Когда в Лос-Анджелесе выпадает снег

*** Разумеется, машина глохнет. Просто не надо было никуда тащиться, да, не в такую, блядь, погоду, но зато теперь у него есть сигареты. Тим минут десять сидит внутри, шевеля губами и таращась на то, как снег хлопьями заваливает ему лобовое стекло. Руки у него начинают мерзнуть, и он закуривает. Он лезет в карман за телефоном. Линия экстренного эвакуатора, конечно, оказывается занята. Неудивительно, им половина штата сейчас трубки обрывает. Тим выдыхает дым, бессмысленно пролистывая контакты, историю звонков. Мэнсон его спасать точно не поедет. Да и кто поедет? Единственный вариант тут — вылезать и пытаться найти ближайший отель, и надеяться, что он открыт, что там есть свободные номера. И мерзнуть по дороге. Вероятно, и в отеле тоже. Тим наклоняется, рассматривая свои ботинки, не внушающие ему никакого доверия. Из снега, навалившего ему на лобовуху, впору начинать лепить снеговиков. Тим потирает руки между собой и снова утыкается в телефон. Сигнала почти нет. Отеля рядом, вероятно, тоже нет, он где-то посреди бесконечных пригородов. Есть сигареты, но… Дебильная ситуация. Тим на пробу открывает дверь, высовываясь наружу. Пиздец. Пиздец, думает он и тут же захлопывает дверь, ежась. Он сидит, потирая локти руками, еще какое-то время, кусает губы, пытаясь решить, что же ему делать. Сигнала нет. Отеля, вероятно, тоже. Тим закуривает снова. Можно еще, конечно, просто постучаться в первый попавшийся дом, вон прямо тот, с зеленой крышей и узким крыльцом, в дом номер… Тут неожиданная мысль приходит ему в голову, и он опять открывает дверь, собрав всю силу воли в кулак. Он знает эту улицу. Наверное. Он не уверен, но, вроде бы, он ее видел, на карте, пару месяцев назад, когда они валялись с Джинджером в кровати в номере, а тот показывал ему, где же он живет — и куда ему, наверное, стоит переехать, чтобы помогать родителям было удобнее. Исполнительный придурок. Тим мотает головой и пытается восстановить геометрию поворотов в памяти, вспомнить и название улицы, на которой обитает Джинджер. Прямо, два ответвления направо, мимо них, налево, напра… нет, опять налево… Он вспоминает. Ну, название, не номер дома, ну и черт с ним, машина уже совсем остыла, он задубел, ему надо выбираться, и если он промахнется, то постучится к кому-нибудь еще, не выгонят же его обратно в такую погоду, вряд ли его выгонят. Тим решительно закусывает нижнюю губу, запихивает в карман куртки телефон и сигареты, проверяет все вокруг себя, поднимает воротник и выныривает в снежное безумие. Пиздец, думает он — и принимается шагать. Дом Джинджера он узнает. Моментально. Он уверен, и неважно, что у него ледяная крошка вместо мозгов. Он точно уверен, что барабанит окоченевшим кулаком в дверь Джинджера. Он не был у него, ни разу, но Джинджер тогда, когда они валялись на кровати в номере, описывал ему свой дом, да и вообще, Тим его знает. Не так чтобы очень близко, но достаточно, чтобы понять, что да, он пришел по адресу. Только бы Джинджер оказался дома. Только бы он открыл ему. Только бы… — Т-тим? Привет. Тим пошатывается, моргая, уставившись полуслепыми от всеобъемлющей белизны глазами на фигуру в полумраке дверного проема. Он кивает. — Ты… Господи, заходи. Джинджер затягивает его внутрь, принимаясь суетиться вокруг него, захлопывая дверь. Внутри довольно-таки темно. Тим следует за Джинджером, позволяет стянуть с себя куртку, принимает на плечи одеяло, кивает, отвечая односложно. Сигареты. У него есть сигареты. Все остальное очевидно. Он узнает, что в доме у Джинджера нет света. По всей улице его нет, возможно, и не только, Джинджер не знает, а Тим… Разве Тим не видел, пока сюда шел? Тим хрипло смеется. Тим нихуя не видел, только снег. Там пиздец холодно. Там пиздец. В доме тоже прохладно. Свет отключали несколько раз, и на какой-то из них там что-то коротнуло, и теперь отопление не работает и работать не начнет, и Джинджер дозвонился, смог, до какой-то службы, и они обещали, что приедут, часа через четыре или через пять, что-то в этом духе, а пока… Джинджер усаживает его на диван, растирая ему руки. Они трахались. Ну, тогда, в последнем туре. В предпоследнем туре тоже. Нечасто, Тим мог бы пересчитать их встречи на своих негнущихся пальцах, будь на то нужда. Они валялись на кровати, и Тим пил что-то прямо из бутылки, а Джинджер рассказывал ему про то, как собирается переехать, чтобы ему было удобнее помогать родителям. Тим помнит, как он тогда его перебил. Чуть более смутно — чем они после этого занимались. Чем конкретно, в смысле. Трахались, это понятно, но как? Тим не уверен. С ним было хорошо. Приятно. И спокойно. И разнообразно, в плане секса, так что… Всегда нежно. Тиму все казалось, что он что-то делает не так, что ему не стоит делать вообще хоть что-то, что ему стоит перестать, ему там не место, в кровати рядом с Джинджером, ему все казалось, что он ведет себя как мудак. Хотя никто не возражал. Джинджер вообще не возражал, с ним было хорошо. И всегда нежно. Тим отстраняется, бормоча, что-то насчет того, что все, спасибо, все уже в порядке, он согрелся, он просто посидит вот тут, на диване, возле подлокотника, навалившись на него, Тим теперь точно знает, что мудак, потому что… Ну, это некруто, переставать звонить. Не брать трубку. Это вообще некруто — отталкивать кого-то нисхуя. И еще более некруто всем своим видом демонстрировать, что оттолкнул, и хохотать, обняв за талию сегодняшнюю даму, нашептывать ей что-то в ухо, утыкаться носом в шею, во всеуслышание объявлять, что с дамой вы идете именно туда, куда еще десять дней назад подумывали пойти с Джинджером. Пиздец некруто. — Прости, — говорит Джинджер. — Дурацкий свет, я тебе даже чаю сделать не могу, прости… Дурацкий снег. — Все нормально, — отвечает Тим и крепко складывает руки на груди крест-накрест, чтобы не накрыть своей рукой руку Джинджера, чтобы не попытаться успокаивать его. Все пройдет само. Тим молча сидит на диване, полуприкрыв глаза, погружаясь в неглубокую дремоту, пока снова не начинает мерзнуть. В доме действительно прохладно. И темно. Он вздрагивает. Вздыхает. Джинджер смотрит на него. — Пиздец, — говорит Тим. Джинджер улыбается, поводя плечами. — Прости, — говорит он. — Я же… Тут правда сейчас не сильно лучше, чем на улице. Тим мотает головой, смеется. — Лучше. Лучше, ты поверь. Блядь… Он роется в карманах, вытягивает пачку сигарет. Закуривает. Протягивает пачку Джинджеру — тот иногда курил. Джинджер говорит спасибо. И сигарету не берет. Тим вдыхает слегка горчащий дым. Он иногда курил. Всегда — сигарету Тима. Еще они довольно часто целовались. — Надеюсь, уже скоро, — снова заговаривает Джинджер, когда Тим бросает взгляд на него. Потом — на часы. — Вряд ли, — отвечает Тим. Джинджер прикусывает губы, смотрит вниз. — Я… Бред какой-то. Я постоянно думаю, что можно сделать, знаешь, и все собираюсь встать, пойти и сделать, но вспоминаю, что света нет, а для этого всего нужен свет… Идиотизм. Тим тихо фыркает. — Это нормально. Ты просто привык. — Ну да, наверное, — произносит Джинджер. — И ничего больше в голову не идет. То есть, у меня в спальне есть камин, он, ну, обычный, не электрический, но я… я не умею… — Камин? — поднимает голову Тим. — Да. Да, да, — отзывается Джинджер. — Но я не умею с ним… — Я умею, — перебивает его Тим. Он тушит сигарету, встает. — Наверное. Скорее всего. Пойдем, покажешь, там узнаем. Ладно? Тим справляется с камином. Не сразу, сначала приходится повозиться, чему он, впрочем, только рад, он согревается, пока они бродят по дому, собирая хлам, ненужные бумаги, коробки, книги… Джинджер даже жертвует ему табуретку. Которую Тим разбирает на части при помощи подручных инструментов и пары грубых слов, пока Джинджер смотрит на него, пряча улыбку. — Ну что такое? — спрашивает Тим, выпрямляясь, подхватывая следующую порцию картона для растопки, разглядывая занимающееся пламя. — Я еще, кстати, в армии служил. Он смеется. И Джинджер тоже. — Я не знал, — говорит он. Тим ему не сказал про это. Тим ему не только про это не сказал, вообще про очень многое. Камин с аппетитом поглощает табуретку. Они стаскивают с кровати одеяла и подушки, усаживаются рядом. Рядом с камином. А потом друг с другом. Тим смотрит на языки пламени, подавляя желание ворошить картон и деревяшки, пока у него в глазах не начинает рябить. Джинджер улыбается ему. — Хочешь… — он не договаривает, просто как-то раскрывает руки, нешироко, в едва заметном жесте. Тим его вполне понимает. Тим медленно прижимается к нему, обнимая, чувствуя его тело под огромным, потасканным грязно-белым свитером. Тим водит по нему пальцами. По свитеру. Джинджер мерно дышит. — Не колется? — спрашивает Тим, подцепляя ногтями петли узора. Дыхание Джинджера шевелит ему волосы на макушке. — Нет, — отвечает он. — Ну, немного. Я уже привык. Тим смеется и продолжает водить пальцами по шерсти. У него встает. Он поднимается, закидывает куски картона в жадную пасть камина, поправляет ножки табуретки. Он подбирает пачку сигарет с пола, снова забирается в ворох одеял. Он ловит взгляд Джинджера. — А? — говорит он, замирая. Джинджер прикусывает губу. Кивает. На него. Чуть ниже пояса. — А, — усмехается Тим. — Это у меня фетиш на крупную вязку спицами. Джинджер смотрит на его покерфейс, сглатывает. — Ты серьезно? — спрашивает он. Тим пожимает плечами, строит наглую, ухмыляющуюся гримасу, ложится. Обнимает. Тим не закуривает. Тим водит пальцами по свитеру Джинджера, и, когда тот вздрагивает, через минуту или около того, Тим переползает чуть повыше, хватается за край, просовывает его себе между ног, слегка надавливая ладонью на стояк. — Тим, — говорит Джинджер. Тим продолжает изображать из себя хуй знает что. Тим подается бедрами вперед, потираясь, о свитер, но, конечно, больше об ладонь, плотная ткань джинсов давит ему на член, он вздрагивает, закусывает нижнюю губу. Джинджер таращится на него. Джинджер вряд ли возражает. Он издает какой-то тихий, едва слышный звук, когда Тим расстегивает ширинку, вытаскивает член. Он смотрит на него, когда Тим принимается дрочить, то и делая тыкая головкой в шерсть. Ебучий свитер колется. Тим хрипло смеется, прижимается еще ближе, забирается на Джинджера, и тот заваливается, на локти, и они коротко целуются, а потом Тим сидит на нем верхом, Тим ерзает, подаваясь бедрами, возя членом по ткани, шипя. Тим чувствует, как вздрагивает, поджимаясь, живот Джинджера под свитером. Под его членом. Джинджер смотрит на него. — Блядь, сейчас кончу, — говорит Тим, он убирает руку, кладет обе Джинджеру на плечи, давит на них, не специально, просто, сжимает их, потираясь об него, чувствуя, как поджимаются яйца, как тянет в животе, он правда сейчас кончит. Они почти соприкасаются носами. Губами тоже. Джинджер просовывает руку между ними, обхватывает его член, проводит большим пальцем по головке. Крупная вязка спицами, черт ее побери. Он никогда не возражал. Тим стонет. Тим толкается ему в руку, дергается, сдавливает плечи пальцами, стонет и кончает, вжимаясь подбородком и губами ему в лоб. — Блядь, — говорит он. Он таращится на капли. На белые капли на грязно-белой ткани свитера. — Блядь, — повторяет он. Они обнимаются. Джинджер поглаживает его, по плечам и по затылку, по рукам, а Тим просто лежит на нем, слушая его периодически сбивающееся дыхание, чувствуя влажное пятно кожей живота. Спасибо задравшейся футболке. — Ты весь горячий, — шепчет Джинджер. Тим смеется. Горячий. Лучше, чем холодный. Точно лучше, блядь. Табуретка догорает. Тим скатывается с Джинджера, сонно, зарываясь в одеяло. Джинджер укрывает его, отодвигается, встает. — Я пойду еще раз позвонить попробую, хорошо? — говорит он. — Ты не волнуйся. Спи. — Ага, — бормочет Тим. Он слушает медленно удаляющиеся шаги. — Эй, — произносит он. Очень тихо. Но шаги замирают. — Да? Тим с усилием поднимает голову, упираясь подбородком в подушку. — Я тебя люблю, — говорит он. — А ты? __________________________________________________________