Лимб

Все что осталось в памяти у Дениса – это обрывочные всполыхи умирающего сознания. Он чистит ружье, отклоняет свою голову назад, тянет шею, до хруста в позвонках, поудобнее откидываясь головой на сидение, вот он его экспресс-поезд до Москвы, первый класс, крышесносная поездка. А ручки то дрожат, ручки то соскальзывают, слюна густеет и не может смочить содрогающееся горло, воздух слишком сладкий, приторный, футболка неприятно липнет к спине. Нет, так дело не пойдет, нужно чтоб наверняка. Он проталкивает дуло в рот, неосторожно царапает нёбо, и оно начинает кровить. Тяжелый запах металла и пороха смешивается со сладковато-металлическим вкусом крови, оседает на языке, и все это глупо, глупо, как же это глупо. Денис жмурится, слезы копятся в уголках глаз. Пальцы щупают курок. Неосторожный всхлип эхом множится голове. Он... Не может. Обидные слезы катятся по щекам. Денис выпрыгивает из машины. Вот он Макс, стоит в объятиях местного Бога, его трясет мелкой дрожью, глаза краснеют и блестят, а Бог смотрит, Бог смеется, Бог дышит, опаляя зловонным дыханием скулы Макса, Бог сжимает руку у него на плече и склоняет, ведь каждый должен предстать пред ним на коленях. И Денис знает, что это конец. Он стреляет в небо, потому что не хочет видеть, как Макс падает на колени перед кем-то, кроме него. Денису хочется зажимать Макса в тамбуре поезда и ловить каждый его вдох. Он с наслаждением втыкает отвертку в горло местного Бога. Липкая кровь багрит руки, пока он снова и снова и снова протыкает оплывшую шею, под звуки булькающих ругательств и проклятий. Нога вжимает газ в пол. Секунда свободы заканчивается, когда машина ударяется о водную гладь. В пору было бы умереть, чтобы тело Дениса Титова навечно застряло в топях, покрылось илом, заросло ряской, послужило кормом для рыб, было бы так иронично. Но, к сожалению, в его жизни никогда не бывает так, как он хочет. Тело действует на инстинктах, телу жить хочется. Он всплывает, и сам не помнит, как он выбрался из машины, сильные руки подхватывают под ребра, держат крепко. Шуба вся вымокла, отяжелела, и кажется, что если бы не руки, что так крепко держат, то планы бы Дениса на скорейшую загробную жизнь — сбылись. Хотя с таким посмертием лучше уж сразу забвение. Надежнее. Денис совсем не соображает, что он и где, картинка мажется, звуки доносятся издалека, в ушах звенит, и когда звон становится октавой выше, когда это едва ли можно выносить, его колени касаются песка. Дениса сгибает, кажется, его рвет водой, мучительно и долго. Единственное, за что он цепляется, чтобы окончательно не двинуться - это ощущение чужих пальцев в волосах. Небо нависает свинцовым потолком. Он переворачивается на спину, когда первые капли срываются вниз, растворяясь о поверхность топей. Идеальное зеркало расходится кругами, и, должно быть, это дурная шутка, быть почти погребенным под многотонным слоем воды, чтобы она же настигла тебя на суше. Денис не верит в иронию. Денис больше ни во что не верит. Но Денис чувствует. Денис чувствует тяжелый обжигающий взгляд. Он ежится, поворачивает голову вбок и растворяется в бездне чужих зрачков, которые затягивают не хуже топей. Максим смешно хмурится, капли мнут светлую шапку волос, но это мало его тревожит. Он тянет руки к лицу Дениса, и они дрожат мелкой дрожью. Чужие пальцы обжигают. На лице Титова чертятся ритуальные узоры, большие пальцы ложатся под скулами, ладони закрывают уши, и Денис больше не слышит отвратительного звона, только сердце, которое раз за разом ударяется о грудную клетку. Чужие губы оказываются сухими и горячими, Дениса плавит от такого контраста. Целомудренный поцелуй кажется обещанием, касания –подношением, а тело настоящей жертвой. Они с трудом отрываются друг от друга, лоб Макса прикипел ко лбу Дениса, и в этом простом касании столько невысказанного, что сердце сжимается и пропускает удар. — Решил подмазаться к новому хозяину? — Козлов ухмыляется, затягиваясь сигаретой. Макс в ответ показывает средний палец. — Говорил же, что всплывет. — Капитан машет на прощание, перед тем, как развернуться в сторону леса.

***

Что-то неумолимо поменялось в Денисе после прыжка в пустоту, оборвалось где-то в медвежьих объятиях Кольцова, когда того била сухая истерика, как если бы он любимого мертвеца оплакивал. — Живой я, живой, — шепотом с губ срывается. И тут же замирает фраза в воздухе, тяжелеет. А живой ли? Щупает себя неверяще, руки холодные, черт бы побрал эту анемию, останавливаются напротив сердца. Стучит. Старается для чего-то, для чего? Для кого? Он лезет в карман за сигаретами, — горечь замаскировать, затянуться покрепче, чтобы легкие отзывались надсадным возмущением, и жизнь отражалась в дыме, ее забирающем. Пачка уверенность придает, Титов вертит ее, взвешивает на ладони, мысль странная проскальзывает: «Почему сухая?». Он же весь мокрый, шуба тяжелым бесформенным комом обвисла на плечах, а пачка сухая. Бред. Открывает, вода из нее выливается, это успокаивает, ужасает уже после. Сигареты размокли в кашу, в труху, никакие технологии по сохранению свежести табака не справляются с водой. Дениса паникой топит. — Макс… — закашливается булькающе, кашель с водой отходит, он зло ее сплевывает, — Макс, дай закурить. Кольцов суетится, выуживает сигареты, прикуривает себе и Денису, руки его при этом ходят ходуном. Титов смеется, но истеричные ноты дробят этот смех. Максим улыбается в ответ, грустно и понимающе. — Мы же мертвы, Макс, да? Мертвы… Давно уже. Давно же? Денис и так знает, что мертвы, но ему необходимо услышать это. Последний в крышку гроба гвоздь. Выключающийся свет в операционной, и краткое «не спасли». Максим затягивается глубоко, на озеро смотрит, но на самом деле куда-то сквозь, куда-то внутрь. —Макс? Молчит. — Блять, Макс, скажи правду, — неловко за кудри тянет Кольцова, заставляя на себя смотреть, в глаза заглядывает. — Правду хочешь, мистер TrueTalk? — смотрит честно, дым выпускает в лицо, посмеиваясь. Денис кивает ломано. — А зачем тебе правда? Жить с ней проще? Да нихуя. — Макс, скажи, — чеканит, — ну хочешь я на колени встану? Отсосу тебе, я же знаю, ты хочешь, — Титов сползает вниз, к ширинке тянется, но Максим его обрывает, Денис скулит. Кольцов присаживается напротив, чтобы лица были на одном уровне, смотрит прямо, тушит сигарету в песке. По лицу ладонью гладит, волосы с глаз убирает. Знает, что это игра, но менее горько от этого не становится. — Что же мне делать с тобой, Дениска? — почему-то он шепчет это ему в губы, почему-то он целует его мягко, почему-то пальцами гладит по шее успокаивающе, — Дениска, Дениска… Ну не нужна тебе эта правда. Они смотрят друг другу в глаза, и, Кольцов сдается. Прикуривает снова одну себе и одну Денису. — Тебя сорок дней не было, ты знаешь? — выдыхает, оценивая реакцию, — Я каждый день тут куковал и ждал, не верил, что ты потонул. Он опускает взгляд, ногой сыпет песок на кроссовки Дениса, но тот внимания не обращает, курит молча и смотрит неотрывно. — Мертвы мы давно. Все мертвы. И ты, и я, и Соня, и все остальные тоже. Умерли, то ли на повороте в Топи, то ли еще раньше. Мне нравится думать, что мы разбились насмерть в той дурацкой машине, проклятая она какая-то, — смеется глухо, но Денису не смешно, он за руку берет Максима, переплетая пальцы. Макс смотрит на это и в ответ руку сжимает. — Я догадывался, но не верил, думал, что бред, совпадение, но слишком уж много появлялось совпадений. Могилу же свою видел? — губы в улыбке непрошенной тянутся, только глаза льдистые холодом сияют, выдают его, — Вот и я видел, даже выпил на ней, помянул. — хохотнул он, — Знаешь, я так много всего в своей жизни хотел успеть, полезным там быть, говорить о правде неудобной, расследования вести честные, а по итогу работал на вшивую газетенку, да в перерывах порнушку смотрел. Вон, Алябьеву продался, уже после смерти, но факта не меняет. Каким я был, таким я и остался, предал всех кругом, и себя в первую очередь. Вот и живи, блять, по правде. Кольцов растирает остатки сигареты в руке, взгляд у него тяжелый, мутный, но смягчается, когда он видит нахохлившегося Дениса, теплеет неуловимо. Он тянется, чтобы неловким объятием прижать к себе Титова. — Что поделать, любим мы с тобой правду, — смеется Денис, и Максим ощущает жаркое дыхание на своей шее, — жить прямо без нее не можем. — Поэтому уже и не живем. Они сидят так какое-то время, молчаливо прижавшись друг к другу. — Я так виноват, перед тобой, перед всеми остальными. Из Дениса рвется что-то темное, вязкое, он захлебывается этим, но не складываются слова в исповедь, повисают в истончившемся пространстве между ними, тяжелым невысказанным грузом, что тянет ко дну. Максим понимает. Замечает по неровной глади чужих глаз, в дрожащих пальцах, что упрямо мнут сигарету, в лихорадочных поцелуях на шее. Сердце болит у него за Титова, остается только ближе к себе прижимать, чтобы растопить гнетущую пустоту, что копится вокруг сердца. — Я тебя давно простил. Прости себя и ты. Дениса трясет от беззвучных слез.

***

В Топях не было нормальных законов, все на уровне дают-бери, бьют-беги. Титов никогда бы не подумал, что шутливо протянутое «оставайся мальчик с нами, будешь нашим королем» станет пророчеством. Чем черт не шутит. Его черт был высоченным, кудрявым и выебистым до невозможности. Ходил ферзем, и иногда Денису казалось, что именно здесь Максимка был на своем месте. Денису думалось, что Кольцов смотрелся бы лучше на месте Хозяина, чем он. Особенно хорошо об этом думалось, пока Максим, властный и до одури красивый, втрахивал его в жесткий купейный диван. Это, кстати, было их новым развлечением: кататься по бесконечному кольцу из рельс, заниматься сексом на каждой удобной и не очень поверхности, пить, долго и задумчиво курить в тамбуре, пока промозглое утро холодило разгоряченную кожу. Повторить. Не обязательно конкретно в этом порядке. Иногда они встречали потерянные мертвые души, знакомились, разыгрывали целый спектакль, на потеху Козлову и Арине. Влад потерялся? Значит надо искать. Могилки свои видели? Да чего только не почудится в этом лесу, правда, Макс? Грибочки незнакомые не ешьте, лучше вот, водички попейте, вкусная очень. Денис стоял на коленях, заглядывая в глаза Кольцова, из-за игры света, те выглядели абсолютно черными, и лишь кудри светились мягким рассеянным светом. Его грудь тяжело вздымалась, пока Титов неспешно зубами тянул язычок молнии вниз, фиксируя руками чужие бедра, чтобы не дергался. Денис ловил себя на мысли, что отыгрывается за всю свою дерьмовую жизнь: за рак, за стресс, за участливую, но равнодушную мать. Да он в посмертии, в ебанном лимбе, живет лучше, чем при жизни. И косо на него никто не посмотрит, хоть в шубе ходи на голое тело, хоть в воде трахайся, бесплатное шоу для мавок никто не отменял. Как ты живешь, сынок? Хорошо, мам, живу, пью джюс, оранжад, поебываюсь с тем самым журналистом из МГУ, который тебе так не нравился. Он с силой дергает джинсы вниз, оставляя их висеть где-то на бедрах Кольцова. Целует внутреннюю часть бедра, ловит несдержанный вздох Макса, ухмыляется, втягивает нежную кожу в рот, в награду получает сбитое дыхание и руку в волосах. Кольцов сжимает пряди почти болезненно, тянет выше, Денис откидывает голову назад, повинуясь, обнажая красивую шею, губы облизывает и смотрит. Максим всегда заводился с пол оборота, и Титов этим пользовался. Пальцы в волосах разжимаются лишь для того, чтобы провести нежно по скулам, по подбородку, Денис тянется за лаской. — Умница.

***

Титов любил курить на берегу озера, кутаясь в огромную шубу, пока Макс ловил рыбу. Оказалось, что тому очень нравилось это занятие, Денису же нравилось наблюдать. Они сразу готовили улов на костре, часть съедали сами, часть относили Козлову и Арине. Соню они больше не видели, возможно она нашла выход из собственного лимба, а может навсегда в нем потерялась. Денису рыбалка напоминала о том, как они студентами ездили на дачу к Кольцову: ладный деревянный домик, в котором было прохладно летом и очень тепло зимой, когда Макс натапливал печь. Ледяная вода в ведре, от которой сводило зубы, травяной чай ночью на веранде, одинокая лампочка в углу, песни под гитару и сигареты на двоих. Холодный ветер с озера слишком сильно напоминал о Балтийском море и давно утерянной юности. Поздняя осень шла Топям на пользу, высокое пронзительное небо больше не казалось таким тяжелым, когда редкие снежинки сиротливо спускались на отросшие волосы и бороду. Максим говорил, что он все больше становился похожим на своего деда, мягко отводил пряди с лица, прочесывая волосы пальцами. Денис ему верил, дедушка очень любил Макса, покрывал их перед матерью, когда они сбегали к нему с пар играть в шахматы и смотреть старые фильмы. В такие моменты Денис забывал про утерянную юность, в такие моменты Денис прижимался к вечно теплому Кольцову и думал, что этот лимб действительно стал его последней надеждой на хорошую жизнь.

***

Титов лежит на тяжело вздымающейся груди Максима, пальцами выводя одному ему понятные знаки. Волосы взмокли у корней, падают на глаза, и по-хорошему нужно сходить обмыться, но Макс такой теплый, что отлипать от него кажется чем-то крайне нелогичным. Кольцов открывает глаза, встречаясь взглядом с Денисом. Радужки почти не видно, зрачок топит все, довольствуясь тонким краем вешних вод, гипнотизируя, утягивая, расходясь лучиками у глаз, и Титов не отказывает себе в удовольствии провести по ним пальцем. Макс довольно щурится, припечатывая тяжелой рукой шейные позвонки, зарывается пальцами в мокрые волосы, заставляя наклониться ниже, мягко целуя контуры челюсти, чтобы затем прижаться к губам. — Макс, ты доволен нашим бытием? — Слишком экзистенциальные вопросы после секса, спросите позже. — Кольцов с удовольствием тянется, намереваясь подмять Дениса под себя. — Нет, Макс, стой, — Титов брыкается, — я серьезно. Ответь на вопрос. Пожалуйста. Максим устраивается поудобнее, насколько это возможно на купейном диване, выпрямляет длинные ноги, смотрит прямо, не увиливая. — Конечно я доволен, что за вопросы такие? — он массирует чужие плечи, мягко улыбаясь отзывчивости Дениса, который ближе жмется, расслабляясь, — Я за всю свою жизнь не был так счастлив, как сейчас. — Мне иногда кажется, что это уже вовсе и не лимб, — Титов произносит слова тихо, но Макс слышит, слушает внимательно, — то есть да, я понимаю, мы застряли в Топях, со всей этой чертовщиной: ведьмами, мавками, хозяевами и лешими, будто попали в злую славянскую сказку, где даже не всегда ясно какое время года, но что если, — он переводит дыхание, поднимает голову и смотрит своими огромными глазами, в них надежда плещется, грозится слезами сорваться, — что если именно эта жизнь является для нас раем? Со всеми ужасами и жестокостью. Что если нам не нужен покой, в привычном понимании этого слова? Неужели мы не заслужили счастья после всего того дерьма, что с нами произошло при жизни? Денис обессиленно роняет голову на грудь к Кольцову, и все-таки плачет. Снег за окном глушит все звуки, только ложка тихонько дребезжит об стакан, извиняется своим звоном, что тревожит. — Дениска, — Максим утирает слезы большими пальцами, мягко заправляет волосы за уши, — посмотри на меня. — он немного трясет Титова, обнимая чужую голову ладонями, — Конечно, мы заслужили счастья, но счастье же, оно не здесь, — он легонько стучит пальцами по виску Дениса, — оно в тех моментах, когда ты о нем даже не думаешь. Так не все ли равно в лимбе мы или в раю? Все случилось так, как надо, а может быть, даже немного лучше. К утру метель успокоилась, оставив после себя лишь белый лист, да убаюкивающий шум поезда.