♫Mr. Kitty — After Dark♫
***
Сигма пребывал в глубочайшей прострации и раздражении, когда понял, что яро размахивающий руками Гоголь, весело объясняющий свои бредни о свободе и идее с «гонкой» на выживание, совершенно не собирается прекратить весь этот цирк и оставить его в покое.
Сигма устал.
Смотря на двух «заключённых», он думал о том, что будет дальше. Достоевский, как и всегда, был немногословен: даже на прямо заявленное желание его убить ответил спокойной улыбкой. Сигме показалось даже, чересчур доброй. Дазай Осаму, которого он по рассказам знал уже давно, разминал затёкшие мышцы, особо сильно не выражая своей реакции на происходящее. Гоголь продолжал щебетать и скакать по кругу. Кажется, он единственный адекватный
человек в этой комнате.
Сигма неимоверно устал.
Честно говоря, ему уже глубоко до лампочки, выживет ли он в этой игре или умрёт. Его самым роскошным и, исходя из его положения, наглым желанием является простой отдых. Хотелось, чтобы его оставили в покое. Но, как и у всех живых существ, у него в душе теплилась надежда — выжить. Попробовать найти
своё место в очередной раз…
Сигма обессилен. Разбит. Измождён.
У него отобрали единственное дорогое, ради чего он продолжал жить, в то же время в корне не понимая своего места в этой так называемой «жизни». Падая со своего только-только обретённого, но быстро утраченного «Дома», он был готов встретить смерть, однако его угораздило мало того что потерять всё, вдобавок ещё и принятое решение о смерти было отобрано этим чёртовым… Клоуном.
А после последовало путешествие до места назначения: Гоголь прекрасно был осведомлён заранее, где находится Мерсо: Достоевский, которому нужны были сильные эсперы для своих планов, знал эту тюрьму вдоль и поперёк, наведываясь вытащить внеочередную пешку, как в гости. Скачками по 30 метров они прошли всю Азию, небольшой участок России и, наконец, на пятые сутки попали в центр Европы. Сигма не знал точно, где они находятся. Ему было всё равно. Моментами даже возникала мысль сбежать. Однако он не был дураком и прекрасно понимал, что от телепортатора, который может своей способностью хоть органы изнутри вырывать, не убежишь. Поэтому он не сопротивлялся, когда его прижали за талию и переносили вместе с собой взмахами плаща.
Задумавшись об этом, Сигма не заметил, как щебетание резко прекратилось.
— …Что скажешь, ассистент? — Щёлкнув пальцами, Николай указал на него, словно ожидая ответа на викторине.
«Что?»
— Что?.. — Сигма недоумённо озвучил вопрос из своих мыслей.
— Так уж и быть, я повторю для моего дорогого помощника: я предлагаю тебе помочь развлечь наших участников игры!
Дазай с Достоевским хлопали длинными ресницами, производя общий вид невинного непонимания происходящего.
— Раз… влечь? — Сигма пытался понять, что от него хотят. И варианты, уже всплывшие в сознании, его не на шутку пугали.
Гоголь, используя способность, схватил Сигму за талию и неожиданно подтолкнул ближе к себе, заставив испуганно ойкнуть.
— Ра~азвле~ечь. Наши дорогие игроки наверняка утомились, сидя здесь. По этому случаю я хочу сделать перерыв и немного поиграть. — Гоголь достал из плаща платок.
«Откуда он всегда всё это берёт?». — Особенно для Дос-куна! Мой друг точно оценит такой подарок! — хихикая, он потянулся к Сигме с платком в руке, подтолкнув второй рукой в спину через плащ ещё ближе. Сигма не успел ничего понять, как глаза его накрыла плотная ткань, не пропускающая ни малейшего очертания, лишь лёгкий свет.
— Что ты вытворяешь?! Хватит уже валять дурака, это перебор! — Он пытался вырваться и сорвать с глаз тряпку, но ему этого не позволили, выдернув из-под пиджака его же собственный галстук, перематывая руки за спиной.
— Ну-ну, Сигма-кун! Некультурно отказываться от возможности поучаствовать в представлении. Актёры в театре играют до конца, не сходя со сцены, — бормоча, Николай с ловкостью фокусника перевязывал конечности, не забывая фиксировать дёргающегося юношу.
— Какая ещё к чёрту сцена… — Поняв, что ничего не может сделать со своим ослабшим от множества факторов телом, когда руки связаны, а зрение временно потеряно, он перестал сопротивляться, в надежде хотя бы словесно отбиться и выудить, что с ним собрались делать. Сигма мог использовать способность, но… Честно говоря, он нереально боялся последствий. Нет, он не боялся, что ему причинят вред. Он боялся лезть в голову к этому человеку: меньше знаешь — крепче спишь. Да и смысла в знании немного — даже вовсе нет.
Когда узлы были туго затянуты, не оставляя возможности двигать руками за спиной, а вследствие и снять с себя повязку, Сигма глубоко и нервно выдохнул, почувствовав, что его отпустили.
— Так-с, так-с, так-с. — Гоголь повернулся к двум гениям, что продолжали молча и с интересом наблюдать за происходящим не встревая. Взяв Сигму за бока руками в перчатках, он развернул его лицом к оппонентам и спиной к себе, параллельно положив подбородок на чужое плечо. — Это лишь акт моего проникновенного сочувствия к вашему продолжительному заточению! Поэтому предлагаю принять моё скромное подношение.
Сигма гулко сглотнул, пытаясь прогнать ком в горле.
«Что он имеет в виду?».
Перед глазами только лёгкие просветы потолочных ламп, шею щекочут чужие пряди, а руки крепко сжимают его талию. Дыхание Сигмы сбилось вместе с сердечным ритмом. Всё нутро кричало о том, что «хуже быть может».
Дазай с Достоевским молча переглянулись, задержавшись взглядом друг на друге. Задумчиво почесав подбородок, Дазай обернулся обратно на Гоголя.
— А если мы откажемся? — Он посмотрел на Сигму, что казался ему очень напуганным, хоть и старался держаться молодцом.
Гоголь расплылся в улыбке и даже захохотал. А потом спустя миг его лицо стало серьёзным.
— Я буду плакать, — сказал он серьёзным тоном. Фёдор молча смотрел на паясничество своего непутёвого друга с вопросительным выражением лица, Дазай состроил такую же вопросительную, но уже недовольную рожицу. Сигме оставалось лишь гадать, что происходит вокруг, но его лицо ничуть не отличалось по выражению от услышанного. — Шутка! Я просто заставлю вас биться здесь подручными средствами, пока один не убьёт другого без возможности корректировать свой шанс побега отсюда живым! Аха-ха-ха!
Кто бы сомневался…
Дазай с Достоевским переглянулись снова, протянув одновременно: «Поня-я-ятно».
— Ну так что, вы согласны? — Гоголь лучезарно улыбнулся, слегка подпрыгивая на месте от нетерпения, тем самым покачивая Сигму. — Тревогу ещё не успели поднять. После развлечения мы начнём нашу главную игру на выживание!
— Хорошо, мы согласны, — как и всегда, ответил только Дазай. Достоевский всегда был чересчур молчалив. Но Осаму и так знал, что Фёдор согласен с его ответом: им попросту некуда деваться.
— Ура-а-а! — всплеснув руками, Николай выразил своё приторное восхищение происходящим. Очевидно, ему было весело.
Сигма не успел опомниться, как руки в перчатках юркнули за длинный подол его пиджака и вторглись под резинку брюк. Если бы его глаза были свободны, можно было бы увидеть, как они распахнулись от ужаса осознания.
— Что ты… Что ты вытворяешь?! Не трогай меня! — В попытках уйти от прикосновений, Сигма дёргался в надежде распутать запястья. Но всё тщетно.
— Сигма-ку-ун, ну не меша-ай мне. — Не обращая внимания на сопротивление, Гоголь фиксировал стройное тело и постепенно спускал брюки вниз, заодно зацепив и резинку трусов.
Однако он даже и не собирался слушаться. Вырывания переросли в яростные попытки врезать Гоголю ногами, а заодно и затылком. Битва с неравными условиями продолжалась до тех пор, пока Сигма не почувствовал руку на своей щеке, замерев. Пока он пытался понять, чья это рука, Коля спокойно смог, довольно улыбнувшись, избавить его от одежды на нижней части тела.
Рука… Голая рука. Медленно проходится пальцами по щеке, задевая нижнюю губу большим и ласково её поглаживая. Сигму пробила мелкая дрожь: больше всего на свете он боялся осознать, что это рука Достоевского. Но его опасения не оправдались: когда ладонь прижалась плотнее, кожу расцарапала шершавая ткань марли. Бинты. Сигму очень смущала данная отличительная черта обнулителя: зачем наматывать на своё тело столько бинтов? Но сейчас это пришлось как нельзя кстати, помогая отличать эсперов перед ним. Дазай двигался очень бесшумно босыми стопами по полу, не предоставив и шанса распознать свои шаги. Сигма не сомневался, что Достоевский вторил ему этой же способностью и тоже может подобраться в любой момент ближе так, что он и не заметит. Ни единой вибрации, ни единого потока воздуха, ни единого звука.
Рука продолжала ласково гладить его напуганное лицо, её кожу опаляло дыхание напуганной жертвы. Это… Эти движения были… успокаивающие? Сигма не верил. Его просто отвлекают, дабы исполнить желаемое, пока он, напряжённо выжидая
чего-то, прекратил хаотичные телодвижения. У него начала кружиться голова от слабости: последние силы были потрачены на трепыхание запутавшейся в паучьей сети мухи. Жалкое зрелище. Сигма был жалок. В глазах защипало, и он, закусив губу, строго приказал себе держаться. Ещё есть одно небольшое, что у него осталось, — достоинство. Хотя бы его он не позволит у себя отобрать.
Хотя бы постарается…
Размашисто огладив голую ягодицу под своей ладонью, Гоголь довольно хихикнул. Дазай, по всей видимости, поняв, что Сигма прекратил бессмысленное сопротивление, убрал руку и отошёл в сторону.
Сигма чувствовал себя на самом дне. Стоя посреди открытого пространства в окружении трёх человек, пребывая обнажённым
снизу, он чувствовал себя травоядным перед семейством кошачьих. Обычный кусок мяса, с которым хищники сначала играются: гоняют по полю, даря ощущение свободы, возможности побега. А потом постепенно откусывают по кусочку, пока ты не свалишься без сил, мысленно умоляя подарить тебе быструю смерть, не в силах терпеть эту боль. Омерзительно. Тошно. Хотелось прикрыться, но даже такую возможность у него отняли, убили в зачатке. Сигма даже, стало быть, почувствовал отвратительное облегчение, что не имеет сейчас возможности видеть.
— Сигма-кун, ты чудесно выглядишь
здесь. Знаком ли ты с таким понятием, как «секс»?
— Заткнись.
— Это когда взрослые люди предаются пленяющему чувству любви и…
—
Заткнись. — Сигма сжимал челюсти до скрежета зубов, переминаясь босыми стопами по холодному полу. Его приводила в ярость мысль, что Гоголь издевается над его скудными познаниями о мире, в котором он находится меньше, чем простой ребёнок. Однако это лишь его паранойя: Коля и в самом деле не преследовал такой цели.
— Малыш Сигма не даёт мне договорить… Может быть, тебе и рот заткнуть? Хорошая идея! — Быстро достав очередной платок, он скомкал его и…
— Нет! Не сме…! — Дальше были слышны лишь бессвязные звуки и мычание, так как Гоголь запихнул скомканный кусок ткани ему в рот так, что выплюнуть его не представлялось возможным.
— Так-то лучше! — Похлопав отчаянно мычащего Сигму по голове, Гоголь обратился к двум эсперам, что стояли рядом: — Вы тоже молчите, чтобы не давать Сигме-куну подсказок, а то так будет совсем неинтересно.
Сигма не услышал ответа. Значит, они согласились.
Жалкий.
Жалкий. Жалкий…
Когда Гоголь взял неожиданно обмякшего и переставшего трепыхаться Сигму, уложив на пол своими крепкими руками, тот ощутил холодную поверхность, что обожгла голую кожу бёдер. Он чуть было не упал обессиленной тушкой, но его подхватили и поставили ровно, на манер позы раком — так, что лицо упиралось в пол, потому что руки продолжали находиться связанными за спиной.
Сигма больше не сопротивлялся.
— Ну-ну-у! Мы ведь только начали! — Гоголь стянул с себя перчатку зубами, пуская обильно слюни на пальцы.
Голые колени больно упирались в твердую поверхность пола, порождая желание согнуть их и прижать к груди, но копошившийся сзади Гоголь не давал ему таких привилегий. Плечи сводило судорогой из-за неудобно связанных рук за спиной. Тряпка во рту противно пропиталась слюной, и как же Сигма невыносимо хотел её выплюнуть и высказать всё, что он… А что ему говорить?
Кажется, ему действительно нечего сказать. Сигма не ощущает ненависти, он просто не сможет ничего ответить на то, что с ним делают, потому что уже смирился со своей участью. Им всегда пользовались… Он привык. Правда привык.
Тряпка, повязанная на глазах, начала пропитываться влагой, когда он ощутил мокрые пальцы, поглаживающие его анус. Сигма лежал тихо, пытаясь сдерживать непрошенные слёзы боли и обиды, и прислушивался к шагам. Достоевский с Дазаем прямо сейчас наблюдают за его окончательным падением как личности. А считали ли его личностью вообще? Считали ли его
человеком?
Он замычал, когда ощутил, как его ягодицу нежно коснулись свободной рукой, поглаживая, а палец той, что оглаживала сжавшийся вход, медленно проник внутрь.
— Сигма-кун, ты самый большой молодец. В тебе та-ак тепло! — Гоголь продолжил описывать ощущения, которые он испытывает при погружении пальца в его глубину. А сам Сигма испытывал отвращение. Лучше бы тряпка, что была у него во рту, была во рту Николая, лишь бы тот заткнулся. Палец двигался туда-сюда, вызывая сильнейший дискомфорт. — Ты не против ведь, если сюда войдёт и второй? Не против? — Сигма не отвечал. Интересно, почему? — Конечно же ты не против… — Рядом с первым пальцем добавился второй, слегка оцарапав ногтем вход. Сигме оставалось лишь снова замычать в отчаянных попытках расслабиться и пропустить грёбаные пальцы в себя поглубже.
Спустя некоторое время насильственной растяжки, Сигма понял, что больше так не может. Его руки невыносимо болели — это вызывало гораздо больший дискомфорт, и что-то нужно было с этим делать. Как только он стал ёрзать и хотел было начать хныкать, позорно давя на жалость, то ощутил вибрацию пола возле себя — и кто-то ловко распутал его руки. Сигма облегчённо — если не считать невыносимой боли в затёкших мышцах — опустил их, подложив под себя.
— Эх, зачем? Так совсем не интересно, — Николай говорил с кем-то нейтрально, не упоминая имени. Как специально. Пришлёпнув голую ягодицу, он протолкнул пальцы как можно глубже и развёл их. — Сейчас снова сопротивляться начнёт ведь, глупыш. Или Сигма-кун будет послушным мальчиком? — это он уже обратился к нему, через плащ высунув тряпку из рта, которую Сигма порывался незаметно вытащить сам. — М-м-м?
Сигма сглотнул густую слюну, шумно дыша от производимых манипуляций с его анусом. На нём всё также оставалась повязка. Гоголь, по всей видимости, ожидающий ответ на свой провокационный вопрос, прекратил движение пальцев внутри юноши. Однако Сигма молчал.
— Неужели тебе совершенно нечего сказать?
Молчание.
— Как скучно, малыш Сигма. И это твоя благодарность за спасение? — Николай готов был продолжить кропотливую подготовительную работу, как вдруг послышался совсем тихий, лишённый жизни ответ:
— Я не просил меня спасать.
Николай меланхолично улыбнулся. Пальцы покинули горячие стенки, прерывая растяжку.
— Ах, Сигма, Сигма… — Ладони прошлись по голым дрожащим бёдрам. — Не всегда у нас есть
свобода выбора. Такова жизнь… — Гоголь ласково, приторно-нежно гладил кожу под своими ладонями, путешествуя по нижней части тела Сигмы. Его единственный свободный глаз был наполнен потаёнными мыслями, что по роковой случайности всплыли на поверхность. — Впрочем! — неожиданно эспер подскочил, взмахнув подолом плаща. — Выбор есть у вас, господа. Кто хочет отведать десерт первым? Налетайте, не стесняйтесь! — голой рукой он произвёл приглашающий жест.
Сигма быстро задышал, не двигаясь с места. Его пальцы впились в щели меж напольными плитами, как утопающий вцепился бы в соломинку. Несмотря на явь происходящего, его собственный разум отказывался воспринимать неизбежное. Кажется, его будут насиловать. Кажется? Да, его сейчас изнасилуют.
Он чувствует шаги. Он слышит улыбку Гоголя.
Кто-то подходит и опускается на колени позади него. Копошится. Сигма сглатывает.
Проходит некоторое время, прежде чем его ягодицу берут в ладонь, отодвигая для пущей доступности.
Наконец-то до разума Сигмы дошло окончательно. В него войдут и изнасилуют. Будет больно. Очень больно. И физически, и морально. Больно, больно, больно.
— Не надо…
Чужие бёдра соприкоснулись с его. По входу мазанула влажная головка.
— Прошу, нет.
Сигма порывается подняться с пола, но на его спину предупредительно давят ладонью.
— Пожалуйста, я умоляю… Я сделаю всё, что попросите, пожалуйста. — Он не замечает, как по его лицу снова полились слезы, стекая из-под повязки. Он беспорядочно шептал мольбы, что не будут услышаны.
Крупный член переступает барьер, нарушая границу, и проталкивается внутрь одним мощным толчком. Речь Сигмы спотыкается, когда он прикусывает щёку и громко кричит. Он скулит, ощущая режущую боль внутри, пока ствол уверенно прорывает себе путь на глубину. Ногти ломаются под силой сжатия плитки. Каждая мышца тела была напряжена в попытках уменьшить боль.
Несмотря на то что Сигма ничего не видит, темнота перед глазами покрылась кровавой пеленой вздутых капилляров.
В помещении был слышен лишь постепенно затихающий плач, когда член вошёл полностью, остановившись. Сигма начал жадно хватать ртом воздух: оказалось, что он не дышал весь путь проталкивания в него орудия пыток.
— Сигма-кун, кто в тебе сейчас?
Боль постепенно отступала, оставляя лишь давящее эхо после себя. Сигма дрожал и совершенно не чувствовал своих коленей, которые ещё недавно нещадно болели.
До него очень туго доходил смысл заданного вопроса, как вдруг он понял. Действительно, кто? Он совершенно забыл о том, что его должен был взять кто-то из двух заключённых по хотению Гоголя.
Страх накатил с новой силой, переплетаясь с болью. Кто в нём прямо сейчас?
Достоевский?
Сигме стало нестерпимо страшно. Он не знал, как работает его способность, он не знал, имеет ли до сих пор вес в его планах, имеет ли он пригодность, имеет ли привилегию. Прямо сейчас его могут убить. В таком виде. И он не отмоется от этого позора своей жалкой жизни даже после смерти.
Дазай?
Он не чувствовал бинтов. Или не заметил?
Если это Дазай, то всё не так уж и ужасно на данный момент. Его всего-навсего изнасилует какой-то на голову контуженный псих, что решил потягаться
хером интеллектом с Достоевским.
— Сигма-а-ку-ун~
— Д-Дазай. — Сигма не знал, что будет, если он продолжит молчать. Сейчас ему хотелось сократить болезненные ощущения до возможного в этой ситуации минимума и его предположение являлось надеждой. Самым ярким её проявлением.
—
Не-пра-виль-но.
Сигму охватил сильный мандраж. Зубы стучали, ударяясь друг об друга. Он сжался в комок, насколько ему позволяет поза и находящийся в нем орган, и закрыл голову руками в желании спрятаться.
— Дос… тоевский? — ответ прозвучал на грани слышимости.
Комнату заполнил смех. Сигма испуганно вздрогнул.
— Аха-ха-ха! — кажется, Николая очень развеселили его метания. Неожиданно голос оказался совсем близко, а ухо обдало горячим дыханием. — Всё также
неверно.
Сигму словно окатили из ведра ледяной водой, когда он ярко ощутил дыхание Гоголя на своей шее. Его начало трясти с новой силой.
— Что такое, Сигма-кун? — Пальцы заправили пряди его волос за ухо. — Тебе не нравится мой член, хотелось кого-то другого? — Плавный толчок бёдрами, приносящий новую порцию боли. Сигма сдержанно промычал, шмыгая носом. — Видимо, тебе очень хотелось ощутить член Дазай-куна, раз его имя прозвучало первым? — Николай хотел было продолжить давить своими речами, как вдруг его перебили:
— М-м-м, раз так, может быть, я займусь им? — голос Дазая. — Сигма, ты хочешь, чтобы тебя взял я? — ласково.
Сигма задумался. У него спрашивают мнения, чего он хочет сейчас, в таком положении?
Он не понимал, как Гоголю удалось провернуть всё это: Сигма чётко слышал его голос в другом месте, где он и оставался стоять.
Вдруг до него снизошла до глупости банальная мысль — плащ. Его способность, что позволяет телепортировать что угодно, хоть половину собственного тела… И всё ради того, чтобы поиздеваться над ним. Получить ответ, кого он желает в первую очередь.
Сигму затошнило.
— Сигма-кун? — Коля ждал ответа.
Кто угодно, лишь бы не Гоголь.
— Я согласен, прошу…
— Ах, но в тебе так жарко… — Коля хорошенько натянул подставленный зад на свой орган, заставляя жертву закусить кисть руки в попытке не закричать. — Ладно. — Член покинул тело и был заправлен обратно в бельё. Николай отменил свою способность, вернув нижнюю часть своего тела в первоначальное положение. Следующие слова уже были адресованы обнулителю: — Бери на здоровье.
— Премного благодарен.
Гоголь стоял рядом с Достоевским и наблюдал, как Дазай зачем-то снимает полностью свои тюремные штаны, оголяя бинтованные бёдра, а также совершенно не возбуждённый член, и мостится сзади уже изрядно измученного юноши.
— Тебе не очень интересно? — Он опирался на трость рукой, глядя на молчаливого друга.
Достоевский, улыбнувшись, пожал плечами.
Дазай невесомо коснулся голых бёдер, ощутив отчётливую дрожь. Наклонившись, он поочерёдно поднял колени обеих ног юноши, подкладывая под них свернутые штаны. Сигма, ощутив мягкую подложку, наконец-то немного расслабился, пусть и ненадолго: теперь он начинал чувствовать все последствия такой стойки. Было больно, но он был безмерно благодарен.
Как бы то ни было, Дазай Сигме был на данный момент приятнее всего из присутствующих, и он не имел ни малейшего представления почему. Возможно, потому что именно он решился бросить вызов Достоевскому и до сих пор жив при таком раскладе — значит, он силён, значит, на его решения можно положиться.
Однако это не отменяло того факта, что он будет делать прямо сейчас.
Дазай водил по раздражённому ранее проникновением входу своим полувозбуждённым членом, в это время пытаясь оценить возможные повреждения. Пришёл к выводу: если и имеются разрывы, то незначительные и на глубине, крови нет. Это хорошо.
Он пустил щедрую порцию слюны на свой уже вполне возбуждённый орган, хорошенько его смазывая. Повторяя эту процедуру ещё несколько раз, он аккуратно гладил худые бёдра, подмечая, что парень постепенно расслабился и уже не трясся столь сильно. Кажется, он целиком смирился, и ему было достаточно того, что он выбрал меньшее из зол.
— Я вхожу, Сигма, — Осаму не стал спрашивать разрешения, чтобы это не выглядело странно. Лишь поставил перед фактом.
Всё верно: он пользуется своим подарком. Вкушает свой десерт. Наслаждается своим подношением.
В этот раз головка деликатно проскользнула внутрь, слегка хлюпнув импровизированной смазкой и доставляя боль лишь в тех местах, где образовались небольшие трещины. Если бы над ним не надругался Гоголь, то возможно Сигма бы даже сказал, что проникновение максимально нежное и безболезненное.
Осаму входил медленно, предоставляя юноше возможность расслаблять свой анус, чтобы уменьшить риск осложнения имеющихся разрывов. Неосознанно они установили ментальный контакт, работая в команде: Дазай делал небольшой толчок, Сигма расслаблялся. Так они вместе преодолели этот тяжёлый путь, и яички коснулись чужих, оповещая о завершении сцепки.
— Браво! Столь чувственно и благородно! — Николай, с интересом наблюдающий за тонкой «операцией» всё это время, похлопал в ладоши. — Ты ведь мог просто войти и удовлетворить себя, зачем столько мороки?
— Я не любитель резких движений, мне от этого больно. А боль я терпеть не могу. — Дазай незаметно поглаживал большим пальцем ягодицу, призывая к спокойствию. Он контролирует ситуацию.
— Действительно! Верно подмечено. — Гоголю нравилось устроенное им шоу, но чего-то не хватало. — Мой друг любезный присоединится к представлению? Или мне напомнить об альтернативе? — осклабившись, он повернулся к Фёдору, что продолжал с невинным видом наблюдать.
— Пожалуй, мне не остаётся выбора, кроме как принять предложение? — Достоевский добродушно улыбнулся, принимая правила игры.
— Прошу, — Николай сделал пригласительный поклон.
Фёдор тихо прошествовал к Сигме, который вновь начал трястись от страха за свою сохранность.
Спокойно опустившись на согнутые в коленях ноги, Достоевский, медленно протянув руки к чуть ли не умирающему от ужаса Сигме, взялся за голову ледяными руками. От них веяло смертью. Юноша замер, гулко сглотнув густую слюну, и почувствовал лёгкое постукивание пальцем по своему бедру. Вот оно что…
Обнуление Дазая в любом случае защитит его. Он выдохнул с облегчением. Способность работает на манер проводника, обнуляя через него убийственную способность Достоевского. Он в безопасности. Почти.
После того, как руки слегка исследовали его торчащие волосы, он почувствовал, как его голову приподнимают и укладывают на костлявые, но всё же мягкие, благодаря одежде, бёдра.
— Как же скучно-о-о. Неужели ты не собираешься сделать что-нибудь интереснее? — Фёдор молча пожал плечами, невинно улыбаясь и перебирая причудливые пряди разного цвета. — Дос-кун, разочаровываешь…
Худые истерзанные пальцы зарылись в волосы снова, мягко отделяя прядки. Сигма сдавленно мычал в бедро Достоевского от тяжести в прямой кишке и неприятных ощущений. Член внутри него изредка напрягался, принося ещё больше дискомфорта. Психика упрямо сопротивлялась факту насильного соития.
Гоголь же заинтересованно разглядывал странную картину перед своим взором: его друг, Достоевский, принялся как ни в чём не бывало плести юноше косу, ловко разделяя спутавшиеся волосы. Дазай же, имитируя бурную деятельность, томно дышал и, обхватив молочные ягодицы, потихоньку покачивал бёдрами, елозя своими яйцами по чужим. Сам Сигма, казалось бы, даже постепенно расслабился, смело обхватив свою импровизированную подушку руками. Подложка в виде тюремных штанов его спасала, но недостаточно: колени так или иначе затекали, и он, ёрзая ими, двигал своим тазом и менял угол проникновения, принося себе же боль.
— Как ощущения, Сигма? Неужели с ним лучше, чем со мной? — Николай обидчиво надул щёки и, наклонившись, облокотился о рукоять трости.
Вжавшись в хлопчатую ткань лицом, Сигма искал «убежища» у… Достоевского?
— Тебе нравится? — Прошествовав к распластанной на полу жертве, он наклонился к голове, на которой уже красовалась красивая коса, идущая от лба по виску и вниз. — Если тебе не нравится, мы поменяем его на моего дорогого друга, что думаешь?
Его провоцировали на ответ. Ему не дадут пасть, как человек, молча. Сигма это понимал.
— Меня всё устраивает, — его обычно ровный голос дрожал.
— О, правда? — Задумавшись на мгновение, Николай резко выпрямился. — Тогда Дазай-куну необходимо усилить фрикции для достижения наилучшего результата! Пожалуйста, — рукой указывая на место «действия», он обратился с просьбой к Дазаю. — Доставь мальчику удовольствие, мне кажется, ты его обделяешь.
Они смотрели друг на друга некоторое время. Николай улыбался так, как улыбается ведущий шоу, вручивший ключи от новенького мерседеса победителю. Осаму потемневшим взглядом посмотрел на эту улыбку.
И улыбнулся в ответ, доброжелательно сощурив глаза и являя острые ямочки на своих щеках.
— Рад стараться, — ответил он и опустил глаза на Сигму, что лежал тише воды, ниже травы и старался сдерживать дрожь, что усилилась вновь после услышанного.
Николай хлопнул в ладоши, когда Дазай пробно двинул тазом, вынув член наполовину. А после плавно вставил его обратно до конца.
Сдавленно застонав, Сигма прилагал усилия, чтобы отвлечь своё внимание на пальцы, не прекращающие копошиться у него в голове. Или это его отвлекают?
Член начал своё полноценное скольжение, не набирая скорость. Нежные стенки послушно расступались под его давлением, обволакивая длину. Дазай почувствовал предательский румянец на своих щеках, когда увидел, как его ствол выглядит, когда погружается в Сигму: кожица натягивалась, являя набухшие венки. Зря он опустил взгляд, твою мать.
Глубоко вздохнув, он закрыл глаза, просто продолжая аккуратно двигать бёдрами, пока Николай, страдая полной фигнёй, телепортировал свою верхнюю часть тела на пол и наблюдал за всем лёжа, по-детски подперев голову. Место уподобляемо первому ряду в театре, не иначе.
Благодаря размеренным толчкам Достоевскому стало сложнее заплетать сигмины волосы, однако он с завидным профессионализмом продолжал своё дело, выглядя при этом безмятежно, словно на его ногах не лежит голова парня, которого насилует уже второй присутствующий в этом помещении.
Интересно, что там с охраной?
Тихо поскуливая, Сигма принимал орган в себя. Больно почти не было — и это его пугало. Но по какой причине?
Разве не этого он хотел — прекращения своих физических страданий?
Сигма неожиданно почувствовал бинтованную руку на своих поджатых яичках, ласкающую мошонку, и подобрался, не понимая, что с ним делают.
Палец надавил на его нежную промежность, задевая интимную до умиления ниточку, и Сигма удивлённо застонал, ощутив странный жар в паху и уретре.
«Что это только что было?!» — подумал было он, как вдруг член толкнулся с особой силой, сменив угол. Головка ударила прямиком по простате — Сигма прогнулся в пояснице, выпучив глаза, до сих пор скрытые повязкой.
Лицо Дазая с прикрытыми глазами выражало лёгкое удовольствие, словно бы оно обдувалось лёгким тёплым ветерком, пока тот переходил на бешеный темп и трахал юношу уже не жалея сил. Его большой палец продолжал дополнительно массировать эрогенную зону в промежности, ловко выдерживая такт с попаданиями по простате внутри.
С искусанных до крови губ срывались несдержанные стенания. Он захлёбывался ими, чувствуя влагу на своих яйцах от слюны, которую периодически спускал Дазай на свой член, чтобы скольжение оставалось плавным и как можно… безболезненным.
Почему же Сигма так сильно ненавидит это?
Достоевский прекратил свои уже тщетные попытки заплести прекрасную белую сторону волос, задумчиво поглаживая скрытые глаза через повязку и рассматривая натёкшее пятно слюны на своих тюремных штанах.
Пальчики нежно очерчивали глазные яблоки, шкрябая ткань обгрызанными ногтями. Было очень занимательно наблюдать за происходящим: люди такие интересные, когда им некуда бежать.
Умиротворённым взглядом он поймал глаза Дазая, что выражали не только выставляемые в первые ряды усладу и блаженство, но и что-то тщательно скрываемое ото всех присутствующих…
Достоевский улыбнулся.
Не отрывая своих глаз от потемневших карих, он провёл пальцем по бледным подсохшим губам. Сигма подавился в испуге, когда пара костлявых пальцев пробрались в его разгорячённый стенаниями рот и нежно огладили корень языка, вызывая первый рвотный позыв, который пришлось перетерпеть.
— Сигма-сан, так интересно ощутить ваше нутро таким образом. Возможно, это поможет вам быть потише? — Пальцы помассировали язык, купаясь в густой слюне. Сигме даже в голову не приходила мысль попробовать укусить руку, что лишь обнуляющим
членом чудом не убила его.
Но… Сейчас ему даже было интересно узнать, каково это: умереть от руки Достоевского.
Он видел, как действует эта способность: рука смерти заносится над челом жертвы, касается мягко, буквально подушечками пальцев, столь воздушно… И вот, не успеваешь ничего понять — твой труп уже лежит на земле, нет дороги назад. Только вперёд, на божий суд, нести кару за все свои земные прегрешения, вольные и невольные.
Возможно, это было бы даже не больно? Возможно, это было бы гораздо лучше его страданий? Возможно, он был бы счастлив такому исходу. Прямо сейчас.
Глаза под повязкой загорелись надеждой на спасение.
Сигма начал послушно облизывать каждую фалангу, каждый пальчик вдоль и поперёк, вбирая все по очереди. Он лизал, лизал, лизал, пока Фёдор удовлетворённо улыбался, взаимно исследуя пальцами его рот: забирался под язык, поглаживая слюнные железы, гладил мокрые щёки, проходился по дёснам. Вторая кисть забралась в волосы на затылке, хваля за каждое движение языком.
Ещё никогда его рукам не было так тепло, как сейчас.
— Пожалуйста… — на грани слышимости прошептали влажные губы, прося
большего.
Разве Достоевский мог отказать столь искренней просьбе?
— Кажется, этого юношу устроит лишь моя близость, Дазай-кун. Что ты думаешь на этот счёт?.. — он с тёплой улыбкой задумчиво гладил поблекший сплит на голове. Змея почти обвила шею жертвы.
Дазай, что монотонно занимался сексом, сжал подставленные бёдра до ощутимых кровоподтёков, постепенно перестав двигаться. Нервно закусил губу, постукивая по ним поочерёдно пальцами.
Сигма перестал облизывать уже столь полюбившиеся пальцы, в ужасе открыв глаза.
Нет, он не хочет…
Дазай резко перевернул его на спину, сразу вклиниваясь обратно между ног — член проскользнул внутрь так плавно и легко, что он, не удержавшись, застонал сам. Сигму трясло от страшного осознания, что постепенно всплывало из глубин его разума.
— Нет, Достоевский. Я ещё не съел своё лакомство.
Быстрые шлепки, производимые яйцами о влажную промежность, вновь заполнили просторное помещение, пока Дазай заботливо старался подложить свои штаны уже под изрядно ноющую поясницу парня.
Подняв руки к лицу и покусывая уже свои собственные пальцы, Сигма тонул в ощущениях внутри него.
Ему приятно? Он ненавидит это.
Ему больно? Он ненавидит это.
Ненавидит…
Ненавидит то, как ему сейчас хорошо…
Он ненавидит себя.
Руки блуждали по его телу, задирали столь опостылевший фрак, забирались забинтованными ладонями под одежду, проходясь по рёбрам.
Его простата горела от производимой ласки: головка была мягкой и массировала её так ласково, до невыносимого жара внизу живота, словно бы он сейчас взорвётся, как старая звезда на небосводе, озарив пространство своим светом.
Пальцы надавливали на уже проглядывающиеся синяки на бёдрах, донося ощутимое послание, приносящее не только физическую боль.
Он будет спасён…
Неожиданно повязка, что помогала ему сохранять своё личное пространство в собственном сознании, была резко сорвана. Дазай навалился сверху, втрахивая его в пол, пока руки продолжали диалог с его телом.
Сигма смотрел светлыми глазами, полными слёз, в карие глаза своего навязанного спасителя.
И не видел больше глаз спасителя желанного. Его голова больше ни на ком не лежала. Где… Где все?
Достоевский?..
— Смотри на меня. — Пальцы притянули его за подбородок. — Позволь мне слиться с тобой сейчас.
Рука легла на щёку, размазывая солёную влагу большим пальцем. Сигма дрожал всем телом.
— Почему… Почему мы одни? Николай ушёл с Достоевским? Почему… мы не пошли с ними? — Сигма опустил взгляд в место их соединения, где было тепло и влажно.
— Смотри на меня. Думай о том, как я беру тебя. — Губы впились в шею под воротник, отодвинутый носом. — Только на меня.
— Нет… Я не хочу!
Внезапно на Сигму накатила паника. Он начал предпринимать попытки вырваться, но его крепко удерживали, продолжая вталкиваться внутрь, проповедуя спасение. Чужая голова нависала тенью над ним, заботливо загораживая яркий свет потолочной лампы, что резал глаза.
Забота, забота, забота… Как же он ненавидит.
Трепыхания продолжались до тех пор, пока у Сигмы окончательно не закончились силы. Дазай придавил его запястья к полу, позволяя расслабить освободившиеся от хватки бёдра. Член оставался глубоко, не оставляя простату без внимания ни на секунду.
Наклонившись, Осаму прошептал в ослабевшие губы:
— Позволь мне спасти тебя. — Первый обжигающий поцелуй. Но на него не нашлось ответа. — Позволь мне подарить тебе тепло… — Второй поцелуй, уже тёплый, ласковый. За ним следует обречённый ответ. — Позволь мне подарить тебе
дом своим мимолётным присутствием…
Сигма слабо позволяет языку проникнуть в свой рот, стирая следы чужих пальцев. Слёзы катятся по его щекам, орошая мелкими каплями кафель и волосы.
Ощутив отсутствие сопротивления, Дазай убрал хватку на запястьях, ложась на Сигму сверху, подкладывая руки под него и обнимая.
Сигма опустошённо поднимает свои руки вверх. Они падают на чужую шею, обвивая её в ответ.
Он сдался.
Обессиленно обхватив бёдрами талию Дазая, он подал знак к продолжению.
Прильнув к Сигме, Осаму поцеловал молочную шею и начал двигаться медленно и нежно, мягко навязывая наслаждение. Костяшки пальцев невесомо прошлись по стволу члена юноши, что, на удивление, был твёрдым. Деликатно обхватив его, он начал гладить плоть облегающей её кожицей, вызывая больше жара внизу живота.
Сигме оставалось лишь принимать ласки и сдавленно стонать, крепко обнимая руками шею своего спасителя.
— Вот так… Принимай меня. — Поцелуй оставляет след на лбу: невидимая метка —
настоящее, горькое спасение.
Движения ускорились, пока Сигму всё сильнее прижимали к себе.
Он действительно устал сопротивляться. Он действительно устал страдать.
Он готов принять предложенный ему дом.
Губы сами потянулись за поцелуем. Его желание было услышано: Дазай страстно поцеловал его, словно ждал этого момента всю жизнь.
— Всё хорошо. Это правильно…
— Правильно?.. — шёпот разрезал воздух.
— Да, Сигма. Я этого желаю.
— Но этого не желаю я… Я не хочу так, — последняя попытка.
Однако Дазай не слушал.
Сигме оставалось лишь позволить взять себя, заполнить целиком: и тело, и мысли, и душу.
Несмотря на жар чужого и своего тел, ему было так холодно…
Тяжело дыша, они целовались. Это был их язык: так они рассказывали друг другу все секреты, делились всеми невзгодами и переживаниями.
Больше ничего плохого не будет.
Он пообещал.
Запрокинув голову, Сигма позволял набирать скорость, самостоятельно подставляясь под точные движения внутри. Стенания ударялись от стен, возвращаясь и обласкивая слух вновь, уже эхом.
Слёзы Сигмы были для Дазая водой. Он двигался всё быстрее и слизывал их, по пути целуя розоватые щёки, создавая видимость безупречности своего выбора.
Не сдерживаясь, Сигма стонал и глухо хныкал, запрокинув голову, являя шею для ласк. Притянув Дазая к себе, он просил о прощении.
— Ты такой глупый… — тёплый смешок сливается со стоном от глубокого толчка. — Такой невинный… — Зарывшись в волосы, он потянулся губами к мочке уха.
Взяв зубами серьгу, он резко сорвал её и, махнув головой, отбросил в сторону.
Звон металла по плитке донёсся до Сигмы сквозь пелену. Он повернул голову на звук, видя своё украшение вдали, что сверкало столь ярко под сокрушающим её светом.
Язык коснулся оголённого уха, вбирая внутрь мочку и сладко посасывая. Сигма таял, он плыл по кафелю от жара дыхания около ушной раковины.
«Забудь обо всём», — так звучит наставление свыше.
Забудь своё имя. Забудь свои желания. Забудь свою боль. Забудь свою жизнь.
— Я твоя жизнь.
Да,
он его жизнь.
До слуха донёсся оглушающий сигнал тревоги, но ему нет до неё дела. Он слушает член внутри себя, он слушает язык на своём ухе, шее, на своих щеках, на своих губах… Он слушает родившийся жар своего тела.
Он слушает Дазая Осаму.
Наконец, оргазм настигает его: струя спермы выплеснулась ему на живот. Сознание помутнело.
Звук становится громче?..
Тяжело дыша, Сигма вздрагивает и просыпается в своей постели.
Подушка под его головой влажная от слез, а пижамные штаны пропитались…
Он вскочил, выключая кричащий будильник и с отвращением снял с себя одежду, кинув её прямо на пол.
Совсем скоро он уже стоял в душевой кабине, уперевшись о стену руками под холодными каплями, и пытался умерить своё грохочущее сердце.
Небрежно выжав свои длинные волосы, он выбрался и накинул на свои дрожащие плечи халат.
На входе в комнату он споткнулся обо что-то, подвернув ногу. Как только он, шипя, справился с болевыми ощущениями, то нагнулся, чтобы разглядеть что-то валяющееся на полу.
И в ужасе отшатнулся. Потрогал свои уши.
На одном не было привычной серьги.
Он никогда не снимает их, даже когда моется. Даже когда спит.
Подняв серьгу дрожащей рукой, он протёр её и вдел обратно. Выдохнул.
Просто совпадение.
Уже одетым он вошёл в свой рабочий кабинет. Сегодня тяжёлый день и ему нужно было разобраться с некоторыми проблемами, что указаны в отчётах персонала казино.
Удобно разместившись в своём кресле, он включил компьютер. Курсор было потянулся к папке с файлами отчётов, но на полпути замер.
Взгляд Сигмы упал на уже знакомый документ с коротким содержимым. После долгой паузы он открыл его вновь, смотря на такую короткую, на первый взгляд даже бессмысленную, запись из точек и тире.
Нажав энтер, он написал новую, прислушиваясь к воспоминаниям. Открыл переводчик и вставил скопированную запись.
Сигма откинулся на спинку, прикусывая пальцы в попытках не заплакать.
«У каждого человека должно быть право жить и право умереть».
Сверху же была старая запись, покрытая пылью времени:
«Я помогу тебе спастись».
