Алая вспышка

Приближался роковой миг, и к нему готовились все в Энканто. Помимо мебели с утра в доме Мадригалей не хватало посуды, одежды, текстиля, свечей и прочих бытовых мелочей для уюта и не только, которые при их отсутствии оказывались крайне важными и необходимыми. И жители со всего города несли продукты и эти самые мелочи в корзинках, везли на ослах, на тележках — никто не забыл всей помощи, оказанной им семьей Мадригаль, и сейчас щедро отзывался помощью взамен. Укрывающая Энканто душным пуховым платком жара отступила, и Камило с Мартином бегали от дома Веласкесов до дома Мадригалей и обратно, по строгому указу матушки таская постельное белье, полотенца, шторы и добрую половину банок из кладовки. Сама Сильвия с восьми утра не вставала из-за швейной машинки в стремлении сшить праздничное платье для Долорес и рубашку для Антонио. Рамона тоже с первых лучей солнца была занята важным делом — она искала наиболее удобные позы для утреннего сна, как и Долорес, всю ночь тайком купавшаяся в реке вместе с ней и Марией. Мария Кастильо пришла к Рамоне в середине дня, после обеда — она договорилась, чтобы один из мальчишек вместо нее посторожил стадо, а сама хотела подготовиться к празднику. Все же День рождения Антонио и церемонию получения им дара Мария пропустила, из-за чего очень расстраивалась. Они вдвоем сидели на кровати Рамоны, а на принесенных из кухни табуретках вокруг была разложена косметика, ленточки, расчески, обожаемые Рамоной бархотки и любимые сережки, кольца и браслеты Марии. Девушки походили на двух сорок, собравших со всего Энканто абсолютно все блестящие вещи, из которых свили себе огромное гнездо, призванное тешить их милое девичье тщеславие. Веласкес с ювелирной точностью рисовала Марии броские эффектные губы кисточкой с красным пигментом. Стоило же самой Рамоне накрасить губы, как она, по ее собственному мнению, начинала выглядеть слишком взросло. Да и есть с помадой на губах бывало откровенно неудобно, приходилось постоянно ее поправлять. Другое дело, если бы ей строго запрещали краситься — тогда Рамона носила бы яркую помаду постоянно несмотря на все неудобства. А вот Марии не в сравнение с ней праздничный макияж очень подходил. Она была обладательницей кукольного личика с не менее кукольными чертами, потому испортить его не мог совершенно никакой макияж, а вот украсить — с легкостью! Через шею у Рамоны было перекинуто с десяток разноцветных ленточек — и все для Марии. Она была высокой, тонкой и гибкой девушкой, и, к ее огорчению, ее длинная коса была такой же тонкой и практически невесомой, потому Рамона уже давно придумала вплетать подруге в волосы огромное количество ленточек, чтобы ее коса казалась пышнее и толще. — Н-да-а-а… — отвлек их от задорного хихиканья Камило. Он стоял в дверях, оперевшись плечом на косяк, — Вам, девушкам, легко. Накрасились — и уже выглядите старше. — Хочешь, я и тебя накрашу? — подмигнула ему Рамона. — “Хочешь, и я тебя накрашу”, — дразня ее, скривился Мадригаль, и Веласкес широко улыбнулась. — Если не хочешь себе такие же красные губы, закрой дверь. Он послушно закрыл. Правда, при этом оставшись в комнате. Причем с таким нахальным видом — мол, сама же сказала закрыть, я и закрыл, в следующий раз уточняй. На самом деле, Камило уже попросту устал бегать от дома к дому, и если у него появлялась возможность отлынивать от работы, парень незамедлительно этой возможностью пользовался. — С другой стороны! — воскликнула Мария, но быстро сменила гнев на милость, заметив крайне хитрющий взгляд подруги. — Кто-о-о мы такие, чтобы мешать Камило стать прекрасным принцем, — издевательски медовым голосом протянула Рамона, плавно поднимаясь с места и приближаясь к парню. Он вызывающе скрестил руки на груди и смотрел на нее так, словно знает каждое ее действие наперед. Оттого куда больше удовольствия ей доставило бы сменившее ухмылку смятение на его лице. И — какая неожиданность! — смятение действительно красочными буквами нарисовалось на его лбу и щеках, стоило Рамоне перекинуть через его шею пару цветастых ленточек и уверенно потянуть за них Камило вслед за собой, в объятия Марии. Сам он плохо вспоминал, что происходило дальше, но точно чувствовал себя самой настоящей куклой — и, к слову, не имел ничего против этого. Смеясь и раззадоривая его на ответные шутки, подруги вернули витающую в комнате беззаботную легкую атмосферу самолюбования. Стеснение Камило, что он впервые находится в женской комнате, да еще и сидит на кровати девушки, быстро ушло, и скоро парень расслабился и распушил свой павлиний хвост, рассказывая, как хорошо он играет на гитаре и как точно он умеет изображать сеньора Вегу и вообще любого жителя Энканто. “Это легче легкого, у меня само все получается”, — важно говорил Камило, стараясь произвести впечатление и одновременно с этим морщась, будто после добротной дольки лимона. А причина была проста: не теряя времени даром, Рамона воплощала в жизнь свою с первого взгляда невинную угрозу, но Мадригаль все балаболил и балаболил, никак не давая ей нарисовать ему на совесть красивые красные губы. Пышные, сочные — как она умеет. Он жмурился, отворачивал лицо, активно жестикулировал, и, не выдержав, Рамона взяла его лицо двумя пальцами за подбородок и настойчиво повернула к себе. — А теперь Мария расскажет, как замечательно она играет на флейте, а ты помолчишь пару минут. И он действительно замолчал. Веласкес сосредоточенно рисовала, а сам парень не мог сдержать шаловливой улыбки, бесстыдно рассматривая такое близкое лицо Рамоны. Ему нравилось то, как она держала его за подбородок; нравились прохладные прикосновения слегка влажной кисточки; нравилось смотреть, как старательно Рамона закусывает губы, совершенно этого не осознавая. Камило, казалось, позволял делать с собой что угодно, пока ему дарили внимание четыре женские руки, и, сидя между Рамоной и Марией, он буквально весь расцвел, как бравый мореплаватель среди прекрасных сирен. — Тебе правда нормально, что тебе красят губы? — интересовалась у него Мария. — А что в этом такого? Такой же грим, только не на все лицо, — отвечал Камило, специально слегка оборачиваясь к ней, чтобы Рамона в свою очередь мягкой силой развернула его обратно к себе. Когда Веласкес закончила, он продемонстрировал Марии результат, на что та притворно ахнула, экспрессивно поднимая руки к небу. — Такими губами только целоваться! — А давай! — на кураже ответил Камило, и Мария тут же показала пальцем на свою щечку. Рамона смотрела на этот звонкий детский чмок со скептичной улыбкой, и едва у нее с острой сладостью неприятно кольнуло в груди, как она тут же напомнила себе, что Камило — младший брат Долорес. Что он — друг Мартина. И что когда она держала его за подбородок, дыхание у нее не взволновалось, а сердечко биться быстрее не стало. — Какие нежности, — шутя сказала она. — Ох, прости, что заставил тебя ревновать, — не растерялся Камило, лукаво ей улыбаясь. Стоило Рамоне игриво заметить, что при таком раскладе ему придется отрабатывать за ее ревность, он тут же сориентировался, усаживаясь поудобнее и громко сообщая о своей готовности. — Кхм! Не хочу вас расстраивать, но я все еще здесь, — прокашлялась Мария, и все трое покатились со смеху. Эта фраза очень понравилась всем, особенно Камило, что повторял ее снова и снова, пока Мария не скатилась на пол, держась за живот, а у Рамоны не заболели щеки. Ему самому знатно так поплохело от смеха, но остановиться было крайне сложно — казалось, их сейчас могло рассмешить что угодно, даже простой палец. Когда залетевшая в их комнату солнечная смешинка все же осела невесомой пылью в легких, а Камило услышал, как его снизу зовет Мартин, в общее настроение вернулась приятная суета. Подойдя к зеркалу и взглянув на себя, Мадригаль снова рассмеялся. — Даже не знаю, что может выглядеть страшнее, — Камило позаигрывал со своим отражением, отвечая самому себе, а после неумелым размашистым движением вытер ладонью красный пигмент с губ. Молча посмотрев на ладонь, после недолгой паузы он вытер уже ее о брюки. — Рамона, а ты и румянами его накрасила? — спросила Мария, когда Камило уже ушел из комнаты. Она стояла перед зеркалом и безуспешно пыталась стереть с щеки щедрый красный отпечаток губ. — Не-а, — Рамона достала из шкафа ярко-оранжевое платье и принялась переодеваться, — Это он покраснел от удовольствия, мы же с тобой хоть куда! — Хороший он парень. Милый. — И легкий на подъем. Мне нравится, что у него предрассудков в голове нет. — Они у всех есть. — Ну, таких стереотипных предрассудков. Мария на миг остановилась, а после так же щедро мазнула красным пигментом вторую щеку и принялась растирать уже ее, рисуя себе роскошные румяна. — Только вот сколько ему? — задумчиво поднесла палец к подбородку она, — Пятнадцать? — Пятнадцать, — подтвердила Рамона, а после произнесла вслух ту мантру, которую в последнее время частенько повторяла в мыслях, — Он младше Долорес на шесть лет. — По нему и не скажешь. — Еще как скажешь! Плавно их диалог перетек к восстановленной вилле, причинам ее разрушения, о которых известно было крайне мало, к магии и будущем Энканто в целом. — Я прекрасно помню эту историю, бабушка рассказывала ее почти каждый вечер, — отмахивалась от рациональности подруги по-другому рациональная Рамона, — Всем семьям было тяжело, ко всем нашим бабушкам и дедушкам мир оказался несправедлив и жесток. И магия была нужна им тогда, чтобы защищаться. Но нам она сейчас не нужна. — Посмотри на горы! — упорно не соглашалась с ней Мария, — Сейчас нам как никогда требуется защита, и без магии мир может снова лишить нас всего самого дорогого. — Мы способны защитить себя сами, — и в этом Рамона была искренне уверена. — Поверь мне, способны. Глупо сейчас надеяться на магию, если свеча погасла под завалами. — Предлагаешь строить стены? Защищаться чем — кукурузой и метлами? А как же тот ужасный раскол? — Этот раскол — наш шанс самим выбрать себе будущее. За ним — целый мир! Ты только представь, сколько всего мы сможем узнать оттуда. Мария изумленно выдохнула и уставилась на Рамону так, словно увидела за ней пожар. Словно каждый оставленный ею след горел, и огонь этот был готов сожрать ее родной и любимый Энканто без остатка. Это пламя решительно застыло во взгляде Веласкес, который при этом не потерял своего ласкового задора — не менее родного и любимого, но сейчас такого пугающего. Будто именно с любовью и легким сердцем она парадным шагом пересечет Энканто и без сожалений его разрушит. — Как хорошо, Рамона, что Долорес тебя не слышит, и никто не узнает об этих словах… — тихо произнесла Мария. — Если потребуется, я могу повторить их лично кому угодно, хоть сеньоре Альме. — Тебя погубят твои мечты, — она грустно посмотрела на подругу. — Нас всех погубит неподвижность, — покачала головой Рамона, — Ресурсы Энканто больше не бесконечны, потому что магии уже нет. Ты сама заметила, как обмелела река всего за три дня. — Это сезонный отлив. С каждой минутой Марии было все тяжелее говорить об этом, и Рамона не стала мучить подругу. Они не ссорились и не обижались друг на друга, когда не сходились во мнениях или взглядах на что-либо, и, пожалуй, именно поэтому так быстро подружились много лет назад. И именно поэтому их дружба оказалась настолько крепка. Рамона знала, что если она пойдет исследовать раскол и мир за горами, Мария это решение не одобрит, но поможет ей всеми силами. Мария же знала, что не сможет уберечь Рамону от всех несчастий и бед, но если таковые произойдут — она непременно будет рядом и в жизни не произнесет фразу “Я же говорила”.