Свеча, икона, и нет трусов

Антон, конечно, не половая тряпка, но мог бы заставить Арсения нагнуться. Нет, не так. Антон, конечно, не налоговая, но может напомнить о себе Арсению. Не то. Антон, конечно, не икона, но его тоже можно поцеловать. У Антона не прокачен навык флирта, а все его жизненные потуги в сторону романтики обычно заканчиваются. Не то чтобы всё прям так плохо: у него сексуальный взгляд, которым можно прожигать дыру на чужой заднице и в чужой душе — все по акции «два в одном», но это прокатывает не так часто. По этому поводу париться особо не хочется — вроде как, всю жизнь прокатывало, а слава мирового соблазнителя ему не нужна. Хотя по воскресениям мужскую скупую пускать приходится. Арсений, конечно, не бутылка вина, но Антон бы вытащил из того пробку. Этот и ещё сто подкатов вертятся в башке, как только ноги переступают порог воскресной школы. Антона вся эта тема с Богом не прёт, но его тётку вставляет, поэтому приходится с завидной постоянностью таскаться с сеструхой в храм Господень в несусветную рань, а потом ещё и забирать малую. И отказаться же вообще нельзя. Одно только «вставать в шесть утра вообще-то не моя заветная мечта», и тёть Марина сразу позвонит матери, и начнется обсуждение, главные тезисы которого всегда одни и те же. «Антон, это же твоя двоюродная сестра. Ты и так с ней время не проводишь почти. Не чужие же друг другу люди. Тебе что, сложно выручить?», — и ничего с этим не поделаешь, потому что, вообще-то, всё по фактам, но не в шесть утра же блять. Понятное дело, что Бог подает тем, кто рано встаёт, но первый месяц Антон ничего кроме головной боли и удвоившегося количества сушечек в глазах не получал. Хотя всё же Бог не Яшка, и видит, кому тяжко, поэтому на второй месяц крестовых походов Антон получает заслуженный подарок в виде отца Арсения. И, честное слово, лучше бы сушечки в глазах: они бы хотя бы не дали увидеть олицетворение подката про потерянного ангела, потому что Антону Арсений представляется именно таким. В первый раз он проносится мимо запахом ладана, обнимает детей на прощание, дружелюбно кивает и снова пропадает где-то в коридорах школы. На краткий вопрос «Анют, а это кто?» Антон ответа не слышит, потому что в его голове уже летят картинки, как чужая чёрная ряса от походки развевается будто плащ Снейпа. Это скорее смешно, чем секси, но Антон знает Арсения уже целых три минуты, поэтому экспертным мнением заявляет, что всё, что связано с отцом, по определению секси. Вставать с осознанием грядущей встречи становится чутка легче, но это всё ведет только к одному — ничему хорошему. Антон хочет на свидание, даже если то будет при церковных свечах: сам готов отдать и тридцать, и пятьдесят рублей на поддержание храма, лишь бы Арсений согласился. — Ну, чо, как? Чем сегодня занимались? — Антон ещё несколько секунд смотрит на пустое место, где только что стоял Арсений. — Нам рассказывали про Бога, а потом мы рисовали. Если честно, то рисовать мне нравится больше. — Антон знает, что Аня тоже не в особом восторге от зачитывания Библии вслух, но они оба заложники ситуации. Приходится только понятливо кивнуть. — А что рисовали? — Восковыми мелками! — Вопрос был вообще не об этом, но да ладно. — Нам Арсений показывал, что если сначала нарисовать мелком, а потом акварелью, то она расползётся и не покрасит. Там лес такой красивый получился, хотя у Арсения красивее, чем у нас, — голос к концу стихает, и Аня с обидой пинает снег под ногами, заставляя Антона усмехнуться. — Не, я уверен, что у тебя круче получилось. Покажешь потом, когда выставка будет? — И маме потом обязательно скинет, потому что запечатление всех анькиных успехов теперь тоже задача Антона. Это у Антона жизненный прынцип — Аня самая лучшая. Потому что чужие ёжики-белочки-купола круче неё никто не нарисует: у всех какие-то кривые линии, а вот у его сеструхи сделано с душой, и даже никакой прекрасный Арсений не может быть таким великолепным. «Семья — это главное», а Доминик Торетто хуйни не скажет. — Там на следующей неделе будет день открытых дверей. Ты пойдешь со мной? Мама сказала, что не сможет. Играясь, Антон стягивает шапку до носа и бросает короткое «Да, пойду, конечно». Ему нравятся такие дни: можно пройти по коридорам, осмотреть на всякие разные достижения и обсудить с Аней чужого уродского ангела. Попадание в Ад обеспечено, он ужасный человек, раз учит сестру такому, но что поделать, если ангел вышел похожим на крокодила, а им смешно. Также не может не радовать возможность провести несколько часов с Арсением. Он на прошлом дне открытых дверей ещё не работал в школе, поэтому возможность уникальная. Внутри разрастается ощущение похожее на радость от первого похода в кино в детстве. В целом, всё схоже: тут у Антона, скорее всего, тоже рот откроется от восхищения. Зато хоть попкорн не вывалится. Аня пихает его в бок локтем, а потом показывает язык и убегает — Антон в слоумо бежит за ней. В итоге, ловит он её уже во дворе дома, когда кидает в ноги магический шар холода в виде снежка, и Аня так же магически примораживается к земле. У неё все штаны в снегу и сугробы забились в ботинки, но она так улыбается, что простуда нестрашна (страшна потом тёть Марина). Антон заносит Аню на спине до квартиры уже с ключами наготове. Дома должны быть мама с женщиной, которая в будущем задаст трёпку за сопли, но они обе вечно не слышат стук. — Мам, тёть Марин, мы дома! — Антон быстрее снимает с Ани болоньевый комбинезон, пока женщины не видят, и прячет в шкаф. — Да, мам, мы дома! Из коридора появляются женщины в фартуках и тянутся за объятиями к своим детям. Из кухни доносится запах крайне нехристианской запечённой курицы и такой прожаренной в масле картошки. Что это там, чревоугодие? Аня пролезает через него в ванную, и Антон плетется мыть руки на кухню, хотя, по его мнению, мог бы обойтись и салфетками. Зато теперь можно быть ближе к курице и слегка погреть уши под разговоры о взрослых проблемах. — Ма, жаркое уже доставать, или оно пока в духовке постоит? — Да, доставай уже. Мы с Маринкой поели, пока вас ждали, так что клади только Анюте и себе, — мама коротко улыбается и возвращается к своему разговору. Антон слабо помнит, кто такая Борзова, но с удовольствием слушает, что она снова не сдала свой отчёт вовремя. Он не знает, страшный ли это грех подслушивать, и мысленно просит прощения у всех богов, если поможет. Аня брызгает в него водой, но Антон не обижается: он уже успел положить ей на тарелку побольше горошка, который придётся съесть ради конфет. Наверное, из-за таких штук и стоит вырасти — да, дневного сна больше нет, но зато вафельку можно до супчика. Если ты на эту вафельку заработал. — Ну что, Анют, как там твои друзья? — Мама спрашивает мягко, и где-то внутри у Антона колет детская ревность, потому что, вообще-то, это он её ребёнок, а его друзьями никто не интересуется. — Миша сегодня в коридоре толкался. — Вот так новости. А почему Антон узнает об этом только сейчас? — Я ему сказала, что так делать нельзя, но он меня не послушал. А потом пришел Арсений и то же самое ему сказал. А потом Арсений похвалил меня. А потом мы пошли на рисование. А потом Оля поделилась со мной стаканчиком для воды. Анька тараторит, при этом уплетая курицу с горохом и грозно поглядывая на Антона. Он к этим страшным взглядам уже привык, и искренне верит, что с возрастом Аня станет той ещё роковой женщиной, но пока что не страшно. Вместо этого в голове звучит старая заставка «Чёрный плащ» — только помолись, и он появится, да. В этой богохульной интерпретации Арсений выпрыгивает из-за угла, чутка поднимая свою рясу так, чтобы скрыть лицо. Он смотрит своим тяжёлым священным взглядом, и всё хулиганье падает ниц в страхе перед ним. Арсений поправляет свою мягкую чёлочку и уходит преподавать, пока на экране появляется «До новых серий!». — Миша тебя не задел? — Да не. Я его сначала сама пихнула, но этого Арсений уже не видел! — Аня хитро улыбается под оханье тётки, и Антон убеждается в своей теории насчёт будущего. — Ладно, а как тебе вообще Арсений? Он же у вас только второй или третий месяц? — Спрашивает, конечно, мама, но больше всего ответом на этот вопрос заинтересован сам Антон. Его желание узнать больше легко объяснимо обязанностью хорошего двоюродного брата знать, как с его сестрой обращаются учителя, но дело всё же не в этом. Антон отводит Аню в воскресную школу уже два года и знает, кто как с ней обращается, а вот просто послушать про Арсения, про то, что тот любит, как рисует — ему очень хочется. — Вообще-то, Арсений нас учит уже два месяца и три недели! И он крутой. У него так здорово получается рисовать берёзы: они такие похожие. А ещё, он умеет показывать фокусы — сегодня достал у меня карандаш из-за уха! Оля потом уговаривала его научить нас, но он сказал, что не всем чудесам нужно объяснение. Антон себя знает. На такое он бы обязательно ответил что-то вроде «Но я хочу знать откуда взялось такое чудо как ты», но вместо этого он только хлюпает чаем, пытаясь придумать как бы узнать что-то посущественнее. Березы, акварель и восковые мелки — это, конечно, хорошо, но мало. Тут бы пригодилась история о том, как Арсений ходил на концерт любимой группы, какой фильм недавно посмотрел или ещё что-то такое. Потому что «Не хочешь как-нибудь вечером вместе берёзу порисовать?» — это так себе подкат. Возможно, на незнание как подкатить влияет тот факт, что они ни разу не разговаривали, но молчание — золото. Вообще, контакта у них было меньше, чем у инопланетян с Землей, если верить ТВ-3, но все те взгляды и кивки на прощание тоже что-то должны значить. Как минимум он Арсению не противен, а как максимум может даже нравиться. Антон не знает, что там у отца с ориентацией, но внутренний гей-радар ведёт Антона Вифлеемской звездой и подсказывает, что в этом плане у них всё сложится. — А ещё, Арсений сегодня посмеялся, когда я его спросила, что значит, когда Антон говорит «мы русские — с нами Бох». Так и не ответил, кстати. — Аня дует губы, а у Антона внутри что-то коротит. — Ты ему про меня рассказывала? — Да, конечно! Я всем о тебе рассказываю — ты же мой лучший друг. — Антон внутренне замирает: он только что будто услышал лучший комплимент в своей жизни. — И он сам на прошлой неделе спросил, как у тебя дела, когда я ему рассказала про того парня с работой, который заказал десять коробок с пиццей, а ты их уронил, потому что у тебя от тяжести голова закружилась. Почему именно эту историю? За что именно эту историю? Антон буквально снимал котят с деревьев, а рассказывают про чёртову пиццу. Вместо того, чтобы о нём думали как о взрослом, сильном, смелом, в добавок ещё и ловком (будто он не президент клуба по «Подземельям и Драконам», а Мститель какой-то). У него же даже самое быстрое время доставки среди всех работников Ленинского района за последний месяц! Хотя внутри уже всё загорелось от мысли, что Арсений знает его имя, кем работает, запомнил, как выглядит. Арсений знает, кто он. И он правда интересовался как дела, переживал. Возможно, священнослужители и должны реагировать, но Антон принимает всё на свой счет. — А ты что ответила? — Антон всем сердцем надеется, что Аня сказала что-то про силу воли, про невероятную возможность превозмогать боль и про появившийся сексуальный шрам поперёк пресса. Нет, если он всё так чётко себе представил, то Вселенная должна прислушаться к нему и в случае чего изменить прошлое. — Я сказала, что ты в порядке, только мизинчиком сильно ушибся. У тебя ж тогда ноготь почернел! — Ну что ж, по крайней мере, часть с превозмоганием боли почти сошлась. — Вот, но он передавал тебе скорейшего выздоровления. Ой, я только сейчас об этом вспомнила… — Антон останавливает свой взгляд и думает, что теперь у него есть хоть какая-то возможность завязать диалог на Дне открытых дверей. Главное, что сейчас никто не обращает внимания на него, вперившегося взглядом в стол. *** Восемь утра не сильно лучше, чем шесть, потому что, если планируешь скакать весь день, то любого количества сна будет мало. Антон в своих планах решителен и полон сил, разрушителен и непобедим, как когда-то «Зайцев+1», но перед входом решает всё-таки лишний раз перекреститься. Он поднимает Аню на руки, чтобы пронести ее мимо толпы других родителей, и вешает их куртки, оглядывается по сторонам. Уже сейчас видно, что оформление стендов сильно поменялось с последнего дня открытых дверей: осенние пейзажи сменились на зимние, где-то висят небольшие плакаты про приближающееся Рождество. Вот рядом с этими плакатами стоит Арсений. Он смотрит своим привычным взглядом, слегка улыбается и разговаривает с подходящими родителями. И слава Богу, Антону не надо идти к нему самому, потому что Аня уже тащит его за руку. — Отец Арсений! Это Антон! — говорит так счастливо, будто действительно показывает самое дорогое. — Добрый день, Антон, наслышан. Как ваш палец? — Антон замирает и из последних сил удерживается от того, чтобы спросить, молился ли Арсений за его здоровье. — М, да. Все хорошо. Спасибо. — И в горле першит. До этого момента Антону даже как-то и не думалось, что их диалог начнется вот так. Неловкое знакомство, небольшая шутка, пару минут, чтобы понять, кто есть кто, а не так резко в омут с головою. На секундочку, эта произошедшая травма может быть чем-то очень личным. — Замечательно. Рад, что такой хороший брат как вы снова в строю и готовы дальше помогать Анне. — Антон на секунду задумывается, о какой Анне вообще идёт речь, потому что сам привык называть свою сестру по-другому. — Да. Он уже со мной снова может в догонялки играть, хотя и выдыхается быстро, как наш старый пёс на даче. — Говорят, что слова близких ранят больнее всего, и сейчас Антон с этим согласен как никогда. Он понимает, что Аня просто ребенок, и в её словах нет желания задеть, но всё равно обидно. — Ну-ну. Не говори так. Это просто с тобой никто сравниться не может. Тебе бы в соревнованиях по бегу участвовать, — Арсений говорит так мягко и в конце смеется на выдохе, будто это всё четко выверенные слова и движения. Так обычно себя ведут идеальные люди в фильмах, а не настоящие. — Да. Мне в школе сказали, что когда я пойду во второй класс, то смогу ходить на лёгкую атлетику. — Антон эту чудесную новость слушал четыре раза. — Это замечательно. Уверен, ты будешь занимать все первые места: судя по длинным ногам твоего брата, бег у тебя в генах заложен. Кстати, тебя искала Оля. — Аня тут же кивает. Быстро обнимает Арсения и убегает. — Хорошая у вас сестра. Арсений всем корпусом оборачивается к Антону и тепло улыбается, сверкая глазами, и зовёт жестами куда-то за собой вглубь коридора, заводя в один из классов. Тут намного тише, и гомон родителей почти не слышен — так быстро остаться наедине с Арсением странно. Посередине задней стены висит большой ватман с человечками и именами, и Антон пытается отыскать глазами Аню. Разумеется, тут полно всяких Ефросиний и Ермалаев, но можно по качеству рисовки отличить, что вот почти в самом центре нарисована Аня, а рядом с ней он сам с тётей Мариной. — Смотрите, она сначала вас нарисовала. Обычно все дети тут же выхватывают карандаш, какого цвета у мамы волосы, а Анна начала просить серый, чтобы нарисовать вам цепи. — Арсений бросает короткий взгляд на шею, вызывая неожиданное желание то ли выставить напоказ все украшения, то ли спрятать этот металлолом под кофту. — Аня клевая. И рисует лучше всех. Я прям в восторге — она ж мне даже принт как на моей любимой кофте сделала. — Мысленно Антон уже пытается просчитать, можно ли в церкви что-то фоткать на телефон вне зоны выставки. — Ну. Я бы, наверное, не хотел сравнивать таланты у детей, но, честно говоря, да, у Анны рисунки выходят как-то поживее, что ли. — Антон готов дать руку на отсечение, что будь они в другой обстановке, то Арсений бы обязательно поржал над огурцом вместо морды у нарисованной собаки. — Да у неё вообще там талант. Я ей даже завидую — у меня всю жизнь по ИЗО трояк был. — На плакате растянулись чужие семьи, и Антон с интересом рассматривает каждую, отмечая, какие хочет потом обговорить с Аней. Он уверен, что та тоже не будет против обсудить толстого рыжего кота рядом со Слендерменами какими-то. — Да, ваша сестра рассказывала мне о неких проблемах в искусстве. Если быть точнее, то, я цитирую: «Да у него машина на козу похожа! Отец Арсений, это считается грехом, если из-за вашего некрасивого рисунка сестра получает тройку?», — Арсений снова красиво смеется. — Можете не переживать, если что, за такое точно никто в Ад не попадает. Антон неприлично громко смеётся, решая, что им с Арсением точно по пути. Немного странно, что тот и понятия не имеет, какие мысли преследуют Антона, пока тот вовсе от них и не скрывается. Только не полезешь же сразу с предложением провести эту жизнь или хотя бы один вечер вместе. И никаких пошлостей! Вместо подкатов Антон продолжает медленно ходить по кабинету, представляя, что сам бы ни за что в таком месте и часу бы не смог отсидеть. Тут столы без стенки, а значит, обязательно будет видно, если начать играть в телефон; стулья к полу привинчены — не покачаешься. И ладно ещё рисовать, но слушать Ветхий Завет… — Вообще, боюсь, что Анна выдала мне вас со всеми потрохами. Надеюсь, вы не захотите меня убить, чтобы ваш секрет о скормленном собаке борще не знал ни один живой человек, кроме сестры? Если что, то это уже считается за грех. Не то чтобы распределением наказаний занимаюсь я, но, как говорится, не к роже платочек — утрись рукавичкой. Антону очень сильно хочется спросить короткое «чо?», потому что он не то, что слышал, чтоб так хоть кто-то говорил, он в целом смысла фразы не понял, но Арсений по-заговорщицки ему подмигивает, и выставлять себя дураком не хочется. К тому же, теперь можно считать, что у них есть своя общая тайна. Спросить бы ещё, что там кроме борща и пиццы Аня успела разболтать, но Арсений уже выпархивает за дверь к другим родителям, и Антон забивает. Меньше знаешь — крепче спишь, а если там история про порванные штаны, то лучше уже лежать и сопеть в кровати. Антон находит Аню с однокашниками и поддаётся уговорам сыграть вместе в какую-то очень спорную церковную игру. Когда детский стульчик сплющивает задницу до состояния блина, то они всей гурьбой выкатываются под громкое антоновское «Я вам сейчас покажу, кто тут царь горы!». Посмотреть выставку время ещё будет, а вот безнаказанно спихивать детей с сугробов и валяться самому — нет. Очередное появление Арсения Антон замечает уже лежа на спине с кружащейся от усталости головой. Тот стоит и крутит в руках снежок, но так ни в кого не кидает — Антон согласился бы быть единственным взрослым и обстрелянным человеком, лишь бы затащить того в игру, но понимает, что тому это просто не по статусу. Идею швырнуть снежком в самого Арсения Антон тоже отметает. На самом деле, за несколько часов Антону удается проникнуться этим местом не только из-за Арсения. Ему нравится запах ладана, все эти разноцветные отрывки из Библии на стенах, да и вообще атмосфера спокойствия. Антон помнит, что в его школе всех вечно пиздили, кто-то воровал у него из рюкзака отложенные на слойку деньги, и нужно было вечно быть наготове. Здесь такого нет. Дело не в том, что дети ходят по струнке от страха, что на них наорёт учитель — скорее все сами знают, что делать стоит, а что нет, и только совсем мелкие ещё не до конца догоняют. Поэтому, когда звенит звонок на урок, то Антон дружно с детьми идёт в кабинет, пока его не одёргивает Арсений. — Все родители собираются сейчас в трапезной. Я, конечно, не препятствую образованию, просто решил предупредить. — Вот Антон же видит, что Арсений над ним издевается, но предъявить такое Отцу… — А вы идёте? — Антон шмыгает носом от холода, что, в общем-то, и целом ни капли не походит на флирт. — Нет, моя трапеза будет чуть позже вместе с другими священнослужителями. — А, ну ладно. Я тогда с вами останусь, постою, чтоб не скучно было. — Сейчас бы ещё толкнуть кулачком в плечо, чтобы точно стал понятен замысел «Отче, я с тобой, не парься». — Буду рад вашей компании. Расскажете мне что-то, чего я не знаю от Анны? — В этом тоже читается смешок, будто Арсений только и ищет повод пристыдить Антона через анькин длинный язык. Они присаживаются на лестнице: все классы заняты, а идти куда-то в комнату к преподам неправильно — у них же там какое-то святое место, не то что учительская в школе Антона — там скорее серпентарий был. За чашкой чая для Антона оказывается, что до этого Арсений служил в другой церкви, а перешел сюда как раз из-за воскресной школы. Оказывается, что Арсений не такой уж и старый (что, собственно, было заметно по отсутствующей бороде и тёмным волосам без седины), и ему всего тридцатник. Оказывается, что Арсений вообще ничем не похож на стандартный образ священнослужителя. За тридцать минут урока тот успевает расслабиться и сгорбить прямую спину, устроившись на лестнице как удобно, а не как того требует ситуация. Смешки становятся громче, и в какой-то момент Арсений хрюкает Антону в плечо, долго извиняясь после этого. Было бы за что. В итоге в ход идут истории не о мужественности и доблести, а о разбитых вазах и содранных коленках. Удаётся даже выудить историю у самого Арсения: сначала Антон чуть не ведётся на это «Давай лучше сделаем так, чтобы у меня была твоя тайна, и у меня твоя», но потом переводит стрелки обратно. — …поэтому я тогда остался запертым в семинарии. Не думал, что буду рассказывать эту историю когда-нибудь. Может быть, с рисованием у вас и есть проблемы, но с умением вытягивать тайны и смешить людей точно всё хорошо. — Арсений так улыбается, что Антон ставит на карту всё, что он нравится. Ещё раз оглянувшись по бокам и проверив отсутствие людей, Антон подсаживается ближе и собирается с силами. Не убьют же его за вопрос. — Слушайте, отец Арсений, а вы же просто святой? Ну, в смысле, священник, а не монах? — Арсений хмурится, но кивает. — Просто вы мне понравились, и я хотел вам предложить сходить куда-нибудь вместе? Я специально проверял, что всё такое нельзя только монахам, а вам можно. Арсений будто окаменел. Он сидит, открывая и закрывая рот как рыба, а в глазах у него будто паника. Может, Антон действительно слишком рано полез, но башкой он в этих отношениях уже не первый месяц, к тому же сейчас у них всё так хорошо складывается и радар орёт тревогой, что Арсений самый настоящий гейский гей, которого только хватай и неси в кафе спагетти из одной тарелки есть. Внутреннее волнение подсказывает Антону помахать ладонью перед чужим лицом, чтобы проверить, не окаменел ли Арсений реально, но здравый смысл душит идею на корню, и остается только сидеть таким же истуканом. С каждой минутой неловкость нарастает, и Антон уже сам себя ругает, что полез в воду, не зная броду. Потом удивляется тому, откуда у него в голове такое выражение и снова возвращается к угрызениям совести. Он знает, что многие предпочитают неспешные ухаживания, заигрывающие взгляды, но сам в этом ни черта не понимает. Когда Антон в выпускном классе признался девчонке, что та ему нравится, то она ответила, что всё это время взгляд был не заигрывающим, а маньяка-убийцы. Оказывается, Лена его всю школу из-за этого боялась. В общем, лучше сразу всё расставлять по своим местам. — Не думаю, что это хорошая идея. Антон, вы очень интересный человек, но мне кажется, что сами не до конца понимаете, что и кому предлагаете. — Зато про ориентацию ничего не говорит! — Я читал, что где-то там перечитали заветы и решили, что Бог не против геев и всё такое. Или проблема не в этом? Если что, то мы можем сначала просто побольше пообщаться? Просто хотел тебе сразу все сказать, чтобы, ну, ты понимал… — «На что я рассчитываю?», «К чему я веду?», «Какие у меня планы?». Это всё звучит как-то слишком грубо, а аналогов Антон подобрать не может, поэтому просто замолкает. — Нет, дело не в перечисленных причинах. Предлагаю нам с вами забыть последнюю часть разговора и сходить помыть кружку: урок скоро кончится, и Анна поведёт вас смотреть на результаты сегодняшнего занятия. Антон безмолвно пожимает плечами, потому что мысля, сидевшая в нем так долго, до сих пор не может покинуть голову. Почему нет? Скажи ему Арсений, что это всё из-за того, что Дева Мария с голубем подала в будущее послание «Отец Арсений не может встречаться с Антоном Шастуном», то тогда ещё хоть что-то было бы понятно. Поверить не поверил, конечно, всё равно бы предложил этот манускрипт перечитать и найти другое толкование, но так, по крайней мере, была бы причина. А кидать короткое «потому что», будто Антон маленький и сбегать к начавшим выходить из трапезной родителям — пиздец как некрасиво. Аня крутится рядом, показывает все свои работы, а потом шепчет на ухо, что Евпатий пролил себе всю воду на штаны. Антона чутка отпускает, и он перестает рыскать взглядом чёрную рясу: это что-то вроде своеобразной суперспособности — когда смешно, то все запары сами собой испаряются. Евпатий и так уже повод поржать, а промоченные штаны, несмотря на баночку-непроливайку — это вообще разрыв. И только когда Аня жалуется на то, что Антон не учится вместе с ними всегда, в голову приходит план. *** Антон думал, что начать ходить в воскресную школу — гениальная идея: так можно будет больше времени проводить с Арсением и восполнить те недостатки общения, которые не дали им сразу же пойти на свидание. Причина, разумеется, в стремительности развития отношений. В чём ещё-то? В понедельник Антон специально не брал с собой наушники, чтобы во время прогулок по городу с рюкзаком Деливери тщательно обдумать произошедшую ситуацию. Ну, и ещё ему надо самому себя убедить, что он всё правильно понял, а не просто не понимает слова «нет». По факту, Арсений «нет» и не говорил. У него там какие-то «не перечисленные причины», срочная необходимость помыть кружку, но ничего, что звучало как «Антон, я не хочу идти с тобой на свидание». Даже простое объяснение в виде «У меня собака съела все возможности встречаться с кем-то» подошло бы, но ничего подобного. Значит, всё действительно слишком быстро, а судить людей по себе нельзя. Сам Антон всегда за то, чтобы не тянуть: понравились друг другу, пошли на свидание, начали встречаться, съехались и жили долго-счастливо. Девушкам обычно эта черта в нём нравилась — можно без зазрения совести обсуждать, что Алина дурацкое имя для ребенка. А вот священники, видимо, от такого не писаются святой водой. Они же в своей духовной семинарии к Богу идут лет пять, может, и к отношениям столько же? Пять лет Антон, конечно, не выдержит, но пару месяцев вполне себе. У них с Арсением явно совпадает чувство юмора, они легко нашли общий язык, у них получилось почти сразу начать открываться друг другу. В конце концов, им обоим нравится проводить кучу времени вместе. Антон вполне может себе представить, как ждёт Арсения после вечерней службы, а потом они вместе идут домой печь куличи. В голове всё так хорошо складывается, что аж плакать можно. Во время поста Антон в поддержку не будет пить пиво у Арсения на глазах, выделит один из углов квартиры, чтобы покрасить его в какой-нибудь красный. Да и против кагора по воскресеньям Антон тоже ничего не имеет. Чем не идеальная пара? И в целом у самих походов в воскресную школу есть много плюсов. Можно будет больше времени проводить с сестрой, прокачать свой скилл в Библии, чтобы потом было что сказать тем придуркам в комментах, научиться рисовать самые пиздатые берёзы на свете и много чего другого. Антон с полной уверенностью покупает на чаевые свою собственную баночку-непроливайку, детскую акварель целых двенадцати цветов и маленькие карандашики, которые ни черта не рисуют, но зато с тачками на упаковке. Возможно, это не лучшие финансовые вложения, но двенадцать беличьих кистей ещё никому в жизни не мешали. В крайнем случае можно будет купить картину по номерам и раскрашивать её под пиво (если у них с Арсением ничего не сложится) или вино (если всё будет как в самых романтичных историях). И Антон свой зуб без пломбы ставит, что этот храм по номерам они будут разукрашивать вместе. *** Антон думал, что отстоять службу — это не так уж и сложно. Как оказалось, божественный мягкий золотой свет и медленные проповеди вообще никак не способствуют бодрствованию. Стоило, наверное, учесть, что он досыпал всё то время, что Аня была в школе. Первые минут тридцать Антон искренне старался вслушиваться и разбирать, что там когда-то наказали Матфей и Иоанн, но потом слова путаются в голове, и что там кидали под ноги ослу уже непонятно. Вот почему в католических церквях стоят лавочки, а тут должен стоять Антон? Не выдержав, на сороковой минуте он тихонечко дергает Аню, спрашивая, сколько длится служба. Антон внутренне умирает, когда слышит про три часа, а на фоне раздается чуть ли не злорадный тихий смех отца Арсения. Зато будет просвирка с кагором. Говорят, вкусно. Вообще, единственное, что останавливает от глубокого сна в стоячем положении — это именно Арсений. Они, вроде как, действительно оставили разговор про свидание позади, но, когда Антон переступил порог школы с уверенным утверждением «У вас теперь новый ученик», Арсений закашлялся. И вот теперь уже целый час они играют в переглядки. Ну, Бог им судья. К тому же Антон очевидно выигрывает. На самом деле, Антон так и не смог понять реакцию Арсения на явление двоюродного брата народу. Кашель и выпученные глаза быстро сменились мягкой улыбкой и «Бог рад каждому пришедшему к нему сыну». И всё. Больше ничего. Он мало того, что не отвел Антона за руку в укромное место, чтобы выяснить, что это значит, он даже просто не уделил этой ситуации внимания. Зато во время переглядок видно, как Арсений старается сдержать улыбку, и часто поправляет и так хорошо лежащую челку — Антон видит в этом знак. Только переглядки тоже надолго не спасают — нельзя смотреть человеку в глаза, если твои закрыты. Антон моргает всё медленнее, а голова то и дело опускается в желании склонить тело к полу. Единственное, на что хватает Антона — это раз в десять минут громко говорить «Аминь!», но даже тут язык заплетается. Антон не самый ярый христианин, но больше всего в службе ему начинают нравиться глубокие поклоны. Эти три секунды, когда ты опускаешься на колени и прикладываешься лбом к холодному полу становятся настоящим благословением. Так делают только несколько бабушек, но Антон считает, что глубокий поклон должен стать новым трендом. Ошибкой становится мысль, что можно ещё сильнее проявлять свою любовь к Богу через ещё более долгое лежание на полу. Антон засыпает. Стыдно? Пиздец. Кайфово? Крайне. Спать на мраморе — это что-то из совершенно другого уровня жизни, хотя по мягкости это вполне походит на общажную кровать. Антон понимает, что чувствовал Господь Бог Иисус Христос, перерождаясь, когда Арсений пинает его спящего носком ботинка. Непонятно, смешная это ситуация или грустная, но сонный мозг считает, что лучше так, чем свалиться из положения стоя. К тому же Арсений улыбается — всё-таки у них одинаковое чувство юмора. *** Антон думал, что для него в вере нет неясных вопросов. Тут всё просто — ты либо покупаешь свечи, чтобы твоего деда не сослали в Ад, либо нет. Оказывается, всё совсем не так, и вопросов после каждого воскресенья становится всё больше, а ответов всё меньше. Вот как понять, сколько будет тридцать серебренников в переводе на современные деньги? — А почему все говорят, что Ева съела яблоко, если она просто ела фрукт? — А почему в Библии ничего не написано про динозавров? — А Сатана, он реально не ответственен за пытки? — А Бог с нами реально не только из-за того, что мы русские? За последний вопрос Антон получает абсолютно случайный мазок кисточки на щеке и закатанные глаза у Арсения. Хотя, стоит отметить, что между уроками Арсений совершенно не против обсудить что-то. Антон на свой страх и риск показывает ему «Оскорбление чувств верующих» у Усачева, но вместо осуждения получает долгую беседу, в ходе которой Арсений в некоторых местах с уверенностью соглашается с видео. Антон начинает подозревать, что священник не такой уж и святой. *** Антон думал, что церковная еда — противная. Аня всегда жаловалась, что она ужасно проголодалась, когда её забирали: невкусно, каша с комочками, хлеб пресный, чай несладкий, а соли и перца в мире церкви вообще не существует. И это могло стать главным препятствием на пути Антона к религии и Арсению. Он мог не есть на протяжении дня, но завтрак оставался святым приёмом пищи. Просто так сложилось, что Антон не мог без пары бутербродов или хотя бы завариваемой овсянки из пакета, пусть от малины там одно название. Поэтому в первый день Антон складывает к себе в рюкзак восемь пакетиков сахара, немножко соли, перца и совсем чуть-чуть куркумы, чисто на всякий случай. Когда Аня тянет его за руку в трапезную, то Антон уже во всеоружии: он буквально надрывает упаковку сахара ещё до входа в трапезную, но замирает на пороге. На столах стоит самая прекрасная каша, которую Антон когда-либо видел. Рисовая, с маслицем, с исходящим от неё паром, и надо быть полным дураком, чтобы отказаться от такого. Хлеб тоже оказывается вполне себе ничего — разве что слишком сладкий. Поэтому под непонимающими взглядами детей и Арсения Антон с удовольствием съедает всю кашу и подтирает тарелку хлебом. Проблема с пиздец какими маленькими порциями решается очень просто — Аня отдаёт свою. И в чём проблема спокойно насладиться завтраком? Антон забывает про все специи и чувствует себя будто в детском саду, когда по утрам он просыпался только к концу чашки, и точно знал, что как только он доест, то можно будет пойти играть. Сейчас, после еды, тоже что-то похожее на игры, так что Антон со спокойной душой живёт эту жизнь. С течением времени он привыкает к арсеньевскому «Чревоугодие — это грех», когда пытается стащить ещё и порцию священника. Ну, ничего, две порции вполне себе достаточно, а с Арсением можно просто поболтать. Антон не пытается поднять старую тему — только рассказывает, что видел, как Алёна засунула хлеб в колготки. За завтраком им вместе хорошо и правильно, и если бы тот был не в десять утра, а чуть ближе к подъёму, то цены бы ему не было. *** Антон думал, что во время занятий будет сидеть и общаться только со своей сестрой, но уже на третье воскресенье он садится c Тимофеем, потому что разница в возрасте может и есть, но в интересах нет, к тому же у пацана оказывается есть Лего «Марвел», и весь урок слова Божьего они собирают Человека-Паука. Трофеем с собой Антон уносит паучий посох, который в итоге отбирает Аня — обидно, но не смертельно. К тому же ей это можно простить за ту лисичку, что она нарисовала Антону, пока Арсений отвернулся и ничего не видел. Антона вообще все поддерживают: он сильно отстает по программе, поэтому ответы на вопросы ему подсказывает Оля, всю живность рисует Аня, а Настя незаметно делится шоколадкой для ума. Святой Боже, да у Антона в школе друзей столько не было — в школе вообще был только Колян, который никогда не давал списывать. Да и на переменах весело. Если Аня закрывается с девчонками в туалете, чтобы обсудить проблемы взрослой жизни первоклассника, то Антон без каких-либо зазрений совести играет с пацанами во «Все вездесущее волнуется раз». На четвёртой неделе ему удаётся втянуть в это и Арсения. Тот замирает в самых странных и неудобных позах, но при этом не теряет равновесия. А вот дети смеются и двигаются, проигрывая — с Отцом Арсением опасно связываться. *** Антон думал, что все сложности посещения воскресной школы закончатся на недосыпе, но нет. Беда приходит откуда не ждали: в шестое по счёту воскресенье его подводит собственный организм, который решает проснуться во время службы и обрадовать Антона полноценным утренним стояком. Таким, конечно, хоть кашу ешь, но всё же лучше не надо. Теперь глубокий поклон снова становится символом спасения. Арсений вместе с половиной церкви странно смотрит на него, но ничего не делает: видит, что Антон не спит. Слава Богу, он не видит, насколько сильно Антон не спит. Стояк не проходит даже спустя двадцать минут затянувшегося поклона, потому что всё это время Антон ярко себе представляет, как Арсений аккуратно присаживается рядом с ним и спрашивает, всё ли хорошо. А потом крайне добродушно предлагает свою помощь. Антон сам себя ругает, серьёзно извиняется перед Богом, но ничего не может поделать. Арсений на помощь не приходит, только стоит со вскинутыми бровями, когда Антон пробкой вылетает из храма обратно в здание школы с ошалевшим видом. Хорошо, что хотя бы не пришлось просить разрешения выйти. Иногда Антон на полном серьёзе мечтает, чтобы член у него был поменьше. Конечно, в школе было прикольно утереть всем пацанам нос, но в офисном туалете мериться с ним никто не станет, а в восторге от таких размеров только девственники, считающие, что чем больше, тем лучше. Не то чтобы у Антона настолько огромный, но двадцать два с половиной сантиметра это тоже явно не средний размер. Хотя никакой размер не кажется средним, когда в паре метров от тебя читают «Отче наш», а Тимофей откуда-то сверху рассказывает, что мама купила ему новое лего на День рождения. Это всё замечательно, но близкое присутствие ребёнка делает ситуацию ещё хуже. Арсений, кстати, чуть позже всё-таки интересуется, что же случилось, и получает совершенно честный ответ, от которого сидит весь красный и разве что не полумёртвый. Потом правда подбирается и даёт подзатыльник, предлагая в следующий раз привязать скотчем к ноге. И именно в этот момент Антон понимает, что окончательно влюбился. *** Антон решает, что уже пора действовать активнее, поэтому всю восьмую и девятую недели готовит Арсению грандиозный сюрприз, о котором тот что-то подозревает. Он пишет вечерами смс-ки спрашивая, почему Антон сегодня так подозрительно вёл себя в церкви, но он только переводит тему. Антон только тихо радуется, что уже месяц как обладает чужим номером телефона. Нельзя сказать, что они прям много переписываются, но по вечерам всё-таки отправляют друг другу по паре сообщений. Арсений пишет о женщине, которая вместо того, чтобы тихонечко исповедоваться, на всю церковь орала о том, что просит прощения у Бога за то, что потыкала свою кошку в мочу, не сдержавшись. Антон обычно рассказывает о клиентах, которые, видимо, не знают о том, что еду доставляет человек, поэтому открывают ему в только что натянутых трусах, а потом говорит об Ане. Рождество давно прошло, и мартовские кошки уже скребутся где-то в животе вместо бабочек, но Антон сдерживает себя от любых поползновений. Пару раз он всё же предлагал Арсению встретиться в городе просто так, без тайных знаков и смыслов, но тот сливался. Только однажды всё-таки позволил проводить его до метро, и всё это время смешно нёс подол рясы в руках, чтобы не намочить тот в лужах. Утром обещали мягкий слой снега, а в итоге под ногами оказывается какое-то месиво. Их отношения теплеют так же стремительно, как и воск на церковных свечах — Арсений дотрагивается всё чаще, обнимает на прощание чуть дольше, чем всех детей, и всё чаще залипает, стоит Антону сделать совсем незначительный комплимент, будто это и не комплимент вовсе. Вот теперь уже точно можно ставить на карту всё. И нет подката лучше, чем подкат, сделанный своими руками. Антон про Арсения знает не так уж и много — он в повседневной одежде-то его видел пару раз, но наверстать они ещё успеют, а для подарка информации вполне достаточно. Теперь во время служб Антону не до сна: он собирает воск. Свечи стекают вязкими каплями на золото, и он аккуратно соскребает всё, разминая в руках и вертя шарики, пока воск не успел затвердеть. Антон лепит сердечки из церковного воска, и это является пиком в его карьере флиртуна. Это не сто одна роза и не сто одна свеча, чтобы с вероятностью в сто процентов оставить Арсения без трусов, но это что-то большее. Антон же тут уже совсем не про секс — он про смех, общие интересы и романтику. И именно поэтому на двух сердечках появляются сосущиеся рожицы. — Шаст, это что? — Арсений крутит одно из сердечек в руках, явно еле сдерживая смех, и это обидно. — Это подарок, отец Арсений. Я себе такое же сделал. — Антон гордо протягивает второе сердце, соединяя то с арсеньевским, чтобы получилось будто они целуются. — Это, знаете ли, как во второй части «Один дома», когда Кевин подарил горлицу бабушке в парке. Типа мы теперь вот такие же клевые друзья. — А почему тогда эти сердечки будто жрут друг друга? — Арсений уже открыто хихикает. — Эй! Они целуются, а не жрут друг друга. И вообще… — Антон хмурится, пытаясь понять, как бы объяснить, что тут есть намёк, но если Арсений захочет, то намека нет. — Эх, крива рожа, да душа гожа… — Чо? В смысле крива рожа? — Значит, Антон тут сюрпризы устраивает, мелкую моторику развивает, а это святейшество его лицо кривым называет. — Ты когда что-то пытаешься быстро придумать, то смешно хмуришься. А сердечки замечательные. — Антон внутри весь замирает. — Знаешь, у меня к тебе вопрос есть. — Какой? — Вокруг бегают дети, и где-то в паре метров отчётливо орёт Аня, но Антон ничего не слышит, застряв в той секунде, что осталась до того, как Арсений наконец спросит. — Не хочешь сходить куда-нибудь вместе? Бля, выкусите все, поняли? Антон с самого начала был прав! *** Антон знает, что подписывается примерно на три часа скуки и уныния, но всё равно берёт билеты на выставку русского зодчества. Вот чёрт его побрал связаться со священником — приходится постоянно думать, что грех, а что нет. Вообще, Арсений уже открыто говорил, что не так уж он в Бога и верит — скорее просто во что-то, что существует за пределами человеческого сознания и обладает силой, но точно не в те сказки, которые написаны в Библии. Так что для себя Антон распределяет арсьеньевскую службу как хобби, а, следовательно, и на свидание ведёт по интересам. Почему боевики — это не по-православному? Можно, конечно, было бы придумать свой гениальный сценарий и продать его Спасу, но те либо всё искромсают, либо на главную роль возьмут Александра Петрова, и гори оно всё адским пламенем. В общем, музей так музей. Антон заранее просматривает сайт галереи и даже находит пару хотя бы немного интересных экспонатов, рядом с которыми есть пуфики — в крайнем случае позалипает в телефон. Хотя, очевидно, всё время придется таскаться за Арсением хвостиком и выслушивать речи про невероятное умение делать гусли из говна и палок. «Давайте будем нести искусство людям» — вроде как хорошая идея, но искусство ж тоже может быть разным. Нет, современные постройки из мусора Антону тоже не вкатывают, но вот фоны в играх вполне себе. А что, буйство красок, внимание к деталям — хоть в Третьяковку неси. — И что это? — Арсений стоит посреди выставочного зала и с недоумением косится на Антона так, будто тот не макет старинной церкви показывает, а кучу говна, которую сам и отложил тремя минутами ранее. — Так, ну, музей. Церкви — это ж вроде твоя тема. — Ладно, Антон уже сам не до конца понимает, почему решил, что Арсению должно понравиться это всё. — Это я вижу. Я скорее к тому, почему здесь мы, — Арсений выделяет это «мы» так, будто «они» скорее должны были оказаться в открытом космосе, чем тут. — Тебе не нравится? Антона с головой накрывает чувство, будто он реально обосрался так, что штаны не отстираешь. Это свидание должно было стать финальным шагом к покорению арсеньевского сердечка, и пока что всё идёт не сильно гладко. И либо Арсений сейчас должен расхохотаться и сказать, что он пошутил и на самом деле в восторге, либо надо срочно всё менять. — Как сказать… Я люблю искусство, и в целом с удовольствием проведу время тут с тобой, но неужели ты думаешь, что пик моих интересов — это русское зодчество? — Невероятная театральная пауза. — Антон, я зачем тебе скидывал ссылку на нового Человека-паука? — А. Так я его с торента скачал, но забыл тебе флешку принести. — Три, два, один. — Бля-я-я. Ты хотел сходить в кино? — Да, именно. «Возлюби ближнего как самого себя» — Антон, неужели ты думаешь, что я настолько себя ненавижу, что хотел бы тебя мучить экспонатами церквей и русских деревень? — Арсений легко улыбается и треплет Антона за плечо, чтобы тот хоть немного успокоился. — Слушай… — Антон запинается, потому что говорить ему совсем нечего. — Я ж тебя почти не знаю. В смысле, ты много чего рассказывал про семинарию, про школу, да даже про то, как смотрел подборку рецептов из моркови и капусты, но ничего о себе и своих интересах. Какую музыку ты хотя бы слушаешь? — BTS. Не открывай рот так широко — я могу себе позволить любить что-то кроме церковного хора, Шаст. А теперь, пойдём-ка всё-таки на Человека-паука. Если что, то там тоже можно оценить архитектуру зданий. *** За следующие два месяца Антон успевает узнать Арсения очень хорошо. Если честно, то даже слишком хорошо. Например, он считает, что информация о том, каким порошком лучше стирать рясу — совершенно лишняя. Знать, как правильно выбирать коврик для душа и тёрку на кухню — тоже. Зато как красиво эта тёрка и коврик для душа смотрятся в квартире Арсения Антону знать очень нравится. Как, в прочем, и просто бывать там. Светло, просторно, без икон — чистый кайф, а главным плюсом стал балкон, на котором можно курить, хоть и под недовольное бурчание на фоне. Дома у Антона они бывают редко — слишком далеко от церкви, да и диван у Арсения мягче. Они валяются, смотрят фильмы и периодически пихаются просто из вредности. В один момент Арсений во время пиханий быстро приближается и мягко целует — в это мгновение квартира на улице Карла Маркса становится любимым местом Антона. Теперь под фильмы можно сосаться. — Шаст, эта комедия — полный отстой. — Арсений супится и недовольным взглядом окидывает «Очень плохую училку». — Выключить? Хочешь посмотреть что-то другое? — Нет. Хочу заняться сексом. Арсений говорит невозмутимо и совершенно бесстрашно смотрит Антону в глаза — вау. Волк сначала охуевает-охуевает, а потом охуевает-охуевает — Антон этот мем всей душой сейчас понимает. Конечно, с момента их знакомства прошло ли едва не полгода, но это как-то всё равно слишком неожиданно. — А я думал, что тебе нравится быстрое развитие событий. Хотя, если так смотреть, то вообще небыстрое. Ты чего завис? — Всё ещё само спокойствие. — Как-то не каждый день ожидаешь услышать предложение потрахаться от священника. Ты ж, вроде как, должен говорить, что до брака ни-ни? — Ага, давай ещё до второго пришествия подождем. Давай быстрее, ты хочешь, нет? — Арсений нетерпеливо елозит на диване, и Антон внутренне охуевает от того, насколько быстро тот разгорячился. — Да. Да, хочу, конечно. Просто, ну, я в душе не был и… Подожди, ты поэтому попёрся мыться, когда мы пришли? — Пазл в голове складывается, и у Антона привстает от одного осознания, что Арсений всё распланировал. — Шаст, давай без ламп и допросов. — Скорее исповедей, конечно. — Нужно в душ — иди в душ. — Ага. Антон на негнущихся ногах идёт в сторону ванной, пытаясь осмыслить произошедший диалог. Что же, блять, творится у Арсения в башке, если тот вкидывает такую информацию буквально с нихуя? Не то чтобы Антон против, но так резко? Без долгих поцелуев, которые бы сами привели к продолжению, без тонких намеков — только правду в глаза. Вот уж чистый душой и помыслами человек. Из душа Антон выходит без всего и уже очевидно возбужденный, хотя искренне старался не дрочить на одни мысли о предстоящем. Отец Арсений, который так неловко отказывал ему в первом свидании, так долго морозился, не подпускал к себе, сейчас лежит в спальне и ждёт его, Антона. Картинки из головы совпадают с реальностью: Арсений нетерпеливо ёрзает на покрывале и сам снимает с себя шорты, обнажаясь перед Антоном. Он широко раздвигает ноги и проводит рукой по ещё невставшему члену, следя за взглядом Антона. Он двигает кистью медленно, и Антон не может отвести взгляд. И Арсений открыто смеётся, когда ему на живот чуть ли не капает слюна из открытого рта. Антон немного очухивается и недовольно смотрит на разулыбавшвегося Арсения, а после аккуратно кладёт свою руку поверх чужой, начиная двигать в том темпе, в котором ему самому захочется. Член дергается и от этого Антон довольно улыбается. Он сползает к животу Арсения и берёт в рот, ощущая, как тот постепенно твердеет. Ладони ведут по бёдрам, оглаживая кожу и слегка царапая её — тело покрывается мурашками, а член окончательно встаёт от легких поддразниваний Антона. Тот зажимает головку между языком и небом, дразнит уздечку, крепко сжимая мягкие бёдра. Арсений очень податливый и тихий, даже дышит через раз. Антон дразнится, плашмя ведёт языком по стволу, а потом хитро улыбается, устроившись щекой на животе. — Давай уже, — голос звучит хрипло, а глаза зажмурены. Антон снова обхватывает головку губами и удовлетворённо урчит, вибрируя ртом на члене, и Арсений дёргает его за волосы, по инерции толкаясь бёдрами вперёд, заставляя почти давиться, но Антон вовремя успевает расслабить горло и надавить на подвздошные косточки, возвращая того в изначальное положение. Рука сжимает поджатую мошонку, проводя вниз по шву, надавливая костяшками на чувствительное место рядом. Антон понимает, что понадобится долгая растяжка, поэтому чуть задирает чужие бёдра, оттягивая ягодицы и смотря на то, как сжимаются под взглядом мышцы. — Такой узкий. — Антон задумчиво обводит пальцем дырку, чувствуя, как во рту скопилась слюна, а после плюет прямо туда и распределяет это языком, проталкивая его внутрь насколько это возможно, но долго на этом не задерживается. Он поднимается на локте, чтобы дотянуться к изголовью кровати, на которое расплывшийся Арсений тыкает пальцем. Флакон смазки использован почти до конца, и Антон захлебывается мыслями о том, как Арсений лежал тут один и медленно пихал в себя пальцы, наверняка точно так же прикрывая глаза. Но об этом они поговорят позже. Сейчас Антон распределяет смазку по пальцам и добавляет один к языку. Арсений ёрзает, не зная, куда деть руки, и в итоге сжимает плечи Антона. Тот улыбается и мягко кусает ключицу, на что Арсений выстанывает и сжимается на пальце ещё сильнее. — А мне нужно будет креститься перед тем как войти? — с улыбкой дразнит Антон, отвлекая Арсения, пока вводит второй палец и начинает массировать простату. Антон покрывает поцелуями все места, куда может дотянуться, чтобы Арсений максимально расслабил мышцы всего тела, дал пространство Антону, когда тот аккуратно вводит третий палец. От оглаживания простаты Арсений сам начинает охотно насаживаться, и Антона так и подмывает спросить, куда же всё-таки ушёл весь тюбик смазки. Вскинутые бедра ему нравятся не меньше поджатых губ и зажмуренных глаз, и он мечется взглядом, не зная, на что хочется посмотреть больше. Арсений сам щиплет себя за соски, выкручивает их и оглаживает, окончательно поддаваясь удовольствию. — Блять, Антон, давай. Антон быстро раскатывает презерватив и входит одним толчком, закидывая ноги Арсения к себе на пояс, и прижимается грудью к груди. Арсений скулит и кусает губы, а потом впивается поцелуем, притягивая к себе за шею ближе. Глухие рыки сдерживать не удаётся, потому что, когда он замедляется, выводя член и видя, как растягиваются мышцы, обхватывая головку, Арсений насаживается сам, провоцируя и подмахивая бёдрами, на что получает очередной лёгкий укус и шлепок по бедру. Антон каждый раз выходит почти полностью и вбивается резко, из-за чего Арсений то и дело проезжается по постели, а пальцы соскальзывают с плеч, и приходится цепляться ещё отчаяннее. Арсений подмахивает, и когда Антон останавливается, переводя дыхание, то опирается на постель и сам двигает бедрами, чувствуя, как тяжело входит член. Антон ведёт пальцами по груди в хаотичном порядке, хотя и хочется хотя бы так невесомо написать «Шастун был здесь», будто он пятиклассник какой-то. Оргазм постепенно начинает подступать, и Антон переходит с размашистых толчков на короткие и быстрые — Арсений явно всё понимает, потому что сжимает пальцы на его плечах чуть ли не до синяков и выгибается, когда Антон входит до конца и двигает членом внутри, почти не выходя, лишь беспрерывно стимулируя простату. Антон улыбается разбито, целует шею, подбородок, а потом вылизывает чужой податливый рот, чтобы потом прижаться лбом к чужому, замерев в этом мгновении между ними двумя. В следующую секунду он уже переворачивает их, меняя местами так, чтобы Арсений сидел на нём сверху. Тот ошалело улыбается и сам опускается на член, сразу начинает мелко двигаться, почти не приподнимаясь. Арсений поднимает лицо к потолку, и Антон любуется красиво-вытянутой шеей и чёткой линией челюсти. Он удерживает чужие бедра, чтобы Арсений окончательно перестал двигаться и несдержанно стонет, ощущая, насколько стенки сдавливают член. Антон оглаживает растянутую на его члене дырку, обводя припухшие края, а потом зовёт по имени, заставляя его сесть ровно и открыть глаза. Арсений немного подрагивает, когда Антон проводит пальцами по соскам, а потом задумчиво спускается ладонью ниже, оглаживая живот с нажимом. Мысль заставляет член внутри ещё раз дернуться, и Антон чуть давит на чужие плечи, заставляя откинуться, а потом смещает свои бёдра так, что головка упирается в переднюю стенку, выделяясь на плоском животе. — Смотри, — отвлекает Арсения от попыток нормально пристроиться Антон и давит на кожу вокруг члена так, чтобы он выделялся ещё сильнее. — Вот, что значит настоящее божественное чудо. Антон смеётся, но взгляда оторвать не может. Он толкается на пробу вверх, видя, как головка немного смещается, и слыша сдавленный стон Арсения. Господи храни Арсения. Двигаться им обоим всё ещё тяжелее, поэтому Антон фиксирует Арсения в одном положении, чтобы насаживаться было легче, а сам тянется, вбирая в рот сосок и неторопливо надрачивая текущий член. Пара особо сильных толчков и Антон кончает внутрь, доводя Арсения, который всё также неотрывно смотрит на небольшой бугорок на животе — будто поверить не может, что такое физически возможно. Арсений кончает себе и Антону на живот, и обессилено падает. Он лениво лежит, буквально растекаясь по чужому телу, и иногда легко целует Антона в щеку. *** Когда Антон продолжает ходить в воскресную школу, то на непонимающий взгляд объясняет всё одним простым «Отец Арсений, Бог рад каждому пришедшему к нему сыну. Да я и втянулся — не бросать же».