Любовь как случайная смерть

Флинт умирает не сразу. Конечно, черт побери, Оливеру не может так повезти. Даже – здесь, даже – в этом. Он смотрит широко открытыми глазами, на лицо Маркуса – рот искривлен в крике, он же кричит, верно? – и ни черта не слышит. Он хочет услышать Флинта и, может, пошевелиться – убежать, убежать, убежать – и броситься к нему, но тело словно оцепенело, и Оливер не может двинуть даже пальцем. Кровь идет у Маркуса из искривленного рта – сколько раз Оливер целовал его? – и глаз, и, наконец, они закрываются, и звуки внешнего мира грохотом обрушиваются на Вуда. И, оказывается, он орал все это время и черт знает сколько раз прокричал имя Флинта. Анджелина крепко держит его, словно он может что-то сделать, и кто-то заклятием связывает парня, который напал на Маркуса, и все идет кругом. – Да помогите же ему кто-нибудь! – орет Оливер, потому что, кажется, про Флинта – опять - все забыли. Но Анджелина говорит: – Оливер, мне жаль, мне так жаль, мне так жаль, Оливер, я… И Оливер хочет убежать еще больше. Или проснуться. Или исчезнуть. Маркус лежит, раскинув руки, и, наконец, выглядит расслабленным. Это потом Оливеру рассказывают, что это сделал отпрыск кого-то из бывших Пожирателей, потому что Флинт был мерзким предателем – и подстилкой Ордена, думает Оливер, и как его еще называли? И гомиком-троллем, и ошибкой природы, и хрен еще знает кем – и будь у него силы, он бы нашел этого мелкого идиота и вывернул бы его изнанкой наружу, но у Оливера нет никаких сил. Если честно, он с трудом добирается даже до похорон, и до последнего момента ему хочется лечь обратно в постель. Он глядит на свое отражение в черной мантии и думает, как бы издевался над ним Маркус. И как ухмылялся бы – его рот такой кривой и открытый, как рваная рана, и, Мерлин, сколько он кричал? – и потом целовал его. И Оливер бы отталкивал его в сторону, а потом все равно целовал бы в ответ. Теперь Флинт лежит в гробу, а гроб лежит в холодной, пустой яме, и это целых шесть футов – интересно, там правда шесть футов? – под землей, и Оливер больше никогда до него не дотронется, не поцелует, не обнимет и даже не скажет последнее «пока». Что он сказал ему последним? Что Флинт сказал ему последним? Оливер не помнит. Анджелина держит его за руку во время всей церемонии, и мама Флинта – крошечная, худая женщина с черными волосами – плачет почти беззвучно, и Джордж пялится куда-то себе под ноги, и Оливер думает: это уже все было. Они хоронили Фреда, но Молли кричала так, что Джорджа стошнило, и Анджелина села прямо на землю и закрыла уши руками. Тогда было больно, и плохо, и пусто. Сейчас Оливеру кажется, это он – там, глубоко под землей. Он не может отпустить Флинта. Не после того, как он с таким трудом нашел его, отвоевал у Пожирателей, у Войны, у Визенгамота. Лучше бы тот парень задел своим чертовым заклинанием и его. Или только его. Флинт сильнее – был, был, был – он бы выбрался, а Оливер тонет, погибает, как ему дышать? Мама Флинта захлебывается своим бесшумным плачем. Отец Флинта, конечно, гниет в Азкабане. Похороны проходят, заканчиваются, и Гарри неловко хлопает его по плечу, Гермиона обнимает крепко и говорит, что они все тут, рядом, стоит только позвать – они оба знают, Оливер никого звать не собирается – и Вуд идет к маме Флинта и протягивает ей руку, но она качает головой – и она совсем не похожа на Маркуса, вот же черт, - и отходит в сторону. И Оливер знает, это потому что – он виноват. Из-за него Маркус предал Пожирателей и собственного отца, стал шпионом. Если бы не Вуд, Маркус, наверное, отсидел бы какое-то время в Азкабане, не стал бы никаким героем Войны – вот же дерьмо, говорил он, какой, блин, из меня герой? – и наверняка бы жил. А теперь он гниет в холодной земле, а Оливер жив. И во всем виноват. Он возвращается домой, и дома все – про Маркуса. Его ветровка, брошенная на спинку стула. Грязная кружка в раковине (конечно, Оливер даже не дотрагивается до нее). Колдография на полке: Оливер улыбается, Маркус, само собой, нет, зато обнимает Оливера за плечи. Зубная щетка. Пижама. Майка под кроватью. Оливер садится на пол и смотрит на эту чертову майку – как она тут оказалась? Это он снял ее с Маркуса? – и его тошнит так, что он закрывает глаза, и мир плавно покачивается вокруг. На кухне капает вода из крана. За окнами шумят машины. И жизнь идет своим чередом, но вот только для Флинта она уже никуда не идет, замерла в том чертовом утре, и в могиле, и в гробу, и во что они одели Маркуса? Он не обратил внимания, когда прощался, запомнил только, что у него очень холодные руки и губы. Когда Маркус жил – дышал, смеялся, хмурился и жил – у него были теплые губы. И теплые, большие руки. И он держал Вуда крепко, как какой-то приз, или Кубок, или древко новой, драгоценной метлы, и целовал его быстро, отчаянно, словно знал – времени не хватит. Его и не хватило. Умей Вуд, он бы отмотал время назад, и вернулся бы на неделю назад, на год, на два, на три. На чертов первый курс, когда только увидел Маркуса, и вместо чертовых пяти лет, которые они потратили на потасовки, сказал бы… Да черт его знает. Может, ничего не сказал. Просто цеплялся бы за Маркуса, как мог. Целовал его больше, обнимал, держал, не выпускал. Почему они не переехали из Англии? Где-то через неделю Оливер находит в себе силы выкинуть испортившиеся продукты из холодильника. Анджелина приходила пару раз, но Оливер не открыл: притворился, что спит. Или умер. Какая, к черту, разница. Он убирается на кухне механически, находя там и тут следы присутствия – бывшего, звенит колокольчиком – Маркуса: его любимый сыр, хлеб, газированный напиток в открытой банке. Это все приходится выкинуть, и Оливер думает, что он, наверное, больше никогда ничего из этого не купит – он терпеть не может бри, и «Доктор Пеппер» воняет носками. – Я не хочу тебя отпускать, - говорит он вслух, и Маркус отвечает: – Как хочешь, Вуд. У Оливера чуть не останавливается сердце, но он на кухне – и везде, и всегда теперь, – один, и Флинта нет дома уже черт знает сколько дней. И больше не будет. Он слышит его еще пару раз, но это эхо воспоминаний, и от них все только хуже. А потом Маркус начинает ему сниться. Он снится ему почти каждую ночь, и Оливер больше не хочет просыпаться. Во сне Маркус живой. Он сидит на краю их общей кровати – к этому факту Оливер привыкал долгих два месяца, с ума сойти, у него общая кровать с Маркусом! – голый по пояс. Волосы чуть влажные после душа, и он выглядит таким расслабленным – и счастливым – что Вуд забирается на него всем телом, прижимается кожа к коже и вдыхает запах: мыла, Флинта, дома. Маркус держит его, как будто Оливер может куда-то пропасть, и целует так, будто завтра – конец света. И когда они занимаются любовью, Маркус говорит: – Все позади. Может - даже не Вуду, может – самому себе. В другую ночь Оливер видит их за завтраком, и Флинт пытается приготовить блинчики – они все подгорают – и Оливера тянет засмеяться, но Маркус его не так поймёт, и он молчит. Ему хочется ржать, как придурку, не из-за блинчиков – вернее, из-за них, потому что Флинт пытается приготовить ему чертовы блинчики на его, черт побери, кухне, и это картинка из какого-то параллельного мира. Все заканчивается тем, что они идут в кафе по соседству, и Маркус говорит, набивая рот: – Повезло тебе. Готовый завтрак прямо под боком. И Оливер, не подумав, отвечает: – Ты тоже можешь жить здесь. Со мной. А потом чуть не захлебывается кофе, когда понимает, что брякнул. Но Маркус спокойно смотрит на него и кивает: – Лады. Они вместе перевозят немногочисленные вещи Флинта на дешевом пикапе Гарри, потому что Маркусу запрещено пользоваться палочкой на протяжении двух месяцев в качестве наказания, и Оливер не хочет, чтобы он чувствовал себя как-то не так. И коробки они таскают вместе по лестнице, потому что лифт не работает давно и безнадежно, и прямо посреди разбросанного по полу гостиной квиддичного барахла и немногочисленных шмоток, Вуд раздевает Маркуса так быстро, что рубашка чуть трещит, будто вот-вот разойдется по швам, но ничего не происходит, все цело, кроме мира Оливера, в котором все ломается – потому что Маркус теперь его, здесь, в их квартире, и завтра они снова могут пойти завтракать в то кафе, и спать в одной постели, и Флинт снова напялит одну из его футболок. – Ты идиот, – смеется Маркус, и Вуд бы рад оскорбиться, но он тоже смеется. И просыпается И жизнь снова обрывается. Пару ночей ему снится Визенгамот и усталый, измотанный Флинт на скамье подсудимых. Гарри соглашается дать показания, и это единственное, что спасает Маркуса от Азкабана. Флинт так и не говорит ему «спасибо», зато говорит: – Мы вечером собираемся в «Дырявый Котел». Ты как? И пока Гарри изумленно таращится на него, Вуд думает, «мы» - это он и Флинт? Флинт и он – это уже «мы»? Или пока еще «мы»? «Мы» становится постоянной в их жизни. Они вместе покупают Флинту маггловскую одежду, потому что без палочки Маркусу в магическом мире делать нечего – и лучше бы это так и оставалось – и пытаются научиться пользоваться дурацкими торговыми автоматами, и понять, как заказать кофе и не выглядеть при этом полными кретинами. – Кто говорит «венти», – ворчит Флинт. – На каком это языке вообще? Он выглядит донельзя нелепо в маггловском мире и почему-то очень на своем месте. Они целуются в первый раз как у «Старбакса». Оливер яростно доказывает, что кофе у «Прэт» лучше, а Флинт аккуратно берет его пальцами за подбородок и целует. После этого они целуются не переставая. – Почему ты перешел на нашу сторону? – спрашивает однажды Оливер, когда они лежат на диване перед маггловским телевизором, где крутится футбольный матч – что за дурацкая игра? – и вместо ответа Маркус невпопад говорит: – Помнишь, как ты однажды разбил мне нос после тренировки? Когда подумал, что я вашу новую стратегию подсматриваю? Оливер кивает: – Ну? – Я смотрел на тебя, - прямо и спокойно говорит Маркус. - Плевать я хотел на твою хваленую стратегию. Я бы и так тебя обыграл. Если бы не твой чудо-мальчик. И Вуд бы возразил, но все слова застревают у него в горле, и он просто нащупывает руку Маркуса и крепко сжимает его пальцы в своих. – Хрен бы ты кого-то обыграл, – говорит он хрипло, и Маркус смеется. Жизнь протекает большей частью во сне. Оливер иногда принимает – может, чуть больше положенного – зелье от бессонницы и врет Анджелине, что, разумеется, он этого не делает. Она навещает его раз в неделю, приносит продукты и свежий кофе в картонном стаканчике – Оливера тошнит от запаха – и просит его чаще выбираться на улицу, но Оливер говорит, что он пока не готов, и она оставляет попытки вытащить его куда-то. Зная Анджелину, на время. – Ты можешь перебраться к нам, – предполагает она. – Джордж будет рад. Джордж вряд ли уже когда-нибудь будет чему-то взаправду рад – как и Оливер, собственно, – и Вуда передергивает от мысли оставить место, настолько тесно связанное с Маркусом. – Я хочу остаться здесь, – говорит он и почти добавляет «с ним», но это прямой путь в психушку. – Я тоже скучаю по нему, – мягко отзывается Анджелина. – Но жизнь не заканчивается… с ними. Оливер подозревает, что говорит она совсем не о Флинте. И, может, Анджелина каким-то образом зацепилась за Джорджа и выплыла, но Оливеру не за кого держаться. И он тонет, быстрее, чем «Титаник». Интересно, что осталось от Маркуса? Порой, конечно, ему снятся ужасы. Сны, полные криков, и крови, и искривленного рта Флинта, и тогда он отказывается от сна на пару ночей, потому что его трясет, но потом мир воспоминаний оказывается – снова – куда заманчивее реальности, и он засыпает, натянув любимую футболку Маркуса. – Я не могу тебя отпустить, – говорит он невпопад, когда снова оказывается в одном из их уютных дней или вечеров, хотя по сценарию он должен произнести совсем не это. И Маркус, конечно, отвечает на то, что должен был сказать Оливер, а не то, что он там бормочет на самом деле. Он говорит: – Как ты можешь есть этот вонючий чеддер? Он просит переключить с дурацкой мелодрамы, на которую подсаживается Оливер. Он рассказывает о том, как скучает по полетам. Он говорит: – Отсоси, Вуд, - и совсем не ожидает, что Оливер так и сделает. У них были нелепые и очень счастливые пару лет. Пара лет – это очень мало. Всего около семисот дней. На что их могло хватить? И одновременно это так много: воспоминания не заканчиваются, каждый день не похож на другой и греет Вуда еще одну ночь. На третий месяц этого бредового состояния Анджелина заявляется к нему домой с рюкзаком. – Я остаюсь, – отрывисто говорит она. – И засунь свое мнение знаешь куда, Вуд? Она и правда остается с ним жить. Оливер не спрашивает про Джорджа, потому что… ну потому что, во-первых, Анджелина не может помешать ему спать, и ее присутствие не разлучает его – еще раз – с Маркусом. А во-вторых… ну, во-вторых, Оливеру плевать. Его горя хватает ему с головой. Он не может волноваться еще и за без того хрупкий брак Анджелины и Джорджа, который и так был ошибкой, как ему кажется. Нельзя заменить одного любимого человека другим. – О чем ты думаешь? – спрашивает Анджелина одним вечером, когда Оливер судорожно отсчитывает про себя часы до того момента, когда можно будет пойти спать. – О прошлом, – подумав, отвечает он, и Анджелина смотрит на него. – Как ты думаешь, – начинает она, – когда станет лучше? Она снова говорит не только – и не столько – о Маркусе и Оливере. – Никогда, - устало отзывается он. – Лучше уже не станет никогда. Анджелина молчит и смотрит на пол под ногами. В ту ночь Оливер готовит им ужин. Маркус сидит за столом на кухне и пьет вино: ему не нравится вкус, он больше по пиву, но Оливер настоял, а Флинт не умеет отказываться слишком долго. Или отказывать Оливеру слишком долго. Это воспоминание – одно из новых и последних. Всего за пару недель… ну, до. – Ты прямо домохозяйка, – насмешливо говорит Маркус. – Только передника не хватает. – И кольца на пальце, чтобы я был приличной женой и матерью твоих детей, - приподнимает брови Оливер. – Что ты сделал с моей репутацией, Флинт? Маркус не отвечает, и Оливер думает, что перегнул палку, но когда он смотрит на Флинта, тот выглядит скорее задумчивым, чем раздраженным. – Это не проблема, - слишком серьезно говорит он. – Если бы было можно, то я бы спас твою репутацию давным-давно, Вуд. И Оливеру очень хочется ему врезать, потому что таким не шутят, но проблема в том, что, кажется, Флинт не шутит, и от этого хочется врезать ему еще сильней. Но вместо этого Оливер заканчивает с приготовлением ужина и целует Маркуса так, что потом еще целый день болят губы. – Как Джордж сделал тебе предложение? – спрашивает Оливер. Анджелина жарит им яичницу, и на ней фартук – «только проговорись кому-нибудь, Вуд!» – Маркуса. Оливер закрывает глаза. – Он и не делал, – отзывается Анджелина. – Я предложила. Я… задыхалась. Он тоже. Мне показалось, что это хорошая идея. Тогда. – А сейчас? – интересуется Вуд. – А сейчас я здесь, – отвечает она, и разговор заканчивается сам собой. Они едят в полной тишине. Когда Маркусу в первый раз разрешили полеты, он чуть с ума не сошёл от радости. Оливер до сих пор помнит, с каким хохотом он кружился над квиддичным полем неподалеку от поместья Флинтов. Ему так понравилось наблюдать за ним, что он даже не сразу поднялся в воздух. А потом Флинт приземлился и протянул ему руку: – Показать тебе, как летают настоящие профи? – и затянул Оливера на метлу позади себя. И полеты внезапно обрели новый смысл, когда оказалось, что можно летать – и одновременно обнимать Маркуса. Потом они, правда, устроили соревнование – и Флинт его обыграл – и это тоже было здорово. Все было очень, очень здорово. А потом Флинта не стало. Вуда зовут, как свидетеля, на суд по делу убийства – Мерлин – Маркуса для дачи показаний, и, разумеется, он идет, и Анджелина с ним, и это единственное, что сдерживает его, когда он видит этого идиота на скамье подсудимых. Парень выглядит лет на семнадцать, и он даже не англичанин, и совсем не говорит по-английски. Его, конечно, отправляют в Азкабан, но от этого ни разу не легче. Мама Флинта сидит среди зрителей и ни разу не поднимает глаз на Оливера, словно его не существует, и ему очень бы хотелось, чтобы это было правдой. Чтобы его – не существовало, и это Маркус бы жил, дышал и ходил по улицам вместо него. Сны становятся все обрывистей, воспоминания постенно стираются, становятся мягче по краям, как будто время подъедает их, и спустя еще три недели Анджелина возвращается домой к Джорджу, и просит Оливера следить за собой и не делать себе хуже. Оливер кивает, но это так, чтобы не спорить. Пару раз его навещает Гарри. Джинни беременна, и он боится, это видно. – А если я умру? – беспомощно говорит он и спохватывается: – Извини. Оливер улыбается: – Ты же Мальчик-который-выжил. И это переживешь. Что тебе какой-то младенец после Сам-Знаешь-Кого? – Ты не понимаешь, – настаивает Гарри. – Если я умру, и с Джинни что-то случится, он останется совсем один. – Во-первых, с вами будет полный порядок, – закатывает глаза Оливер. – А во-вторых, как он может остаться один? У него есть Молли и Артур, и Рон, и Гермиона, и Чарли с Перси, и Билл и Флер, и мы с Анджелиной и Джорджем. Я всех Уизли перечислил? Да парень просто с ума сойдет от такого количества родственников. Гарри неуверенно улыбается: – Наверное, ты прав. – Конечно, я прав, Поттер, – отзывается Оливер. – Или ты хочешь, чтобы мы все разом оказались на том свете? – Я хочу, чтобы никто больше не оказался на том свете, – помолчав, говорит Гарри. – Но я начинаю думать, что это такая же часть жизни, как завтраки, и полеты, и ужины. И что это неизбежно, и всегда кто-то уходит. Даже если для этого совсем не время и не место. Гарри нравится Оливеру. У него… нормальное отношение к смерти. Он не замыкается в себе, как Анджелина или Джордж, и не кудахчет, как Гермиона, и не тупит, как Рон или Чарли, когда речь заходит о Фреде или Маркусе, и они не знают, что сказать. Гарри спокойно говорит о тех, кого уже нет, и это… уравновешивает. – Маркус был отличным парнем, – говорит он. – Придурком, каких поискать, но отличным парнем. И я знаю, как он относился к тебе. Мне жаль, Оливер. Оливеру тоже жаль, но он не знает, что ответить. В нем что-то гниет заживо, пока Маркус гниет там, в земле. – Что вы решили насчет имени? – спрашивает он вместо ответа, и Гарри широко улыбается: – Ты только послушай. Спустя какое-то время сны больше не спасают. Живого Маркуса в них все меньше, а того дня – все больше. И Оливер прекращает засыпать больше, чем на пару часов, а затем прекращает практически есть – потому что в него ничего не лезет, пока перед глазами стоит картина с изогнутым дугой Маркусом, кричащим так, что его рот кривится, кривится, кривится, – и только и делает, что сидит в любимом кресле Флинта и пялится в окно на проезжающие мимо машины и вывеску того самого кафе. Анджелина приходит еще и еще. Гарри навещает раз в месяц. Гермиона, будь ее воля, отправила бы его в Св. Мунго, но, кажется, Рон нашел на нее управу, и она довольно быстро оставляет его в покое. Ну, по меркам Гермионы. И все течет своим чередом, и одновременно не течет никуда, пока однажды к нему в дверь не стучится миссис Флинт. Когда Оливер видит ее на пороге, у него пропадает дар речи, и он смотрит на нее, открыв рот, пока миссис Флинт, одетая во все черное, не снимает шляпку и не говорит: – Я могу войти? Оливер быстро отстраняется и дает ей пройти. Миссис Флинт заходит в гостиную и, оглядевшись, присаживается на край кресла. – Чашка чая была бы очень кстати, – сухо замечает она, и Оливер механически идет на кухню. Когда он возвращается с подносом обратно в гостиную, миссис Флинт уже на ногах и рассматривает колдографию на полке. – Он выглядит счастливым, – говорит она ровным голосом, и Оливер пожимает плечами: – Я надеюсь, он был. Счастлив. Миссис Флинт не отвечает и наливает себе чаю. – Мне написали ваши друзья, – отпив малюсенький глоточек, поясняет она. – Они сообщили мне, что вы, кажется, задались целью себя погубить. Вы с ума сошли, мистер Вуд? Оливер вздрагивает от неожиданности. – Я не… – пытается заговорить он, но миссис Флинт прерывает его: – Даже не думайте лгать. Я вижу, в каком состоянии ваша квартира. И вы сами. Чего вы добиваетесь? Оливер молчит, пытаясь собраться с мыслями, но единственное, что вертится в голове, это то, насколько они с Маркусом не похожи. Наверное, Флинт пошел больше в отца. Вуд его никогда не видел. – Мне жаль, - наконец, говорит он. – Мне очень жаль, миссис Флинт. Я не должен был лезть. Из-за меня… Он не договаривает, потому что голос неожиданно его подводит. Миссис Флинт вздыхает и садится обратно на край кресла. – Из-за вас мой сын был счастлив, – говорит она, помолчав. – И прожил то, что смог, так, как хотел. За это я вам бесконечно благодарна. – Если бы не я, – прерывисто отвечает Оливер, потому что его коробит от благодарностей, когда это из-за него Флинт умер, – он бы прожил намного больше. Я не знаю, о чем он вам рассказывал, но я… – Маркус был озабочен вами, - отмахивается миссис Флинт. – Бредил вами еще со школы. Каждое лето я слушала его вопли о том, как вы украли очередной Кубок. И что в этом году он обязательно отомстит. Оливер моргает. Да, Флинт как-то обмолвился, что у него это было со школы, но чтобы так? – Каждая его стратегия, каждый его план игры был подобран под вас. Я думаю, он влюбился в вас давным-давно. Просто не знал, как признаться себе. – Миссис Флинт ставит чашку с блюдцем на столик и цепляет худые пальцы между собой. – Вы были ему очень дороги. Он бы не простил вам ваших выходок и вашего пренебрежения к себе. Вы обязаны, слышите, вы обязаны жить. И вместо моего сына тоже. – Я не думаю, что у меня получится, – хрипит Оливер. – Я очень… скучаю. Миссис Флинт отворачивается и прикрывает глаза ладонью. – Я тоже, - кивает она, отняв руку от лица. – Но, поверьте, это не выход. Маркус… Маркус бы хотел, чтобы вы жили. Собственно, для этого он шпионил для Ордена. И вы должны прожить свою жизнь так, чтобы его храбрость и привязанность к вам чего-то стоила. Вуд пялится себе под ноги и ничего не говорит. Миссис Флинт поднимается со своего места и говорит: – Я навещу вас через неделю. Приведите, пожалуйста, квартиру в приличное состояние. Вам нужна помощь? Оливер не знает, что ей сказать – ему, наверное, нужна помощь, – и качает головой. Миссис Флинт закрывает за собой входную дверь, пока он изучает узор на ковре. И сколько он так стоит – кто знает. Через неделю миссис Флинт и вправду возвращается. Почему-то Оливер думает, что она забудет о нем, но нет, она снова оказывается на его пороге, опять одетая во все черное, но на этот раз даже не заходит внутрь. – Когда вы в последний раз принимали душ? – морщится она. – Подозреваю, что вы ничего не сделали за это время, верно? Оливер пожимает плечами. – Флитчер! – зовет она, и домовой эльф с треском появляется из ниоткуда. Вуду хочется предупредить, что это маггловское здание, но, скорее всего, миссис Флинт будет плевать. – Помоги, будь добр, мистеру Вуду убраться. Останешься с ним на пару дней, пока все не придет в порядок. Флитчер кивает, и его уши трясутся в такт. Оливеру очень хочется возразить, сказать, что не нужен ему никакой домовой эльф, но миссис Флинт уже спускается по лестнице, бросив напоследок: – Я навещу вас через неделю. Жизнь с Флитчером – очень странная штука. Он постоянно что-то убирает, подметает и моет, и крошечная квартирка впервые за долгое время выглядит почти хорошо. Оливер только не разрешает дотрагиваться до вещей Маркуса, потому что он так и не разобрал их – и не собирается этого делать – но Флитчер чинит его вещи, и Вуд, наконец, вылезает из тонких свитеров, оставшихся с… той осени и натягивает на себя чистую одежду по сезону: за окном май, с изумлением понимает он. Маркус ему уже почти не снится. Миссис Флинт снова возвращается ровно спустя семь дней. Она снова просит чай, но на этот раз у Флитчера, и садится на то же самое кресло. – Маркус научился летать в шесть лет, – говорит она внезапно. – Я принесла вам несколько детских колдографий. Каждое изображение вызывает у Оливера изумление: Маркус одновременно так похож на взрослого себя – и не похож вообще. Он маленький, щурится от яркого солнечного цвета и держит в руках древко тренировочной метлы. Или вот он сидит за обеденным столом, и, кажется, это его день рождение, потому что перед ним торт и гора подарков, и миссис Флинт стоит позади него, положив руку ему на плечо. На торте всего четыре свечки. Или вот он – впервые отправляется в Хогвартс, одетый в форму и слегка бледный – боялся, что ли, - на перроне 9¾. Ни на одной колдографии нет мистера Флинта. – После четвертого курса он постоянно говорил о Гриффиндоре, – говорит миссис Флинт, делая маленький глоток чая. – И о вас. И каждое летом потом тоже. Что у вас Кубок, Поттер, что вам помогает Дамблдор. Очень сердился. – Она слегка улыбается. – Ну какая же чепуха. Оливер вспоминает всех их потасовки, и ссоры, и драки, и полеты. Вспоминает все что было до, во время и после Войны. На колдографии в его руке Маркус улыбается, и у него не хватает трёх зубов. – А потом началась Война, – говорит миссис Флинт, и ее голос теряет всю теплоту. – Амон… его отец конечно, хотел, чтобы он принял Метку, но Маркус отказался. А потом связался с вами, насколько я знаю. И действительно, Война началась, и почти сразу Маркус начал шпионить для Ордена. И если бы не он, Вуд бы точно был мертв уже пару раз. Была одна вылазка – что-то совсем пустяковое, и Оливер должен был отправиться один, – и Флинт появился внезапно из ниоткуда, когда он возвращался после завтрака из того самого кафе, и утащил его в подворотню. Оливер до сих пор помнит, как крепко он его держал и как быстро говорил горячим шепотом прямо в ухо, что это западня, что Вуду конец, если он сунется туда один. Оливер с какой-то стати послушался, и Фред с Джорджем и Чарли отправились с ним. И они едва справились и едва выбрались, потому что Пожирателей было в два раза больше. Потом Маркус появился через пару недель на пороге его квартиры, и Оливер сначала недоверчиво, с затем все с большим вниманием слушал его рассказы о готовящихся нападениях, о новых проклятиях, о Пожирателях. Метки были даже у тех, кого они совсем не подозревали. И, наоборот, – у Флинта, которого они записали в Пожиратели почти сразу, предплечье было чистым. А потом Маркус повторил все это уже перед Орденом. И когда Война закончилась, и Маркуса оправдали – не считая наказания за использование Непростительных – жизнь наладилась. А теперь Вуд сидит на диване и слушает рассказы миссис Флинт о детстве Маркуса, а самого Маркуса нет уже добрых полгода. Миссис Флинт уходит, оставив Флитчера и колдографии и пообещав вернуться через неделю. А ночью Оливеру впервые за долгое время снится сон, а не кошмар. Но это воспоминание ему почти незнакомо, квартира все та же, и Маркус все такой же как всегда, но что-то кажется другим. Они сидят на полу гостиной, на коленях у Оливера – книга, Маркус лениво листает журнал о квиддитче. В принципе, ничего необычного, картинка из их обычного ленивого воскресенья. – Мама приходила, – говорит Маркус, и Оливер моргает, не понимая, откуда Флинт знает об этих визитах. Даже во сне, даже так, какая-то часть его не может забыть, что Маркуса больше нет. – Как она? – Держится, – говорит Оливер. – Лучше, чем я. – Это потому что ты кретин, – закатывает глаза Маркус. – Стоит так убиваться? Еще пара десятков лет с твоим талантом к полетам – и окажешься на облачке прямо рядом со мной. – Где ты? – беспомощно спрашивает Оливер. – Как там? Тебе холодно? Ты чувствуешь, что ты под землей? Или ты где-то ещё? Пожалуйста, будь где-то еще, хочет он добавить, но молчит. – Я не знаю, – неожиданно мягко отвечает Маркус. – Я же не настоящий, Вуд. Я у тебя в башке. Ты ведь в курсе этого? Оливер молчит и повторяет: – Я не могу тебя отпустить. – Но тебе придется, – вздыхает Маркус, проводя ладонью по темному ежику волос. Оливер тянется к нему и берет его лицо в ладони, ощущая под пальцами короткую жесткую щетину. – Я же уже ушел, Вуд. Где ты собираешься меня держать? – Тут, – качает головой Оливер. – У себя в башке. Во снах. Где получится. – Это прямая дорога в Св. Мунго, – улыбается ему Маркус, и Оливер, не удержавшись, целует его, прямо в его кривую улыбку. – Хочешь закончить, как Лонгботтомы? – Но что мне делать, – растерянно спрашивает он, помолчав. – Что мне делать без тебя? Маркус пожимает плечами: – То же, что и всегда. Летать. Подстричься. Можешь даже начать встречаться с какой-нибудь красивой девчонкой, я не против. Если встанет, конечно. Он ржет, а Оливеру хочется его задушить, потому что Маркус – такой живой и такой настоящий, что не верится, что все это – просто сон. – Говори с моей мамой, – предлагает Маркус. – Вы двое единственные более-менее выносили меня. Можешь написать Пьюси. Он, конечно, кретин и ненавидит тебя, но можете сойтись на почве общего обожания ко мне. – Иди ты, – толкает его Оливер, стараясь не улыбаться. Пьюси не ненавидит его. И он не ненавидит Пьюси, просто у них свои разногласия, но, может, это и вправду хорошая идея встретиться с ним. Маркус лохматит ему волосы и улыбается: мягко, открыто, так, как улыбался только по утрам, когда его никто, кроме Оливера, не видел. – Самое главное, не умирай вместе со мной, – просит он. – Живи. Научи сына Поттера ругаться матом. Надери задницу Пьюси в квиддитче. Не бросай Анджелину. Дыши. Живи, Вуд. Я, знаешь ли, не для того засунул собственного отца в Азкабан, чтобы ты завял тут, как нежная ромашка. Пробуй. – Я не помню, как, – пожимает плечами Оливер. – Я помню только Войну и как мы жили вместе. – Тогда учись, – безжалостно давит Маркус. – Неужели ты такой слабак? Держись на плаву. Все образуется. Оливер кусает губу. Маркус в его руках – теплый, настоящий и живой. Пока. Скоро он проснется, он знает. – А ты? – выдыхает он, и Флинт щелкает его по носу: – А я подожду. Как будто ты куда-то можешь деться в конце всей этой истории. И ты тут будешь. Когда Оливер просыпается, у него впервые за долгое время не болит голова, и туман в мозгах уже не такой густой, как обычно. Он заставляет себя одеться по погоде и спускается в кафе позавтракать. Заказывает кофе и любимый омлет Флинта. И даже проглатывает, не чувствуя вкуса, половину, пока его не начинает мутить. Он зовет погулять Анджелину. Навещает в магазине Джорджа. Покупает нерожденному пока сыну Гарри подарки – парню не повезло с именем, но Оливер попытается облегчить его участь, как сможет. Пьет раз в неделю чай с миссис Флинт. Он даже пишет короткую записку Пьюси, на которую тот отвечает письмом с отборным матом, виня Вуда во всем на свете. Правда, после первой совы почти сразу прилетает вторая, и Оливер читает на обрывке пергамента быстрое и сердитое «Завтра. В 17.00. У меня.». . Оливер заставляет себя пройти пробы в пару команд, и с ним, к его удивлению, даже подписывают контракт. Да, он в запасе, но какая разница: он все так же тренируется и летает. И, самое главное, он навещает Маркуса. Могила все такая же, какой он запомнил ее во время похорон: ухоженная - может, Пьюси или миссис Флинт постарались - и аккуратная. Он садится прямо на землю рядом с памятником и сначала кричит на Маркуса, пока не срывает голос в хрип, от злости и отчаяния, потому что Флинт, мудак такой, не навещает его больше даже во сне, а потом рассказывает все, что произошло с ним за это время, шутит, смеется и, может, даже плачет немного. Жизнь течет своим чередом, и Оливер пытается подстроиться: убирается, покупает вонючий бри, потому что видеть его в холодильнике почему-то помогает, каждый день выходит на улицу и общается с друзьями и с семьей. И где-то, конечно, чуть легче, но все равно каждую ночь он ложится в постель с надеждой, и каждое утро просыпается разочарованным, но дышать получается уже почти полной грудью. Миссис Флинт улыбается ему чуть чаще, и Пьюси не затевает ссору каждый раз, когда они видятся, и Джордж кажется чуть более живым. И, может, тому виной новость, которую шепчет ему Анджелина на ухо во время одного из ужинов, и Оливер говорит: – Ты? Станешь папашей? Уизли, пожалей ребенка! И Джордж смеется, и это очень непривычно и очень хорошо. Конечно, Маркуса больше нет, и Оливер больше никогда не дотронется до него, и не обнимет, и не затеет идиотскую ссору, но Вуд отчего-то уверен: это все временно. Маркус где-то ждет его. Может, на дурацком облачке. Может, где-то в параллельном мире. И стоит им встретиться – и все будет как прежде. А пока Оливер живет, и жизнь с каждым становится чуть настоящее. Маркус был бы доволен. Особенно тем, как он раз за разом надирает Пьюси зад. Оливер живет.