Прятки

Земля уходит из-под ног. — Если ты не начнешь прятаться где угодно еще, то на победу можешь не рассчитывать, — говорил Луи, в очередной раз стоя в дверной проеме, загораживая собой яркий дневной свет, от которого глаза слегка щипало. На это Ной улыбается и встает, довольный тем, что его снова нашли. Это ведь неплохо. За время, которое друг считает и доходит досюда, нельзя успеть исследовать все подсобное помещение, но в этом и весь шарм, что познание приходит по чуть-чуть: сначала внимание уделялось исключительно и только стеллажам, под завязку забитым всякими, судя по всему, ненужными безделушками, вроде маленьких черепов на цепочке или сломанных карманных часов, оставленных словно до лучших времен. Уже когда Ной прятался во второй и третий раз, его заинтересовал узор на стенах и на полу. В полутьме он разглядывал плитку, едва заметные трещины в ней, искал детали, которые бы не заметил никто без должной внимательности. И по пути во двор, где обычно пряталась Доми, Ной непрестанно рассказывал о своих находках, и полет мыслей становился еще оживленнее, стоило только Луи поддержать разговор. Сразу начинает чаще биться сердце, хочется поведать обо всем, что он только знает, впечатлить друга, заставить того еще раз улыбнуться, еще раз увидеть искорку удовольствия в янтарных глазах. Летит, погружаясь все глубже в оглушающую тишину скомканной пустоты, словно состоящую из каракуль. — Раз, два, три... Стоит только закрыть глаза, как запах цветов и травы становится сильнее, окутывает теплой пеленой, словно пушистым пледом, наводит мысли о лавандовом парфюме, который так любила бабушка. — Четыре, пять, шесть... Мягкий ветерок треплет волосы, колышет рукава, студит нагревшуюся под палящим солнцем кожу. Мерный шепот листьев и светские разговоры птичек где-то вдалеке слышатся настолько сказочными, что словно и не существуют вовсе. Сказка, в которую Ной попал, все не спешит рассеиваться, наоборот, приобретает очертания, с каждым проведенным в замке днем становится все реальнее. Уже и не вспоминается время, когда его сдерживали цепями или перевозили с места на место. Дом — здесь. Дом большой, в нем у Ноя есть своя комната с мягкой кроватью, здесь всегда ждут друзья, всегда вкусно кормят. — Семь, восемь... Нельзя этого лишиться. — Девять, десять. Ни при каких обстоятельствах. Темнота глотает целиком, переваривает. Легкие обжигает, словно вокруг полыхает пламя, а вдыхает Ной не воздух, нет, дым вперемешку с угарным газом. Но сознание не покидает, оно, подобно тискам, удерживает в искаженной реальности, заставляет видеть, слышать, чувствовать. — Я все обходил, но его не нашел! — кричит Ной в панике, но все же сбавляет ход, чтобы запыхавшаяся Доми смогла его догнать. — Может... может он опять ушел в лес? — спрашивает девочка, и слова ее кажутся такими тихими, словно не были сказаны вслух, словно Ной прочитал ее мысли, но он все равно оживленно кивает. Еще раз посмотрит, проверит. Мальчик готов поклясться, что видит красные глаза в тьме ночного леса. Мурашки по коже бегут не просто так, сухо во рту должно быть по причине. Инстинкты говорят бежать, но Ной идет вперед, крепко держа Доми за руку и вглядываясь в расползшийся по витиеватым корням туман. «Нет, нет, нет!» Ной упрямо отворачивался от опасений о бесповоротной пропаже Луи. Этого не случится. Он найдется. Пускай на глаза наворачиваются слезы, а Доми уже и вовсе начинала всхлипывать время от времени, готовая в любую секунду разреветься, но они смогут. Отыщут. А затем хрупкая рука исчезает из крепкой хватки. Ной оборачивается и предстает лицом к лицу пред ним. Чудовищем в прекрасной оболочке, тварью, завладевшей его лучшим другом, его умом, его личностью. — Убей меня, Ной. Сделал его этим. Доми исчезла, пропала, стоило искаженному братцу ее коснуться. — Если не ты, то кто? «Есть другой способ!» — хочется кричать во всю глотку, заставить Луи понять, что умирать необязательно, что все будет хорошо, ведь он знает, кто может помочь, ведь теперь все точно можно наладить! Легкое движение руки — Ной оказывается на голой земле. В упор на него смотрят когда-то желтые глаза — теперь кроваво-красные. Спасти всех. — Что тебе мешает?! Действуй! — рявкает Луи и давит всем весом на плечи, нависает, заглядывая прямиком в душу. Жарко. Это не он, не он. Все горит. — Я хочу, чтобы это был ты, пожалуйста... — его голос дрожит на долю секунды, но этого достаточно, чтобы у Ноя перехватило дыхание. Он не может двинуться, стальная хватка Луи парализовала каждую клетку тела. — Я спасу тебя, — говорит Ной тихо, едва слышно, неуверенно. — Обещаю. Друг улыбается, хищно светя клыками. Встает, медленно поднимается, сначала на колени, а затем встает в полный рост. Ной в ужасе наблюдает, как темнота за Луи сгущается, порывается вперед, но не успевает. Не смог. Отсеченная голова с застывшим выражением улыбки на лице. Тускнеющие желтые глаза, смотрящие в небо. Тело в фиолетовом жилете, залитое кровью. И осознание, что Луи больше никогда ему не улыбнется. — Хорошо поиграли, а, мой котеночек?

***

Чья-то рука крепко держала за плечо, и Ной уже было хотел закричать и серьезно начать вырываться, но остановился, когда почувствовал коготки. Доверять можно. Все хорошо, он в безопасности. — Проснулся? — спрашивает размытая черно-белая фигура в полуметре от него. Ной кивает, но не чувствует, что двигается. Продолжается ли сон? Страшно даже думать об этом. — Хорошо, — продолжает Ванитас. — А теперь объяснишь, что это было? Слышно перестук пальцев по колену. Ной смотрит на мутное синее пятно озадаченно. — Ты отбивался от кого-то во сне и повторял чье-то имя, — понимай он сейчас хоть что-нибудь, Архивист бы решил, что в голосе Ванитаса сквозила не столько заинтересованность, сколько беспокойство. Вместо ответа, Ной попытался подняться; оказалось, стараться было бессмысленно, он упал обратно на матрас, низко зашипев от боли, стрельнувшей в затылке. — У тебя жар, не советовал бы напрягаться. Ума не приложу, как и откуда, но, тем не менее... — Ванитас, — бесцеремонно перебивает Ной, удивляясь тому, как слабо звучит. — Мне нужно спасти кое-кого. Помоги мне, пожалуйста. Молю, — зрение замыливается, он с ужасом понимает, что на глазах выступают слезы. Это все так глупо, черт возьми. Конечно же он не согласится, чем думать надо! Да даже сам Ной не знает, что делать. — Э?.. — недоумевает Ванитас, видно, что он еще хочет бросить какое-то колкое замечание, но, судя по всему, теряется при виде плачущего спутника. Наступило молчание, растянувшееся, казалось, на целую вечность, на самом же деле уже через полминуты раздался тяжелый вздох, и Ванитас, по обыкновению, закинул ногу на ногу. — Давай поговорим об этом, когда ты придешь в себя, — снисходительно говорит он, ошарашивая тем самым Ноя. Не «Ты о чем вообще?», не «Можешь и не надеяться», даже не потребовал рассказать ему все подробно. — Постарайся поспать еще. А то от тебя такого никакой пользы не добиться. Вроде как и говорит серьезно, а вроде и чувствуется что-то такое ехидное, насмешливое, что хочется кивнуть, несмотря на то, каким преуменьшением будет сказать, что самочувствие оставляет желать лучшего. И, уже почти засыпая, Ной шепчет вопрос: — Если бы мы играли в прятки... и я бы всегда прятался в одном и том же месте, то что бы ты мне сказал? — Ха? Что это не имеет смысла и победы тебе не видать. Ной улыбается, когда ему видится свет желтых глаз в полутьме.