Хикару, ответишь?

Вдумчивый взгляд, соскальзывающий устало с неприветливо холодных стен комнаты, цепляющийся так жадно за каждый неровный выступ стола, стульев, лишь бы держаться, не дать слабину, не подпустить кислотные слезы к уголкам глаз, не дать им предательски коснуться шершаво-бледной кожи. Губы были оторваны друг от друга, не жались в тесных объятиях, как это бывало обычно, они не смели более иметь чести соприкоснуться вновь, дрожали в жесте глубочайшего сожаления, но не нарушали негласный завет. Голова запрокидывается назад, заставляя взъерошенно смольные волосы уныло покачнуться, падая с задержкой следом. Если бы он мог - он бы кричал. Так глубоко и отчаянно, настолько беспроглядно, насколько это было только возможно. Он бы показал собственным криком то, какая же червоточина образовалась в сознании и душе, то, как она медленно пожирает все его существо. Каждое воспоминание, каждое действие и мысль. Он бы кричал от того, что она рвется наружу, не дав и шанса объясниться. Разве это честно, если жизнь обречена с самого первого взгляда на тот манящий силуэт? На его смешного вида личико с наливным румянцем, на его тянущуюся в полу ухмылке улыбку, по краям которой образовывались привлекательные ямочки, на его распахнутые глаза, отражали которые, по крайней мере, пол космоса точно, в них можно было увидеть те самые горящие звезды, в них можно было с полна утонуть и выбраться из этого - невозможно. Чем больше пытаешься, тем больше вязнешь. Задорный смех всегда заставлял внутри что-то приятно содрогнуться, встрепенуться чуть, расправляя плечи и улыбнуться ответно, ловя небывалую легкость. Смех дарил умиротворение и ощущение того, что любимый здесь. Он беззаботно будет рядом, делясь теплом душевным с Хикару, конечно, не осознавая того сам, помогает цепляться за край бездонного обрыва, направляя остатки иссякших сил азиата на его же спасение, его голос служит тем самым желанным светлячком, который просто обязан вывести из ледяных касаний тьмы. Смеет ли он более возлагать столь тяжелую ответственность на чужие плечи? Так нагло перекладывать то, с чем должен бороться в одиночку? Верил ли Сулу в то, что обязан сказать все, вылить душу на тарелку, для обозрения всем, нет, не так. Вылить душу на тарелку, для обозрения ему? Откровенно признаваясь, навигатор не знал ответа. Вопиющая пустота, вместо дельной мысли. Он не мог бороться, выбивая из собственных уст ответ, смысл был лишь в поиске альтернатив, которые могли заменить временно, тот самый, не временный ответ. Который не истлеет через пару дней, оставляя после себя сухие пески надежд, который не превратиться в слащавую ложь, с жадностью пригревшуюся в сознании. *** — Хикару, что-то случилось? - Чужие пальцы звонко щелкали перед лицом, а густые брови, взъерошенные в разные стороны, приподняты были в жесте, мол, что происходит? Обеспокоенно вглядывался в сидящего напротив, пытаясь хоть как-то растормошить. Видку Сулу, действительно, не позавидуешь. Яро выделяющаяся бледность, рассеяно-потухший взгляд, устало смотрящий куда-то в стол, исцарапанные пальцы и ладони, неумело заклеенные пластырями, сухие губы, которые, то и дело, ощупывал кончик языка, сдувая приподнявшиеся участки сухой кожи. Тяжелые вдохи и редкое хрипение. — Да... - Навигатор мотает головой в стороны, в кротком жесте собирая себя в кучу, тут же опускает руку, которая подпирала одну из щек, да улыбаться начинает, хмыкая тихо. — Да все нормально, призадумался о том, о сем. Имею право в свободную минутку. - машет ладонью. — По тебе не скажешь. Рухнешь тут и что? Видок у тебя больноватый, ходил к доку? Мало ли чего подцепил. - Он скрещивает руки вблизи груди, откидываясь на спинку стула. Ответом Хикару был хохот. — Когда ты успел стать мне заботливой мамочкой? — Не хочу, в случае чего, быть виноватым в эпидемии на звездолете. Если что, то я тебя предупредил, а ты.. - Театрально качает головой. — Не послушал стороннего совета, обрекая остальных! Позор, Хикару, позор. - Отсмеял свое, подопуская взгляд к полу, задумчиво промычав что-то. — Если серьезно, то лучше не искушай судьбу. Сердце ощутимо заколотилось, дыхание участилось, а боль крепче подступала к горлу. Взгляд не смел оторваться от сидящего напротив. Каждый уголок тела завывал свою противную песнь боли, заставляя нервно поджать пальцы на ступнях. Только не сейчас, пожалуйста. Пусть его разорвет потом, но не сейчас, азиат не вынесет подобного. Он не вынесет то, что заставит волноваться о себе, не вынесет такого позорного падения. Перед глазами предательски рябит, карамельный голос застывает где-то далеко, тяжелым эхом отдается в, пока ещё, функционирующем сознании. Счет идет на секунды. *** Хикару падает со стула, дрожащими пальцами держась за глотку, отчаянный кашель, нехватка кислорода, ноги, спешно постукивающие по кафельному полу, все те же хрипы. Он еле-как заставляет себя перевернуться на живот, дабы не задохнуться, прогибается в спине, держа голову склоненной к низу. Он ненавидел это. Настолько беспомощным навигатор даже в детстве не был. Там, хотя бы, была опора, которая могла помочь бы ему, были те, кому он мог сказать, доверить себя целиком и полностью, не задумываясь о дальнейших последствиях, которым места не было в том беззаботно-сладком времени. Сказать сейчас? Болезнь не проявление слабости, ни в коем случае, она может быть унизительна, однако, кто вас осудит за то, что вы не имеете сил контролировать? Почему же боялся Сулу? Его мотивация была дико замылена, не имела весомости. Признаться честно, он сам мало понимал, почему утаивает. Может быть страх? Изоляция? Непонимание? Осуждение? Скрежущий кашель, затем ещё. Он длился до тех пор, пока из рта не посыпались белоснежные головки, замученные слюной, что текла следом, до противного, медленно опускаясь на пол. При помощи кулака, приходилось добивать из себя остатки, будто из коробки, на дне которой затаилось что-то маханькое, а вытащить нужно, так и здесь. Измученно добивал каждый цветок, предательски застрявший в груди, а после победно падал лицом во всю эту кашу, сдавленно скуля. Каждый раз одно и тоже. Азиат не помнил, когда его собеседник покинул комнату отдыха, он не помнил, как попрощался с ним. Он не помнил причину ухода. Он знал, что здесь прибывает в совершенном одиночестве, только та редко трещащая лампа давала знать о себе. Он помнил, что ближайшее время здесь никто не появится. Он наедине со своей пожирающей болью. Ленивая слеза скатывается по переносице. *** — Какие цветы мне нравятся? Мне нравятся колокольчики. Да-да, я знаю, что их вид простоват, но не думаешь ли ты, что именно та простота должна уметь зацепить? Особенно хороши белые. Они, будто, свежий не порочный снег. Покачиваются себе на ветру, радуют усталый глаз.... Слишком по-девчачьи прозвучало? *** Ладонь легко сжимает пучки распустившихся колокольчиков, окутать которые успели за несколько дней практически всю шею, давая возможность дышать лишь через раз, на щеках так же были редкие проступы пушистых головок, на руках, немного на груди. Понемногу он лезли везде. Прекрасный и непорочный цветок, обливается чужой кровь, не осознавая того, что убивает медленно и мучительно. Может быть поэтому непорочный? Он не знает, что плохо, что хорошо. Он не думает. Он просто существует и растет. Нет, он не виноват, совсем. Переносить собственные ошибки на последствия пик глупости, которую допустить в болевом бреду становилось более, чем легко. Эти чертовы цветы успели стать ему чем-то родным, они впитались не только в тело, но и успели стать частью "я" Хикару. Они теплили его души, ведь были тем, что любит он, любит его лучик. Это тот разгоряченный мир надежд, в который азиат пал с головой. — Это твоя особенность, идиот, так воспринимать мир. Никогда не теряй её, пожалуйста. - Слова вылетали в тяжелый шепот, они спотыкались о цветы, заставляя Хикару ощущать боль. Уже более глухую, более тихую и, кажется, убаюкивающую измученное тело. Чего же ему хотелось сейчас? Чтобы это все прекратилось? Он хотел хотя бы мельком услышать чужой голос, этот забавный акцент, слова, что посвятилась бы ему и, возможно, то единственное и уже последнее прикосновение теплой, и громоской руки. *** Зачем создана любовь, эта плутовка, так неожиданно закрадывающаяся в чужое сознание, так неожиданно толкающая на встречу неизбежной дороги влюбленности? Зачем она обрекает человека на столь глубокие душевные терзания? Ещё и смеется в сторонке, своим самым наглым и коварным смешком, улыбается довольно, зная, что в её сети попался очередной дурачок. Она непоколебима в собственных убеждениях. Так маняще протянет хрупкую руку, мол, возьмись путник, я помогу, покажу и пропущу в мир томных чувств. Что же в итоге? Толчок в неизвестность, в которой каждый сам за себя. Кому она поможет, а кого растопчет. Странно рассуждать, влюбляться или нет, поддаваться столь внеземному чувству или нет, каждый волен принимать решение сам, каждый топчет свою тропинку в далекую неизведанность, каждый хватает свое счастье сам. *** Хикару не жалеет. Он даже рад, что ему довелось влюбиться в столь неоднозначную личность. Вероятно, за все время, это была самая значимая и трепетная любовь. Самая боязливая и обреченная на крах, но именно с ней, он стал ценить каждую крупинку времени, проведенного вместе, он стал ставить чужие чувства наперед. Он не мог позволить себе ожидать чего-то большего. Карамельный голос вновь близится к двери, он увлеченно о чем-то говорил. Сознание кануло в туман снова. На этот раз без попытки возврата. Он слышит, как непринужденные голоса стали суетливыми, он чувствует, как тело не без тяжести переворачивают на спину, он чувствует как знакомая рука пытается ощупать пульс, но своей ватной перебивает, чуть сжимая дрожащие пальцы. — Спасибо, Паша.