— Сашка, и ты это ни разу не исполняла? – удивлённо высказывает он, пробегаясь по блёклым строчкам, обращаясь к ним.
— Нет, не думаю, что стоит...
— Стоит, ещё как стоит! Готовь её к исполнению на нашем концерте. – твёрдо заявляет Андрей.
Смелости написать ему о своём приезде так и не хватило: цеплялась пальцами за корпус телефона, впивалась взглядом в диалоговое окно сообщений, в который раз судорожно набирала текст и... вновь стирала. Мной руководил всепоглощающий страх – увидеть его, раствориться опять в этой пучине; оставить решительность своих мыслей, убеждений; предать свою идеологию; оставить обещания, данные самой себе. Всё это для меня отдавало вопиющей несерьёзностью для взрослого и здравого человека с правильно расставленными приоритетами. Папа всегда учил быть верной своим принципам в жизни; не поддаваться на провокации; сохранять лицо при любом раскладе. А с ним как минимум два пункта из этого списка стирались, как по мановению ластика. Я не привыкла быть зависимой от чего-либо и кого-либо, всегда всё делала сама, брала ответственность за свою жизнь и была как нельзя аккуратна в делах сердечных. Близко никого не подпускала, дверцы сердца не распахивала. А тут Андрей заявился. Разрешения не спрашивал – просто вальяжно занял место вкрадчивого возлюблённого, поменяв в корне весь уклад моей некогда спокойной, размеренной жизни, привнося в неё слишком противоречивые чувства.«Каштанова, кого ты обманываешь. Чувства как раз таки не
противоречивые, а понятные, как дважды два».
На улице сыро; в лужах отражаются огни ночного города; в воздухе витает запах недавнего прошедшего дождя. Вскидываю голову к отливающему чернотой ночному небу. Поплотнее запахиваю демисезонную джинсовую куртку на своей груди, сохраняя внутри тепло. Квартира встречает меня пустынным холодом, заставляя неприятно поёжиться. Пока я была вдалеке, чётко решила все свои новоявленные и нахлынувшие чувства крепко спрятать и держать под замком, сохраняя невозмутимость и хладнокровие; но сейчас, переступая порог квартиры, где воспоминания оживали, словно по волшебству, мне становилось слишком сложно удерживаться на крохотном плоту трепыхающегося и мнимого, по большому счёту, спокойствия. Включаю свет, проходя вглубь квартиры; окидываю взглядом ничуть не изменившуюся обстановку гостиной, задерживая чуть больше своего внимания на диване. Обхватываю плечи руками, не в силах удержаться от согревающих сердце воспоминаний.Ложится головой ко мне на колени, поудобнее устраиваясь.
— Сашка, как думаешь: какими мы будем через десять лет? – неожиданный вопрос застаёт меня врасплох и порождает улыбку.
— Н-уу-у... ты будешь ещё молодым и красивым, а я буду уже взрослой возрастной женщиной, — усмехаюсь, прочёсывая его шёлковые пряди зарывающимися в волосах пальцами.
— Перестань, у нас с тобой разница в возрасте – всего четыре года. Твоя красота не уйдёт с течением лет, только удвоится — я уверен.
Зрелище того дня проносится вихрем перед глазами, вознося мои тихие, негласные желания до самых высот. Я и он, вместе, спустя десять лет... Взмах руками – усмехаюсь: навеивает совершенным абсурдом и несбыточной реальностью. Взгляд останавливается на телевизоре: вспоминаю, как вечерами частенько засматривали до дыр любимого «Гарри Поттера» – под его собственную озвучку всех героев фильма, – после чего обыкновенно дурачились, как дети, наполняя пространство искренним и чистым смехом.— Нестеренко, скажи честно: в твоей голове что-нибудь, помимо «Гарри
Поттера», есть? – психую.
— Конечно. Ты, например, – со всей ответственностью отвечает он.
Шутит, улыбается во весь рот, а я судорожно пытаюсь глоток воздуха сделать. Взгляд увести на что угодно – только бы не видеть улыбки самодовольной и глазищ хитрых.
Захожу на кухню; приближаюсь, к пустующему столу с двумя одиноко стоящими стульями. Всё как прежде, всё на своих местах. Только главного не хватает: уюта былого. Сладостей в корзинке и двух кружек с крепким чёрным чаем.— Ай, — отбрасываю кухонный нож на столешницу, прослеживая взглядом дорожку небольшой струйки крови от пореза.
Подходит со спины, к себе разворачивая, обеспокоено вглядываясь в мою ранку.
— Ну как ты так умудрилась, Санька. Пошли – нужно промыть и обработать.
Берёт за здоровую кисть руки, к ванной направляя; и столько заботы в его словах, столько нежности кричащей, когда он рану промывает, антисептиком смачивая, и дует на неё, ласково приговаривая: «потерпи, милая, ещё немного».
Присаживаюсь на стульчик, сцепляя кисти рук на затылке. Разрываюсь между диким желанием обозначить для него своё присутствие в городе и оставить всё в тайне, уехав так же тихо, как и вернулась сюда.«По приезде не лишай меня встречи с тобой, это важно»
Эти слова будто возрождают мою уверенность, добавляя её ко всему, что собираюсь делать. Всё же ему нужна. Удивительно: раньше между нами всё было так легко, уж точно легче, чем сейчас; а теперь стало словно неподъёмным. Понимаю, что как раньше – уже не будет. Та невесомость, непринуждённость в нашем общении оборвалась в тот самый день, когда я открыла для себя её: малоприятную правду. Оттягиваю неминуемое – ведь понимаю, что эта встреча ему нужна: чтобы завершённость ситуация приобрела; чтобы душу неугомонную успокоил; жить полноценно начал, без чувства вины. Ну давай, Каштанова, решайся. Вдох-выдох. В нерешительности беру телефон в руки, вдыхаю поглубже, отправляя сообщения с текстом: «я дома». Тело пронизывает жуткий холод, дрожь по рукам заставляет крепко сжать ладошки в кулаки. Секунды растягиваются в минуты, минуты – в часы. Ожидание невыносимо. «20 минут – и я у тебя». Взволнованно провожу рукой по волосам, приглаживая чуть отросшие пряди. Фейерверк эмоций взрывается полыхающей вспышкой. Неужели поджидал весточки от меня? В ночи сидел, ожидая сигнала? Как же теперь в слезах не раствориться при виде глаз родных; как удержать себя на плаву, дистанцию сохраняя. Облизываю пересохшие губы, руки упираю, посильнее вдавливая, в столешницу. Сотни вопросов и ни одного стоящего ответа. Перехожу к окну, стою, предвкушаю, представляя, нашу встречу. Это был тот самый случай, когда я не знала, чего от себя ожидать: я не могла точно знать свою реакцию, я была не в состоянии поставить для себя внутренний ограничитель от него. Всё, что касалось Андрея – не поддавалась логике и здравому смыслу. Восстанавливаю дыхание, наливаю в стакан воды, чтобы успокоиться. В затуманенное сознание врывается будоражащая трель дверного звонка, мирно вырывающая из существования, побуждая уронить на пол стакан, разливая по полу прозрачную жидкость. Прокашливаюсь, вытираю влагу на ладонях о светлую ткань шорт, глубоко выдыхаю, с трудом перебираю ватными ногами по прохладному полу квартиры. Раз… Это не так сложно, Сашка: это лишь одна встреча, каких раньше у вас было колоссальное множество. Два… Это просто необходимость расставить по местам все точки над i и прояснить все интересующие вопросы, дав на них ответы. Три… Распахиваю, наконец, эту чёртову дверь. Торопливо раскрывает дверь настежь, помогая мне; впивается в меня прожигающим взглядом. Стоит напротив всё тот же Андрей, каким я его и запомнила полгода назад. Чувствую, как моё сердце переполняется эмоциями, предательски вторя разуму: «я не забыло, не отвыкло, не разлюбило». Слабый сердечный ритм в долю секунды разгоняется с двойным усилием; уши закладывает; в висках беспокойно стучит; а глаза против моей воли становятся влажными. Он совсем не изменился: смотрит, не отрываясь, растянув губы в милой, умиротворённой улыбке, глаз от меня не отрывая и мне не позволяя взор увести. Цепкой хваткой держит, даже находясь на расстоянии вытянутой руки. — Сашенька… И внутри меня рушится стойкая плотина, удерживающая моё цунами из чувств. Подходит вплотную ко мне, по лицу скользя, сверху вниз на меня взирая. — Я уж думал, я больше никогда тебя не увижу. Что-то говорить я не в силах – могу только смотреть на него столь многословно, дрожа всем телом. Момент этот в памяти запечатлевая красками яркими, чтобы потом вспоминать, как хорошо было: как пола и земли под ногами не чувствовала. Подносит руку к лицу, располагая пальцы на моей щеке, произвольно вынуждая прикрыть глаза. — Как же я скучал, — наклоняется ещё ближе, касаясь меня сладостным поцелуем в щёчку, — Ты совсем не изменилась, воробушек. Только волосы немного отросли. Воробушек. Чёртово прозвище, которое на дух не переносила, теперь мне улыбку на лице рисует, давая понять, как скучала по нему. — Ты тоже. Голос совершенно не слушается; буквы в словах на языке путаются, выдавая поглощающее меня волнение. До этого момента с трудом могла удерживать слёзный поток, пока теперь он не вырывался бессильно наружу, обнажая мои подлинные чувства. Поддаюсь вперёд, желая спрятать на его груди свою неистовую слабость. — Эй, солнце? Милая моя, хорошая, не нужно, не плачь. – захватывает моё лицо в свои руки, утирая пальцами слёзы этих смешанных чувств. — Ну зачем ты уехала, Саш? Во мне причина? — понижает голос до шёпота, обволакивая моё и без того мутное сознание. — Я нужна была – маме... — Врёшь. — Прошу: давай не будем. Берёт, поднимая, за подбородок, вглядываясь в очертания лица. — Знаешь, все эти полгода я гадал, какая ты стала, какие изменения увижу в тебе, а сейчас смотрю на тебя – и понимаю, что будто и не было этого расстояния между нами. Собирает пальчиком последнюю скатившуюся по щеке слезу, обжигая кожу, словно горячим пламенем. — После твоего отъезда я практически перестал пить чай, Сашка. – заставляет рассмеяться от его слишком простого и прямого намёка. — Тонкие намёки – это не про тебя. – подмечаю вслух. Улыбается открытой, счастливой улыбкой. Наклоняясь слишком близко, не сводит взора с моих глаз. Руки на автомате упираются к нему в грудь, а глаза распахиваются в немом удивлении; по телу распространяется сладкая нега томления от его неоднозначных действий. Прикрывает глаза, проводя своим носом вдоль моего лица, шумно вдыхая. Расположенные на его груди кулачки разжимаются, хватаясь за серую ткань рубашки, а глаза блаженно прикрываются, позволяя в полной мере концентрироваться на его в корень не правильных действиях. — Милая... Мелкими поцелуями очерчивает линии моего лица, заставляя наклонить голову набок, подставляя всю себя, без остатка. Поцелуи слишком нежны, томны, ленивы; заставляют все внутренности сжиматься, ноги – подкашиваться и падать к его ногам. С двойной силой сжимаю его рубашку, притягивая к себе ещё ближе. Моя душа трепетала; былые, запрятанные мною так глубоко, чувства необузданно рвались наружу; а принципы, строящиеся на протяжении всего этого утомительного времени и предстоящей жизни, рушились, рассыпаясь, словно карточный домик. Сквозь пелену охватившей эйфории вспоминаю и про Катю, и про своё место в его жизни, которое я должна знать и ему следовать. Я не должна, я не могу, я не позволю. Отталкиваю его слишком резко, прикладывая ледяные ладошки к полыхающим щекам. Перевожу на него взгляд, не представляя, как себя вести дальше в подобной ситуации. — Прости… Глупо вышло. Замечаю его не менее пунцовые щёки и явную растерянность от происходящего. — Всё в порядке. Стараюсь придать голосу твёрдость и слегка улыбаюсь, погружая беседу в непринуждённость. Хотя и понимаю: теперь точно всё не будет, как прежде.