***
Октябрь в этом году выдался на удивление холодным и ветреным. А ещё проклятый дождь, как зарядил с начала сезона, так и льёт, почти не переставая, прерывается лишь на короткие паузы, давая возможность немного передохнуть и людям, и, видимо, себе. Воздух настолько пропитан сыростью, что даже зонт бесполезен. Пока добежишь от метро до дома, по пути заглянув в соседний супермаркет, как губка наберёшь воды и в волосы, и в пальто, и, что ещё хуже, в ботинки. А это совсем мерзко. Жаль, что лекции нельзя читать, сидя на диване в уютной и тёплой квартире. Чёрта с два бы я в такую погоду высунулся на улицу. Всё-таки пора всерьёз задуматься о покупке машины. Только вот пробки, которые я терпеть не могу, и которые с каждым годом становятся всё больше, заставляют отказаться от этой затеи. Утро определённо не доброе и уж точно не прекрасное. Провожу ладонью по запотевшему окну, оставляя смазанный влажный след. Взглядом едва цепляю расплывчатые очертания зданий и где-то внизу машин; огни только ярче, да кое-где деревья, до сих пор не растерявшие свою пёструю окраску. Всё остальное заштриховано серыми росчерками дождя. А глядя на тяжёлое свинцовое небо, кажется, будто ещё чуть-чуть и посыплет снег, колючий и такой же мокрый. Несомненно, я люблю всё фантастическое — те же книги, с которыми приятно коротать вечера, и даже к чему-то более невероятному отнесусь с должным интересом. Но снег в октябре — какая-то хреновая фантастика. И такая перспектива меня совсем не устраивает. Как назло, именно в этот день, когда с неба хлещет так, словно там, наверху, кто-то открутил на полную катушку вентиль на кране с ледяной водой, мне срочно понадобилось ехать на очередную конференцию в Оксфорд. Ни раньше, ни позже. Конечно, научный мир не будет ждать ни потепления, ни сухих тротуаров. И плевать, что я ненавижу сырость. Да и какой смысл сетовать на капризы природы, если родился в Англии, где хорошая погода — такая же редкость, как свободные дороги в час пик. Нехотя отрываюсь от созерцания мрачного утреннего города. Оборачиваюсь на раскрытую дорожную сумку, лежащую прямо передо мной на расправленной постели. Звонок моей ассистентки Кристин и ошеломляющая во всех смыслах новость о конференции кажутся остатками дурного сна, от которого я до сих пор не полностью очнулся. Как бы мне ни претила эта поездка, — ладно хоть билеты купили заранее, одной проблемой меньше, — но ехать всё равно придётся. И вот это уже реальность. Уныло оглядываю приготовленные, но до сих пор раскиданные на кровати вещи и начинаю их аккуратно упаковывать. Времени в обрез, а я и так потратил всё утро, редактируя свою речь, которая, естественно, была не готова. Чёртова работа! Разумеется, мне нравится то, чем я занимаюсь. Нравится учить тупоголовых подростков, наблюдая, как постепенно из бездарей они превращаются в более или менее здравомыслящих личностей. Дай Бог, если хоть один из них добьётся успеха на научном поприще. Нравятся исследования и томительное ожидание даже самого незначительного явления. Нравится уважение старших и, конечно же, более именитых коллег. Да и зарплатой я вполне доволен. Только вот такие внезапные сюрпризы немного нервируют. Всё дело в статье, опубликованной в журнале «Нейчер» и неожиданно наделавшей много шума в прессе. А я, как автор, теперь обязан спешно мчаться с никому не нужным докладом и доказывать всему научному сообществу, что имею право носить звание доктора наук в свои тридцать два. Ещё и соглашаюсь на эту авантюру, не позволяя себе возмутиться как следует. Всё равно ведь без толку. Не сказать, что я такой уж покладистый и даже слово против не скажу — вовсе нет. Порой я с удивительным упрямством вступаю в спор и отстаиваю собственные интересы. Но в данном случае устраивать большой взрыв в своей личной микровселенной не стоит. В конце концов, моя карьера важна для меня, да и собственное спокойствие я слишком ценю. Моя жизнь действительно очень спокойная и размеренная: каждый день похож на предыдущий, и каждый следующий будет таким же. В этом я уверен. Распорядок дня, к которому я привык за столько лет, преданно и верно любимая всей душой работа на кафедре, постоянные командировки, позволяющие не только заниматься исследованиями, но и путешествовать по интересным местам, и даже редкий из-за моей занятости секс, который я не без удовольствия получаю в кратковременных, ни к чему не обязывающих встречах — всё и всегда неизменно. Мне так удобно, а это самое главное. Я полностью посвятил себя науке и преподаванию, и на всё остальное времени совсем не остаётся. Конечно, на меня обращают внимание, хоть я и не стремлюсь намеренно произвести на кого-то впечатление. Временами ловлю на себе заинтересованные, полные обожания взгляды симпатичных студентов обоих полов, что, с одной стороны, является приятным бонусом к моей преподавательской деятельности, с другой же — только мешает заниматься любимым делом, переключая внимание на всякие глупости. Приходится отвлекаться и в корне пресекать любое посягательство на своё личное пространство, не позволяя простым взглядам превратиться в нечто большее. Поначалу моё одиночество не давало покоя окружающим. Ну ещё бы! Я чуть ли не единственный холостяк самого подходящего возраста во всем колледже, не считая совсем молоденьких лаборантов и аспирантов. Мимо меня никак нельзя спокойно пройти, при этом не испытав маниакального желания во что бы то ни стало устроить мою жизнь как можно скорее. То и дело я слышал в свой адрес нелестные, а порой и бестактные высказывания: «Брайан, у тебя опасный возраст, ещё чуть-чуть и…» или «Доктор Мэй, вам бы на обложке «Эсквайр» красоваться, а не прятаться за пыльными учебниками…». Как будто без моей физиономии популярный журнал потеряет всех читателей в единый миг, или если это «чуть-чуть» произойдёт, то я взорвусь прямо на месте, так и не познав великого семейного счастья. И почему-то ни в чью светлую головку не пришла мысль, что мне по душе моё одиночество. Нравится, что не нужно пытаться ужиться с кем-то под одной крышей, не нужно спрашивать чьё-то мнение и отчитываться за собственные поступки. Нравится, что нет необходимости терпеть в своей квартире другого, по сути, постороннего человека, дышать с ним одним воздухом, стараться налаживать совместный быт, — о, Боже, какое отвратительное выражение! — разговаривать о чём-то каждый день, делить ванную, стаканчик для зубных щёток и тем более постель. Когда подпускаешь к себе кого-то слишком близко, потом приходится собирать по кусочкам свои растерзанные сердце и душу. Об этом я узнал не понаслышке. Было больно, обидно, но поучительно. Больше не хочу. Поэтому такой образ жизни меня полностью устраивает. Тем более, что с моей-то занятостью и печальным прошлым вряд ли я кого-то осчастливлю настолько, что и меня станут терпеть. Я ведь даже кошку не могу завести: от голода она, конечно, вряд ли подохнет, но вот от скуки — определённо точно. Всё это «мышиное копошение» вокруг моей персоны порядком утомляло, заставляя лишь морщиться от досады. В конце концов, я не выдержал и высказал в довольно грубой форме, что женщины меня не привлекают в принципе, а уж перспектива счастливого отцовства — тем более. Возмутительное известие со скоростью цунами разнеслось по колледжу и, похоже, пробудило ко мне ещё больший интерес. Меня окружили ореолом какой-то то пошлой романтики и с удвоенным рвением стали искать моего общества. Мой вынужденный каминг-аут восприняли с сомнением, точнее, как желание избежать участи стать «счастливым» обладателем жены и целого выводка сопливых малышей, и с каким-то нездоровым энтузиазмом продолжали досаждать своей неуёмной опекой. Странные всё-таки существа — женщины. Видимо, отсутствие кольца на пальце мужчины толкает их на безумные поступки, заставляя брать измором даже самые неприступные бастионы. А моя замкнутость и нежелание отдаваться в заботливые цепкие ручки наших местных «сводниц» порождали множество немыслимых действий и слухов. То я представлялся в образе жутко стеснительного (почти девственника!), милого, слегка рассеянного и потому очень одинокого, замученного работой профессора, которого необходимо как можно скорее окольцевать, окружить заботой и домашним теплом, ведь мне его так, оказывается, не хватает. То внезапно становился чуть ли не злобным деспотом, который только и делает, что трахает кому-нибудь мозг своими придирками, заваливает на зачётах и экзаменах всех подряд, особенно молоденьких студенток, безжалостно терроризируя кафедру, что опять же связано с неудавшейся личной жизнью, вернее, с отсутствием как таковой. То же мне «Макиавелли» в юбках. Со временем страсти немного поутихли. То ли всё-таки сказывался мой отвратительный характер, который я, теперь уже не стесняясь, показывал во всей красе, тем самым подтверждая все нелепые и гадкие сплетни, когда-либо возникавшие в стенах этого храма науки, то ли нашли себе другую «жертву» для обработки, то ли попросту надоело. Угомонились даже самые ретивые свахи. Общее недоумение сменилось настороженностью, а затем показным равнодушием. Меня старались обходить стороной, шептались за спиной, нервируя своими подозрительными взглядами. На зачётах студенты выкладывались в полную силу, пытаясь спрятаться за методичками от моих ядовитых замечаний и опасаясь лишний раз вызвать мое недовольство. Ко всему в придачу меня стали бояться и, наконец, оставили в покое. В итоге я приобрёл довольно-таки скверную репутацию бесчувственного, неприступного и чересчур дотошного человека, которого, несмотря на страх, уважали. Поначалу это даже развлекало, но моя равнодушная к подобным мелочам натура взяла верх. Зачем попусту тратить время, которого и так не хватает. Очнувшись от раздумий, ещё раз проверяю, всё ли собрал в этой спешке. На всякий случай. Как правило, в подобные поездки я предпочитаю отправляться налегке. Вещей немного, только самое необходимое: обязательный костюм, пара рубашек, смена белья и носки. Сверху на одежду бросаю наушники, но, передумав, вытаскиваю — всё равно на себя нацеплю. В маленьком дорожном несессере принадлежности для умывания, туалетная вода, крем для рук, упаковка презервативов и кое-какие медикаменты. Этого достаточно для четырёх дней путешествия. Всё остальное можно найти в отеле, а если что-то и забуду, то в Оксфорде полно таких же магазинов, как и в Лондоне. Сгребаю с тумбочки и перекладываю во внутренний карман сумки билеты на поезд, доставленные посыльным из колледжа, нужные документы для доклада, паспорт; ещё раз придирчиво осмотрев содержимое и удостоверившись, что всё лежит на своих местах и ничего не забыто, я удовлетворённо киваю самому себе, застёгиваю молнию и отношу багаж в холл. Сверху кладу чёрный китайский зонт на случай предсказуемых погодных капризов. Я же англичанин, чёрт побери! И как любой уважающий себя англичанин, я не люблю спешить. Если вдруг что-то выбивается из привычного порядка, я чуть ли не в панику впадаю, начиная нервничать и боясь забыть даже самую незначительную мелочь или, того хуже, что-нибудь важное, изводя и себя, и других излишней щепетильностью. Но и со мной не больно-то церемонятся, когда требуется ехать на какую-нибудь конференцию. Молодой, перспективный, умный — вот и отдуваюсь за всю кафедру. Как будто я один доктор наук. Внезапная усталость наваливается, сдавливая плечи, но я тут же беру себя в руки — некогда сейчас хандрить. Да и эта поездка уже не кажется настолько неприятным сюрпризом, а возможность сменить обстановку и немного развлечься становится всё более привлекательной. К тому же дома меня никто не ждёт. Вот чёрт! Я так закопался в свои мысли, что совсем потерял счёт времени. Спешный душ, лёгкий завтрак, хотя скорее уже обед, беглый просмотр новостей и — осталось всего каких-то полчаса! — кофе почти на бегу, пока жду такси. Опаздывать я тоже не люблю. Всегда лучше выехать заранее и провести время в зале ожидания вокзала, чем в спешке искать нужный поезд и вагон. В этот раз машина, на удивление, приезжает вовремя. Водитель любезно и с улыбкой закидывает мою сумку в багажник и, придерживая дверь, терпеливо ожидает под проливным дождём, пока я с комфортом устраиваюсь на заднем сидении. Это выглядит ещё более странным, потому что на такое везение в сегодняшнем хаосе я не надеялся. Втыкаю в уши наушники, нажимаю кнопку play и погружаюсь в мир старого доброго британского рока.***
Обычно я выезжаю из Лондона либо с вокзала Паддингтон, либо с Виктории, которые находятся всего-то в нескольких станциях метро от дома. Но сегодня почему-то пришлось делать огромный крюк и ехать на вокзал Кингс-Кросс. То ли на кафедре что-то напутали, то ли в принципе было всё равно, как будет добираться до Оксфорда светило астрофизики. Моё везение ободряюще кивает головой, поскольку доезжаем мы без пробок, и это кажется хорошим знаком свыше. Может, с этого момента жизнь круто изменится в лучшую сторону, и я обрету долгожданное счастье? «Мечтатель…» — иронично хмыкаю про себя. Хватит с меня неприятностей на сегодня, на душе и так неспокойно. Может, эта поездка хоть немного развеет тоску. Как и любой вокзал — Кингс-Кросс очень людное и беспокойное место. А спешащие, непредсказуемо суетливые пассажиры, как правило, не проявляют ни уважения друг к другу, порой наталкиваясь и даже срываясь на грубость, ни должного внимания к личным вещам и сохранности собственных карманов. Бестолковости добавляют туристы, такие же легкомысленные и шумные, приезжающие со всех уголков планеты поглазеть на бесполезную достопримечательность — дань современной литературе, умудряясь создавать при этом дикую очередь. Из-за подобной беспечности Кингс-Кросс и славится изобилием беспризорников, готовых того и гляди стянуть что-нибудь ценное. Скорее всего, и на других вокзалах ситуация не лучше, но именно здесь год назад у меня вытащили электронную записную книжку с большим количеством нужных контактов, восстанавливать которые пришлось долго и муторно, а некоторые до сих пор так и остались утерянными. Обидно, конечно, но я сам виноват в своей невнимательности. Теперь же, после этого случая, я в каждом нищем, в каждом бездомном, да даже в каждом подозрительном подростке вижу вора и с опаской отношусь к таким местам, а к этому вокзалу в особенности. До посадки на поезд остаётся часа два, и я решаю провести их в более приятной обстановке — в одном из кафе на соседней улице. Заказав чашку кофе и вегетарианский сэндвич, сажусь за столик у окна. Положив перед собой телефон, чтобы не забыть про время, утыкаюсь носом в программу конференции, которую Кристин прислала вместе с документами. Но не успеваю сделать первый глоток, как тут же чувствую на себе чей-то пристальный взгляд и невольно смотрю в ответ. А вот и маленький кусочек того, наверное, «долгожданного счастья». По ту сторону окна, прямо передо мной стоит какая-то бродяжка и пялится, да ещё и такими наглыми глазами, что становится как-то неуютно и противно. Я брезгливо дёргаю плечами. — И почему их не гоняют отсюда? — раздраженно бурчу, отвернувшись. — Даже кофе спокойно невозможно выпить. На улице нещадно льёт, а бродяжка стоит, как приклеенная к одному месту, не двигаясь, и кажется, что смотрит даже не на меня, а дальше, на витрины, где аппетитно разложены пирожные, сэндвичи и выпечка. Неужели не холодно вот так без толку стоять и мокнуть? Рождество ещё не скоро, и благотворительный ужин всё равно не подадут. Понимаю, что в этой ситуации у меня немного вариантов: или придётся выйти под дождь и дать денег, или пересесть за другой столик, поскольку от таких нахальных существ бывает тяжело отделаться. Но мне по каким-то непонятным причинам становится жаль бедняжку. Наверное, потому, что дождь сильный и холод собачий, а взгляд у неё такой голодный, цепкий, да и времени еще достаточно, чтобы проявить немного милосердия к ближнему. Сострадание во мне борется с подкатывающим раздражением, но это длится всего пару минут. Пытаясь не задаваться вопросом, откуда во мне столько сентиментальности, решительно встаю и выхожу из кофейни. Открываю зонт и подхожу к дрожащей фигурке. В меня вопрошающе впиваются два огромных голубых глаза, и моя вспыхнувшая было раздражительность моментально сходит на нет. Силы небесные, да это же парень! Он дрожит, как кленовый лист, какой-то совсем маленький (хотя, с моим ростом для меня многие кажутся маленькими) и до ужаса тощий. В мешковатой тоненькой курточке, рваных джинсах, разношенных дырявых кроссовках. И выглядит не то чтобы неприятным, а скорее несчастным. Вода ручьем течёт с волос по лицу, и похоже, что это слёзы скатываются по его грязным щекам. Затравленно оглядывает меня с ног до головы, — Боже, как же он смотрит, словно душу наизнанку выворачивает! — языком облизывает и без того мокрые губы, и этого становится достаточно, чтобы моё сердце болезненно сжалось. Каждый человек — хозяин собственной судьбы, уж в этом я полностью уверен. И если он сознательно выбирает такое существование, то либо психически нездоров, либо, что ещё хуже, глуп, поскольку подобный образ жизни никак не укладывается в моей голове учёного, как разумный выбор. Всегда можно найти работу, даже самую тяжёлую или скучную, неважно какую, лишь бы это помогло выбраться из нищеты. Именно поэтому я никогда не испытываю жалости к падшим людям, считая, что раз они сами опустились до такого, значит, не заслуживают ничего лучшего. Никогда не подаю милостыню в переходах метро или возле торговых центров, предпочитая делать небольшие пожертвования в фонды по защите животных и в детские хосписы. Но почему-то этого беспризорника нестерпимо хочется пожалеть. Он мало напоминает всех этих нищих, ребёнок совсем, наверное, нет и восемнадцати. Что же настолько страшного с ним произошло, раз он лишился дома — остаётся только гадать. Первым порывом было предложить ему немного денег, но тут же отвергаю эту идею. Ещё спустит всё на алкоголь или наркотики. Знаю я этих подростков: ни одной здравой мысли, лишь развлечения на уме. Поэтому решаю лучше накормить, надеясь, что не обидится и не воспримет это как подачку. Мало ли какой у него характер. В любом случае, время не стоит на месте, и что-то нужно делать. — Идём со мной. Я куплю тебе поесть. Стараюсь говорить заботливо, но получается сухо, словно приказ. Мальчишка мотает головой и ещё сильнее зажимается. Боится, но косит на залитые светом окна, ведёт носом в сторону приоткрытой двери, откуда тянет слишком умопомрачительными запахами, предвкушая хоть немного тепла и сытости. — Меня не пустят туда, — недоверчиво бормочет хриплым голосом, то ли прокуренным, то ли простуженным. — Не переживай, — улыбаюсь как можно мягче. — Идём, хватит мёрзнуть. Я всё устрою. Неуверенно кивает и плетётся следом. Пытаюсь незаметно провести его к самому дальнему столику, подальше от любопытных посетителей, к тому же, зная, что персонал кофейни вряд ли обрадуется такому вторжению. Переношу свои уже забытые вещи и усаживаюсь напротив, стараясь закрыть его собой от всех, будто щитом. Тем не менее, на нас всё равно оборачиваются и тут же отводят удивленные и, по большому счёту брезгливые взгляды. Становится гадко и стыдно, потому что в сидящем напротив бродяжке я вдруг вижу больше достоинства, чем во всех этих людях, находящихся в зале. Потому что сам ещё несколько минут назад был в их числе и неприязненно поглядывал на представителя лондонского «дна». Потому что почувствовал, что глубоко под тоской и безнадежностью в этих глазах спрятано нечто особенное. И подошедший официант ничуть не отличается от толпы, с отвращением морщится, переводит шокированный взгляд на меня, наверное, думая, что я слетел с катушек, раз приволок такое чучело, и замирает, почти не вдыхая, в ожидании заказа. — Ну, что решил заказать? — спрашиваю будничным тоном, с прохладным интересом разглядывая меню, словно привел мальчишку на свидание, а не подобрал только что с улицы. — А что можно? — настороженно шепчет в ответ. — Всё, что захочешь. Не стесняйся. Слышу демонстративное покашливание официанта и оглядываю его с таким красноречивым раздражением, что он тут же затыкается и снова замирает. Мальчишка, закусив кончик языка, уже с большим воодушевлением вчитывается в меню и разглядывает аппетитно нарисованные картинки. — А пирожное можно? — несмело улыбается. Я лишь киваю в ответ и криво усмехаюсь. Тяжёлый выбор падает на плечи парня. Словно Санта Клаус вдруг внепланово и совсем не по сезону дарит ему неслыханный подарок — возможность наесться до отвала. Но я не против побыть в роли Святого Ника и хоть одному ребёнку помочь в буквальном смысле, здесь и сейчас. Он старательно делает заказ, и я отпускаю недовольного официанта. Мальчишка торопливо стягивает с себя куртку, под которой на удивление надет чистый свитер с трогательным пингвином на всю грудь. Это действительно забавно, потому что я обожаю пингвинов, да и вообще люблю животных гораздо больше, чем людей, но вот пингвинов особенно. Вглядываюсь в чумазое лицо напротив и отмечаю довольно броскую красоту парнишки. А если его хорошенько отмыть да приодеть поприличнее, не исключаю, что при других обстоятельствах захотел бы познакомиться поближе. На вид ему лет шестнадцать, хотя с такой внешностью можно запросто ошибиться. Худое лицо с впалыми щеками, по-детски вздёрнутый нос, маленький рот и чистые, как летнее небо, глаза, которые с любопытством осматривают всё вокруг. Очень женственные черты, неудивительно, что я принял его за девчонку. Грязные, непонятного цвета волосы рваными мокрыми прядями липнут к шее и лицу, от чего он ёжится и дёргает плечами. Его нос с жадностью вдыхает вкусные запахи, тянущиеся с кухни. Вижу, как раздуваются ноздри в предвкушении горячего сытного обеда, и скулы румянятся от тепла — согрелся. — Как тебя зовут? — осторожно спрашиваю, но парень всё-таки испуганно вздрагивает, пронзая меня из-под чёлки недружелюбным взглядом. — Зачем тебе? — огрызается, но тут же спохватывается и, опустив ресницы, неохотно, но уже более вежливо добавляет: — Роджер меня зовут. — А меня Брайан. Он кивает и снова дёргает плечами, нетерпеливо ёрзает на диванчике, оглядываясь. Спустя несколько минут подходит официант, быстро составляет заказ на стол и тут же исчезает. Я, конечно, могу его понять: пахнет от беспризорника не французскими духами, определённо. И всё же можно было проявить немного вежливости. «Да ладно, — мысленно отмахиваюсь. — Зачем портить себе настроение?» Тем более, что сам Роджер не обращает на это никакого внимания, а застывает в нерешительности, облизывая губы и не зная, за какое блюдо схватиться. Он даже жмурится от удовольствия — и это так мило. Мне приходится пододвигать тарелки с едой поближе к нему и чуть ли не заставлять: — Ешь. Он недоверчиво щурится, принюхивается, словно собака, и берёт вилку. Ест медленно и аккуратно, слегка прикрыв веки, будто наслаждаясь каждым кусочком, приборы держит правильно и ведёт себя за столом очень культурно. Такое воспитание на улице не получить, да и семья должна быть приличной, раз у мальчика такие манеры. Я убеждаю себя в том, что он вовсе не бродяжка, строптивый подросток скорее, сбежавший от строгих родителей и потерявшийся в огромном мегаполисе, где порок и лёгкие заработки обещают на каждом углу. — Сколько тебе лет, Роджер? — Восемнадцать, — бурчит, не переставая жевать. — А из дома почему сбежал? — То, что он сбежал, я теперь абсолютно уверен и даже под сомнение это не ставлю. — Нет у меня дома, — вскидывается резко и шмыгает носом. — И родителей нет. Ничего у меня нет. — Как это нет? У всех есть родители… — Да что ты пристал? Думаешь, я за миску картошки и душу тебе выверну наизнанку? Роджер отодвигает от себя тарелку, вытирает рот тыльной стороной руки. Зрачки его мгновенно расширяются, почти полностью затопляя светлую радужку густой чернотой, в которой таится недобрый огонёк. Ощетинивается весь, словно дикий злобный зверёк, и собирается уйти, но я приподнимаюсь и ладонью останавливаю его. — Извини, это, конечно, не моё дело, — примирительно произношу. — Доешь, пожалуйста. Он снова садится, немного успокоенный моими словами, хотя всё ещё на взводе, и с жадностью принимается за еду. До поезда остаётся минут сорок, не больше, поэтому я перестаю пытаться разговорить мальчишку. Вдруг опять на что-нибудь разозлится и снова попытается сбежать, а ему нужно поесть по-человечески хотя бы сейчас, пока могу его накормить. И даже представлять не хочу, что будет с ним после, где сегодня будет спать, что завтра будет есть и проснётся ли вообще… Он такой хрупкий, почти невесомый, и только намокшая куртка удерживает его на земле, а так, глядишь, давно бы ветром сдуло. Да и на улице жить опасно, тем более для подростка. Наконец наедается, слегка откидывается на спинку диванчика и выглядит гораздо лучше, бодрее, что ли. Щёки розовые, глаза осоловело блестят, и даже какое-то подобие улыбки трогает его растрескавшиеся губы. Я подзываю официанта, прошу завернуть всё, что он не доел и расплачиваюсь. — Спасибо… Брайан. Я пойду, наверное. — Куда ты сейчас? — я и сам не понимаю, зачем спрашиваю об этом. Ну какая разница, куда пойдет этот беспризорник? Да и ответ настолько очевиден, что я буквально проговариваю его про себя вместе с ним. — На улицу. Куда же ещё? — произносит таким тоном, заставляя чувствовать, что я слишком настырно лезу туда, куда лезть вовсе не следует. Гляжу на него несколько минут, мысли проносятся в голове одна бредовее другой, а потом моя рука тянется во внутренний карман пальто, достает бумажник и протягивает Роджеру пару купюр в пятьдесят фунтов. Я и сам от себя не ожидал такого поступка и, наверное, никогда бы не сделал ничего подобного, обдумай всё хорошенько. Он ошалело смотрит на меня и вжимается в кресло, испуганно мотая головой. — Зачем это? Я не проститутка, и не пойду с тобой никуда, — бросает дерзко, чуть ли не грубо. А мне смешно. Мальчишка смазливый и знает это наверняка. Может, ему не раз делали недвусмысленные предложения, но я точно не из тех, кто позарится на малолетку, к тому же живущую в какой-нибудь подворотне. Я бы не пошел с таким, даже если бы мне заплатили за это. Конечно, бродячая жизнь многому учит, тем более не верить во внезапную щедрость незнакомцев. И Роджер, естественно, не верит. А ещё боится, не говоря уже о том, что считает меня чокнутым. Вон как пялится с опаской, будто на маньяка-педофила, и каждой клеточкой своего тела источает страх. Но я настойчиво сую ему деньги, не до конца понимая, зачем. — Я не собираюсь использовать тебя как сексуальную игрушку. Возьми, купишь что-нибудь… Еды, например. Только спрячь, чтобы никто не отобрал. И не трать на наркотики. Хорошо? — Я не балуюсь этим дерьмом, не дурак! — огрызается Роджер. Неуверенно протягивает руку, цепкими грязными пальцами хватает деньги и тут же убирает в карман джинсов. Ещё раз с сожалением оглядывает всё вокруг, надевает мокрую куртку, от чего даже я рефлекторно ёжусь, а уж ему-то и совсем, наверное, худо. Сгребает пакет с едой и, не прощаясь, выскальзывает наружу. Сумрак, холод и дождь тут же поглощают его сгорбленную фигуру.***
Поезд, как обычно, приходит с опозданием, что неудивительно. Хорошо хоть не отменяют, и слава Богу. Я предпочитаю путешествовать по земле не потому, что боюсь попасть в авиакатастрофу, просто колорит сельской местности привлекает больше, чем однообразные облака, за которыми звёзд всё равно не видно. Сев в поезд, я моментально переключаюсь на работу, уже в который раз читая доклад и внося мелкие правки. Вагон первого класса почти пустой, и рядом со мной за всю дорогу так никто и не появился. Только стюард незримой тенью проскользнул мимо, оставив на столике чай и бисквиты. За час успеваю пересмотреть почти весь материал и в общих чертах темы конференции. Остаток пути бездумно любуюсь на засыпающую природу за окном, на хмурые, низко пролетающие облака, на аккуратные фермы и коттеджи в окружении бескрайних порыжевших полей. Почти подъезжая к Оксфорду, вспоминаю вдруг, что кровать я так и не заправил, да и в квартире оставил небольшой беспорядок. Надеюсь, домработница не станет ворчать. Строгая она у меня. Выйдя из здания вокзала, с радостью замечаю и сухой асфальт, и более тёплый воздух. А это значит, что мне не придётся безвылазно сидеть в отеле все четыре дня, и кроме очевидной причины приезда, я смогу пройтись по городу и осмотреть достопримечательности. Сажусь в такси и еду прямиком до университета. Темнеет быстро, осень всё-таки. Особенно, когда время за работой пролетает незаметно. Немного прогулявшись перед сном, в гостиницу приезжаю, когда все знакомые созвездия высветили чернеющее небо, едва пробиваясь сквозь не такие плотные тучи, как в Лондоне. Смотрю в окно на тусклые огни города и думаю, что там, дома, наверное, всё ещё идёт дождь, и где-то на тёмных улицах прячется продрогший Роджер. Утро непривычно солнечное и холодное до дрожи. Хватило пары минут пройти от входа в гостиницу до такси и покрыться ледяными мурашками. И вроде оделся по погоде. Но резкий порыв ветра безжалостно распахивает пальто, пробираясь к тонкой рубашке, пронизывая влажной свежестью до самых костей. В голове вновь мельтешит непрошенная мысль: «Как там Роджер?» Встряхиваю кудрями, отгоняя прочь ненужное, сажусь в машину и по дороге ещё раз просматриваю материалы. А дальше происходит всё в обычном режиме, как ежедневная рутина, настолько привычная, что даже в сон начинает клонить. Один за другим следуют скучные доклады, зачитываемые монотонными голосами, как заученные стихи в начальной школе, и разбавленные разве что редкими слайдами, иногда привлекающими внимание яркими картинками, графиками и видеороликами. Кофе и канапе в перерыве. И, наконец, мой звёздный — в буквальном смысле — час, длинною в целых сорок минут, за который я сумел хоть немного всколыхнуть это застоявшееся болото. И снова скука смертная. Скольжу взглядом по лицам и не вижу ни одного хоть сколько-нибудь привлекательного. Даже смотреть тошно на эти старые, морщинистые и молодые, но успевшие устать от жизни физиономии. В научном мире уже давно не происходит ничего интересного. После конференции пытаюсь вежливо отказаться от традиционного неформального банкета, мечтая отдохнуть и прогуляться по городу, вместо сомнительного удовольствия толкаться в тесном душном помещении с кучкой почти незнакомых людей, обсуждая чьих-то давно опостылевших жён, покупку нового автомобиля или, того хуже, рождение детей. Но я обязан был получить свою долю рукоплесканий. И вовсе не потому, что такой умный и сделал какое-то открытие — с таким же успехом я мог бы доказать существование Покемонов, всем, по большому счёту плевать, а потому, что стал знаменитостью. И потому, что так положено. Получив очередные неискренние поздравления, тронув последнюю потную старческую ладонь с вялым рукопожатием, решаю перестать светить своим утомлённым лицом на публике и убраться поскорее на волю. Но, поймав на себе заинтересованный взгляд симпатичных карих глаз, всё-таки остаюсь. И даже стараюсь не жалеть об этом, потому что после пары бокалов довольно приятного «Шато Медок» урожая конца прошлого тысячелетия, откровенной улыбки и нескольких совсем недвусмысленных фраз, сказанных низким чувственным голосом рядом с моими губами, оказываюсь в своём номере, торопливо целуя распятое на кровати обнажённое тело молоденького ассистента одного из докладчиков. Никаких чувств, никаких обещаний, никаких следующих встреч. Всё отболело и умерло почти десять лет назад. Сейчас только чистое удовольствие. Ласкаю неспешно и умело, наслаждаясь каждой минутой ничего не значащей близости, и напоследок жёстко втрахиваю в матрас, до багровых синяков на запястьях и бёдрах, до сладких стонов в подушку, до желанного забвения собственной ненужности. И что странно, на самой кромке сознания, когда кончаю, стиснув зубы, вдруг мелькают голубые глаза.***
Лондон встречает меня, как незваного гостя, ещё более сильным дождём и холодом. Хотя куда уж больше. Зябко кутаясь в пальто, поднимаю воротник, вспоминая о том, что держу в руке закрытый зонт и от этого глупо мокну. Несколько раз дёргаю заевший бегунок, чертыхаясь про себя в безуспешной попытке открыть это дьявольское китайское изделие. А сверху льёт без устали. Наконец, с громким хлопком раскрываю зонт и прячусь под ним. Оглядываюсь в поисках свободных такси и, заметив несколько стоящих рядом с выходом Сент-Панкрас, спешно шагаю к дороге. Хочу поскорее занырнуть в тёплое нутро машины, но вместо этого почему-то оборачиваюсь и вижу мелькнувшую за угол знакомую куртку. Словно судьба смеётся надо мной или, наоборот, делает щедрый подарок — разбираться в её замыслах не время и не место. Даже не задумываясь, несусь следом, не понимая, какого чёрта я вообще вытворяю. Мне просто померещилось что-то, такое бывает, особенно если думаешь об этом постоянно. Необязательно же сразу срываться и проверять. Даже если это он… Зачем я преследую его? Ну, догоню и что скажу? Как прошла ночь? Не истратил ли ты все деньги? На-ка тебе ещё пятьдесят сверху? Что? Но почему-то продолжаю бежать. И вот он стоит перед огромным освещённым окном той же кофейни и пялится на витрину с пирожными, не иначе. Ещё более мокрый, чем при первой встрече, в той же курточке, в тех же изношенных джинсах, несчастный, как беспризорный щенок. Дрожащий и всхлипывающий так громко, что даже мне за несколько шагов слышно. И снова жалость захлёстывает с головой, и внезапно ещё что-то непонятное, но сильное, что заставляет набрать в лёгкие побольше воздуха и крикнуть: — Роджер… Он вздрагивает, резко оборачивается на мой голос и, узнав меня, припускает со всех ног дальше по улице. Вот только беготни за беспризорниками мне и не хватает для полного счастья, да ещё и с неудобным зонтом, огромной сумкой и под льющим, как из ведра дождём. — Роджер, остановись, пожалуйста! — ору как ненормальный, наплевав на редких прохожих. Не знаю зачем, но мне необходимо поймать его. Почти догоняю и хватаю за край сырого рукава. Пальцы соскальзывают, и мальчишка вырывается. — Роджер, пожалуйста… Замирает в нескольких шагах от меня и зашуганно косится. — Решил деньги забрать? Так я их истратил почти все… И гонору-то сколько в голосе, а сам вот-вот заплачет. Осторожно подхожу к нему, с трудом вытянув ладонь, как к опасному затравленному зверю. Спугнуть боюсь. А он жмётся мелкими шажками ближе к стене дома и кутается в промокшую куртку. — Ну что ты… Я не из-за денег… — Тогда чего тебе нужно? Зачем бежал за мной? Казалось бы, такой простой вопрос повергает меня в ступор, потому что ума не приложу, что отвечать. Молчу, как идиот, стараясь подобрать слова, но не получается. Зачем бежал, я вряд ли смогу объяснить, но странное решение, как вспышка, вдруг возникает у меня в голове. Не знаю, что за чертовщина происходит в этот момент, но мои губы произносят фразу, смысл которой доходит до меня многим позже: — Идём со мной. Распахивает глаза и смотрит, как на умалишенного. Недоверчиво и так резко мотает головой, что брызги летят в разные стороны. Я делаю ещё пару шагов и накрываю его зонтом. — Идём со мной, — настойчиво повторяю, а самому не верится. — Я тебе уже говорил: я не проститутка и продавать себя… — Нет… Роджер… — нервно выдыхаю. — Нельзя тебе оставаться на улице. Обещаю, я тебя и пальцем не трону. Замирает в нерешительности и мнётся с ноги на ногу. Вижу, как взвешивает все за и против, кусает губы, глазами бегает по сторонам (помощи ищет, что ли?) и всё никак не может набраться смелости. Беру его за локоть, тихонечко тяну к дороге, поднимаю руку, и, когда такси останавливается рядом, он вдруг вырывается и шепчет: — Ты точно нормальный? Не из этих… — Не бойся, всё будет хорошо. Даже вникать не хочу, каких «этих» он имеет в виду. Скорее домой, в тепло, подальше от тёмных грязных улиц. С трудом заталкиваю его на заднее сидение машины, и вправду чувствуя себя маньяком, сам же сажусь рядом с водителем. Кидаю через плечо короткое: «Пристегнись» и делаю то же самое. Послушно щёлкает ремнём безопасности — хороший мальчик. Теперь-то наверняка не сбежит. Водитель одобрительно хмыкает и, наконец, трогается. Мы едем в полной тишине, только Роджер ёрзает сзади на сиденье, бормочет что-то себе под нос и всё равно боится, дурачок. А я расслабленно улыбаюсь от того, что так легко на душе и спокойно. Ведь я везу его домой.