***
У каждого из нас есть свой внутренний мир, который мы частично или полностью скрываем от окружающих. Мы боимся, что если люди узнают, какие мы на самом деле, то не примут нас и отвернутся. Поэтому мы прячем наши слабости, стараясь казаться неуязвимыми. Но есть одна проблема: это не так уж легко, и когда маска даёт трещину, самое главное, – не треснуть пополам вместе с ней. [три года назад] Хосок понимает, что всей душой любит Юнги в момент, когда тот собирается шагнуть с крыши.Мин Юнги уже мёртв / Я убил его
Agust D (с) The Last
– А где Юн? – спрашивает Чимин, ни к кому, особенно-то, и не обращаясь. Очередная попойка BTS в разгар всеобщего творческого кризиса превращается из наигранно-пьяного весёлого угара в лежбище лениво разбросанных по гостиной стройных измождённых айдоловских тел. Хоби чувствует, как сердце пропускает удар от брошенного в пустоту риторического вопроса. В гостиной общежития находятся шестеро. Юнги нет. – Я пойду по..поищу, – сбивчиво выдаёт дэнс-лидер, чересчур поспешно вскакивая на ноги и запутываясь в ступнях – собственных и Тэхёна, что лежит рядом в обнимку с макнэ. Тот даже не обращает внимание на замешательство Хоби, потому что рассматривать ресницы Гука в этот момент кажется приоритетом жизненно-важным. – Ну вы засоситесь ещё прямо тут, детишки, – бурчит, хмуря лоб. Как будто не заставал их ни разу за этим действом (а то и за чем похуже). – Совсем страх потеряли. Нет, в BTS вообще никто не гей. На полном серьёзе. Но публичные отношения контрактом запрещены под угрозой оказаться в пожизненном рабстве у компании, а гормоны в окошко не выкинешь, вот и приходится друг другу помогать. На самом деле, причина не в этом. Ха. Просто когда ты человек искусства, на мир смотришь уже не через призму "традиций" в отношении правильности сочетания гениталий. Ты смотришь на Человека, что перед тобой, разгадываешь его бессмертную душу, и если понимаешь, что с головой утонул в нём, то в этот момент член по важности находится примерно наравне с поджелудочной. И до момента, когда Чон Хосок стал безвозвратно утопать в белокожем создании, что пленяло его сердце совершенно неосознанно, дэнс-лидер вообще не знал, кто ему нравится – девушки или парни, а может, он вообще асексуал (что вычеркнуло бы сразу половину проблем и переживаний из его жизни). Но нет. Потому что очень этот ваш блядски-прекрасный Мин Юнги. Очень. Слегка пьяный Шуга балансирует на самом бортике двенадцатиэтажного здания, в пентхаусе которого располагается общежитие пуленепробиваемых. В его нынешнем состоянии высота больше манит, чем пугает. Сама мысль о том, что всего один шаг отделяет его от спасительной вечной темноты, заставляет зрачки расширяться, а сердце – учащённо биться, купаясь в слабом впрыске адреналина. – Шу... Неуверенно-испуганный голос Хосока прорезает прохладный ночной воздух. Цепкие ледяные щупальца страха сжимают его сердце, отбивающее в груди рваный ритм. Страшно и действовать, напугав в столь шаткой позиции, но бездействовать куда страшнее, – случись непоправимое, он никогда себя не простит. Юнги шумно втягивает ртом воздух и оборачивается с вымученной улыбкой. Белые пальцы правой руки зажимают тонкую догорающую сигарету, левая рука откинута в сторону для баланса. Он чувствует себя таким свободным сейчас, – будто весь мир зависит от одного коротенького решения. Его решения. – Шу, подойди ко мне, давай поговорим. – Я устал от слов, Хо. Такие односложные обращения они использовали только наедине, – придумали их в разгар тура "Wings", когда объективами фото- и видеокамер им не залазили разве что в жопу. Хотелось спрятаться, хотелось чего-то маленького и интимного, о чём никто бы не знал. И мемберы, – либо все вместе, либо по парам или мини-группам придумывали вот такие крошечные секреты и хранили их, как самое ценное на планете. – Я устал, – повторяет тише, роняя голову подбородком прямо на грудь. – Я бесполезен для вас, и это худший кошмар. Пользуясь моментом, Хоби приближается медленно и занимает место на бортике, пытаясь побороть тошноту от панического страха высоты. – Кто тебе вдолбил в голову эту чушь? Семь минус один – для нас всегда будет ноль. Пожалуйста, сойди на крышу! – Даже если отойду, то всё равно буду на краю. – Чем помочь? Я всё сделаю, и ещё больше, если потребуется. – Сходи со мной за таблетками, Хо. Одному страшно. И... я не хочу умереть, разбившись об асфальт, будет жутко-уродливый труп. Помоги мне уйти во сне, это всё, о чём я прошу. Боль. Хоби не думал, что Юнги в таком отчаянии, и уж тем более – что попросит его быть соучастником самоубийства. Неужели их семёрки недостаточно, чтобы зацепиться за жизнь? Наполнить её хоть каким-то смыслом? Неужели они так мало для него значат, что он решил уйти, наплевав на них? На него? – При одном условии, Шу, – сглатывает ком в горле, пытаясь не обращать внимание на тошноту и помутнение сознания. – Если тебе уже настолько всё равно, то сейчас ты выложишь мне всё, что творится у тебя на душе. И если утром ты не передумаешь, я... – воздух болезненно проходит внутрь, мышцы сжимаются, препятствуя намерению закончить чудовищную в своей сути фразу. – Я помогу тебе сделать это. Юнги (уже пожалевший, что вообще произнёс ужасную просьбу) удивлённо смотрит на лучшего друга, но, кивая, отходит, наконец, от края и ложится на шершавую поверхность крыши. Закрывает глаза, чтобы не видеть зарева над городом, – в Сеуле давно уже не видно звёздного неба. И хрипловатым голосом начинает рассказывать сумбурным потоком, чувствуя, как Хоби садится рядом и осторожно берёт его ладонь в свои, медленно водя пальцами по гладкой коже. ...Хейтеры и чокнутые сасэны. Ошибки на концертах. Травмы. Невыносимая боль в плече, от которой любая дэнс-практика превращается в пытку. Бесконечное недовольство своей внешностью. Ссоры с другими продюсерами команды. Недосып. Ощущение, что ты принадлежишь всем, кроме себя. Отсутствие вкуса жизни. Отсутствие желания вообще что-то делать. Даже музыка, которая вместо крови бежит у Юнги по венам, – даже она перестала приносить радость. Всё опостылело, стало серым. Хосок слушает, не перебивая, хоть и знает всё это не понаслышке, – но когда слова выстраиваются друг за другом, становится очевидно, что ни один человек в здравом уме не выдержал бы такого давления. – Я позвонил матери вчера, – бесцветным голосом продолжает Юн, дополнительно закрывая глаза рукой. – Она не передумала насчёт тебя? – Он взял трубку. Опять наорал, сказал, чтобы я не звонил больше и вообще перестал считать себя частью семьи. Чёрт, я же не отцу звонил, а маме, почему он лезет, блять, блять... И если в течение всего рассказа хрипловатый голос звучит подавленно, но ровно, то сейчас срывается на надломленный крик, а слёзы непрошенным потоком из глаз текут. Юнги поворачивается на бок, руками тянется к другу, обнимая его за талию и в живот утыкаясь носом, и плачет, в своих эмоциях захлёбываясь. – Я твоя семья, понял? Мы все, – Хоби крепко сжимает любимого, ставшего вдруг таким беззащитно-маленьким сейчас. – Родной, вот увидишь, твой отец обязательно поймёт, насколько ошибся, прости его... Он не смог реализовать свою мечту, и хотел, чтобы за него это сделал ты. А ты выбрал идти своей дорогой, к своей мечте. И мы поможем тебе достичь всего на свете, я клянусь, только останься с нами. Со мной. Хосока трясёт, и собственные слёзы тоже грозят вот-вот вырваться, но только нельзя. Он должен быть сильным сейчас. Ради Юнги. – Я больше не отличаю хорошую музыку от дерьмовой, Хо. Даже музыка ушла от меня. Всё, что пишу, кажется мне низкопробной дешёвой копией меня прежнего. Ноты перестали приходить ко мне спонтанно. Я как будто уже себя убил, понимаешь? Мин Юнги уже мёртв. Трагедия случается именно тогда. Едва заметная перемена в выражении лица, но внутри – человек надвое колется. Юнги чувствует, что словно застывает и не может больше управлять телом, шевелить губами или воспроизводить звуки. Нет, он по-прежнему всё видит и понимает, но кто-то другой теперь верховодит. Теперь уже трое долго полулежат на крыше в обнимку. Хоби гладит Юн/Агуста по голове, шепчет что-то милое и малозначащее, просто дышит за двоих, чтобы боль хоть чуть-чуть облегчить. Тот затихает мало-помалу, лицо просветляется, и черты лица разглаживаются, словно весь этот груз, на плечах лежавший, мигом рухнул, и рэпер пресловутым атлантом эти плечи, наконец, расправил. – Хосок-а, ты что-то совсем приуныл! – Agust D вскакивает на ноги и чмокает дэнс-лидера в макушку. – Со мной уже всё хорошо, просто хандра напала, первый раз, что ли? Спасибо, что выслушал, мне очень сильно полегчало! Идём спать, м? Что-то не так. Хо чувствует нестыковку в поведении, – слишком хорошо они выучили друг друга за тысячи часов, проведённых вместе, и на Юнги это совсем не похоже, – не после всего, о чём они тут говорили. Но он ведётся, радуясь хотя бы такой "маленькой победе", не осознавая ещё, во что перетекла глубокая депрессия Мина и какими последствиями обернётся для него самого и всех бантанов. Конечно, это куда лучше, чем отменившийся (вроде как) суицид, но только "счастливым финалом" такой исход назвать язык тоже не повернётся.