Дэниэлс отменил утреннее занятие,
так что я могу допоздна не ложиться спать и дождаться тебя:)
ты скоро будешь дома?
Я почти не жду ответа. Всю неделю он был безэмоциональным и отстранённым во время наших разговоров. Всё ещё не могу понять, почему, что заставляет понемногу сходить с ума. Всегда думаю, что знаю его настолько хорошо, чтобы быть в состоянии расшифровать то, что у него на уме, даже если он сам этого не скажет, но я каждый день напоминаю себе о том, что прошло всего чуть меньше года. Мы всё ещё узнаём друг друга. Просто так получилось, что я, видимо, очень предсказуем, в то время как он изначально был более закрытым. Он успокоил меня, сказав, что в происходящем нет моей вины, когда несколько дней назад я решил спросить его об этом. Я ему верю. Нам всегда было легко рассказывать другу другу о том, что нас беспокоит. Сначала мы просто разговаривали об этом, а после пытались найти способ всё исправить. И у нас получалось. Из-за чего происходящее начинает расстраивать ещё больше. Я хочу всё исправить, но не знаю, в чём заключается истинная проблема. Мой телефон пищит от пришедшего сообщения, из-за чего в животе начинают порхать бабочки, ведь это должен быть он. Только что вышел из офиса. Я так рад, что ты не будешь спать, когда я вернусь домой, детка. Я соскучился по тебе. Я тут же быстро набираю ответ:Я тоже соскучился по тебе, Эйч, скоро увидимся.
Филипп объявляет о том, что уходит, перед этим рассказав о блюде, которое он поставил в духовку. Звучит очень аппетитно, и мой рот слегка подрагивает при мысли о том, что скоро я смогу его съесть. Встаю, чтобы размять ноги и заняться посудой, с удовольствием оттирая тарелки и кастрюли, стоящие в тёплой воде. Если бы у меня было право голоса, я бы отказался от любой помощи со стороны Гарри в таких делах. Если бы у меня было право голоса. Я вообще слышу себя? Теперь это не только его дом. Он наш. Гарри всегда говорил мне, что если я захочу каких-то перемен, нам нужно лишь поговорить об этом. У меня есть право голоса. Я должен поговорить с ним. Ведь то, что я сейчас делаю, напоминает мне о доме, от чего в груди поселяется тепло. Раньше мытьё посуды было частью моего списка обязанностей, и хотя я ненавидел, когда меня заставляли это делать, глубоко в душе мне нравилось это занятие. Приятно было чувствовать запах мыльной воды, смывать всю еду с тарелок и ставить их на своё законное место, скрипящих чистотой. Особенно приятно было слышать, как мама восклицает о том, какой я молодец и как она счастлива. Пришёл Гарри, положил ключи на столик в коридоре и повесил свою верхнюю одежду. Должно быть, он сам вёл машину. Обычно это признак того, что ему хотелось проветрить голову. Мои руки всё ещё по локоть находятся в воде, когда он огибает угол, устало и счастливо улыбаясь, когда видит меня, стоящего около раковины. Я улыбаюсь в ответ, не говоря ни слова, пока он не прижимается своим телом к моему, крепко обнимая и притягивая ближе к своей груди. Его губы касаются моей шеи, удовлетворённо мурлыча прямо в кожу. — Привет, детка, — вздыхаю я, расслабляясь от того, как он нежно посасывает мою кожу. Боже, в последнее время у нас не было времени на это, а теперь даже малейшего прикосновения достаточно, чтобы мои колени ослабли. — Привет, — вздыхает он в ответ, быстро целует оставленную метку и садится на табурет напротив меня. — Я заметил твои книги на столе. У тебя много заданий? — Да. Поэтому просто необходимо было сделать перерыв. На завтра задали прочитать более трёхсот страниц, с учётом всех остальных заданий, из-за чего в глазах начинает всё двоится. — Отстойно, — он надувает губы. — Могу ли я принять участие в твоём перерыве? — Я надеялся, что ты примешь участие во всём. Его лицо светлеет, будто он посчитал, что мне захочется направить своё внимание на что-то другое. Я должен воспользоваться тем фактом, что сегодня мне не нужно ложиться спать в восемь тридцать, и провести с ним вдвоём целых два часа, прежде чем мне нужно будет вернуться к подготовке к грёбаной лекции, проходящей в четверг поздним вечером. — Тогда я приму душ, а после мы встретимся здесь внизу? — спрашивает он, вставая, чтобы направиться наверх. — Мы сможем делать всё, что ты захочешь. Я краснею, когда он чмокает меня в щёку, наблюдаю за тем, как он исчезает из кухни, и слушаю, как он поднимается по лестнице. Кожу всё ещё покалывает от его рук на моих бёдрах и губ на шее, в голове крутятся мысли о близости, и да. Я закончил с посудой, а он не вернётся вниз, пока мы не станем ещё более голодными. Выключаю кран, сливаю воду из раковины и очищаю ситечко, зная, что у меня есть немного времени. Обычно он довольно быстро принимает душ, когда ему нужно просто ополоснуться, а у меня появляется кое-какая идея. Она должна помочь ему отвлечься о того, что его беспокоит, а мне очистить забитую мыслями голову. Поднимаюсь наверх и начинаю рыться в аккуратно организованном шкафу Гарри, внимательно прислушиваясь, не собирается ли он выйти из душа. Мои пальцы перебирают рубашку за рубашкой, пока я не нахожу нужную. Она мягкая и шелковистая, серого цвета, я надевал её несколько месяцев назад, когда мы решили перекусить после секса и было слишком холодно, чтобы спускаться вниз голым. Ему понравилось то, как она сидит на мне. Он не мог оторвать от меня свои руки, и в итоге мы снова трахнулись на кухонном столе. Идеально. Раздеваюсь, оставляя всю одежду валяться в кучке прямо посреди шкафа, небрежно застёгиваю пуговицы и спешу в спальню, когда слышу, что он выключает воду. Гарри обычно не переодевается в ванной, поэтому он выйдет оттуда в полотенце. Что просто идеально подходит для этого момента, и я располагаюсь самым соблазнительным образом на аккуратно заправленной кровати, которая так и просится быть скомканной нашими телами. Он открывает дверь. Затем останавливается прямо в дверях, смотрит на меня, сканируя глазами моё тело. — Луи, — говорит он, задерживая дыхание, он потрясён, именно так, как мне этого и хотелось. — Тебе нравится? — На тебе одна из моих рабочих рубашек. — Под ней абсолютно ничего нет. Просто расстегни пару пуговиц, детка, и я полностью обнажусь перед тобой. Челюсть Гарри сжимается, и он сглатывает, проводя рукой по мокрым волосам. — Чёрт, ты выглядишь великолепно. Ты ведь знаешь, как я люблю, когда ты надеваешь мою одежду. — Знаю, — киваю я с ухмылкой, приглашая его на кровать. Он делает пару нескоординированных шагов, не разрывая зрительного контакта, и останавливается у самого края матраса. Немного приподнимаюсь на коленях, кровать достаточно низкая, и это почти идеальная высота, чтобы положить руки на его бёдра и поцеловать татуировку на животе. Я прослеживаю её линии по памяти, слыша, как он резко вдыхает, а затем задерживает дыхание. Он подносит руку к моим волосам, свободно захватывая пряди. — Твой рот так чертовски хорош, Лу. А ведь я ещё даже не коснулся его члена. Целую его грудь, прослеживая губами ласточки, а потом мы оказываемся лицом к лицу, мои губы дразняще касаются его губ. — Вот что сейчас произойдёт: я встану перед тобой на колени, отсосу тебе, пока на мне будет твоя рубашка, а потом ты можешь оставить её на мне или снять, мне всё равно, но после ты меня трахнешь. — Ты звучишь очень сексуально, когда так говоришь, — тихо говорит он, слова срываются с его губ, отпечатываясь на моих. — Да? — дразню его я, целуя так сильно, что он почти отступает назад. Он побрился несколько дней назад, но на лице всё ещё присутствует небольшая щетина, которая щекочет моё лицо, что очень приятно, и это одно из лучших ощущений, которые я когда-либо испытывал в своей жизни. К тому же, он очень вкусно пахнет — мылом для тела и остатками его одеколона, который, кажется, никогда не исчезает с его кожи, даже если он принимает душ. — Что, если бы ты каждый день вот так встречал меня после душа? — спрашивает он, как только мы отстраняемся, и я слегка отталкиваю его, чтобы опуститься на колени. Я тянусь к той части полотенца, которая заправлена внутрь, распутываю его и бросаю на пол. — Мне нужно было бы быть здесь каждый день, — желательно днём, а в идеале в бодром состоянии, чтобы не рухнуть лицом вниз на подушку, бессвязно рассказывая о своём дне. — Не напоминай мне, что это невозможно, — говорит он в ответ без всяких намерений, но от этого мне становится немного грустно. Всего на минуту. На самом деле нет времени для грусти, когда листья папоротника, ведущие вниз к его бёдрам, находятся прямо напротив и просят моего внимания. Он снова берёт меня за волосы, когда я целую их, и это действие знакомо нам обоим. Гарри знает, что будет дальше, и его стояк, прижатый к животу и утыкающийся в мой подбородок, напоминает мне о том, что я тоже знаю, что будет дальше. Я борюсь с желанием потянуться вниз и прижать ладонь к своему собственному возбуждению, зная, что сейчас он в таком состоянии благодаря мне. Я делаю с ним это. Бесцеремонно беру его в рот, и он стонет, тут же откидывая назад голову. Я чувствую напряжение в его теле под кончиками пальцев, пытаясь заставить его расслабиться, обе мои руки вдавливаются в бёдра, чтобы удержать его на месте. Его руки возвращаются к моим волосам, захватывая их сильнее, чем раньше, когда моё имя срывается с его языка и звучит так чертовски пьяняще. Да, я хочу испытывать это до конца своей жизни. Пожалуйста. — Такой вкусный, Эйч. — Ты так хорошо выглядишь, — он смотрит на меня сверху вниз, и виднеются обе ямочки, когда он проводит большим пальцем по той щеке, на которой видно очертание его члена. Я открываю глаза и быстро смаргиваю непрошеные слёзы. — Такой красивый. Я делаю ему минет так, словно всё происходящее зависит от этого момента. Небрежно, как это обычно и бывает, когда у нас накапливается энергия — слишком много слюны, одна рука обхватывает основание, чтобы всегда двигать по нему рукой, даже когда моя челюсть делает перерыв, и я беру его в горло, позволяя ему немного травмировать задние стенки. Звуки, наполняющие комнату, непристойны, они звучат как мы, чистые и неотредактированные, и когда его бёдра начинают подаваться вперёд, а дыхание становится рваным, я знаю, что нужно отстраниться, отсрочив его оргазм. На нём нет рубашки, чтобы сжать её в кулак и притянуть его обратно на кровать, а после на себя, и он словно знает, о чём я думаю, потому что вместо этого сжимает мою (ну, свою) рубашку и тянет меня на себя. Мы оба улыбаемся, когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать его, прикусывая нижнюю губу, запустив руки в его волосы, пока я плавно и медленно двигаюсь вниз. — Нам понадобится смазка, — объявляю я, когда мы отстраняемся, чтобы отдышаться, и я настолько напряжён, что совсем не могу мыслить здраво. Мои руки сами собой перемещаются к ящику тумбочки, вслепую тянутся к нему и перебирают пустые упаковки от презервативов и бутылочки со смазкой, пока я не нахожу ту, которая в последнее время нам очень полюбилась. Она органическая. Естественно. — Так сильно хочу тебя, — стонет он мне в шею, впиваясь ртом в кожу, пока я смазываю два пальца, чтобы быстро себя подготовить. Господи, я должен был сделать это раньше, чтобы уже быть готовым. Это просто пустая трата времени. — Хочу тебя, детка, — говорю я в ответ, решив, что буквально тридцати секунд попыток растянуть себя более чем достаточно. По крайней мере, у меня хватает ума сесть на его бёдра и налить слишком много смазки на ладонь, чтобы покрыть его член. Не то чтобы это имело большое значение. Приоткрываю губы, как только он входит в меня, и минуту пытаюсь приспособиться, стискивая зубы, чтобы приспособиться к жжению. Знаю, что оно пройдёт, как только я начну двигаться. — Ты в порядке? Смотрю на него сверху вниз и понимаю, что мои ногти впиваются в его грудь, на коже остаются маленькие полумесяцы, когда я убираю руки в стороны. Я бормочу извинения, а затем говорю: «Ты большой», так, словно это что-то обыденное. — Я знаю, — отвечает он с наигранной самоуверенностью, что заставляет меня ударить его по плечу, а затем поманить к себе пальцем, чтобы он сел и прижался ближе. — Ты высокомерный засранец, — говорю я ему в губы, наконец-то двигаясь, и да. Сейчас, блять, намного лучше. — Но ты наслаждаешься этим, — замечает он, и мне жаль, что я не могу сдержать хныканье, которое вырывается у меня изо рта, когда он делает нужный толчок, — и ты любишь меня. — Я люблю тебя, и наслаждаюсь этим, — я делаю длинную паузу, чтобы подчеркнуть свои слова, а также потому, что он облизал свою руку и просунул её между нашими телами, мучительно медленно двигая ею вверх и вниз по моему члену, — но ты всё ещё высокомерный засранец. Гарри качает головой с пошлой ухмылкой, целует меня, чтобы заткнуть нас обоих, и это срабатывает, и мы не перестаём целоваться всё оставшееся время. Каждый звук, который вылетает из наших ртов, в итоге заглушается новым, пока мы позволяем нашим телам делать всю работу. Мне не требуется много времени, чтобы произнести некое подобие имени мужчины ему необходимо ему в рот, напрягая пресс, почти забывая, что на мне всё ещё его рубашка, поэтому я пытаюсь расстегнуть пуговицы, чтобы снять её. — Что ты делаешь? — говорит Гарри, его зубы стукаются с моими, заставляя нас обоих рассмеяться. — Я хочу снять её. — Ладно? — Ты хочешь, чтобы я кончил на твою рубашку? Его губы находят мою шею, прикусывая метку, которую он оставил ранее. Я откидываю голову назад, теряясь в его прикосновениях, теряясь в том, как мы двигаемся. Чёрт. Мне нужно снять рубашку. — Я не буду казаться слишком испорченным, если скажу «да»? — или мне не нужно снимать рубашку. Я хватаю мужчину за челюсть, отрывая его от своей шеи и возвращая его губы на свои, как раз перед тем, как кончаю: половина его имени поглощается стоном, а вторая теряется где-то в комнате, пропитанной жаром. Он кончает сразу после меня, толкаясь ещё несколько раз, прежде чем кончить внутрь. Я терплю до тех пор, пока есть силы, наши поцелуи замедляются, пока оба моих больших пальца не проводят по его щекам, и мы обмениваемся удовлетворёнными взглядами. — Я скучал по этому, — провожу пальцами по его чертам лица, затем прикасаясь ими к его нижней губе. — Я тоже. Делаю мысленную пометку завести привычку уделять как можно больше времени друг другу, ведь в последнее время у нас это не получалось и мы очень редко виделись. — Тебе ещё нужно почитать? — Да, — чмокаю его в губы, прежде чем отстраниться, упасть на спину и на этот раз расстегнуть рубашку, потому что я не собираюсь в ней спать. Он встаёт, чтобы привести себя в порядок и принести что-нибудь, чтобы привести в порядок меня — некий ритуал, к которому мы так привыкли. Через несколько мгновений он снова оказывается в постели, вытирает мою кожу и бросает мочалку на пол, решая разобраться с ней уже утром. — Думаю, я просто встану пораньше и закончу задание утром, — говорю ему я, когда он ложится рядом со мной. Мы оба лежим на спине и смотрим в потолок. — Как бы эгоистично это не прозвучало, но мне нравится эта идея. Я люблю засыпать рядом с тобой, а не присоединяться к тебе, когда ты уже спишь. Я улыбаюсь и жду пару минут в приятной тишине, прежде чем откинуть голову на подушку и посмотреть на него. — Эйч? — Да, детка? — он не смотрит на меня. — Что с тобой происходит? Гарри опускает взгляд на простыни, и мы оба наблюдаем за тем, как его пальцы бесцельно перебирают ткань. Он хмурит брови, словно не совсем понимая, что собирается сейчас сказать. — Это… — его рука останавливает движение. — Это завтра. Моя мама… Завтра будет десять лет, — Гарри выдыхает, задерживая дыхание. Теперь его поведение объясняет многое. — Малыш, — тихо говорю я, протягивая руку, чтобы провести ею по его руке. — Мне жаль. Я не… — Тебе не за что извиняться, — он поднимает глаза, чтобы встретиться с моим взглядом, выглядя грустным. Мужчина выглядел грустным всю неделю, но сейчас казалось будто он действительно мог заплакать. — Из-за того, что ты постоянно находишься в школе, я решил полностью занять себя работой и приходить домой позже. Раньше я постоянно так делал, когда мне нужно было отвлечься. — Это всё ещё помогает? Слова, повисшие недолгой тишиной в воздухе, говорят о том, что больше нет. Вместо прямого ответа он спрашивает: — Знаешь, я ведь постоянно говорю тебе, что со временем станет легче? — Да. — Это правда. У меня получается. Большую часть времени. Но я не… Десять лет. Это долгий срок, Лу. Даже немного колоссальный. Я много размышлял о том моменте, и я постоянно возвращаюсь к нему, так, словно он снова и снова прокручивается у меня в голове, как старая видеоплёнка. Я протягиваю руку, кивая на себя. — Иди сюда. Он легко перемещается, уткнувшись лицом в мою шею, а я обхватываю его плечи. Прижимаюсь затяжным поцелуем к его волосам, проводя пальцами по спине. — Я не знал, как об этом можно говорить, — говорит он мне, его дыхание тепло выдыхается на мою кожу. — Даже с тобой. — Всё в порядке, — шёпотом говорю я, словно не хочу, чтобы кто-то ещё услышал нас, словно кто-то может подслушать наш разговор. Это слишком интимный момент, даже чтобы всего лишь четыре стены вокруг нас могли его слушать. — Я всегда просил, чтобы ты был открытым и честным со мной… — Ты открыт и честен со мной, — обрываю мужчину я, остановив ход его мыслей на полпути. — Всё в порядке, Гарри. — Хорошо. Всё в порядке. Он не обязан говорить об этом. Я понимаю. Ведь это вспышки непрекращающихся нагромождённых эмоций и воспоминаний, живущих в твоём мозгу и никогда не исчезающих. Ни когда ты учишься, ни когда спишь, ни когда идёшь на свидание или пытаешься собраться утром. Не знаю, сколько раз я говорил самому себе, что завтра будет совершенно новый день, если только я смогу пережить ночь, но в итоге следующий день оказывался точно таким же, как и предыдущий. Я снова целую его в макушку, утыкаясь носом в почти полностью высохшие волосы. У нас не было друг друга в начале, но я знаю, что теперь мы справимся со всем вместе. У меня есть он. У меня есть он. Мы оба засыпаем при свете ламп.***
Лиам выходит в коридор следом за мной, и я откручиваю крышку бутылки, чтобы засунуть её под диспенсер. Устройству требуется больше времени, чем обычно. Ну конечно. — Что с тобой? — спрашивает Лиам, прислонившись спиной к стене и рассматривая свои волосы в камеру мобильного телефона. — Ты весь урок был каким-то рассеянным. — Это из-за Гарри. Мне нужно домой. Боже, мне давно нужно было оказаться дома. Не то чтобы мы с Гарри не знали о моём плотном расписании в четверг и о том, что время уже перевалило за восемь, а я всё ещё не могу уйти. От этих грёбаных правил посещаемости никуда нельзя деться. Пропуска занятия будет достаточно, чтобы заработать последствия в виде плохой итоговой оценки и постоянного ожидания того, что тебя могут спросить в самый неожиданный момент, если только вы, или кто-то из членов вашей семьи, не умер. — Вы поссорились? — Нет, — быстро говорю я, забирая свою бутылку с водой. — Нет, мы не ссорились. Просто сейчас у него сложный эмоциональный период, и поэтому мне очень сильно хочется быть рядом с ним дома. — Тогда иди. Я чуть не давлюсь водой, которую пью, отводя голову в сторону, пока жидкость не забрызгала всю мою рубашку. — Что? — Конли любит тебя, — пожимает он плечами. — Я не думаю, что это как-то может повлиять… — Тебе не нужно переживать за последствия, Лу. Просто поговори с ней. — И что ей сказать? — Я не знаю, — он наконец-то засунул руки обратно в карман. — Думаю, стоит хотя бы попробовать. — его рука задевает моё плечо, толкая меня вперёд, в то время как он сам направляется в сторону уборной. Я смотрю, как он уходит, а затем заглядываю в кабинет. Профессор Конли сидит за своим компьютером, яростно печатая и потирая шею, а глаза мелькают над экраном компьютера, чтобы посмотреть, кто вернулся в помещение. У нас пятнадцатиминутный перерыв, но, естественно, ей нравится, когда все возвращаются намного раньше. Ладно. Поехали. — Профессор Конли, — осторожно говорю я, останавливаясь перед её столом. Она не отрывает глаз от своего компьютера. — Мистер Томлинсон, чем я могу вам помочь? — Я хотел попросить вас об освобождении от сегодняшних занятий. Это заставляет её поднять глаза. — Почему? — У меня появились кое-какие семейные проблемы, — это лишь полуправда. Для убедительности я добавляю: — И важно, чтобы я оказался дома как можно раньше. — Вы ведь понимаете, что в следующем году во время стажировки не сможете выходить из зала суда, когда того захотите? — Да, — киваю я. — Я также понимаю, что сейчас мы не в зале суда, и вы меня уже спрашивали. — А что, если я планировала сделать это снова? — Вы никогда не спрашиваете дважды. — Я не думаю, что «никогда». — А я да. Похоже, что ей нравится наш обмен пререканиями, а дружеские подшучивания, которыми мы обмениваемся во время занятий или наших бесед в свободное время, является причиной того, почему я ей так нравлюсь. Никто другой не бросает ей вызов, хоть я и думаю, что она ожидает от нас этого во время каждого диалога или презентации. В любом случае, примерно через полтора года мы станем настоящими юристами. — В следующий четверг вы должны будете прийти полностью подготовленным. — Я так и сделаю. Я разворачиваюсь, чтобы забрать вещи со своего места, когда Лиам возвращается, крутя на пальце обручальное кольцо и устало смотря вдаль. Он делает так постоянно. — Тебя исключили с курса? — спрашивает Пейн, и я клянусь, что он даже не моргает. — Нет. Я могу пойти домой, — я закидываю сумку на плечи и хлопаю его по плечу. — Поспи сегодня, Ли. — он пассивно кивает мне, и я поспешно покидаю помещение, не забыв сказать быстрое «спасибо» профессору Конли, игнорируя косые взгляды остальных согруппников.***
Я отпираю дверь и тихо вхожу внутрь. Собственный крючок для пальто терпеливо ожидает меня, место, где я обычно оставляю сумку и снимаю обувь, очевидно, немного грязнее и потёртее, чем остальной пол. Я помню, как Гарри впервые заметил это, прижав руку к виску и сказав мне сквозь стиснутые зубы, что всё в порядке, а через два часа упомянул о том, что он старается поддерживать квартиру в первозданном виде. Жаль, что я застал его за тем, как он сказал ремонтникам не трогать это место, когда те пришли спустя неделю, и жаль, что я застал его улыбающимся самому себе, когда он посмотрел на след, перед тем как выйти за дверь. Конечно, я никогда не скажу ему об этом. Это бы просто погубило весь восторг от того, что я знаю его секрет. В пентхаусе всё ещё тихо, Филипп после своего ухода оставил включенным только свет под навесными шкафчиками. Я мою руки под тёплой водой из крана, в нос ударяет сладкий запах розовой воды — по всей видимости, это мыло недели. Мой взгляд устремляется на мягкое свечение, исходящее из нескольких комнат. Я точно знаю, где его найти. Гарри сидит в одном из кресел у окна в комнате, находящейся в конце коридора, держа подожжённую сигару между пальцами. Горит огонь, треск дров — единственный звук, наполняющий комнату. Два пустых бокала стоят на подносе вместе с бутылкой виски. Он ещё не дошёл до этой части своего вечера. — Гарри, — говорю я, и на момент кажется, что мне не стоило этого делать, словно я нарушил священную тишину. Он оживляется, смотрит через плечо, но не совсем на меня. — Ты сегодня рано. — Да. Хоть это и ничего не меняет. Всё нормально, если тебе хочется побыть в одиночестве. Мне просто хотелось быть здесь на случай, если я тебе понадоблюсь. — Я не хочу, — просто говорит он, и это всё решает. — Позволь мне просто… — он кладёт сигару в пепельницу, стоящую рядом на столике, поворачивается и выглядит именно так, как я того и ожидал: растрёпанный, в повседневной футболке, наполовину заправленной в спортивные штаны, они старые и слишком большие для меня, но всё же они были моими. Я наблюдаю за тем, как он берёт стул и ставит его рядом со своим, а затем подходит к хьюмидору, чтобы взять из него ещё одну сигару. — Можешь не прикуривать, если не хочешь, — говорит он мне, открывая шкаф и ища там что-то, — но я хочу, чтобы ты выпил со мной. Сейчас самое время. Гарри достаёт третий стакан и ставит его на стол, откручивая пробку с бутылки. Он наполняет все стаканы наполовину и поворачивается ко мне лицом, взглядом давая понять, что я могу подойти и взять его. — Что мы пьём? — спрашиваю я из чистого любопытства и в попытке узнать часть его ритуала. — Это Джеймсон двенадцатилетней выдержки. Самый обычный. Мой отец любил пить дорогие сорта, а ей нравился только этот. Я помню, как мы ходили с ней в винные магазины, одетые по высшему разряду, и она всегда смеялась над лицами кассиров, когда покупала этот виски и оплачивала его своей платиновой картой, — я хихикаю вместе с ним, представляя этот момент, беру свой напиток и возвращаюсь к стульям, которые он поставил для нас. Сигара и второй бокал находятся посередине между нашими. — Что пила твоя мама? — Она очень любила вино. Причём очень дешёвое, с таким количеством сахара, что у тебя почти гарантированно разболится голова. — О Боже, — говорит Гарри, немного морщась, словно почувствовав на языке его вкус. — Я понимаю о чём ты говоришь. У одной из лучших подруг Джеммы был старший брат и только он в то время мог покупать алкоголь, поэтому она постоянно приносила отвратное вино во время их ночёвок. На вкус оно было похоже на раздавленные «Смарти» вперемешку с алкоголем. — Ты зависал с ними во время их ночёвок? — Конечно, — улыбается он, глядя на свой стакан. Он всё ещё не сделал ни глотка, значит я поступлю точно также. — Это был тот период, когда мы с Джемс были очень близки. Можно сказать были лучшими друзьями. К тому же, она была первой, кому я признался в том, что я гей, а после и все её друзья узнали об этом, и никто из них не посчитал, что я угроза для человечества, поэтому они всегда хотели, что я проводил с ними время. — Естественно, — говорю я с обожанием. — Кому бы не хотелось видеть тебя рядом? Я улавливаю лёгкий румянец на его щеках, даже когда он не смотрит на меня, а затем перевожу взгляд в окно. Он снова прикуривает свою сигару от спички, предлагая прикурить и мне. Я никогда не любил сигары, но сегодня решаю не отказываться. Я пытаюсь вспомнить, как правильно курить сигару, когда мужчина передаёт её мне, задерживаю дым во рту, чтобы почувствовать вкус, а затем выпускаю его в комнату. — Сегодня Джемма кое-что мне прислала. — Оу? — я не знал о том, что они переписывались, но хорошо, что именно в этот день они решили сделать это. — Я ещё не смотрел, но думаю, что это видео. Я хотел посмотреть его вместе с тобой. Чувство успокаивающего тепла переполняет моё тело, и я пытаюсь приспособиться к нему, ощущая наполненность. — Тогда давай посмотрим. Он ставит свой бокал на стол, пока я делаю ещё одну затяжку сигары, и ищет свой телефон в одном из карманов. Он оказывается пустым только потому, что тот лежит на книжной полке на расстоянии вытянутой руки, и я наблюдаю за тем, как мужчина прокручивает свои сообщения, пока не нажимает на то, что, как я предполагаю, является перепиской с Джеммой. Он ещё даже не ответил на сообщение, а её подпись к видео гласит: «Я нашла кассету, когда перебирала пару коробок после переезда. Пришлось заказать на Амазон какое-то странное устройство для преобразования видеокассеты в диск, чтобы посмотреть его. Я подумала, что ты захочешь посмотреть его сегодня. Я люблю тебя, братишка». Когда он нажимает кнопку пуска, появляется запись телевизионного экрана. Джемма пытается удержать руки, кажется, она издаёт раздражённые звуки, пытаясь нажать на кнопку «пуска» если судить по размытому пульту в нижнем углу экрана. Она фокусирует камеру, когда ей это удаётся, ракурс меняется, когда девушка садится на диван. Рождество. Это можно определить по ёлке, стоящей полностью украшенной в углу их огромной гостиной. Потолки высокие, окна такие же большие, как и в этом пентхаусе. Вижу более готически оформленное помещение, под влиянием их отца, но в основном я фокусируюсь на мягком мерцании огней вокруг ёлки, а после на голосе мамы Гарри. «— Я только что разбудила детей, — говорит она тихим голосом за камерой, — так что они должны появиться тут с минуты на минуту.» — Кстати, её зовут Энн. Не думаю, что я когда-нибудь говорил тебе об этом. — я смотрю на Гарри, пока она продолжает говорить, его глаза прикованы к экрану телефона так, словно он теряется в воспоминаниях. Через динамики доносятся звуки смеха, звучащие вдалеке, его мама направляет камеру в сторону коридора. Через несколько секунд очень маленькие Джемма и Гарри появляются на пороге в одинаковых рождественских пижамах, у Джеммы растрёпаны косички, а у Гарри на губах появляется широкая улыбка без одного переднего зуба. — Боже мой, — не могу не сказать я, глядя на крошечного Гарри. — Боже, я выглядел дико странно, не так ли? — робко говорит Гарри. — Ты очарователен. — Да, да, — отмахивается он, слова, произнесённые его маленькой версией, прерывают мужчину. «— Мам, мы сейчас будем открывать подарки?» «— Конечно, милый.» «— Мне кажется, что один из них похож на «Дом мечты », — говорит Джемма, подпрыгивая на цыпочках по пути к ёлке. — Мы будем ждать папу?» «— Ваш отец очень поздно лёг спать, так что, думаю, сегодняшнее утром мы проведём только втроём.» Я замечаю, что они оба не расстроены тем фактом, что их отец проспал рождественское утро, но, полагаю, это лишь очередной показатель их тогдашнего образа жизни. Мне бы точно не хотелось, чтобы мои дети столкнулись с чем-то подобным. «— Что мы должны открыть первым?» — спрашивает маленький Гарри, сонно потирая веки, но всё его тело гудит от энергии, и это ощущается даже через старую видеокамеру. «— Давайте сначала откроем ваши праздничные чулки, дорогой.» Джемма и Гарри сидят, скрестив ноги, и роются в своих подарках, доставая конфеты и чек, который, как сказала им мама, предназначался для их сбережений. Моя мама делала точно также. — Я бы всё отдал, чтобы сейчас снова быть с ней близкими друг другу людьми, — задумчиво говорит Гарри, его глаза двигаются из стороны в сторону, пока их младшие версии игриво швыряют друг в друга обёрточной бумагой, а их мама смеётся. Я кладу руку на его предплечье, нежно почёсывая кожу. — Может быть, однажды это случится. Он не отвечает, поглощённый наблюдением за тем, как они с сестрой перебирают подарки. Джемма получает в подарок «Дом мечты» и примерно миллиард аксессуаров, которые к нему прилагаются. Гарри подарили огромную коллекцию «Лего» и пару фигурок, о которых он с восторгом рассказывает. Они уже раскрыли внушительное количество подарков, и, похоже, это лишь половина всего, что им купили. «— О нет, — тихо говорит его мама в микрофон. «Я думаю, что скоро сядет батарейка.» «— Подожди, — объявляет Гарри, подпрыгивая и подбегая к ней, кладя свои маленькие ручки ей на колени. — Не выключай её пока. Мы должны показать им, что на нас одинаковые пижамы.» Она нежно смеётся, проводя рукой по его волосам. «— Хорошо, милый.» Камера шатко движется в сторону коридора, шаги Джеммы раздаются прямо за ними. Они идут по коридору, пока не оказываются перед зеркалом, и его мама поднимает камеру, чтобы показать их всех вместе. Джемма стягивает кофту, чтобы продемонстрировать, что они одеты одинаково, Гарри обхватывает её ногу и говорит о том, что на них одинаковые штаны. Очевидно, что между ними существовала связь, поскольку она улыбалась ему особенной улыбкой, взъерошивая его волосы, а затем убирая их со лба. Его кудри были гораздо более заметны, чем сейчас, и мило подпрыгивали, когда он двигал головой. «— Они видят, мамочка?» — спросил он, моргая, а затем глядя на неё. «— Они видят, Гарри, — отвечает она. — Поздравьте всех с Рождеством.» «— Счастливого Рождества!» — восклицают оба, и она смеётся, поднимая камеру выше. «— Счастливого Рождества, — говорит она так, словно хочет, чтобы это видео однажды попало к ним в руки. — Я очень сильно люблю вас обоих.» Затем видео останавливается. — Я помню то Рождество, — говорит Гарри, глядя на чёрный экран. Я подношу руку к его щеке, вытирая слезу, падающую вниз по его лицу. Он фыркает, глядя на меня. — Она абсолютно точно полюбила бы тебя. — Думаю, я бы тоже её полюбил, — я кладу обе руки ему на лицо, наклоняюсь вперёд, чтобы поцеловать его в лоб. — И твоя мама… Я уже говорил тебе, что считаю, что они бы полюбили друг друга. — О, да, — соглашаюсь я. — Моя любила бы твою так сильно, что заставила бы её пить дерьмовое сладкое вино. — А потом они бы запивали его виски. — Я думаю, они бы виделись и без нашего непосредственного присутствия. — Энн Стайлс летит в Денвер. — Джей Томлинсон летит в Нью-Йорк и даже не говорит об этому своему сыну. — Потому что очевидно, что она прилетела не ради тебя. — Только чтобы обменяться нашими детскими фотографиями с твоей мамой. Гарри смеётся над этим, звук пробивается сквозь слёзы. Он вытирает щёки тыльной стороной ладоней, делая глубокий вдох. Мужчина дрожит, и я знаю, что впереди его и меня ждёт долгая ночь, но, по крайней мере, я заставил его улыбнуться. Ради его улыбки я готов на всё. Мы позволяем сигарам дотлеть, алкоголь всё ещё не тронут. Гарри переводит взгляд с меня на окно. Сейчас город кажется таким мирным. — Лу? — Да? — Как ты думаешь, она бы гордилась мной? Моё сердце сжимается. — Ох, малыш, — успокаивающе отвечаю я, положив свою руку поверх его. — Она бы гордилась тобой. Она гордится тобой. — Мне просто хочется быть достойным человеком. Доказать, что всё то время, которое потраченное ей на наше воспитание, было не зря. — Ну, я вижу результат её стараний и он чертовски хорош. Его рот кривится в полуулыбке, он ещё немного смотрит вдаль, прежде чем повернуться и взять свой стакан. Я делаю то же самое, подражая его движению. — За тебя, мама, — просто говорит он, поднимая бокал чуть выше, а затем опускает его вниз, чтобы сделать глоток. Виски приятно обжигает моё горло, а ирисовый привкус окрашивает язык. У Энн был потрясающий вкус. Я больше ничего не говорю, ожидая, что заговорит Гарри, но он этого не делает. Я готов вечно сидеть с ним в тишине, если ему этого захочется.***
Вчера вечером Гарри заставил меня лечь спать раньше, чем мне того хотелось. Он знал, что у меня раннее утреннее занятие, которого я боюсь больше всего на свете, поэтому он не позволил мне бодрствовать вместе с ним до поздней ночи. Не то чтобы это особо помогло. Мне мешали спать его ворочания, прикосновения и прижимания к моему телу. Я не жалуюсь, но из-за этого сейчас я похож на зомби. К тому времени, когда прозвенел будильник, он наконец-то заснул, и я осторожно убрал его руку со своей талии, вопреки всем инстинктам моего тела, требующим остаться. Он даже не шелохнулся и продолжает не шевелиться даже во время моих утренних процедур. Я чищу зубы, обдаю лицо холодной водой, включаю душ на самую высокую температуру, чтобы не обжечь кожу, и пытаюсь собраться, чтобы не заснуть стоя. Мне это удаётся, и я вытираю волосы полотенцем, на цыпочках подходя к шкафу, чтобы надеть что-нибудь повседневное. Меня не особо волнует, как сегодня я буду выглядеть, и Гарри, вероятно, посмеялся бы над моим выбором одежды, но я думаю, что джинсы и простая толстовка выглядят вполне сносно. Наряд Лиама, я уверен, всё компенсирует. Гарри немного шевелится, когда я вхожу обратно, чтобы побрызгаться одеколоном, заставляя меня замереть на месте, пока он снова не уляжется. Его волосы сбились на лоб, щёки нежно-розового оттенка, одна рука прижата к затылку, а другая, вероятно, покоится на животе под рубашкой. Им так легко залюбоваться. Я осторожно целую его в лоб, приглаживая волосы. Быстро шепчу: «Я люблю тебя», а затем провожу рукой по его щеке, прежде чем исчезнуть из нашей комнаты и направиться вниз по лестнице. Филипп уже готовит завтрак. Я чувствую его запах, как только вхожу в коридор и делаю быструю растяжку. Раннее утреннее солнце проникает через окна, придавая всему великолепное оранжевое свечение. — Доброе утро, Филипп, — сонно говорю я, сажусь на один из табуретов и опускаю голову на свои сложенные руки. — Доброе утро, мистер Томлинсон, — отвечает он, выключая плиту. Я слышу то, как он кладёт на тарелку сэндвич, предназначенный мне. — Ваш завтрак. Я так понимаю, мистер Стайлс ещё не проснулся? — Всё ещё спит, — соглашаюсь я, поднимая глаза и благодаря его за великолепную еду, всё ещё дымящуюся на тарелке. — Думаю, я напишу Вайолет и попрошу её пока не приходить. У нас была длинная ночь. — Хотите, я приготовлю ему что-нибудь? — Может быть, что-нибудь из того, что он ест обычно, — говорю я, прежде чем откусить кусочек и практически застонать от того, насколько это вкусно. — Я уверен, он это оценит. — Да, сэр, — Филипп проводит губкой по столешнице, а затем складывает всю посуду в раковину. — Я приготовлю ему завтрак примерно через час, чтобы он был ещё относительно тёплым. Мне всё равно нужно составить список покупок и меню на неделю, чтобы после сходить на рынок. У вас есть какие-то пожелания? Я делаю паузу, чтобы подумать, переставая жевать. — Может быть, лобстер? Мне немного захотелось супа. — Хорошо, значит лобстер, — он кивает и опускает руки в воду, чтобы вымыть посуду. Я вдруг вспоминаю, что прошлой ночью мы, вероятно, оставили немытые стаканы в кабинете. — Ох, Филипп, я думаю, там может быть ещё посуда. Позвольте мне сходить… — я прерываюсь, вставая из-за стойки, чтобы пройти в комнату. В ней всё ещё пахнет дымом угасающих сигар, но всё стоит на своих местах — стулья, пепельница, столик, бутылка виски и стаканы. Стаканы. Мой взгляд падает на них, стоящих на подносе, и я медленно подхожу к столу. Гарри, должно быть, вчера вечером вымыл их и расставил всё по по своим местам, но бокалы… Мои пальцы пробегаются по каждому из них, чтобы убедиться, что я посчитал правильно. Там, где раньше стояло два, теперь было три. Три бокала стоят на подносе, будто они всегда там были, рядом с бутылкой, которая также всегда стояла на этом месте. — Мистер Томлинсон, — окликает Филипп издалека. — Вы нашли посуду? — Оказывается, её нет, — отвечаю я, и его вопроса достаточно, чтобы отступить и вернуться на кухню. — Вы хотите взять его с собой? — спрашивает он, уже зная сколько сейчас время. Я киваю, позволяя ему передать мне фольгу, чтобы завернуть в неё сэндвич, и в то же самое время в заднем кармане начинает звонить мой телефон. Я нащупываю его, разворачивая фольгу, и прижимаю телефон к уху, удерживая его между щекой и плечом. — Что такое? — Я пью кофе, — на другой линии звучит мёртвый голос Лиама, а также на заднем плане слышится шум, доносящийся из кафе. Я немного смеюсь над его трескучим голосом. — Я звоню, чтобы спросить, хочешь ли ты, чтобы я принёс тебе кофе? — Да, было бы неплохо. — Хорошо. Эспрессо? — Не важно, я всё равно выпью то, что ты возьмёшь. — я не привередлив, а Лиам обычно хорошо разбирается в кофе. — Будет сделано, босс, — говорит он и кладёт трубку, даже не попрощавшись. После того, как я блокирую телефон, он снова загорается и появляется сообщение от Найла, который даёт мне знать, что он почти подъехал. Филипп не обращает внимания на мой внезапный ступор, просто забирает фольгу и продолжает заниматься своими делами. Гарри всё ещё спит наверху, Лиам, очевидно, покупает мне кофе, Найл скоро будет здесь, а моя сумка валяется в одном из углов квартиры. Во всём этом нет ничего странного. Кроме трёх стаканов, стоящих в комнате, наверняка удивлённых тем, что я смотрел на них, как на что-то инородное. Так это и есть любовь.