Плюс бесконечность

Берег встретит героя, Берег встретит врага. Нас всегда было двое, А теперь только…

Двадцать минут осталось. Понятия не имею – много это или мало. Просто не верю. И сам не знаю, что на данный момент чувствую: то мне кажется, что в атмосфере нашей биокамеры витает некая безысходность, то почти верю, что ничего странного не случится. Настоящее сумасшествие. Мельком глянув на меня, Мел быстро свернул всё черчение и, подойдя ближе, взял моё лицо в свои ладони. Взгляд долгий, практически бесконечный – глаза в глаза. И в тот момент в них я почему-то различил далёкую тусклую поверхность Луны. Мне по-прежнему жутко обидно, что гениальное творение Мела не увидит никто, кроме меня. Накрываю его руки своими, сжимаю их и, немного отталкивая, отворачиваюсь. Не хотелось бы, чтобы он видел в моих глазах эту обиду, злость на бытие и самого себя. «Кто, если не мы? Кто, если не мы?» – искривлённый злорадный голос в глубине сознания. Успокаивает и раздражает одновременно. - Не отдаляйся, – просит, касаясь моей талии. Мы оба ранимые сентиментальные идиоты. Каждый по-своему. В этом чуть ли не единственное сходство между нами. Наше время утекает, секунда за секундой. Обнимаю Мела одной рукой, второй доставая дио. Думаю, в последний раз. Протягиваю его сокамернику. Не хотелось бы, чтобы возможный слушатель думал, словно я жил в полном одиночестве. Столько всего произошло и вместе с тем – ничего определённого. - Пятнадцать минут до прекращения подачи питания, – Мел всё-таки включил дио. – Схемы практически закончены, осталось добавить несколько деталей и запечатать их в камере хранения «холодильника». И, усмехаясь, передал дио мне, будто ему сказать больше нечего. А вот я хочу произнести на прощание какую-нибудь длинную речь, но выходит пара предложений дурацкого псевдо-геройского смысла. Голова пустая – наверное, дело в этом, к тому же, то ли мне кажется, то ли становится холоднее. Невольная дрожь – волной по телу – заставляет крепче сжать в объятьях Мела. Надеюсь, мы умрём от холода, а не от недостатка кислорода – так милосерднее. Злополучный экран временами мигал красным, предупреждая об отключении блоков питания, выводя счёт на минуты и секунды. - Иди, – подталкиваю его к оставшимся на полу планшетникам. – Ты же ещё не закончил. - Закончил, – возражает, притягивая к себе. А я понимаю, что его краткая тирада была всего лишь пафосным поддержанием лживого образа героя-учёного. Думаю, о нас когда-нибудь вспомнят. Особенно о Меле. Вдох-выдох. Успокоиться. По сути, всё давно закончилось – едва за нами захлопнулась дверь бункера. То-то меня так проняло. Рассеянно касаюсь своими губами чужих. Мы посреди комнаты – просто стоим, ожидая своего часа. Задыхаемся. Но не из-за поцелуя. Всего лишь понемногу прекращается подача кислорода. Закашливаясь, рука об руку ковыляем к холодильнику. Там ингаляторы и защитные костюмы. Отказываемся от второго. Наше время почти истекло. А я… ну да, сейчас я не жалею – теперь не хочется. Хотя, если о чём-то… о Меле. Однако я не вправе его судить. Никто не вправе. Его выбор определил всё. Надев ингаляторы, мы больше не можем целовать друг друга – только касаться. Руки Мела очень холодные. Я согреваю их у себя на груди, как каких-нибудь случайно подобранных неловких птенцов – и, пожалуй, явственно чувствуется тяжёлое и одновременно лёгкое биение моего сердца. Я совершенно не храбрый, но сейчас почему-то хочется быть сильным, отважным и смелым. Такими обычно мнят себя дворовые мальчишки, отправившиеся искать какой-нибудь несуществующий клад далеко от дома. Мы хотим добрести до кровати – любой, но, не доходя, садимся на пол у одной из них. Очень трудно двигаться – это ощущение нахлынуло в неопределённый момент и больше не отпускает. Мел склонил голову на моё плечо, а его рука накрыла мою ладонь. С ингалятором дышать всё равно непросто, приходиться делать невероятные усилия для вдоха и выдоха. Наши взгляды направлены на потускневший с налётом льда – с чего бы? – экранчик. Минута, кажется, или меньше, но блоки, наверно, почти сдали. Свободной рукой крепко сжимаю дио в кармане, но пальцы не слушаются. Хотелось бы, чтобы нас когда-нибудь нашли. Должны же мы оставить после себя что-то. Мелу точно есть, что оставить, а моё наследие – небольшое, наполненное мыслями и воспоминаниями. Мел сжимает мою руку до боли – колющей, едва ощутимой, а сам дрожит. Меня тоже пробивает на крупную дрожь. Дыхание шумное, горячее – при каждом выдохе потеет ингалятор. Хочется на манер неразумного ребёнка прижаться к теплу всем телом, а единственный источник тлеющей искры – мой сокамерник. Хорошо бы прижаться и не отпускать. Заодно выполню то обещание. Трясущейся рукой переворачиваю его ладонь и, делая над собой громадное усилие, вывожу на ней короткое: «Я твой». Уверен, он тоже мысленно добавил «До конца». Видишь, Мел, я, оказывается, по-настоящему человек слова. Думать трудно. Мысли – вязкие клубки в тяжёлой, каменной голове. О чём я сейчас должен думать? Не знаю, поэтому с облегчением прикрываю потяжелевшие веки. Тихо-тихо уходят в небытие минуты. Тихо-тихо дышим мы. Всё тише и тише. И мне далёким отзвуком слышится мамина колыбельная. Как молитва. А-а, а-а люлі, Налетіли гулі. Сіли на воротях, В червоних чоботях. Такой мелодичный язык. Как же он называется? Не могу… вспомнить. Ти, синочку, не гуляй, Піди гулі позганяй. А щоб гулі не гули…