АСМР, весна и кофе

Кончик перьевой ручки, что Се Лянь подарил Хуа Чэну для уроков каллиграфии, уже был готов сдаться в плен первому, кто войдет в эту квартиру, лишь бы наконец завершить изощренные пытки своего хозяина. Стоит отметить, что держался он молодцом. В отличие от Хуа Чэна. Тот нервно елозил по стулу, отвлекался, рассматривая пыльные узоры на тумбочке, вдыхал и выдыхал. О, даже это он делал по-особому лениво: сперва медленно наполняя свои легкие воздухом, а затем так же медленно выпуская его, блаженно прикрывая глаз. — А-Чэн, ты закончил? — послышался голос из кухни. Никогда ещё Хуа Чэн не хотел оттянуть момент встречи с Се Лянем так сильно, как сейчас. Хотел было придумать себе достойное оправдание, но все возможные варианты истратил ещё на прошлой неделе. А началось все с того, что после просмотра куратор попросил Хуа Чэна писать своё имя на холстах более разборчиво. Се Лянь, конечно же предложил свою помощь, от которой даже под дулом пистолета сложно было бы отказаться.  «Я никогда не скажу гэгэ «нет», — сказал Хуа Чэн однажды и, правда, никогда не отказывал. — А-Чэн? — Гэгэ, может ну ее, эту подпись? Буду рисовать чертиков вместо неё, — Хуа Чэн улыбнулся и поднёс пальцы к голове, сымпровизировав «дьявольские рога», на что Се Лянь лишь выдохнул.  — Никаких чертиков, А-Чэн. У тебя должна быть красивая подпись!  Он оглядел прописи, над которыми старался пол дня Хуа Чэн. По сравнению с первыми листами, линии иероглифов, конечно, стали более ровными, но работы предстояло ещё много. — Ты молодец, А-Чэн, — заключил Се Лянь и оставил поцелуй на его макушке. — Думаешь?  — Конечно. Твоё письмо значительно улучшилось.  Похвала Се Ляня слегка взбодрила успевшего разочароваться в своих способностях Хуа Чэна. Если речь шла о рисовании, он, конечно, с распростертыми объятиями встречал новые заказы, да и просто рисовал для себя или Се Ляня. А иногда рисовал Се Ляня для себя. Но если его просили подписать работу, сдать конспекты — тут он всегда нервничал больше обычного. Почерк весьма талантливого художника был, мягко говоря, безобразен.  То ли побитые в раннем детстве руки наотрез отказывались выводить ровные линии в прописях, то ли Хуа Чэн попросту сдался в попытках улучшить свой почерк, отдавшись искусству. — Гэгэ, раз сегодня ты меня похвалил, — Хуа Чэн игриво откинулся на спинку стула и приподнял уголок губ, — могу я попросить тебя кое о чем? Се Лянь лениво вздохнул и склонился над ним. Кончики их носов лишь слегка соприкасались. — О чем же мой А-Чэн хочет попросить меня? — Побудь моим холстом, — не важно, кто начал первым, но губ коснулось ощущение тёплого, сладковатого на вкус, поцелуя. Он затягивал, дурманил, опьянял. Сперва легкое прикосновение, а потом требовательный захват. — Твоё тело, это поистине самый ценный и дорогой материал, на котором я мог бы написать картину. Хуа Чэн научился смущать Се Ляня. И это была уже совсем не та робость, что накрывала их обоих в первый месяц. Нежные поглаживания в купе со страстью, что росла в геометрической прогрессии. Се Лянь уже не нависал сверху. Устроился поудобнее на коленях Хуа Чэна и увлеченно перебирал его распущенные волосы, что успели отрасти до плеч.  От этих прикосновений разряды тока проходили по телу.  — Гэгэ согласится?  Кивнув несколько раз, Се Лянь снова втянул Хуа Чэна в поцелуй, не желая завершать его так скоро. Это была лишь маленькая часть той прелюдии, которую они вдвоём себе позволяют весьма редко. Как минимум потому, что отмываться после краски приходилось долго.  Раздевался Се Лянь сам. Хуа Чэн только жадно наблюдал за тем, как в новой мастерской, более просторной, чем прежняя, с бледного торса сползает футболка, обнажая следы одной из бурных ночей. Всего несколько засосов. Но для Хуа Чэна они выглядели чересчур соблазнительно. Он сглотнул и отвернулся к комоду, где лежали художественные принадлежности. Обычно он писал жесткой щетиной, но для Се Ляня были припрятаны мягкие синтетические кисти. Краску Хуа Чэн тоже приобрел специальную. Ту, что обычно использовали для своего творчества гримеры. — А-Чэн, — тихий голос коснулся ушей, вызвав улыбку.  Слегка ссутулившись, Се Лянь сидел на высоком стуле в одних только бриджах, приспущенных на бёдра. Волосы его были собраны в высокий пучок. Теперь чёлка уже не выбивалась, мило свисая до плеч. Но кто сказал, что от этого Се Лянь стал менее привлекательным? — Ты можешь перестать сводить меня с ума? — Хуа Чэн подошёл ближе. Очень близко. Кончиком носа он прошелся по лицу Се Ляня, наслаждаясь его запахом — сладким, фруктовым.  Смущенно тот мотнул головой и повторил движения Хуа Чэна, однако, слегка поморщился, когда кожи коснулась прохладная краска. Через несколько минут Се Лянь привык к перепадам температур и уже стал выгибаться навстречу художнику, закусывая губу каждый раз, когда ворс кисти проходил совсем близко от ключиц.  — Погоди, — Се Лянь внезапно перехватил руку Хуа Чэна и приподнял одну бровь. — Хм? — Я этого раньше не замечал… — О чем ты? — А-Чэн, ты левша? Хуа Чэн удивленно глянул на руку, которую перехватил Се Лянь. На руку, в которой сейчас лежала кисть. — Наверное, — как-то неуверенно отозвался он. — Тогда почему ты пишешь правой рукой? Если честно, Хуа Чэн и сам не знал почему. Просто делал как привык. Писал правой, а рисовал левой.  — Ох, А-Чэн, я, кажется, понял… Ты ведь рисовать сам учился? — Верно. — А писать?  — А писать меня учила мама, — Хуа Чэн глянул на правую руку. — А есть разница? — Конечно есть! Напиши на мне что-нибудь.  Хуа Чэн удивился просьбе, но покорно ее выполнил. Перехватив кисть правой рукой, как он обычно это делал, когда завершал свои работы, он вывел на Се Ляне один иероглиф, который сегодня оттачивал в прописи. — А теперь сделай это левой рукой. Писать левой было для Хуа Чэна в новинку, но кисть лежала в руке привычно, отгоняя сомнения прочь. Он быстро повторил тот же иероглиф, удивившись результату. Линии оказались ровнее и четче, заканчивались там, где и должны были заканчиваться. Даже сама форма оказалась более каллиграфической.  — Ох, — только и сумел выдавить из себя Хуа Чэн. — Что там? Дай я посмотрю. Се Лянь спрыгнул со стула и быстрым шагом направился в соседнюю комнату, к большому зеркалу. Хуа Чэн поплелся следом, все еще не понимая, как можно было за столько лет не заметить, что являешься левшой. Его мать писала правой рукой. Отец тоже. Брат и сестра. Все одноклассники и одногруппники. Все писали правой. Наверное, для ребенка это просто было нормой: писать так, как пишут все, а рисовать так, как привык. Рисунки были другим миром. Другой реальностью. И в них был совсем другой малыш Хун Эр — счастливый и любимый всеми.  Стоя возле зеркала Се Лянь сперва отрицательно мотал головой, а потом просто хлопнул себя ладонью по лбу. — Как я мог не заметить этого? Как я мог не заметить того, что ты левша? — Гэгэ, если тебя это успокоит, — Хуа Чэн подошел ближе и обнял Се Ляня со спины, чмокнув его в шею, — то я сам этого не заметил. Они оба сперва простояли в тишине, а потом затряслись от смеха, который сдерживать уже были не в силах.