Плюс бесконечность

Если погаснут далекие звезды, Высохнет весь мировой океан, Если спасать этот мир будет поздно Он через час превратится в туман. Если уже в раскаленной пустыне, В той, что когда-то, мы звали земля Знаю, что сердце твое не остынет Я буду знать…

Мне долго не хотелось открывать глаза. То ли из-за онемения и усталости, сковавшей члены, то ли из-за облегчения: всё закончилось. Правда, на периферии меня преследовало смутное ощущение, будто чего-то не хватает. И, когда чувство неполноты стало практически осязаемым, я понял, в чём дело, и заставил себя распахнуть веки. Моя рука больше не сжимала чужую. Встать не получилось: я лежал на плоской твёрдой поверхности пристёгнутый к ней и различной аппаратуре множеством ощутимых и не очень проводов. Моё дыхание поддерживалось искусственно, как, подозреваю, и прочие жизнеобеспечивающие процессы. Голову расположили так, что можно увидеть только матово-белый потолок и верхнюю часть одной из стен, в частности, кусок стеклянной двери. Не очень похоже на чистилище. Я определённо что-то упускаю. Едва мне удалось сделать самостоятельный вдох-выдох, вся совокупность адских машин пришла в действие: она оглушительно запищала почти на уровне ультразвука и спустя какие-то несколько секунд пространство вокруг заполнилось различными людьми в белых халатах. Я понемногу начинал осознавать происходящее, но не слишком-то в него верил. Потому что это невозможно. Тем не менее, только люди в халатах попытались задать вопрос о моём самочувствии, я рывком поднялся, кажется оборвав парочку проводов, стянул подобие ингалятора и срывающимся голосом спросил: - Как… х-ха… Мел? – слова давались с трудом и затем я сразу раскашлялся, не ощущая ни рук ни ног, будто они и не мои вовсе. Какая-то заботливая медсестричка хотела потянуться за аппаратом, чтобы помочь восстановить дыхание, но не посмела под моим напряженным вопросительным взглядом. Определённо, так смотреть на людей я научился от Мела. Люди в халатах переглянулись. Один из них раскрыл было рот, но второй пихнул его локтем в бок, призывая к молчанию, и тот, поджав губы, отвернулся. Тогда слово взяла женщина с таблицей состояния здоровья в руках: - С ним всё в по… Ложь я почувствовал мгновенно, грубо её оборвав: - Не врите мне… Ради Бога, - вышло почти на одном дыхании, поэтому весьма убедительно. Но это стоило мне остатка сил, принудив со слабым выдохом откинуться на койку. Медики перешептались между собой, что-то решили, и я, не успев возразить, снова погрузился в сон. Повторное пробуждение произошло из-за лёгкого покалывания во всём теле. Надо мной под командованием юной, но весьма бойкой девчонки суетились проги. Приборы вновь безошибочно оповестили о начале моего бодрствования, но на этот раз общий сбор прошел не так панически-скоропалительно. Врачи как один встревоженными взглядами осматривали меня, датчики, схемы и таблицы, оповещения о неких неизвестных мне процессах. Тело по-прежнему немилосердно покалывало, особенно правую руку и ногу, и колики постепенно переходили в жгучую ноющую боль. Чтобы не вскрикнуть, я сцепил губы, однако даже с ингалятором попытался спросить: «Что с Мелом?» Медикам было не до того. Один предлагал снова погрузить меня в сон, другой возражал, мол, тогда либо ничего не изменится, либо станет хуже, третий, задумчиво хмурясь, предполагал, что изначально они действовали не так, однако, кажется, не поздно всё исправить, четвёртая… Не желая прислушиваться к какофонии утверждений и предположений, я закрыл глаза и в который раз безвольно отдался в жертву науке. Только бы не закричать от боли: вот позорище-то будет. Наконец, закончив диагностику, «халаты» сошлись на том, чтобы вколоть мне обезболивающее и расспросить некоторые подробности, возможно, важные для лечения. Едва мои вены наполнились прохладной жидкостью, сознание затопила волна облегчения. Оказывается, за это время я почти прокусил трубку ингалятора и ногтями оставил кровавые полумесяцы на ладонях. Зрение тоже прояснилось от пелены боли, и, озарённый внезапной догадкой, я вгляделся в лазерные бейджики на белых халатах. «Эксперименталы». Вот как. Нет, это не ругательство - это всего лишь лучшие врачи-учёные планеты, занимающиеся безвыходными случаями, когда лекарство не изобретено, а надежды сохранить человеку жизнь почти нет. Стоило догадаться. - …себя чувствуете? – вывел из дурмана мыслей встревоженный голос. «Сейчас более-менее», - подумал, заметив зависший в пространстве, практически над моей головой, ридер. На нём тут же отразились все «громкие» мысли. - Прекрасно, - продолжил тот же голос. Его обладателя разглядеть не представлялось возможности. – А изначально, когда проснулись? «Тело сильно кололо. Довольно неприятно». - Не просто неприятно, - шепнул кто-то, - «блики» зашкаливали. Да он орать дол… На того предостерегающе зашикали. - Хорошо. Вы осознаёте, где сейчас находитесь? «Да. Это Центр Экспериментальной Помощи. Резервация Малая Медведица». - Так и есть. Ваше имя? «Щеглов Илья Александрович». - Должность? «Профессор. Постоянный участник Лаборатории северного отделения». - Да, всё верно. Теперь, если не трудно, расскажите нам кратко, что произошло? Как Вы начали замерзать? Голос был мягким, просяще-увещевательным и обволакивающим сознание. Правда, не знаю: он такой из-за привычки или действительного сожаления. Однако, отвечая, я не смел шелохнуться. «Когда мы с Мел… Мельчиоре почувствовали холод, то надели ингаляторы. Они давали кислород, однако из-за очень резкого снижения температуры начали отказывать органы. Всё происходило быстро и безболезненно. Мы будто уснули. Могу я поинтересоваться, что произошло после?» Надеюсь, вышло вполне безэмоционально и объективно, потому что сейчас я онемевшей кожей ощущаю направленные на меня внимательные взгляды. - Вы живы благодаря профессору Птаху. Он добился разрешения на спасательную экспедицию и в краткие сроки добрался до бункера. Я не верил своим ушам: какое дело птице, хах, такого высокого полёта, как Птах, до мелких сошек, вроде нас, пусть и ставших народными героями? Это, только в более смягчённом варианте, я и спросил. - Глупости! – горячо возразил один из «халатов», а главный голос этого медицинского хора ответил: - Вероятно, Вы неверно о нём наслышаны, этот человек… Впрочем, сейчас не об этом. Скажу откровенно: никто не знает, что с вами сейчас происходит. Обморожение не самое худшее. С ним мы справились, едва Вас доставили в Центр. Дело в том, что на некоторое время Вы полностью лишились всех видов излучений. То, что Вы живы, целиком заслуга Судьбы и команды Птаха. Мы вряд ли смогли бы что-нибудь сделать, прибудь он позже. «Но почему нельзя было прийти хотя бы на пару часов раньше?» Не сказать, чтобы я злился, а если и злился, то лишь потому, что Мела действительно можно было спасти. А так я даже не знаю, что с ним случилось. - Они не могли найти достаточное количество добровольцев. Сумасшедшая идея профессора и так потрясла всех, а самого Птаха в качества участника пускать не хотели: думали, затея обречена на провал. Она и была провальной затеей. Не представляю, как кто-то отважился на такое решиться. Причём не просто решиться, а потянуть с собой фактически на смерть верных людей - двух или пару десятков - плевать сколько. «Но он пришел». - Да, лично. Провёл Кронова – никто до сих пор не может понять как - и отправился сам. Однако сейчас я хотел бы расспросить Вас о Вашем самочувствии после некоторых процедур. У Вас ничего не болит? «Мне же вкололи обезболивающие?» - Да. Но Ваш случай особенный - мы не знаем, как может подействовать тот или иной препарат. И тогда я понял, почему медик легко отвечал на мои вопросы о происходящем; тогда, когда лучше бы было до поры до времени оставить меня в неведении ради стабильности счетчика психопаспорта и общей сохранности нервной системы. Опираясь на это предположение, я спросил: «Вы так и не сказали мне, что с Мельчиоре». Недолгое молчание. Кто-то из девушек заметил. - Уровень оприи, то есть психопаспорта может понизиться, и тогда всё точно будет кончено. Это заставило меня фыркнуть, а «старший» голос ответил: - Он в коме, и, если через семьдесят два часа не очнётся, нам не останется ничего, кроме как отключить систему жизнеобеспечения. Спасать будет некого. «Понятно», - ответ дался легко, не поколебав внутреннего спокойствия. Ни один прибор даже не думал сигнализировать о каких-то критических изменениях – я сумел-таки удержать себя в руках. А про себя решил: если мне суждено выжить, я поднимусь на ноги до истечения семидесяти двух часов. Чтобы… Не знаю, попрощаться, подержать за руку, в последний раз увидеть к чему привела наша и вообще человеческая беспечность, несостоятельность. Ведь «мы в ответе» - я помню, так же, как и то, что не мне Бог должен был послать второй шанс, вовсе не мне. И, пока истекали те семьдесят два часа, я передал все права на моё тело Брусверу, тому самому «главному» голосу, взамен поставив ему одно условие: за семьдесят два часа любыми способами поставить меня на ноги. Поэтому следующее время я запомнил смутно, и находился под воздействием каких-то препаратов. И когда мутная пелена полусна рассеялась, рядом снова стоял Брусвер. Теперь я мог внимательнее рассмотреть его лицо. Немолодой, с морщинками в уголках глаз, крючковатым носом и удивительного цвета ясно-голубыми глазами. Узкая линия губ немного кривилась в неприятной гримасе, выражая вечное недовольство миром и самим собой. Я представлял его не таким, даже предположить не мог, что тот голос может принадлежать этому человеку. Но он заговорил, убирая последние сомнения: - Мы нашли способ. Если бы Вы дали нам немного больше времени, возможно, мы бы смогли додуматься до другого, однако сейчас единственное – ампутация, - я покорно прикрыл глаза, позволяя ему договорить: - Правые нога и рука заражены чем-то нам неизвестным. Как показали результаты анализов, очаги болезни находятся в них и заставляют клетки вокруг отмирать. Мы пробовали вводить энтилиты, но… «Делайте, что должны, - равнодушно оповещаю. – И что с Мельчиоре?» - Он по-прежнему не выходит из комы, - качает головой. «Тогда приготовьте всё для ампутации». Брусвер немного постоял рядом, кажется пытаясь добиться моего взгляда, чтобы спросить что-то вроде «Это Ваше окончательное решение?», но затем быстрым резким шагом вышел из палаты. Я знаю, что это - скорее всего, напрасный риск и других руки и ноги у меня не будет, но я должен увидеть Мела до его кончины. Я пытаюсь поверить в чудо, но… Не получается. Не мне… Не мне нужен этот второй шанс. Ампутация прошла без проблем. «Очаги» болезни удалили вместе с частями тела, обрезав их «по основание» и поставив вместо них надёжные протезы. А через час, когда мне по сути было положено отходить от последствий операции на койке, я ковылял к палате Мела, стребовав её номер, едва пришёл в себя. «Новая» нога ещё не приспособилась к моему телу, поэтому цепляясь за стены, я порою тяжело подволакивал её за собой. Можно сказать, в наказание. Хочу увидеть его. Правда хочу. Ведь всё из-за меня. Вот дурак. Меня шатало. Мутные тени перед глазами походили на радужные туманности, временами сопровождающие атмосферы астероидов и планет из других Галактик. Проходящие мимо медики пытались помочь, но отступали, наталкиваясь на неприязненный взгляд. Впрочем, наверное, что-то подобное им наблюдать не впервой. Не знаю, чем этот путь был для меня: самоистязанием, насмешкой над самим собой, страхом и одновременно нестерпимым желанием встретиться с Мелом… Но я дошел до нужной палаты. Остановился в нерешительности у порога. Этот момент, когда тело оцепеневает, предельно напрягается в предчувствии чего-то непонятного - то ли хорошего, то ли плохого - я запомню навсегда. Толкнув дверь, вхожу. От стерильно-белых стен палаты становится немного не по себе, хоть до этого они не волновали вовсе. Мел лежит на койке, словно восковая кукла: недвижно, расслабленно, неслышно – бездыханно. Единственный звук - мерный писк кардиомионального аппарата. Мел на самом деле очень красивый, а я и не обращал на это внимания. Поэтому сейчас прикасаюсь уцелевшей левой рукой к его холодной щеке, правой опираясь на край койки. Как же я теперь без тебя, Мел? Ты что-то сделал со мной, сковал какими-то невидимыми узами, не позволяя более жить вне твоего пространства. Что я должен сделать: последовать твоей воле или попытаться освободиться? Но ведь, чтобы ответить, ты должен открыть глаза! Ты должен ответить мне! Ты моя жизнь, Мел! Ты ещё не понял этого? Я не заметил, что последнее яростно шепчу вслух. Но… чудес не бывает. Он лежит полумёртвый, а я, чёртов беспомощный калека, дрожу у его постели. По телу проходит болезненная судорга, заставляя здоровую ногу подогнуться, а меня присесть на одно колено. Неприятный бонус на всю жизнь, от которого мне теперь не избавиться. Что ж, меня предупреждали, поэтому это ничего, Мел, правда ничего. Это такой пустяк по сравнению… С трудом поднимаюсь и ещё немного стою у койки. Не смею ничего говорить вслух. Затем в последний раз касаюсь холодной кожи и ухожу. Чудес не бывает, а позади уже хладный труп. И нет, это не слёзы на моих щеках. Я же мужчина, чёрт побери. Я сильный. А ты Мел… Надеюсь там, наверху, тебе будет лучше. По крайней мере теперь я изо всех сил постараюсь поверить, что «там» ты всё ещё существуешь. Резко переставляю ноги, иду, не оглядываясь, сцепив зубы, мысленно убеждая себя, что всегда знал: здесь - реальность. И закрываю двери, обессилено прислоняясь к ним лбом. Закрываю, не замечая, как на миг дрогнут чужие ресницы. А потом оглушительно, на уровне ультразвука завопит бдительная «сигналка». The end. Сентябрь – ноябрь 2013