Теперь я буду героем!

Прошла неделя с того события. Я была полностью подавлена и не знала, что теперь делать. Последующие дни мои стали однообразны. Такемичи же подолгу не появляется дома – видимо, шляется где-то, – из-за чего становится ещё скучнее, а чувство одиночества растёт с каждым часом, с каждой минутой, с каждой секундой. В голове была каша-малаша, и мысли не могли прийти в норму. Я думала о том, как Манджиро так легко смог уничтожить то, что мы выстраивали полгода; о том, как холоден был его взгляд в тот момент, а фигура даже не шелохнулась, потому что Майки был абсолютно уверен в своём решении. Это безусловно разрывало моё сердце. Без него всё было иначе. Я видела Манджиро везде: в своей комнате, на кухне, в гостиной и даже на улице. Он был и там, где никогда не появлялся вовсе. Я могла чувствовать его присутствие будучи совершенно одна, могла слышать голос в тишине, могла видеть его лицо в темноте. Везде он. Вспоминала пустые глаза, которые совсем не пустые – в них всегда слова о чувствах сердца, но порой они были такими неясными. Улыбка Манджиро до ушей всплывала в голове, и становилось так тепло на душе от этого, но затем снова холодало, когда я осознавала, что больше не увижу её. Его вечно тёплые руки, немного шершавые и грубые от постоянных драк, приходили на ум, когда я трогала своё горячее тело своими вечно ледяными ладонями и вздрагивала от такого противопоставленного касания. Слова о том, как я ему нравлюсь или вообще все его фразы, связанные со мной, то и дело повторялись в моей голове, становясь со временем всё более неразборчивыми. Я вспоминала каждую деталь. Но почему только сейчас? Почему именно тогда, когда я больше не смогу увидеть Манджиро? Правильно говорят: "Мы начинаем ценить вещи только тогда, когда теряем их". Хотя я не могла поверить в то, что так легко потеряла что-то ценное для меня, настолько ценное, что я всей душой это осознавала. Неужели я ценила недостаточно? Да... Наверное, мне стоило тогда купить для Манджиро тайяки. Мне стоило бы согласиться погулять с ним поздней ночью. Я жалею, что ударила его, когда он вошёл без стука в мою комнату. Я жалею, что не дала ему попить газировки из моей банки, когда мы сплетничали у круглосуточного. Нужно было чаще говорить о том, как он важен для меня вместо того, чтобы называть идиотом. Надо было быть нежнее с ним. Надо было. Ну что теперь? А теперь Манджиро нет. И не будет. Мне остаётся только скучать по тому времени, роняя слёзы обиды. Верно, мне было очень грустно. Это всё моя вина. Я должна была учесть его чувства. Нет, я не любила Майки. Я видела в нём только друга, максимум – младшего брата. Было бы абсурдно, влюбись я в того, кто младше меня на шесть лет – я бы почувствовала себя педофилкой. Но я не могу отрицать того, что какие-то чувства к нему были, иначе я бы не стала скучать по нему или плакать; я бы не стала дорожить каждой секундой с ним. Я не могу назвать это дружбой, но и любовью тоже – только если она подразумевается романтикой. Без сомнений, я была привязана к Манджиро. Важно было не то, что я чувствую, а то, что я была привязана к нему этими чувствами. И я не смогу отвязаться, как бы не пыталась. Эти чувства уже являются частью меня. Я не хочу рушить саму себя, уничтожая их. Но ты рушишь себя тем, что страдаешь по нему. Как долго я буду в этом состоянии? Как долго я ещё буду думать о Манджиро? Как долго я буду страдать? Я не знала ответа и до сих пор не знаю и, думаю, что не узнаю никогда. Мне придется только плыть по течению этих ужасных обстоятельств, коря себя за все ошибки. Я буду сидеть дома целыми днями, плакать в подушку, ненавидеть Манджиро... Точнее – могла бы. Это происходило бы в эти выходные, если бы Изана не написал мне, что на самом деле очень удивительно. Написал он, кстати, с очень странным предложением. Я бы даже сказала неожиданным. Я наблюдала за тем, как Какучо обжаривает на масле курицу с овощами и арахисом. Сказать, что это выглядело аппетитно, – ничего не сказать. То, как он по-мастерски подбрасывал еду, очень завораживало, и я не могла не признать, что Какучо точно спец в готовке. И сказать честно, я ни в коем случае не могла подумать, что Хитто умеет так готовить. Если бы только Изана не пригласил бы меня в квартиру Какучо, то, думаю, я бы никогда и не узнала бы. – Представляю вам курицу гунбао с арахисом! – он положил тарелку с аппетитной курочкой и овощами на барную стойку, между мной и Изаной, после чего снял с себя фартук. – Вау! – восторженно воскликнула я, глядя на блюдо, заставляющее пускать слюни. Я смотрела на то, как сок стекал по нежному мясу, представляя, с каким хрустом будет отзываться корочка курятины. А какой аромат! Просто великолепно! Ноздри улавливали сильный запах перца, отдающего еле заметным имбирём. Даже сам вид этого чуда, так и зовущий съесть всё, был восхитителен. – Надеюсь, что получилось неплохо! – Хитто посмотрел на нас, намекая взглядом на то, чтобы мы попробовали его творение. – Это выглядит и пахнет гораздо лучше чем просто "неплохо"! – похвалив парня, на моём лице появилась яркая улыбка до ушей, словно я уже и забыла про Манджиро. Правильно говорят: "Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда". – Скажите же, Курокава-сан! – повернув голову к всё такому же неухоженному Изане, сидящему слева от меня, я ожидала, пока тот скажет доброе слово своему другу. – Нормально. – точно льдом плюнулся, он отвернулся от меня и от тарелки, положив локоть на стойку и упёрся подбородком на раскрытую ладонь – ему было неинтересно всё это. – Как жестоко... – с неловкой улыбкой я снова посмотрела на Хитто, который, в свою очередь, обидчиво глядел на своего короля, не захотевшего даже попробовать подношение. – Знаешь, Какосик, я хочу попробовать это. В этот момент его разноцветные глаза резко метнулись к моему лицу, и уголки его губ приподнялись в доброжелательную улыбку. – Я буду только рад! Получив разрешение, я с энтузиазмом взяла палочки для еды и захватила в плен самый аппетитный кусочек, положив его в рот. Все мои вкусовые соски взорвались от полученного удовольствия. Это был острый, местами горьковатый из-за имбиря вкус, следовавший после хруста арахиса; а то, каким нежным было мясо, невозможно описать словами – оно буквально таяло во рту. Ни одно японское блюдо, которое я пробовала, не смогло бы сравниться с курицей гунбао! Поистине, китайская кухня поразительна! – Как вкусно! – я широко заулыбалась, чуть ли не танцуя от радости и размахивая руками в стороны, и ничего не ожидавший Изана вздрогнул. – Это просто восхитительно! Какосик, ты обязан стать шеф-поваром! От таких комплиментов Какучо немного покраснел, засмущался и искренне улыбнулся, смотря на мои горящие глаза. – Да ладно тебе! Я просто следовал рецепту. – он сел передо мной и Курокавой за барную стойку, словно бармен, подающий нам напитки – но в нашем случае блюда. – К тому же кулинария – всего-навсего моё хобби. Не думаю, что смогу воссоздать что-то более стоящее. – всё с той же улыбкой объяснялся Хитто, обесценивая своё творение. – Какосик, не говори так! Ты должен гордиться тем, что создаёшь! Может быть, я и не знаток китайской кухни, но никогда в своей жизни не ела что-то столь шикарное! Да это вкуснее любого мяса Вагю! – такое сравнение смутило парня, и он, расширив глаза, покраснел ещё больше. – Ты слишком перехваливаешь меня, Хана. – Хитто отвёл в стеснении глаза, что только меня раззадорило. – Я вам не мешаю? – в наш разговор влез Изана, которого мы благополучно забыли. Он смотрел на нас недовольным и немного пренебрежительным взглядом, точно осуждал нас, как старая и ворчливая бабка. – Может вы ещё поцелуетесь? – ядовито спросил он, кинув свой гневный взор на Какучо, который, в свою очередь, отвернулся от меня в совсем другую сторону; краска с его лица исчезла, заменив собой неловкость и напряжение. Конечно же, мне тоже стало не по себе от неожиданного комментария Курокавы, считавшего, что мы слишком любезничаем. – Курокава-сан, вы ревнуете Какосика ко мне? – внезапно слетели эти слова, заставляя Изану широко раскрыть глаза, пока я выбирала аппетитные кусочки курочки. – Не беспокойтесь, я не увожу чужих парней. Лучше попробуйте эту вкуснятину! – я протянула к его лицу, а точнее ко рту, кусок курицы. – Скажите: "А-а-а"! – Что... – оскорбленный, Изана с ненавистью взглянул на меня. – Да ты ненормальная! – он ударил рукой по моей ладони, отчего палочки вместе с курицей полетели на пол. – Приглашать тебя было очень плохой идеей! Курокава встал из-за барной стойки и агрессивной походкой ушёл на балкон, закрытый белыми шторами, чтобы не видеть меня и Какучо. Меня переполнило странное чувство насчёт всего этого, но одно я понять смогла точно: грусть охватила меня, когда мой взгляд перешёл к еде на полу. – Вот блин, – неловко и даже немного истерично улыбаясь, я повернулась обратно к Хитто и взяла салфетки, – неужели так трудно попробовать? Не обязательно же швыряться едой. Кажется, моё сердце изливалось обидой за Какучо, который так старался над блюдом, а оно по итогу оказалось отвергнутым. И пока я убирала курицу с пола и поднимала палочки, ощущала на себе тяжёлый взгляд. – Какосик, наверное, ты расстроен? – хотелось утвердить, но фраза превратилась в вопрос из-за неуверенности в словах, и мои глаза посмотрели на него с толикой жалости – хотя я думаю, что Хитто был бы очень недоволен этой жалостью. – Нет, всё в порядке, Хана. – он улыбнулся как ни в чём ни бывало, и я обратно села за стойку, выбросив салфетки в мусорное ведро. – Я вовсе не расстроен. Изана уж такой человек, ничего с ним не поделать. – Какучо смиренно вздохнул, давая мне новые, чистые палочки для еды. – На самом деле он не такой плохой как кажется. Думаю, что просто стесняется тебя. – Стесняется?... – да в это даже ребёнок не поверит, ни то что я! – Нет, это слишком мягко сказано... Видно же, что Изана меня ненавидит! Хитто нервно увёл неловкий взгляд, продолжая улыбаться, хотя по нему было видно, что он и сам не мог поверить в собственные слова, но продолжал искать оправдания таким странным действиям друга. – Я бы так не сказал... – снова глянул на меня, смягчая голос. – Если бы он тебя ненавидел, то не пригласил бы сюда. – Я думала, что это ты заставил его! – в лёгком удивлении я чуть ли не упала, качаясь на стуле, а Какучо усмехнулся. – Ну я бы не хотел вновь пересекаться с тобой после похода в парк аттракционов. Но, как видишь, Изана сам изъявил желание встретить "ненормальную сталкершу". – последние два слова меня задели, особенно потому, что он говорил это так свободно и незначительно, словно это правда. – Я был удивлён, когда увидел тебя в квартире Хайтани, но удивился ещё больше, узнав, что это Изана предложил сходить туда с ним. Я начала замечать, как доброжелательная и нежная улыбка Какучо начинала медленно спадать. – Зачем ты пошла с Изаной, хотя я говорил тебе больше не ходить за ним? И это я уже молчу про то, как ты опять приехала в Йокогаму, оставшись у него в квартире на ночь. – внезапно всё его лицо стало серьезным, и только брови свелись под углом, выражая злость; в голосе – осуждение, в глазах – беспокойство. – Ты правда настолько глупа, что готова остаться в квартире взрослого парня, которого знаешь только пару дней, не волнуясь о своей безопасности? – Какучо приблизился ближе ко мне, в то время как я лишь отдалялась, расширяя глаза на такие руганья; но его быстрая рука схватила меня за затылок, придвигая её к своему лицу. – Хана, не будь такой легкомысленной. Изана опасен для тебя. – он ярко подчеркнул эти два предложения, в попытке достучаться. – Для меня он герой, но я собственными глазами видел, что Изана творил, и, поверь, тебе это явно не понравится. Я тонула в бесконечном океане тревоги и обиды, находящемся глубоко в хрусталиках глаз Какучо. Он готов был утопить меня полностью, лишь бы я поняла. И я понимала, но не хотела отступать. Сложно, когда нужно уйти, но ты не можешь. Порой в такие моменты тебя начинает съедать заживо совесть, а иногда страх за будущее, но определенно становится стыдно перед другими за то, что заставляешь их волноваться. – Ладно, – неуверенно пробубнив, я отвела робкий взгляд. И хотя я больше не смотрела на Хитто, но могла отчётливо понимать, как пристально и недоверчиво он пялился на меня. – я поняла... Больше не буду вести себя так необдуманно. И всё-таки нужно хотя бы притвориться, что мне не всё равно, и я усвоила урок, чтобы Какучо отстал от меня, иначе он на постоянной основе будет мне в уши жужжать, напоминая это. И, в конце концов, Какучо отпустил мою голову, и я вновь села. Между нами возникла тишина, в которой он убирал посуду в раковину, а затем тяжело вздохнул. – Слушай, я, конечно, не хочу показаться грубым, но думаю, что тебе лучше уйти. – неожиданно кинул Хитто, переменив свой решительный взгляд на более раскрепощенный и даже стыдливый. – Сейчас мы собираемся исполнить свою мечту детства, но, к сожалению, не так, как хотели давным-давно. – без сомнений, когда Какучо заговорил о мечте, я сразу подумала про "Поднебесье". Кисаки так быстро добрался до Изаны и его слуги, что даже создание банды случилось внезапно. – То, что мы собираемся создать, очень опасно, и если ты будешь с нами, то это тебе аукнется. Поэтому уходи, Хана, пока не поздно. – уже с мольбой прозвучал его голос. – Ты прогоняешь меня? – Ну... – он помолчал немного. – Я бы не стал, если бы не твои натянутые отношения с Изаной и всё остальное... – в этот раз взгляд отвёл Какучо, а не я. – Не подумай, что я тебя ненавижу или что-то типо того. Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности. Слова его обескуражили, и я не знала как реагировать: стоит ли мне дуться на него или же умиляться его заботой. Лёгкие тяжело вздохнули, пока мозг обрабатывал информацию насчёт всего этого. – Дай хотя бы поговорю с ним напоследок. – я встала и важной походкой, в которой виднелось нежелание, направилась на балкон за белоснежными шторами. Пока преодолевала путь, чувствовала за спиной жгучий взор, сжигающий кожу аж до позвонков сквозь ткань чёрной водолазки. Не доходя до места назначения, я думала о том, что скажу Изане. В голове было много мыслей, но из-за их огромного количества я не могла понять, что именно нужно сказать и в какой последовательности. Порой идеи были слишком глупыми и, наоборот, чересчур сложными, глубокими – в душевном понимании. У меня были вопросы к нему, но они казались мне очень интимными, а Изана на них вряд ли захочет отвечать; к тому же мы не настолько близки. В любом случае, я буду действовать так, как подскажет ситуация. Протянув ладонь к слегка колыхающим шторам, я коснулась нежной ткани, кажется, только постиранной – судя по запаху порошка и мороза, – и попала на балкон. Холодный и тёмный – и я не о здешней атмосфере говорю. Я говорю о том, кто, опираясь на перила, стоял спиной ко мне и смотрел с высока на одинокую улицу, точно ждал чего-то или кого-то. Изана, даже несмотря на прохладу, не дрогнул, когда дуновение ветра прошлось сквозь его неухоженные волосы. Он мог находиться здесь в одном только свитере и спортивных штанах – парень всегда носит их, поэтому я уже наизусть знаю каждый шов на его повседневной одежде, – а на ногах нет даже носков – только тапочки, почти промокшие от тающего снега. Свет ламп просачивался через щель между шторами прямо Изане на спину, пока лик его оставался на тёмной стороне. "Надеюсь, что Какучо не разозлиться, если я немного испачкаю его домашние тапочки." – понадеялась я, ступая по грязному снегу чистыми, белыми тапками. Интересно было то, что у парня две пары – одна для себя, а другая для короля. На звук моих шагов Изана никак не отреагировал, а только чуть поднял голову, перемещая вес тела с одной ноги на другую. – Курокава-сан, вам не холодно? – я подошла к перилам, встав справа от него, выдыхая клубок пара. – Я могу принести вам пальто. Изана помолчал, смотря на мигающий уличный фонарь, видимо сломанный, а затем повернул голову в мою сторону, уперев её на раскрытую ладонь. Странно, но даже будучи в позе, в которой он ниже меня, Курокава продолжал выглядеть так, словно смотрит на меня сверху вниз; хотя слово "словно" тут не подойдёт, ведь он в действительности смотрел так на меня... В взгляде его было что-то помимо усталости, но хотела я только понять, что было ещё, как вдруг Изана заговорил: – "Курокава-сан" звучит так, будто я реально какой-то старикашка. Прекращай меня так называть. Просто зови по имени. – он повернул лицо обратно к фонарю, продолжая придерживать голову. Его просьба вызывала у меня немного странные ощущения неудобства, ну а "Курокава-сан" уже вошло в привычку, поэтому я была неуверенна, что смогу выполнить "приказ". – Эм, Изана? – неловко обратилась я. – Да, именно вот так. – Хорошо... – мой слабый взгляд перешёл на вид улицы. В отличие от квартиры Изаны, квартира, в которой жил Какучо, находилась рядом со сквером, состоящем преимущественно из голых деревьев, дорожки и уличных фонарей вдоль неё. Снег ковром, хоть и не белым, продолжал лежать на земле, придавая всему унылый вид. Все фонари работали, освещая тропинку, и только один мигал, переменяясь на то черных, то на туско-белый. Район скорее всего был спальным, иначе объяснить отсутствие каких-либо признаков жизни или вообще, что здесь живут люди, я не могла. Да и Какучо видимо не часто бывает дома, смотря на то, сколько грязного и не убранного снега лежало на балконе или на то, какой слой пыли был на шкафчике для обуви. Но тогда возникает вопрос: "Где Какучо бывает, если не дома?" – Этот фонарь уже как полгода неисправен, но никто не хочет его чинить. – внезапно прерывая тишину своим холодным, как воздух вокруг, голосом, Изана глазами указал на предмет его внимания. Я в замешательстве посмотрела на него, не понимая такой неожиданной фразы без всякого смысла. Он бы не стал начинать разговор без веской на то причины. – И что вы... То есть... Что ты хочешь этим сказать? – сначала замешкавшись, поинтересовалась я. – Просто сказал. – Понятно... "И что это за ситуация такая!?" – подумав и сконфузившись, я криво улыбнулась, чтобы не показывать свою растерянность, но, кажется, Курокава уже догадался – он устремил на меня краткий взгляд. Я хотела поговорить, судя по тому, как будет протекать наш разговор, но что-то он не клеится... Не желая больше трепать друг другу итак пострадавшие нервы, я пошуршала в карманах и вытащила пачку недавно купленных сигарет, которые уже были открыты, а пара сигарок отсутствовала – выкурила, как только пачка попала в мои руки. Когда я наконец получила карманные деньги, то сразу потратила их на это орудие самоубийств, которое, даже несмотря на всю свою опасность, манило всем возможным. Мои пальцы ловко обхватили сигарету, а губы сжали её в нежных тисках. Глаза метнулись на Изану. – Покуришь? – спросила я, протягивая папирос в его сторону. Парень многозначительно осмотрел сигарету, а после – меня. Он недоверчиво потянул ладонь к моей и взял вещицу, точно думал, что я хочу его отравить. – Любишь портить своё здоровье? – Изана хмыкнул, рассматривая сигарету, пока я зажигала свою зажигалкой, которую одолжила у Чифую. – А что? Будете... – я замешкалась. – Будешь говорить о том, как это вредно? – Курокава взял зажигалку, зажёг сигу, а затем сделал затяжку, закрывая глаза. Он втянул в себя весь дым, потом тяжело, точно работал месяц без выходных, выдохнул и не спеша ответил, косо поглядывая на меня: – Какой смысл говорить об этом? Люди понимают вредность сигарет, но всё равно продолжают курить. Знаешь почему? – я вопросительно вскинула брови, постукивая пальцем по сигарете, давая праху осыпаться. – Они любят страдать, сами не осознавая этого. – Изана повернулся ко мне лицом, наконец переменив всё своё внимание на меня, а не на грустную улицу; но как бы не заинтригованна была я нашим наконец-то завязавшимся разговором, смрад, который он пустил на меня, заставил сузить слезящиеся глаза и нервозно помахать ладонью туда-сюда, разгоняя черный дымок. – Вы тоже любите страдать? – сама не заметив уважительной формы, поинтересовалась я, открывая веки, в надежде, что Изана больше не будет выдыхать дым в мою сторону. Он недовольно посмотрел в моё лицо, а после – отвернулся, издавая какое-то неудовлетворительное мычание. – Вся моя жизнь – одни сплошные страдания. – Курокава выкинул ещё тлеющую сигарету, даже не наблюдая за тем, как она красивой искрой падает вниз. – Я ненавижу сигареты "Hope". – его внезапное изречение заставило меня в замешательстве взглянуть на пачку. – У "Seven stars" фильтр получше. – Не могу поспорить, – я улыбнулась, радуясь тому, что мы с Изаной разделяем общее мнение, – но они дороже чем "Hope", к тому же я хотела попробовать что-нибудь ещё помимо "Seven stars". – докуривая и выдыхая дым, я ловко и элегантно выкинула сигарку, смотря на то, как она, ещё пылающая, летела вниз после сигареты собеседника. Курокава лишь хмыкнул, снова смотря на улицу. И снова между нами возникло молчание, прерываемое звуком плещущейся воды – скорее всего, это Какучо моет посуду. Маленький разговор, а для меня имеет большую ценность. Интересно, что насчёт этого думает Изана? "Ого, это первый раз, когда с кем-то разделила сигареты..." – промелькнуло в голове. Мысль странная, но согревает мне душу. И вообще Изана стал для меня чем-то бо́льшим. Может быть, он сам этого и не осознаёт, но тоже тянется ко мне, видимо, из любопытства – вот только это не отменяло теорию о том, что ненависть присутствовала в нём по отношению ко мне. И таким образом мы проводим время вместе, которое ценно для меня. Даже его молчание является высшей наградой с небес, что уж говорить о словах. И я бы солгала, если бы сказала, что не люблю эту взрослость Изаны и то, что он не пытается менять человека. Мне поистине льстило его равнодушие к моему курению. Хотя могло показаться, что ему всё равно, но я-то знала, что парень просто уважает мой выбор. И это заставляло меня ещё больше желать спасти его чёрную душу, ведь он единственный, кто понимает меня, что не очень и заметно. – Слушай, Изана, – начала я, на что бородач никак не отреагировал, – спасибо, что пригласил меня. Если бы не ты, то я бы так и осталась торчать дома и скучать. – с моих губ слетел смешок. Курокава помолчал, видимо обдумывая что-то, затем слегка покачал головой, переменил ногу на́ ногу и только потом заговорил: – Это Какучо тебя пригласил, а не я. У него просто твоего номера нет, вот он и попросил меня написать тебе. – так непринуждённо, но явно отдалённо от недавних слов Хитто, балакал Изана. – Правда? – я прокручивала в голове разговор с Какучо, и, честно говоря, версия белокурого выглядела более правдоподобно; но что-то в моём разуме считало иначе, пытаясь доказать ложь моего собеседника. – Я верю. – с каким-то неясным значением улыбнулась ему, направляя взор на улицу. "С цундере так сложно общаться..." – подметила я для себя, теперь полностью понимая, что с Изаной не так.

И вновь ти-ши-на...

Сколько это будет продолжаться?... Тишина с Майки приятная и интимная, во время неё я могу полностью утонуть в "нас"; тишина с Изаной давящая и равнодушная, она разделяет "меня" и "его". "Снова вспомнила Манджиро..." – я в миг погрустнела, опираясь всем телом на перила балкона, пока мои руки свисали вниз, как у новорожденного ребёнка, у которого не окрепли мышцы. – Изана, любить или быть любимым? – стараясь не выдавать своего поникшего состояния, я сцепила руки в замок перед головой, что покоилась на опоре. Удобно ли было? Ну если вдобавок прогнуть спину – то да. – Что за вопрос такой? – он скривил своё лицо в противном отторжении и непонимании. – Тебя парень что ли бросил? – уже по-издевательски и саркастично спросил Изана. – Что? Причём здесь это? – повторив его гримасу, я слегка недовольно взглянула в его глаза; тот усмехнулся. – Хотя, так и есть... То есть это был не мой парень! Друг был... Курокава изменился в лице, став серьезным, и, кажется, в глазах его проскользнула искра недоверия или же наоборот – заинтересованности. – Ну и почему же? – Сама не знаю. Просто взял и бросил, ничего не сказав. – тяжёлый вздох последовал после слов. – Вечно мне не везёт... – Поэтому и не следует сближаться с другими – от этого одни страдания. Любовь и дружба – просто чушь собачья. – небрежно кинул Изана, сведя брови. – Ты не веришь в любовь? – Я её не отрицаю, но в моей жизни её не было. – Тогда не надо считать её чушью собачьей, как ты сказал. – когда я кинула это, он сурово посмотрел в мои глаза, не поворачивая голову. – А что? Думаешь, что любовь спасёт мир? Я промолчала – Изана вслед. Кажется, по моему взгляду он понял, что я не собираюсь отвечать, поэтому собирался высокомерно отвернуться, но его откликнули: – Изана, у тебя есть мечта? – заговорив, в голове моей всплыли слова Какучо про "Поднебесье". – Думаю, у каждого есть что-то, о чём он мечтает; даже у меня. – взяв паузу он продолжил. – Я уже понимаю, что ты спросишь, что у меня за мечта, но хочу сразу предупредить, что я разделяю её с Какучо. – Курокава повернулся ко мне всем телом, явно пристрастившись к теме нашего разговора. – Мы вместе хотим создать преступную банду и встать на вершину криминального мира Японии. – он сказал это вполне серьезно и уверенно, местами жестоко, давая понять, что его мотивы и цели реальны и что он любыми способами добьётся успеха – что впринципе так и есть. Я не могла описать словами его вид и ауру, которую излучал Изана только своими фразами. Ранее неживое лицо приобрело столько красок и чувств, сколько я не видела никогда, даже тогда, когда он злился на меня. Решительность била ключом, и если она бы стала огнём, то точно сожгла бы весь мир, ничего не оставляя на потом; но очаг пламени его не насытиться. И что зародило искру в сердце Изаны, если у оно, конечно, у него есть? Явно не преданность обещанию, данному Какучо; явно не желание к господству над мафией; и точно не любовь к восозданию зла. Это была жажда уничтожить Сано Манджиро и ничего более. Но как человек, утративший всё, включая и желание к жизни, из-за смерти "старшего брата", смог вновь что-то захотеть? Нужен кто-то, кто заставит его снова поверить в нужду к жизни. Но кто?

Без сомнений, Кисаки Тетта.

Я неопределенно хмыкнула, смотря на Изану не то недоверчивым, не то боязливым взглядом; скорее всего, в моих глазах была пристальность и внимательность, следящие за тем, как Курокава движется, говорит, пожирает взглядом – или же это я пожирала его. И поглощая Изану полностью, я увидела его желание, состоящее в том, чтобы я хоть что-то сказала. Набрав воздух в лёгкие, я просто спросила: – Почему? – Это было наше с Какучо обещание друг другу – воплотить мечту. – вновь потухнув, Изана повернулся к унылой, пустой улице, облокотившись на перила и опустив голову. – От обещаний одни страдания. – проговорила я, слегка прикрывая глаза усталыми веками. – Но люди любят страдать, как ты сказал... Тишина. Но в этот раз вполне приятная. – Знаешь, что я вспомнил? – Нет, я не умею читать мысли. – Да что ты говоришь? – лёгкий смешок слетел с его губ, что ненароком меня удивило. – А выполнять свои обещания ты умеешь? – я вопросительно посмотрела на него, а Изана, в свою очередь, тяжко вздохнул, как будто объясняет элементарные вещи глупому человеку. – Ты говорила, что заплатишь мне за ночлег тогда. Хотя ты даже "спасибо" не сказала. И в этот момент я полностью выпала. Мир словно замер для меня, когда он напомнил об этом. Я уже могла почувствовать, сколько недовольства и ожидания было в глазах парня, стоило ему только понять, что я благополучно ничего не подготовила. Мне было стыдно? Нет. Страшно? Ещё как! – Ну... У меня сейчас проблемы с финансами... Поэтому мне нечего вам подарить... – неловко потирая шею и отводя глаза, оправдывалась я, хотя про финансы было правдой. Изана даже ничего не сказал, но его молчание ещё больше меня напугало. – М-может п-поцелуй сойдёт!? – резко и необдуманно ляпнула я первое, что пришло в голову, и, походу, не сразу поняла всю суть своей ошибки. – Ты смеёшься? – он даже не повёл бровью на мои слова. "Чёрт, Харуки, что ты творишь!?" – истерически подумала я. – Ты всех поцелуями благодаришь? – единственное, что Курокава спросил, вопросительно склонив голову. – Нет, вы единственный. "Остановись!" – кричал здравый смысл, которого никто не слушает. – Оу, вот значит как. – его губы расплылись в слабой и едкой ухмылке. – Так твои слова про то, что ты влюбилась меня, были правдой? – Может быть. А может меня просто привлекают парни, похожие на старикашек. – съязвив, я надеялась, что Изана откажется от моего предложения. – Ну так чего же ты ждёшь? Целуй меня. – повернувшись ко мне, и всё ещё держа одну руку на перилах, он то ли напыщенно, то ли выжидающе приказал мне. Сам факт того, что сам Курокава Изана так легко согласился на поцелуй с практически незнакомым человеком, смутил меня больше, чем мой первый просмотр порнушки в двенадцать лет! Это вообще реально!? Я всеми своими клетками молилась, что он просто шутит надо мной, и я вот-вот скажу ему, что у него тупые шутки. – Ч-что!? Ты так просто соглашаешься!? Ты даже не постеснялся!? – я отскочила назад, уперевшись спиной на перила – если бы не они, то я бы точно упала камнем вниз на землю. На моём лице держалась неловкая улыбка, которая всегда вскакивает в таких ситуациях. – Я уверен, что ты так и не отблагодаришь меня должны образом, – Изана намекнул на мою безответственность и некомпетентность, украдким взглядом осматривая моё лицо и останавливаясь на губах, – поэтому это лучше чем ничего.

"НЕТ! ПРЕКРАТИ СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ ТАК!"

– Н-ну это же н-не значит, что ты должен так легко р-реагировать!... – я заикалась, явно даже не от смущения. – А что? Ты думала, что я обделён женским вниманием? Или ты действительно предположила, что я девственник? – многозначительная улыбка наконец-то появилась на его лице. Я была уверена, что Изану смешила вся эта ситуация, поэтому он и продолжал так отвечать вести себя, чтобы я потешила его ещё больше. – Поверь, я вытворял много грязных вещей. И тут до меня допёрло, что Изане просто плевать на такие предрассудки и плохо ему от этого не станет; к тому же его смешила моя реакция, а отчаяние на моём лице заставляло его несуществующее сердце наполняться счастьем. Как можно быть настолько жестоким человеком!? А ведь в моей голове уже промелькнули мысли о том, что я ему нравлюсь... Хотя в это сложно поверить, смотря на наши взаимоотношения. – К-как наш разговор пришёл к этому!? – Это у тебя спросить надо. – совершенно спокойно ответил Курокава. – Так ты будешь целовать или нет? – Лучше бы ты сразу сказал, что влюблён в меня, Изана. – выдав какую-то глупость вновь, я попыталась свернуть наш разговор в другое русло, "вполне естественно" поправляя волосы и продолжая улыбаться, как дурочка. – Что за абсурд. Я просто хочу поскорее покончить с этим, да и тем более это ты предложила идею с поцелуем. – твёрдо ответил он, разбрасываясь неоспоримыми фактами. – То есть ты на полном серьёзе хочешь поцеловаться со мной? – Не мы будем целоваться, а ты будешь целовать меня. Чувствуешь разницу? – чуть с умным видом проглаголил Изана, почти ухмыляясь своим словам. – Не особо... – промямлив, я отвернулась от него вполоборота, но его холодный голос отозвал меня вновь, заставля опять стоять прямо лицом к нему. – Давай быстрее, я не люблю ждать. – одной этой фразой он подзывал меня к себе для совершения дела. – Ладно, – я тяжело и пагубно вздохнула, подходя к нему, – и не надо смотреть на меня таким пугающим взглядом. – сказав это, я мигом метнула глаза на его, распахнутые и полные ожидания, но в то же время всё так же холодные и чёрствые. – Только без языка – не хочу заразиться от тебя придурковатостью. – Курокава съязвил, точно хотел меня разозлить, но и я не собиралась отставать от него. – А я от тебя – высокомерием. Лицо моё приобрело раздражительную улыбку сквозь всю ту неловкость, пока глаза Изаны расширялись в негодовании, а мои губы ловко поймали его, чуть приоткрытые, собиравшиеся что-то возразить на такую дерзкую фразу; руки легли ему на грудь, стараясь почувствовать сердцебиение, и лишь мои глаза были закрыты, продрагивая ресницами, чтобы не видеть недовольную морду парня. Как только его губы были схвачены, я слегка сжала их, полностью ощущая потрескавшуюся кожу и испущенное теплое дыхание, вместо которого могли политься нелестные слова. Я могла нежно пройтись по верхней губе Изаны, а затем резко и грубо спуститься к нижней, чуть ли не кусая её. Но что бы я ни сделала, Курокава никак не реагировал и не собирался предпринимать что-то – видимо, его слова о том, что целовать буду лишь я, были правдой. Оставалось только удовлетворить потребность негодяя, и тогда тот от меня отстанет. И я пыталась успокоить себя мыслью о том, что в поцелуе нет ничего плохого, хотя очень в этом сомневалась; я повторяла себе: "Он тебя не убьёт, успокойся". Но что-то в душе страшилось, ныло от беспокойства. Наконец, своими чуть дрожащими, так и не сумевшими отыскать биение сердца Изаны – наверное потому что его у него нет, – руками проскользнула вверх, к шее, проходя через густые и колючие волосы и обвиваясь вокруг. Изана, не оставивший этот жест без внимания, через пару секунд схватился ладонью за мою кисть, провёл своими грубыми пальцам вдоль моей руки, останавливаясь на плече, но потом спускаясь ниже по спине, отсчитывая каждый позвонок и вызывая тем самым мурашки, а кожа в свою очередь ощутила всю заморось, исходящую от рук Курокавы – по итогу эта ловкая и холодная ладонь осталась на талии; и я могла с уверенностью сказать, что Изана, хоть и незначительно, но начал шевелить губами, всё больше и больше втягиваясь в этот неудачный и странно произошедший поцелуй. И в то время, как вторая его рука начала опускаться уже по моим бокам, я почувствовала запах дешёвых сигарет, которые мы выкурили совсем недавно; но как бы отвратителен он ни был, мы продолжали целоваться. Нехотя, ненавистно, пытаясь превзойти друг друга и показать, кто способен на большее. Но, кажется, одних сминаний губ было недостаточно, чтобы раскрыть весь свой потенциал, и что-то влажное и теплое коснулось моей нижней губы. – Слушайте, ребят, вам не холодн-оа-ва!?... – внезапный шокированный голос Какучо отвлёк нас от интересного занятия. При виде неожиданно появившегося в меж белых шторах Хитто, который прикрыл глаза ладонями, пока его щёки пылали, я резко повернула голову в его сторону, покраснев не меньше его самого. Тот начал пятиться назад, видимо собираясь уйти. – К-Какосик, это не то, чем кажется на первый взгляд! – руки внезапно толкнули невозмутимого Курокаву в сторону, а ноги собрались броситься вслед за парнем, который не так всё понял; но крепкая хватка недавнего, так сказать, "возлюбленного" не позволила убежать. – Оставь его. – спокойно, без капли волнения на лице проговорил он, склоняя голову. – Но ведь Какучо может подумать, что мы того самого! – разводя руками в стороны, будучи взбудораженной, я посмотрела на Изану с каплей недовольства и морем тревоги. – "Того самого" что? –его брови в замешательстве свелись к переносице, а глаза чуть сузились. – Ну что мы встречаемся! – нервозно ответила я, медленно теряя самообладание. – Друзья ведь не целуются! – Друзья по дружбе и потрахаться могут. – Курокава резко потянул меня обратно, не переставая сжимать моё запястье. Взгляд его стал чуть раздраженным, но в миг расслабился. – Слушай, сейчас всё равно неподходящий момент объясняться, поэтому бесполезно что-либо ему говорить. Я подумала секунду о том, что будет, если я сейчас кинусь объяснять всё Какучо, и никакая из возможных версий того, как он отреагирует и воспримет это, меня не удовлетворили. Приходилось согласиться со словами Изаны, к тому же он знал своего друга лучше чем я, следовательно, и его вероятную реакцию знает. – Ладно, наверное, ты прав... – всё никак не успокоившись, я вздохнула с тяжестью в словах, отводя взгляд и чувствуя, как моя рука освобождается от оков чужих, холодных и погрязнувших в крови. – Тогда мне лучше пойти домой – не смогу более находится в этой квартире после произошедшего недоразумения. Белокурый "старикашка" поднял голову под углом, потом опустил её, направляя глаза, полные льда, на меня и смотря оценивающе, явно обдумывая что-то. – Хорошо, иди. Увидимся на следующих выходных, через неделю. – он повернулся всем телом в сторону штор, которые Какучо оставил открытыми, и свет проникал между них прямо на его смуглое лицо. В этот раз Изана смотрел не на тёмную и унылую улицу, атмосфера которой не давала в полной мере насладиться его уставшим лицом. Хотела я уже попрощаться и уйти, но он снова меня отозвал: – Ах, кстати, Ханагаки, – начал Курокава, всё ещё обращаясь ко мне по фамилии, – дай сигаретку. – он протянул мне ладонь, застыв в ожидании. Моя бровь вопросительно приподнялась. – Но разве ты не говорил, что не любишь "Hope"? – Да, говорил. Изана всё ещё ждал, немного потрясая руку, ака: "Давай быстрее". Мне ничего не оставалось, кроме как впадать в раздумья о том, к чему такие перемены, и взять с карманов шорт пачку сигарет, доставая оттуда две сигары. – Даю сразу две. – улыбнулась я, а Изана своеобразно фыркнул. – Как щедро с твоей стороны. – Люди любят страдать, да? – спрашиваю и, кажется, понимаю, почему парню захотелось этих "ужасных" сигарет; он кивает, прося вдобавок зажигалку на время. – Только верни потом. Это не моя. – говорю я, когда передаю ему вещь; он снова кивает, зажигая сигарету, которую сжимает в губах, что некогда касались моих. Лёгкими шагами я вышла из балкона, но после того, как встретилась взглядом с Какучо, смутилась, неловко улыбнулась, еле переставляя ноги, и, помахав, сказала, что ухожу. Тот лишь, находясь за барной стойкой, словно ничего не было и стараясь не смотреть на меня, пожелал удачной дороги.

***

Успев на последний поезд, я вернулась в родную префектуру – Токио. На этот раз всё прошло без происшествий, и никакой мальчишка не стырил мой кошелёк – а ведь я до сих пор помню лицо того воришки! К счастью, в такое позднее, ночное время практически никто не ездит на метро, поэтому я доехала, не кучкуясь в толпе, не ощущая чью-то руку, которая "случайно" задела мой зад, а главное – смогла найти свободное место, чтобы присесть. Всю дорогу я думала о кровати, на которую рухну и засну сладким сном. И, продолжая думать о ней, я задремала в поезде, чуть ли не проспав свою остановку. Я прошла огромный путь к дому начиная с Йокогамы продолжая метром и автобусом и заканчивая пешим ходом до нашего района, в котором автобусы обычно не проезжают. Я была такой уставшей, что иногда закрывала глаза, не переставая идти. И я шла. Шла, пока ноги могли меня нести. Они несли меня через тёмные улицы, во мраке которых могли прятаться убийцы или насильники – хотя в Японии редко нападают прямо на улице, ведь камеры есть на каждом переулке. Но почему-то байкерские банды продолжают существовать, несмотря на защиту страны. Поэтому, наверное, не следует гулять ночью, как это делаю я. Вдруг что-то плохое случится. Родители и Такемичи ведь будут волноваться за меня. Вот только они ни разу мне не позвонили, чтобы узнать, где я. Я наконец-то доходила до ворот дома. Свет всё ещё горел к комнатах – я видела это издалека, – пока соседи спали в темноте своих жилищ. Фонарь светил, и я увидела чей-то силуэт и, кажется, мотоцикл. Подходя всё ближе и ближе, стала примечать знакомые черты: соломенные волосы, низкий рост и белая куртка. И вот когда я подошла к парню, заговорила: – Привет, Майки... – мой голос прозвучал уныло и устало и как-то прерывисто, отчего казалось, что фраза не закончена – но я столько хотела сказать ему, что можно считать её незаконченной. – Привет, Хана... – голос Манджиро прозвучал так же, пока ладони, медленно, но всё же неумело застёгивали застёжки шлема – им как будто что-то мешало: то ли дрожь, то ли холод, то ли усталость – но это было что-то, что мне не узнать. Он посмотрел на меня, и я увидела его больные глаза, небольшие опухоли под ними и опущенные веки. Его лицо выглядело так, словно Манджиро перестал вовсе улыбаться. Я даже не могла понять, что оно излучает: печаль или суровость. Волосы выросли – только сейчас заметила; когда мы впервые встретились, они были намного короче. Я не могу ничего больше думать о Манджи. Я устала думать о нём каждую чёртову секунду. – Я весь день ждал тебя, но ты не пришла. – странные, невзрачные, почти тихие слова еле как вышли из его уст. – Ты ждал меня? – я даже не попыталась изобразить интерес. Мне было так паршиво рядом с ним. – Да, я пришёл в три, потому что в обед ты обычно уходишь к Баджи, а мне хотелось поговорить с тобой без кого-либо лишнего. Но тебя не было дома, поэтому я остался ждать, когда ты придёшь. – Манджиро звучал неестественно, сонно, местами некорректно, точно стоял на посту неделю без отдыха. – А сколько сейчас время? – Почти час... ночи. – Ты ждал меня десять часов? – расширяя глаза, удивилась я. – Да. – он подходил ближе ко мне, перекрывая своей спиной свет фонаря, направленный на меня. Теперь его лицо находилось в тени, и я мало что могла уловить в нём. – Но почему? О чём ты хотел поговорить, что мог весь день сидеть у нас дома? – Я могу прождать целую вечность, даже просто чтобы увидеть тебя. – он промолвил без капли расстерянности. Манджиро готов был сказать это мне. Я не могу не признать, что его слова ввели меня в замешательство. – Я хотел извиниться за то, что сказал тогда, на собрании "Свастонов". Буквально неделю назад ты говорил о том, что "мы даже не друзья", а теперь лепечешь нежные слова, словно ничего не было тогда. Могли измениться твои слова, твои глаза, твой голос, весь твой внешний вид, но взгляд всё по-прежнему остаётся холодным. Ты просто смеёшься надо мной? Думаешь, что я готова прощать тебя снова и снова, когда тебе вздумается? Ты можешь бросить меня в один день, а потом вернуться, сладко нашептывая на ушко о том, как любишь? Ты использовал меня, как какой-нибудь презерватив! Но даже этот кусок резины удостаивается большего чем я. Думаешь, я прощу то, что ты сотворил, то, как опозорил меня? – Всё нормально, я не злюсь, Майки. Да, я прощу. И буду продолжать тысячу раз, несмотря ни на что. И вот я снова ощущаю себя ничем, в то время как истерическая и дурацкая улыбка снова появляется на моём лице – я так её ненавижу. Кажется, мои глаза разбегаются, чтобы не смотреть на Манджиро, который так бесцеремонно бросил меня, а потом снова прибежал. Я не понимала, почему простила вновь, если мне от этого так плохо – верно говорил Изана: "Люди любят страдать". Теперь, кажется, я действительно понимаю... – Нет, ты не должна была это говорить. – сквозь тьму я смогла разглядеть его нахмурившееся лицо. – Ты должна была сказать, какой я ужасный и что никогда меня не простишь! – Что? Но зачем, Майки? – я приблизилась к нему, а он уходил всё дальше; и так всегда: стоит мне только начать заглядывать ему в душу, как внезапно Манджиро закрывается в себе всё сильнее и сильнее, говоря о том, что всё хорошо.

Ничего не хорошо. Пора понять это.

– Ты должна была возненавидеть меня. – выпалил он, покачивая головой так устало, что мне казалось, что она вот-вот отвалится. – Почему ты хочешь, чтобы я тебя ненавидела? – Потому что это станет единственной для тебя причиной оставить меня в покое. Но, видимо, ты не сможешь даже злиться на меня, что уж говорить о ненависти. – снова стал холодным, как сталь, и продолжил свои не менее равнодушно звучащие мысли. – Хана, это – последняя наша встреча. – он кинул на меня взгляд, кидаясь осколками льда и раня. Фраза прозвучала вполне серьезно, и ничто не говорило о глупой шутке. Манджиро действительно говорил о нашем прощании, и я понимала это, даже несмотря на то, насколько уставшей была. Не было ничего, что могло бы переосмыслить сказанные слова по другому, кроме как ухода из жизней друг друга. Ну а мысли толпились, и их было много, поэтому и эмоции, следовательно, нахлынули волной, плохо действуя на сердце, заставляя его сжиматься. В глазах – слёзы. Мои слёзы, мои глаза. Нет, они ещё не вышли, но собирались, омывая роговицы, которые замёрзли от холода. Медленно хлопали ресницы вниз и намокали, оставляя впереди тьму, а затем поднимались – и вот я снова вижу Майки. Веки, хоть и тяжёлые, поднялись в недоумении, небольшой тревоге; но больше всего в зрачках читались слова: "Почему?" Самый обычный вопрос, но иногда на него нет ответа, а иногда их бесчисленное множество. Наверное, даже сам Манджиро не знал ответ, судя по его мёртвым, как у рыбы, глазам. Странно, я думала, что если спасу Дракена и Баджи, то тогда он будет счастлив. В чём я оплошала? Я не могу думать о чём-то одном. Мои мысли расплываются в Тихом океане и горят в лаве вулкана – настолько они разные и противоречивые. Я хочу многое сказать, но не знаю, как начать; мне не хватит и дня, чтобы выразить всё. Я хотела узнать, почему Майки это говорит, почему хочет, чтобы я бросила его и почему покидает меня. Снова. – Почему? – я сделала шаг вперёд и пыталась войти в душу сквозь его глаза. Но у него нет души. Я её не вижу. – Потому что так будет лучше для нас обоих. У тебя только одни проблемы от "Свастонов". Ты всегда в опасности из-за нас... Из-за меня. Я ни разу не защитил тебя, зато сделал только хуже. Я старалась держать себя в руках, делая глубокие вдохи. – Хорошо, допустим, что я теперь в безопасности, и ничто мне не угрожает. Но что будет с тобой? Как это повлияет на тебя? Тебе станет лучше, если ты больше не увидишь меня? – Это неважно. Я уже сказал, всё, что хотел сказать. – Манджиро отвернулся, отстранился и направился к "Бабу" – не хотел говорить что у него на душе, – но мои холодные, леденящие ладони схватили теплые, такие родные руки, шершавость которых мне уже осточертело упоминать. – Пожалуйста, ответь мне! – я воскликнула, начала умолять его, пока руки неуверенными и резкими движениями поднимались к его плечам, слегка сжимая их, словно я была даже не до конца убеждена в том, что вот-вот попрощаюсь с ним. – Скажи, хотя бы сейчас, в нашу последнюю встречу! Я ведь больше не увижу тебя! – А какой в этом смысл, Хана? – Манджиро чуть ли не крикнул, показав свои эмоции, которые так старательно скрывал под маской равнодушия. Горячие, как солнечные лучи, пальцы перехватили мои ладони с тыльной стороны, а потом нежно перешли к внутренней, переплетаясь с замёрзшим пальцами. И я уже могла почувствовать всю теплоту чувств того, кто не хочет мне раскрыться. – Если я скажу, что в действительности чувствую, что думаю, чего боюсь, разве ты примешь меня таким? – без капли надежды прозвучал голос – то же самое в глазах. – Мы не узнаем этого, пока ты не покажешь мне. – я в нелепости сжимала его ладони, дабы согреться ещё больше; жадность могла бы погубить меня. Могла бы заплакать, но не было сил. – Я могу показать только так. Неожиданно, но в то же время плавно, Манджиро слегка притянул меня к себе, а затем приблизил своё лицо к моему, оставляя между нашими губами ничтожно малое пространство. Всё моё тело резко вздрагивает и просится назад, подальше от него, пока леденящие пальцы сжимают костяшки парня. Закрыты глаза, голова наклонена, дыхание горячеет, такая возможность открывается для этого непорочного и, по-видимому, искреннего поцелуя; но Манджиро никак не решается на это. Думает, а затем отстраняется, отпускает мои напряжённые ладони и отходит, поворачивая голову в сторону, отчего я не вижу его лик. – Любить тебя так больно. – говорил он, склоня голову вниз. – Ты то стараешься залезть мне в душу, стать ближе, то внезапно отталкиваешь, но не обрываешь нить между нами. И я не понимаю, что должен чувствовать в такие моменты. Это невыносимо. Настолько, что каждый день ищу причины не любить тебя. Я ищу их везде: в твоём поведении, в твоих словах, в твоей внешности. И всегда прихожу к одному выводу – разлюбил. Но когда снова вижу тебя, осознаю, что сколько бы не пытался оставить чувство любви позади, и как вдруг оно опять возвращается в моё сердце. И от этого ещё больнее. – Манджиро повернулся ко мне лицом, и глаза его были такими чистыми, честными, без капли лжи, но их печаль невозможно было измерить. – Поэтому, Ханамичи, если у тебя есть хоть немного жалости ко мне, то оставь меня в покое. Не делай больно. Кажется, теперь я поняла, переваривая всё сказанное; и, казалось, что эти слова, полные грусти, я оставлю навсегда в своей памяти. Теперь я поняла, что Манджиро сильно страдал из-за своих искренних чувств ко мне. А я просто растоптала их. Но разве я виновата в том, что не могу полюбить его так же, как он меня? В том, что не готова к нездоровым отношениям с ним, которые будут самыми худшими в моей жизни? В том, что заставила его испытывать такие чувства ко мне? Не в этом моя вина. Я просто забыла про него вот и всё. Манджиро почувствовал себя ненужным из-за моего жестокого обращения с ним: более мы не гуляли вместе как раньше, не шутили как раньше, не веселились как раньше – и всё произошло после его признания. Изменив своё отношение к Манджиро, я только заставила его страдать и жалеть о появившихся чувствах. – Если я скажу, что готова попрощаться с тобой, то мы больше не увидимся? – я спрашивала, сведя светлые брови вместе, вглядываясь в полные обиды глаза. – Да. – он ответил, ожидая моего согласия. – Я больше не буду искать встреч с тобой, не буду звонить, писать, даже думать о тебе перестану! – я восклицала, повышала голос на несколько тонов, пытаясь образумить Манджиро. – Да, знаю. – но он всё так же продолжал отвечать сухо и безэмоционально, как робот. Но глаза никогда не соврут – он обеспокоен. – И ты всё равно хочешь оборвать всё между нами? Майки, я не прощу тебя! – Это хорошо, что не простишь. Наконец-то, ты будешь искренне злиться на меня. – на лице появилась лёгкая, но такая болезненная улыбка, что я не смела смотреть на неё. А глаза... Эти грустные глаза лишь ещё больше придавали улыбке жалостливый вид.

Не смотри на меня так.

– Как ты можешь говорить так!? Я... Я н-не согласна! – я заикалась, качала головой, жмурилась, чтобы не видеть отчётливый мрак его зрачков. – Мне не нужно твоё согласие. Я просто хотел узнать, что я вообще значу для тебя теперь. И я был бы рад, если бы ты согласилась уйти, оставить меня и жить так, будто бы ничего и не было. Ты ведь и хотела поступить таким образом ранее, когда я признался тебе. Так что тебя теперь останавливает? – Манджиро подошёл ко мне почти вплотную, давя своей резко появившейся негативной аурой, от которой ноги покачивало. Я не могла понять, каким он был: злым, равнодушным, грустным – все эти чувства смешались в его языке тела, слов и глаз. И во что я должна верить, когда печаль льётся из очей, когда голос звучит монотонно, когда ладони грубо и резко хватают мои плечи? О Манджи, как же ты противоречив... – Или тебе правда нравится смотреть на мои страдания? – Нет, Майки, я никогда не наслаждалась этим! – в ответ я закричала и отпихнула низкорослое тельце от себя. – Ты мне как брат! Твоя боль и моя тоже! Невыносимо смотреть на то, как ты пытаешься нести всё на своих плечах, но единственное, что я могу делать – это наблюдать, потому что ты настолько закрыт, что я даже сейчас не могу понять твои чувства! Манджиро собирался произнести что-то, коряво шевеля обмёрзшими губами, но замолк, словно опомнился. Он прикрыл глаза в холодном взгляде, собрал губы в трубочку, склонил голову и сурово посмотрел на меня, точно ненавидел. – Мы отошли от темы. – промолвил Майки, подходя к "Бабу". – Если ты действительно хочешь знать, что я чувствую, то отвечу – вину за то, что вообще встретился с тобой. – его жестокие не только на смысл, но и на слух слова вонзились в меня, и я бы точно начала бы отхаркиваться кровью от боли, но она была лишь душевной. – Не звони мне, не пиши, не вспоминай и не думай. Мы теперь никто друг для друга. Ищи причины забыть меня, а я буду искать причины ненавидеть тебя. Только так мы больше не встретимся. – Майки залез на массивный байк и завёл его. – Прощай, незнакомка. – и он уехал, даже не посмотрев на моё растерянное и шокированное лицо. И вот его отдаляющаяся фигура уезжает вперёд, то исчазая во мраке, то появляясь в свете фонарей. Ехал быстро – не желал оставаться рядом. А ведь я даже теперь не узнаю, какое выражение лица было у него в момент езды: плакал ли он, улыбался или же оставался безразличным? Что уж его лицо, я больше не коснусь его теплых рук, переплетая свои пальцы с его, не смея допускать ложных мыслей. Больше не услышу дурацкий смех, вызванный глупой и неудачной шуткой. Не увижу бездну черных глаз, которые говорили о чём-то, но расплывчато, не всегда верно, а бывало, что и лгали, а может быть и вовсе были пусты – никто не знает, что точно в них было, но это делало его очи ещё более желанными. Я не узнаю, что Манджиро полюбил во мне, и что Майки возненавидел, будучи одиноким. Я уже ничего о нём не узнаю, буду только вспоминать его блондинистые патлы и тело, которое весило меньше чем моё.

Он говорил не вспоминать.

Почему Майки так говорил? Почему не считался с моим мнением? Может быть, ему надоело моё упрямство, вот он и поступил, как считает нужным? Обычно, Майки всегда был прав – значит и сейчас прав? Тогда получается, что наше расставание только к лучшему? Да, скорее всего, так и есть. Майки ушёл – пошёл снег, падая на мои мокрые щёки.