моим начальником, и спрошу мать погибшего, вдову Бонне. Если они решат, что должен вмешаться врач, тогда я попрошу осмотреть тело в госпитале августинок. Ну что ж, простите, что пришлось побеспокоить вас ночью. Идите, мой дорогой месье Обер. Я надеюсь, что тоже смогу сегодня наконец-то спокойно отдохнуть. И я сам, и солдаты спали урывками все то время, пока искали мальчишку.              Расстроенный Жиль всё же попытался оспорить решение нерадивого приятеля. На следующий день он лично встретился с бальи, а заодно навестил мать погибшего мальчика. Но первый согласился с объяснениями своего подчиненного. А вторая договаривалась об отпевании и похоронах, и ей уже было всё равно, зачем ее единственный сын ночью залез в королевский сад. Николя умер, как когда-то скончался муж и четверо других ее детей, не доживших даже до годовалого возраста. На все воля Божья. Так она и сказала надоедливому чужаку, который беспокоил ее какими-то глупыми расспросами.              Мальчика хоронили всей гильдией. А ткачихе в помощь и на обучение отдали сироту, ровесника погибшего. Теперь он подсоблял ей в мастерской. Так всегда поступали в Труа и так будут поступать и впредь. Гильдия не оставит вдов и сирот без присмотра.              Не прошло и нескольких дней, как о Николя в городе позабыли все, кроме матери и нового управляющего королевским замком. Жиль всё никак не мог успокоиться. Он разругался с прево, и приятели дней десять не разговаривали. Месье Обер не удержался и известил хозяина о происшествии. Сеньор все равно должен был узнать о случившемся. В письме Жиль изложил всё, что знал о смерти ребенка, с горечью добавив, что не слишком доволен дознанием. «Не считает ли господин, что сэр Кристофер, приехав сюда, мог бы пролить свет на это дело?»              Джон так не считал. «К сожалению, дорогой друг, — написал он в ответ, — дети часто лезут в чужие сады без причины и так же часто умирают. Бальи Труа, прево и их люди известны своим усердием, а мальчик уже в могиле. Я не вижу, чем ещё могу быть вам полезен».              Сэр Торн тоже отказался приехать. Рядом с имением кто-то повадился грабить на дороге, и рыцарь со своей дружиной искал неуловимую шайку.              Только к весне Жиль постепенно отошел от страшного происшествия. Сперва он вспоминал покойного несколько раз на дню. Тот скончался в саду дворца, которым Жиль управлял, и это не давало ему покоя. Там, где он служит, должен царить покой и порядок. А если что и случается, то необходимо узнать причину безобразия и немедленно ее устранить.              Он успокоился лишь к марту. Теперь он думал об этой странной смерти не чаще чем раз в неделю и лишь болезненно кривил губы, отгоняя от себя неприятные мысли.              Садом Жиль занялся в первые же теплые деньки. Он приказал обновить ограду вокруг дворца. Велел вырубить виноградник и посадить на освободившемся участке черенки яблонь. Старые слуги стали ворчать из-за свалившейся на их головы докуки, но он прикрикнул на них: «Боитесь, на всех вина не хватит? Ничего, будете пить вместо него сидр! Не выполните вовремя — скатертью дорога!» — и сразу же пожалел о своих словах. Обычно он правил и даже наказывал, не повышая голос на челядь. В Бофоре хватало поднятой брови, чтоб непослушный паж или нерадивая служанка кинулись исправлять ошибку, как будто сам дьявол поджаривал им пятки. Про себя он отметил, что к лету надо бы заменить большую часть разленившейся прислуги. Он никому не позволит помешать ему превратить этот дворец в идеальное хозяйство. Если ее величество, сестра любимого хозяина, захочет навестить свои владения, ей будет здесь так же удобно, как и в любимом Венсенском дворце.              И хотя впереди было еще много работы, Жиль уже мог гордиться достигнутым. Он не считал себя чрезмерно тщеславным, но всё же ему очень хотелось похвастаться достижениями и услышать в ответ похвалу. Не удержавшись, он пригласил своих хозяев отпраздновать Пасху в Труа и погостить недельку в замке. «Пусть хоть они оценят его усилия».              «Должны же вы убедиться, хорошо ли я исполняю ваши приказы», — написал он своему сеньору. На этот раз к его просьбе отнеслись с одобрением, что сначала даже немного задело. «Приехать на праздник, конечно, приятней, чем на похороны», — обиженно подумал Жиль. Но он не умел долго сердиться на молодого господина и его красивого рыцаря. Они оба были добрыми и веселыми, а после всех перенесенных испытаний настолько жарко любили друг друга, что оставалось только по-доброму им завидовать. Ну и еще немного удивляться, как другие не замечают такой любви. Впрочем, месье Обер в такой невнимательности сомневался. Скорее всего, вассалы и соседи догадывались об их связи, но держали рот на замке. Кому захочется ссориться с братом самой королевы.              Жиль тяжело вздохнул. Он и сам предпочитал в постели мужчин. Только где он мог найти себе пару в маленькой сеньории? В Бофоре все знали друг друга. Достаточно было чихнуть, чтоб сотня ртов тут же пожелала тебе доброго здоровья. Это и была та, другая, причина, по которой он согласился взять на себя хлопоты в запущенном королевском имении. Жиль надеялся, что в городе случится чудо и он найдет себе сердечного друга. Не купленную на одну ночь любовь, за которой он ездил раз в два-три месяца в маленький городок, принадлежащий его милости, а хорошего человека, с которым можно будет поговорить про дела, пожаловаться на жизнь и получить утешение. В ответ он сам был готов выслушать чужие беды и пожалеть того, кто... Конечно, такая связь не продлится долго. Сеньор найдет постоянного управляющего, Жиль вернется домой в Бофор. Но вдруг он сможет остаться во дворце на год или на два?.. О большем месье Обер даже не мечтал.              Только вот он прожил в городе уже несколько месяцев, а за ворота замка выходил без дела редко. Он даже ни разу не был в знаменитом на всю Францию соборе, предпочитая молиться в королевской часовне. «Хватит! — сказал он себе, скучая редким свободным вечером в своей спальне. — В ближайшее же воскресенье пойду на мессу в город! Хоть на людей посмотрю, а то кроме слуг, бездельников, никого неделями не вижу. А после службы поем свежих вафель на площади. Не бог весть какое развлечение, но все же приятней, чем подсчитывать стоимость черепицы для прохудившейся крыши».              Он потянулся и отправился в постель, чувствуя себя лентяем и развратником, жаждущим прожигать жизнь в запретных удовольствиях, когда дома так много работы. И при этом посмеивался над самим собой. Глупец! Что может быть невинней молитвы на людях и толики сладостей?              Что же касается разврата, то у него никого не было с тех пор, как он перебрался в столицу Шампани. Будь он не взрослым мужчиной, а восемнадцатилетним юношей, давно бы лез на стену от воздержания. Он уже засыпал, когда нашел оправдание «греховной» прогулке. «Хозяева же захотят посмотреть город! Вот спросят меня, чем тут можно заняться, а я им отвечу, что можно, например, поглазеть на лавку, где я недавно закупил фураж для лошадей, ну или на какое другое место, столь же «достойное» их внимания». С этой мыслью он и уснул.              В воскресенье Жиль проспал и поэтому чуть не опоздал к мессе. В собор он прибежал одним из последних и сразу же огорчился. Его место, учитывая его статус управляющего королевского дворца, находилось у самого алтаря, на главных скамьях, но до них было не добраться. Толпа горожан заполонила все проходы. Ему не хотелось лезть напролом, извиняться, просить пропустить, терпеть любопытные взгляды и отвечать на почтительные приветствия. Он оглянулся — на задних скамейках все места тоже были заняты и люди на них сидели впритык. Жиль вздохнул и пошел поискать, где встать так, чтобы его не толкали или, не дай бог, не очистили бы карманы. Он выбрал одну из боковых колонн, прислонился к ней и огляделся. Здесь никто не заслонял ему вид на великолепный витраж, мраморный крест, амвон и главных людей города, удобно устроившихся на подбитой красным бархатом скамье.              — О-о-о, отшельник выбрался из своей норы! Как насчет кружки вина сразу после службы? — окликнули его, и Жиль обернулся на знакомый голос. Судя по всему, прево Годен, в отличие от нерадивого управляющего, уже успел совершить обход своих владений. Сапоги у него были забрызганы грязью, а от грузного тела несло потом.              Жиль отказался. Ему хотелось побродить по городу в одиночестве.              — Не хочешь вперед? — прево явно соскучился по их посиделкам, и ему хотелось поговорить.              Жиль покачал головой в робкой надежде, что приятель сочтет неподобающим для себя стоять сзади. К сожалению, он ошибся. Годен попыхтел, потоптался на месте, но все же решил никуда не уходить.              — Кто будет вести службу? — покойный батюшка, месье Обер-старший, вбил в головы своих сыновей правила хорошего тона. Если от собеседника не избавиться, то по крайней мере необходимо вести с ним вежливую беседу.              — А ты разве не знаешь? Сегодня нас почтит своим присутствием сам епископ Гишар. Он обычно не служит в соборе. Говорит, что предпочитает вести мессу в достроенных зданиях, где нет сквозняков.              Жиль усмехнулся в ответ на старую местную шутку. Собор возводили уже сто лет, и он до сих пор стоял в лесах. Судя по потемневшим доскам, даже правнуки молящихся здесь сейчас людей не увидят окончания этой стройки.              — Так вот почему сегодня так много народу! — Жиль посмотрел на толпу, бросил взгляд на парадную одежду знати. В первом ряду он разглядел двух незнакомых ему людей. Один из них, благообразный старик, уже стоял на коленях, хотя служба еще не началась. Рядом с ним сидела молодящаяся дама с высокой прической, покрытой вуалью, более уместной на празднике, чем в церкви. К обширной груди она прижимала вертлявого белого горностая. Перезрелая красотка о чем-то ворковала с главой магистрата, низеньким толстяком лет сорока. Его-то Жиль знал хорошо. Он познакомился с ним в первые же дни своего пребывания в городе. Главу городского совета звали Пьер Морель, и по его же словам, свою должность он получил лично из рук Гийома Ногаре, близкого советника короля Франции. Господин Морель был богатым купцом, который очень любил поговорить о своих прибылях, а еще больше — о дружбе с новым фаворитом его величества. Слуги во дворце упоминали имя главы магистрата с придыханием и славили его расторопность и решительность. В отличие от своих прислужников, Жилю Морель не слишком приглянулся. Глава магистрата торговал многим, в том числе и древесиной, и с налету попытался сплавить ему подгнившую партию распиленных досок. Обер вернул гнилье. Глава магистрата тут же заменил его на новые безупречные доски, но в оплошности обвинил своего приказчика. Что уж совсем никуда не годилось: за слуг должны отвечать господа. В это Жиль верил с детства.              — Я не знаком с теми двумя, рядом с месье Морелем. Вон, посмотри, там, справа, женщина и старик, — Жиль чуть не ткнул пальцем, но вовремя остановился и указал на незнакомых ему людей подбородком, как и полагалось по правилам хорошего тона.              — Благочестивого старикана зовут Анри Дюран. Он хозяин самой большой аптеки во всей округе, — Годен запросто ткнул пальцем в перебирающего четки аптекаря. — Ходят слухи, что в молодости он был рыцарем Храма, но еще до королевских указов сбежал из их нечестивого ордена. У него огромная лавка с мазями и настойками, а еще он торгует всякими чужеземными диковинками, так что от покупателей нет отбоя. Не припомню, чтобы он пропустил хоть одну мессу. И правильно делает: где толкут порошки, там и дьявол неподалеку, — прево почесал голову, внимательно рассмотрел указательный палец и ткнул им в сторону женщины: — А вот эта баба... С ней я почти незнаком. Она приехала в город незадолго до тебя самого. Представляется всем как мадам Адель Бюсе. Только вот где живет месье Бюсе и существует ли он на самом деле, никто не знает. В Труа она приехала без мужа, траур не носит, а про супруга ничего не рассказывает. Кстати, мадам — твоя соседка. Купила себе дом прямо напротив замка и живет в нем на широкую ногу. Ничего плохого про нее не скажу, да только выговор у нее, как у жителей Лангедока. — Годар посмотрел на непонимающего Жиля и попытался объяснить: — Ну все же знают, что в Тулузском графстве каждый второй — тайный катар!              — Катары, по-моему, все стары и уродливы. А она еще в полном соку! — хмыкнул в ответ Жиль. Он, конечно, вовсе не был уверен в том, как выглядят еретики, но и сплетничать про соседку ему не слишком хотелось. Он отвернулся от собеседника, разглядывая готовящихся к службе монахов, и удивленно охнул: — Посмотри, там, у алтаря! Что это за дети в рясах? Никогда такого не видел!              Палец прево воспарил к небу.              — Это, дружище, и есть знаменитый детский хор города Труа!              Жиль от любопытства приподнялся на цыпочки. Церковные детские хоры были новинкой в Шампани, да и во всей Франции. Он слышал про них при дворе, но в жизни ни одного не видел и очень обрадовался. Жиль любил музыку.              Певчих было человек двадцать — непривычно чистых и причесанных мальчиков лет от восьми и до четырнадцати. На каждом красовалась белоснежная ряса с вытканным красным крестом на груди.              Жиль присмотрелся к детскому облачению и от удивления открыл рот. Даже издалека он заметил блеск серебряных нитей, вплетенных в их нарядные рясы. Казалось, что от одежды мальчишек исходит сияние. Фламандское полотно?! На рясах простых детей? Даже у его сеньора была всего лишь одна туника из такой материи. Жиль покачал головой. Такие рясы должны стоить целое состояние. После того, как король Филипп проиграл битву при Куртре, где французы оставили на поле боя семьсот пар рыцарских шпор, ввоз тонких тканей из Брюгге и Ипра был запрещен особым указом, и поэтому стоили они на вес золота. Его братья служили королю и в письмах из Фонтенбло в последнее время постоянно жаловались на нехватку тонких скатертей и ночных одеяний. В Труа же в такую материю рядили певцов...              Епископ Гишар появился, когда Жиль уже пришел в себя и перестал дивиться богатству местных прелатов. Он шикнул на болтливого соседа, продолжавшего обсуждать с ним местные сплетни. Прево наконец заткнулся.              Епископу вряд ли стукнуло даже сорок, что удивляло. Обычно на такие посты назначали прелатов постарше. Высокий, худой, с изрезанным морщинами лбом, он привлекал внимание решительным взглядом и, в отличие от своих певчих, аскетичной одеждой. Службу он вел безукоризненно. Жиль с удовольствием вторил привычным словам. В своем затворничестве он уже позабыл радость многолюдной службы, когда сотни людей склоняют головы перед Всевышним.              Но самое потрясающее случилось потом. Как только закончилась молитва, маленькие певчие затянули гимн, и Жиль замер от восторга. Он никогда не слышал таких восхитительных звуков. Стоило бросить свой родной Бофор, хлопотать до изнеможения в запущенном дворце, оставить на завтра тысячу недоделанных дел, чтобы услышать такое воистину ангельское пение.              Жиль огорчился, что гимн оказался таким коротким. Епископ завел следующую молитву, а после нее снова кивнул регенту. Тот взмахнул рукой, и Жиль встрепенулся, ожидая повторения чуда...              То, что произошло потом, было даже не чудом, это было настоящее откровение. Двое маленьких певцов шагнули вперед, прижали руки к груди, и из их уст полилась такая мелодия, что Жиль охнул и упал на колени.              Хористы запели длинный канон Пресвятой Богородице. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем Жиль опомнился и поднял глаза, чтобы хорошенько их рассмотреть. Младший певец оказался худеньким десятилетним ребенком с очень красивым лицом и целым облаком золотистых кудрей вокруг головы. Именно из его уст и лилась, заполняя огромный собор, мелодия такой красоты и прелести, что просто дух захватывало. Его напарник, отрок лет, наверное, тринадцати, долговязый подросток из тех, чей голос уже должен был бы ломаться, вторил товарищу чуть более низким, но хорошо поставленным голосом. Казалось, что из его горла течет темное бархатистое вино. Если бы он пел один, Жиль бы счел, что лучшего пения и быть не может, только вот голос младшего из двоих показался ему столпом света, освещающим темный неф и согревающим сердца.              Голоса поднимались все выше и выше, переплетались между собой и улетали прямо к высоким недостроенным сводам, а оттуда, наверное, к самому престолу Господню.              Жиль был абсолютно уверен, что и Мать, и Сын там, на небесах, слышат это сладкое пение и радуются, потому что такая красота даже Господа не может оставить равнодушным.              Гимн внезапно оборвался на самой высокой ноте, и только тогда Жиль понял, что лицо у него влажно от слез.              — Понравилось? — прево смотрел на него с такой гордостью, как будто это он только что воспевал Божию матерь. — Все плачут, когда впервые слышат Золотой голос Труа!              — Кого?              — Младшего певчего! Это Дени, сынок местного каменщика, папаши Ланье. Семья переехала в Труа из Провена, года три тому назад. Отец у него работает тут же, на строительстве собора, и епископ очень ценит его умения, ну и голос мальчишки обожает, и не зря. Дени мог бы петь в Сент-Шапель, перед самим королем — конечно, пока у него не сломается голос. А тот, что постарше, — шалопай из местной бедноты. Его зовут Юдон, и мамаша у него прачка. Семья у них большая, а хозяин — пропойца. Пьет так, что бедная женщина не знает ни сна ни отдыха, лишь бы прокормить столько ртов. Юдон был запевалой в хоре, пока не появился Дени и не занял его место.              Дети вернулись на свои места. Служба продолжилась. Жиль старался сосредоточиться на словах молитвы, но удавалось с трудом. В ушах всё еще звучало божественное пение.              «Обязательно посоветую сеньору посетить мессу именно в этом соборе. Вряд ли его милость с другом слышали подобное в Англии», — Жиль загнул палец — привычка, которая стоила ему в детстве многих подзатыльников от отца.              Стыдно признаться, но конец мессы он пропустил, строя планы по развлечению своих господ в городе, и нисколько в этом не раскаивался. До приезда хозяев оставалось всего ничего, а дел было невпроворот. Наверное, стоило начать подготовку к их визиту уже с понедельника.              Прево дремал, посапывая, прислонившись к колонне, что позволило Жилю беспрепятственно предаваться греховным размышлениям.              «Начну, пожалуй, с пасхального базарного дня. Стоит, наверное, договориться в магистрате о представлении на площади, прославляющем добрую матушку сеньора. Старая королева Наваррская уже год как упокоилась в могиле, но хозяин все еще не оправился от потери. Труа много лет принадлежал именно ей, так что дать здесь пьесу в ее честь будет вполне уместно. Походим по рядам, посмотрим на жонглеров и менестрелей, на это уйдет не меньше дня... Потом попрошу Мореля организовать праздничный обед. Пусть магистрат раскошелится ради шурина короля, который осчастливил город своим приездом. Епископ обязательно пригласит высоких гостей на ужин и будет рассчитывать на ответный прием во дворце, — Жиль вздохнул. — Парадного приема не избежать, а слуги еще не вышколены. Ну и конечно, собор вкупе с хором». В том, что последнее понравится даже сэру Кристоферу, Жиль не сомневался. Младший хозяин часто упоминал, что в Англии рыцарь любил распевать баллады. Пальцев уже загнулось немало, но все же недостаточно — у господ оставалось еще много свободного времени.              — Ай! — вскрикнул кто-то около алтаря, переполошив всех молящихся и отвлекши Обера от размышлений. Прево встрепенулся, а стоящие рядом с ними люди завертели головами, пытаясь понять, кто прервал самого епископа. Жиль пригляделся и заметил, что Дени Ланье схватился за правый бок, лицо у него перекосилось от боли, а регент хора принялся сурово отчитывать нарушившего молитву мальчишку, грозя ему пальцем. Тот что-то лепетал в ответ, но на его оправдания не обращали внимания. Юдон гаденько ухмылялся. Монах не заметил, но вот Жиль сразу сообразил, что случилось. Он сам был младшим из пяти сыновей, и в детстве его тоже часто щипали.              Настроение испортилось. Певчие уже не казались Жилю ангелами, ублажающими своего создателя, а всего лишь шалунами и задирами, как и положено мальчишкам их лет. Юдону вообще стоило дать подзатыльник. Мало того что он ущипнул товарища, так еще и радовался, что тот заработал нахлобучку от грозного начальника хора.              «Дослушаю мессу в другой раз», — решил Жиль. Не стоит мешать молитву с размышлениями о мирских делах и грешно обращаться к Господу в гневе и разочаровании в своем ближнем. Жиль почувствовал, что с него хватит. Он кивнул прево, посетовав на головную боль, и начал осторожно пробираться к выходу. Он старался никого не потревожить по пути к огромной резной двери собора, но, к сожалению, в этом не преуспел. Под ногой вместо мраморной плиты оказалось что-то мягкое, послышался приглушенный вскрик, второй за эту злополучную мессу. Потом Жиля кто-то толкнул, он покачнулся и, с трудом удержав равновесие, вцепился в чью-то черную хламиду и только тогда сообразил, что отдавил кому-то ногу.              — Извините! Я случайно! — Оберу действительно было стыдно. Росту он вымахал не маленького, а ступни были и вовсе огромные и могли причинить пострадавшему большой урон.              — Еще раз прошу прощения. Мне очень неловко! — он попытался вежливо улыбнуться. Серые злые глаза, опушенные длиннющими черными ресницами, впились в его лицо, и послышалось крайне недовольное шипение. Потерпевший скривил губы и выругался. Из всей его длинной тирады, произнесенной на итальянском языке, Жиль явственно разобрал лишь одно слово: «Ваффанкуло!». Хозяин оттоптанной ноги смерил Жиля недовольным взглядом и, не слушая извинений, снова его оттолкнул, отвернулся и захромал, ища, где бы присесть. Наверное, ему было очень больно. Наконец он обнаружил свободное место на скамье и, потеснив соседей, уселся, потирая больную ногу. Жиль понял ругательство, и на душе стало совсем погано. В молодости, служа при дворе, он подружился с помощником кондитера, итальянцем. Он-то и обучил Обера сочным проклятиям своей родины. Только вот респектабельный управляющий никак не ожидал услышать такие слова в адрес собственной персоны. Грубости Жиль не собирался спускать никому, даже человеку, которому он нанес урон. Он передумал уходить, лишь отошел на несколько шагов, стараясь не потерять в толпе грубого итальянца.              «Пусть только выйдет из собора!» — решил Жиль. Тогда-то он и пошлет чужеземца на ту самую часть тела, куда так невежливо предложили пойти ему самому.              Французский тоже весьма богатый язык. Начавший свою службу мальчиком на побегушках, Жиль мог при случае побороться за первое место в словесных баталиях. Вряд ли молодчик полезет на него с кулаками. Насколько Жиль успел рассмотреть, тот был довольно невысок и вообще на первый взгляд выглядел щуплым. Да и черная хламида, в которую он был одет, затрудняла возможность выиграть битву.              «Интересно, откуда он тут взялся?» — Жиль покосился на мрачные одеяния незнакомца. Такие обычно носили врачи или ученые. Но в Труа не было университета.              Жиль остался в соборе, дожидаясь, пока можно будет выяснить на свободе отношения с обидчиком, искоса за ним наблюдая и удивляясь все больше и больше его поведению. Итальянец тоже особо не слушал мессу, лишь изредка, когда требовала молитва, машинально крестился. Через несколько минут он перестал держаться за ногу и начал внимательно рассматривать сидящих вокруг него прихожан. К удивлению Жиля, молодой человек — а итальянцу, по впечатлению Жиля, едва стукнуло двадцать пять лет — не разглядывал местных красоток. Совсем наоборот, его выбор пал на двух человек, которые вообще, по мнению Жиля, не могли похвастаться особой красотой или изяществом. Сначала юнец прилип взглядом к кашляющей рядом с ним старухе. Он внимательно слушал противные звуки, что-то считая про себя и загибая, как любил делать сам Жиль, палец за пальцем. Потом ему, видимо, надоело это занятие, и он начал осматривать шею сидящего перед ним человека. Хозяин шеи, одетый, как и большинство небогатых ремесленников, в серую тунику, не замечал пристального внимания к своей персоне. Он даже не почувствовал, что чужак, наклонившись вперед, осторожно отогнул ему ворот, чуть не уткнувшись носом в его спину.              Жиль поразмыслил, не стоит ли привлечь внимание мастерового к столь неподобающему вниманию соседа. Но прежде чем он принял решение, служба закончилась, люди зашевелились и двинулись к выходу. Ремесленник поднялся со своего места, но уйти не успел — незнакомец схватил его за руку. Обалдевший от такой бесцеремонности, мастер захлопал глазами, но его держали крепко и не собирались отпускать.              Жиль навострил уши.              — Ты красильщик? — пальцы итальянца сдернули тунику мастерового еще ниже.              Ремесленник сжал кулаки, и не будь они в церкви, итальянец точно схлопотал бы оплеуху.              — Витражник я. А что? — увесистый кулак мастерового уже начал подниматься.              — Сыпь чешется? Давно? Когда появилась? — итальянец, кажется, вообще не испугался.              — Ты кто такой? — ремесленник поскреб в затылке. Наверное, решил, что говорит с сумасшедшим, а с таких какой спрос...              — Придешь завтра в госпиталь Святого Духа. Знаешь, где это? Если нет, около северных ворот поверни налево. Спросишь там врача Гвидо да Виджевано. Это я и есть. Лицензиат медицины.              — Врач... — мастеровой нахмурил брови. — Иди-ка ты отсюда. Сыпь-то у меня почешется и перестанет. А вот лишних денег на бесполезные затеи я не имею.              — Мне нужно тебя осмотреть. Но, думаю, что смогу излечить тебя без особых затрат. Я дам тебе отвар, будешь пить его по утрам и перед сном. Когда закончится моя настойка, соберешь сам всё, что понадобится, в лугах. Денег я с тебя не возьму. Просто будешь раз в неделю приходить к августинкам. Покажешь, как все заживает.              Мастер, всё еще сомневаясь, неохотно кивнул головой.              — А теперь вы, бабуся, — итальянец оставил витражника в покое и переключился на новую жертву, — вам хорошо бы к нам лечь. В женском отделении сейчас есть свободное место. Я попрошу святых сестер придержать его до вашего прихода. Мне не нравится ваш кашель. Хочу попробовать с ним что-нибудь сделать.              Старуха рассыпалась в благодарностях, но лекарь отмахнулся от нее и помчался к выходу. Жиль бросился вслед за ним. Не хватало еще его упустить.              Он догнал итальянца только на площади.              — Эй! Постой!              Медик остановился. Сумрачные серые глаза безразлично мазнули по лицу Жиля.              — Ты не выглядишь больным.              — Я совершенно здоров! — Жиль зачем-то поспешил обрадовать этим фактом молодого врача. — Я наступил тебе на ногу в соборе и извинился. Не знаю, как в Италии, но у нас не принято в ответ посылать случайного обидчика, да еще такими словами.              Жиль собирался высказаться гораздо грубее, но не смог себя заставить. В темноте собора он не разглядел, насколько молодой лекарь хорош собой.              К чести итальянца, тот слегка смутился. На острых скулах выступил легкий румянец.              — Я не знал, что ты понимаешь мой язык.              Жиль приподнял бровь.              — То есть будь я твоим соотечественником, то ты принял бы мои извинения? — даже такому красавцу он не собирался спускать обиды, хотя ругаться уже расхотелось и совсем не к месту вспомнились перешептывания при дворе об итальянской любви.              — Мне было больно!              — Прости! — Жиль и сам не понял, зачем он еще раз просит прощения. Лекарь его явно не заслуживал. Наверное, Жиль слишком уж засмотрелся на тонкое лицо с бровями вразлет, хищным носом и чуть припухлыми, почти детскими губами. Нижняя из них чуть выдавалась вперед, и прямо над ней виднелось коричневое пятнышко. На очень светлой коже родинка смотрелась как-то особенно непристойно. Ее хотелось прикусить, а затем зализать след собственных зубов. Волосы итальянец стриг коротко, но даже безжалостные ножницы не мешали им завиваться в кудряшки, обрамляя худые щеки и беспорядочно скрывая высокий умный лоб. Шея, выглядывающая из уродливой хламиды, показалась Жилю изящной, а запястья — тонкими. Вблизи этот Гвидо уже не выглядел щуплым, просто стройным. Руки у него тоже были хороши: узкие ладони с хорошо отмытыми длинными пальцами портили только многочисленные царапины и порезы. Наверное, лекарь много возился с своими травами.              -Э-э-э, — Жиль попытался сказать что-то членораздельное. Хотелось хоть еще на миг задержать итальянца. Не то чтобы Обер думал, что тот разделяет его собственные предпочтения. Но посмотреть-то на такую красоту не запрещалось. Он собрался с силами и сумел выдавить из себя целое предложение: — Говорят, тут на площади продают очень вкусные вафли. Не хочешь попробовать? Я угощаю.              Медик смерил его еще одним неприязненным взглядом.              — Нет!              А после развернулся и ушел без всяких дальнейших объяснений, предоставив Жилю изумленно глазеть ему вслед.              Он все же разыскал продавца вафель и приобрел сразу две штуки. Но лакомство, о котором он так долго мечтал, показалось ему слишком пресным и почему-то отдавало прокисшим молоком. Он побродил по городу, но не нашел в лабиринте узеньких улочек ничего для себя интересного. Церкви тоже не привлекли его внимания. Одна была похожа на другую, как сестра. На что там было смотреть? Он впервые пожалел, что так неосмотрительно пригласил в Труа своих хозяев. Придется хорошо потрудиться, чтобы те не заскучали в не слишком привлекательном городишке. Он помолился про себя, чтоб на Пасху светило яркое солнце. Веселье под проливным дождем вряд ли понравится сыну Бланки Наваррской.              Он оглянулся и вздохнул. Сейчас, ранней весной, город выглядел облупленным и угрюмым. Может быть, Жиль не смог оценить его красоты из-за резкого ветра и дождя, начавшегося с полудня. Он вымок до нитки, бродя по неприглядным переулкам. А может быть, ему помешала не плохая погода, а обида на то, что симпатичный лекарь отказался посмотреть город вместе с ним.              Он вернулся домой в большом раздражении и от души сорвал злость на нерадивых слугах. Для начала Жиль отчитал повара, припозднившегося с ужином для домочадцев. Потом выстроил всех в ряд и приказал в понедельник с утра вычистить весь замок с чердака и до подвала. Он раздал столько поручений, что у его людей от огорчения вытянулись лица, но никто не осмелился ему возразить, а жаль. Может, хорошая ругань его бы успокоила. Жиль кисло пожелал всем спокойной ночи и, не слушая ворчания за спиной, ушел к себе.              «Вот и погулял», — он сел на кровать и печально присвистнул. Стоило, наверное, поискать в Труа подходящее заведение. Что такие в городе существуют, он не сомневался. Даже в сеньории они имелись. В них торговали в первую очередь женскими телами, но за двойную плату клиенту предоставляли отдельную комнату и приводили туда парней. Выбор, конечно, был невелик, да и особой красотой потрепанные юнцы не отличались.              «Может, в столице Шампани выбор больше? Все равно другой любви я, наверное, не достоин».              Жиль посмотрел на свое отражение в тазу для умывания. В воде отразилось самое обыкновенное лицо. Таких во Франции можно было купить десяток за медный грош. Большинство его соотечественников были смуглы и чуть горбоносы. Многие могли похвастаться черными, как вороново крыло, волосами и карими глазами. Он вспомнил те серые, смотревшие на него без малейшего интереса. Даже его хозяин, а уж тот был поистине хорош собой, не показался бы рядом с медиком таким уж красивым. Жиль ударил рукой по воде. Изображение пошло волнами и окончательно стало уродливым. Уголки губ приподнялись в ироничной улыбке. «Размечтался! Даже не жди, что этот лекарь тебе улыбнется!»              Жиль вздохнул, уселся за стол и начал составлять список дел на ближайшие недели. Для начала стоило вспомнить, какие комнаты на втором этаже соединяются между собой. Не надо ли пригласить каменщиков пробить проход, а заодно и плотника, чтоб врезал в него новую дверь. На другом листе он попытался подсчитать расходы, но даже любимые столбики цифр не успокоили сегодня его душу. Результаты путались в голове, а перед глазами так и стояло пятнышко родинки рядом с чуть выпяченной нижней губой.