Бродяжка

      Внезапно раздавшийся звонок застаёт меня прямо посередине лекции. Честно говоря, я ожидал его гораздо раньше, но в данный момент, объясняя студентам материал, не готов разговаривать. Пришлось пару раз сбросить вызов и перезвонить только в перемену, выслушивая неприкрытое раздражение собеседника. Договорившись о встрече в ближайшей кофейне, я стараюсь закончить текущие дела как можно быстрее. Остальное подождёт до завтра. Освободившись пораньше, без угрызений совести покидаю свой кабинет, чем несказанно удивляю Дэвида. Он привык, что я почти живу на кафедре и никогда не ухожу в такое время. Видимо, считает меня одним из тех идиотов, которые не просто любят свою работу, а обожают её.       В кофейне пусто, но я всё равно занимаю столик в глубине зала, чтобы мы с мистером Тейлором смогли спокойно побеседовать, и заказываю чашку кофе. Телефон постоянно пиликает, оповещая о потоке входящих сообщений, вынуждая меня не просто отключить звук, но и убрать в сумку. Мне не нужно смотреть на экран, чтобы понять, кто так настойчиво требует моего внимания. А отвлекаться я не хочу.       Утром я улизнул из постели пораньше и не стал его будить. Даже завтракать пришлось в колледже. В обед я тоже не позвонил, как делал это обычно, и теперь он забрасывает меня бесконечными эсэмэсками. Знаю, что беспокоится, и дома меня ждёт тысяча обиженных взглядов и гневных вопросов, но сейчас я не могу с ним разговаривать. Мне необходимо собраться с мыслями, многое обдумать и подготовиться ко встрече с его отцом. О чём я так и не рассказал. Не смог. Ничего, подождёт немного, а потом я всё объясню, и, надеюсь, он поймёт. Мне предстоит очень нелёгкое дело, поэтому придётся набраться терпения и придержать эмоции хотя бы на время. Тем более, что кое-кто терпением и вовсе не обладает, зато упрямства в нём на стадо ослов хватит.       Несносный мальчишка! Он с маниакальной настойчивостью всё глубже проникает в меня, лишая разума, выдержки и собственной воли. А иначе как это назвать, когда он нагло вторгается в мою спальню со своим одеялом в охапку, вытаскивает из моего рта карандаш, закрывает все расчёты, выключает компьютер и тащит меня в кровать буквально за руку? Когда надевает очки, укладывается мне на плечо и начинает вслух читать Булгакова, комментируя чуть ли не каждый абзац и втягивая меня в очередную дискуссию. Когда я уже не представляю себе, каково это — просыпаться одному…       Улыбаюсь, вспоминая, каким невинным он выглядит, когда спит.       И эта его чёртова боязнь пауков… Смешно, конечно, но жутко раздражает. Он из-за этого которую ночь спит в моей постели. Конечно, без каких-либо интимных притязаний, но легче-то от этого не становится. По крайней мере, рядом со мной его не мучают кошмары.       Да и как уснуть, когда чувствуешь его настолько близко. Так и лежу, наблюдая за ним полночи, слушаю его дыхание, кончиками пальцев глажу по щеке и ловлю каждую мимолётную улыбку. И только под утро забываюсь коротким тревожным сном. А потом с трудом заставляю себя подниматься на работу.       Да уж, хватка у этого мальчишки действительно железная. Сам не замечаю, как отдаю контроль в его неопытные, но настойчивые руки, как выполняю любую прихоть, как покоряюсь ему. И это пугает меня ещё и потому, что так опасно для него самого. Поскольку сдерживать себя с каждым днём становится всё труднее. И слава всем небесным светилам, что тогда он испугался и сбежал, ведь себя я вряд ли смог бы остановить. Ещё чуть-чуть и натворили бы глупостей.       Он очень изменился. От того зашуганного мелкого оборванца, которого я встретил в тот дождливый вечер, уже ничего не осталось. Он превратился в уверенного в себе мужчину, хоть и всё с той же мальчишеской непосредственностью. Немного дерзкого, порой капризного, но доброго и ласкового. И невероятно желанного. Словно я знаю его всю жизнь, и он всегда был рядом. Словно между нами нет никаких преград. А всё, что было до него — всего лишь сон, одинокий и пустой. И я тоже меняюсь вместе с ним.       — Мистер Мэй, если не ошибаюсь? — Вздрагиваю и поднимаю глаза. — Майкл Тейлор. Я отец Роджера.       Вот и настал решающий момент. Пожимаю протянутую шершавую ладонь и предлагаю ему присесть.       — Брайан. Можно просто Брайан.       Кивает и жестом подзывает официанта. Заказывает бренди, и мне это совсем не нравится. Он так сильно нервничает или имеет пристрастие к выпивке? Смотрит куда угодно, только не на меня, и хмурится. Вижу, как собирается с духом и порывается что-то сказать, но молчит. Слова, что ли, подбирает? Я не тороплю, оставляя за ним право начать разговор самому, и с интересом разглядываю его.       Человек, который сидит передо мной и судорожно сжимает в трясущихся руках бокал с алкоголем, даже отдалённо не похож на Роджера, будто неродной. Довольно крупный высокий мужчина, почти полностью седой, с широким красным лицом и тяжёлым взглядом из-под нависших бровей. Глядя на него, закрадывается странная мысль: может, миссис Тейлор повторно вышла замуж? Но когда он показывает мне семейную фотографию, всё становится ясно: сын — полная копия матери, а второй ребёнок — маленькая и чересчур серьёзная девочка, похожа на отца. Что ж, бывает. Дети иногда наследуют черты внешности только одного родителя.       — Вы правда профессор? — наконец подаёт голос мистер Тейлор.       — Да.       В подтверждение своих слов достаю документы и протягиваю ему. Он внимательно изучает мой паспорт и пластиковый пропуск колледжа, отдаёт обратно и, видимо, решив, что я не стану его обманывать, заметно расслабляется.       — Расскажите, как вы познакомились с моим сыном?       — Это не совсем обычное знакомство. Впервые я встретил его возле вокзала Кингс-Кросс… — Я ожидаю этот вопрос и готов к нему. Поэтому без утайки выкладываю всё, что тогда случилось, не скрывая того плачевного состояния, в котором находился Роджер. Надо отдать должное выдержке мистера Тейлора. Пока я рассказываю, ни один мускул не дёргается на его лице. Только покрасневшие глаза и ещё более дрожащие пальцы выдают его волнение. — …А сейчас, как я вам говорил ранее, он живёт у меня.       — Я был в поездке, когда всё это случилось, — начал он хриплым голосом. — Когда я уезжал, все было так хорошо. Обычно. Я даже не подозревал… А когда вернулся, то попал в дом, полный полиции. Моя жена не смогла до меня дозвониться. Она была в таком состоянии… Детей нигде нет, а она сидит почти невменяемая на диване, и врач… Наверное, кто-то из соседей вызвал… Слава Богу, что я приехал почти сразу. — Мистер Тейлор замолкает и залпом осушает бокал. — Тогда мне и сказали, что Роджер сбежал. Вы знаете, почему он это сделал?       Киваю и смотрю в его осунувшееся и старое лицо. Какой смысл лгать о том, что случилось? Да и щадить его я тоже не хочу.       — Он рассказал мне во всех подробностях. И о школе, и о разговоре с вашей…       — Она не соображала, что делала. Её это потрясло, вы же понимаете… — Нет, чёрт возьми, я не понимаю! Как вообще можно было так поступить с собственным ребёнком? Но он, без сомнений, до конца будет оправдывать свою жену. — Не стоит её винить. Она воспитывалась в строгой семье, где чтут и уважают традиции. Может, она что-то не так поняла? Но вдруг предположить, что наш мальчик… Что он…       — Гомосексуал, верно?       Болезненно морщится и взирает на меня, как на умалишённого. По его реакции нетрудно догадаться, насколько ему претит одна только мысль об этом. Мне искренне жаль Роджера, ведь когда его отец узнает, что это правда… Не хотелось бы, чтобы мальчишка попал под горячую руку. Возможно, я зря всё это затеял? Но теперь уже поздно отступать. Да и скрывать у себя несовершеннолетнего — противозаконно. Боже мой, как же всё сложно! И как я ненавижу все эти сложности.       — Мне всё равно, кто он. Кем бы он ни был — он мой сын! — Что-то я сомневаюсь, что он сам верит в свои слова. — За эти два года я столько всего передумал, почти смирился даже с тем, что, вероятно, никогда его больше не увижу. И вдруг ваш звонок, который дал мне… нам надежду. Когда мы поедем к нему, мистер Мэй?       — Скоро. Могу я узнать, что вы собираетесь сделать?       Да, в его глазах я точно выгляжу человеком недалёкого ума — задаю дурацкие вопросы один за другим. Он удивлённо поднимает брови и недоумевающе взирает на меня.       — Домой заберу, конечно. Разве есть другие варианты?       — А если он откажется?       Мне даже интересно посмотреть на такую реакцию. Испытав на себе характер Роджера, я более чем уверен, что он не захочет возвращаться.       — Как… Что значит откажется? Он всё ещё под нашей опекой и обязан вернуться в семью.       Усмехаюсь и качаю головой. Если бы всё было так просто.       — Он почти совершеннолетний. Два года бродяжничал, питался чем придётся, спал, где придётся, мёрз, голодал, терпел лишения. Его избивали, и не раз! Он был на самом дне, совсем один. Вы действительно думаете, что одним своим появлением заставите забыть весь тот ужас, что он пережил, и вернуться домой, как ни в чём не бывало?       — Что вы хотите сказать? — Бледнеет и едва сдерживается, чтобы не вспылить. — Вы думаете, он не захочет? Но я знаю своего сына!       — Знали, мистер Тейлор. Улица меняет людей. Боюсь, что от того мальчика уже ничего не осталось. Он замечательный, добрый, воспитанный, но… Внутри него поселился страх. А ещё ненависть и сильная обида. Его преследовали в школе, издевались, и когда он обратился за помощью к своей матери…       — Не смейте так говорить о моей жене! Она не виновата, она…       — Она отвернулась от него, — спокойно заканчиваю, но внутри все кипит от злости. Не так, ох, не так я хотел поговорить. Но он слишком вспыльчивый и твердолобый, да и алкоголь не способствует доверительному диалогу. — А я, — совершенно чужой человек, — приютил его у себя и дал всё, что требовалось. Заботился о нём. Понимаете?       — Я вам возмещу…       — Вы не поняли. Мне не нужны ваши деньги, Майкл, — сознательно называю его по имени, и он тут же вскидывается, но под моим гневным взглядом сникает. Сидит, ссутулившись, и виновато разглядывает стол. — Даже благодарности не нужно. Всё это я делал для Роджера. Он изменился. Ему пришлось слишком быстро повзрослеть и научиться не только защищать себя, но и принимать самостоятельные решения. Он не станет беспрекословно выполнять ваши требования. Поэтому мой вам совет: не давите своим отцовским авторитетом. Поверьте, вы так ничего не добьётесь, кроме ещё большей озлобленности.       — Простите. Я уже в каждом вижу врага. Мы эти два года жили как в кошмарном сне…       — Роджер тоже.       — Да, да, конечно… — мистер Тейлор задумчиво глядит в пустоту, невидящим взглядом, о чём-то размышляя, и после недолгого молчания произносит: — Пожалуйста. Мы можем поехать к нему?       — Безусловно, только… Пообещайте мне, что не станете его заставлять и хотя бы выслушаете. Не создавайте трудностей…       — Скажите, а вы с моим сыном в каких отношениях? — перебивает, подозрительно щурясь.       Очень «своевременный» вопрос. Но чертовски неудобный. Видимо, моя чрезмерная озабоченность дальнейшей судьбой Роджера вызывает подозрения. Хотя, чему я удивляюсь? Обратное было бы странно. И я почти не лгу, когда отвечаю:       — Мы друзья.       Успокаивается. Настороженность уходит из его глаз, зато появляется что-то просящее. Ему не терпится увидеть сына, и я, как бы мне ни хотелось иного, не смею ему отказывать. Вымученно улыбаюсь, расплачиваюсь за кофе, и мы выходим на улицу.

***

      В такси мне становится по-настоящему тревожно. Не представляю, как Роджер отреагирует на появление своего отца. Я столько раз собирался с ним поговорить, но так и не смог найти подходящий момент. Простит ли он меня за то, что я скрыл правду? Волнуюсь и кусаю палец, но тут же отдёргиваю, не хватало только дурных привычек понабраться. Мой сосед тоже не больно-то расслаблен, теребит края сумки и нервно дёргает щекой. Ох, даже не представляю, во что всё это выльется. По крайней мере, родители Роджера будут спокойны за него.       Открываю входную дверь и приглашаю гостя войти. Из гостиной доносится звук работающего телевизора, значит, Роджер где-то там. Заглядываю в комнату и вижу его, лежащего на ковре рядом с неизменной миской мармеладок. Заметив меня, он резво вскакивает, чуть ли не роняя на пол очки, и бросается ко мне. Шустро шарит по карманам, но, не найдя ничего, разочарованно заглядывает мне в глаза. Надеюсь, не сильно расстроился, что я ничего не принёс. Зато привёл того, кого он точно не ожидает увидеть. Тянется ко моим губам, но, наткнувшись на мой ледяной взгляд, сползает, застыв в нерешительности.       — Брай… что…       Натянуто улыбаюсь и киваю в сторону порога, где в непритворном изумлении застывает мистер Тейлор.       — Роджи… Мальчик мой!       Роджер резко поворачивается, испуганно таращится на отца и ещё больше жмётся ко мне.       — Папа? Но… Как он нашёл меня? — Вскидывает на меня свои огромные изумлённые глазищи и бледнеет. Пробую отцепить его пальцы от себя, но их он только сильнее стискивает. — Это ты? Ты его привёл? — почти кричит мне в лицо, трясёт за лацканы пальто и вдруг обнимает, прижимаясь всем телом. Представляю, как это выглядит со стороны. — Зачем? Что он здесь делает? Я не хочу с ним никуда идти…       — Роджер, хороший мой, — шепчу ему на ухо и поглаживаю по спине, внезапно ставшей горячей и мокрой. Испугался. Какой же я идиот! Надо было всё-таки подготовить его. — Успокойся! Твой отец хочет поговорить. Слышишь? Просто поговорить.       Упрямо мотает головой, не верит и ещё плотнее обвивается вокруг моего тела. Оглядываюсь на мистера Тейлора и только развожу руками, мол, а что я говорил. Я предупреждал, что так будет.       — Роджи… — мистер Тейлор пытается привлечь внимание Роджера, но тот демонстративно отворачивается от него.       Кое-как выпутываюсь из мёртвой хватки, снимаю пальто и вешаю в шкаф. Предлагаю гостю раздеться и приглашаю его на кухню. Думаю, нам всем не помешает чашка крепкого чая. Торопливо мою руки, завариваю чайные пакетики и сажусь рядом с мистером Тейлором, оставляя за собой право разделить отца и сына для более спокойного разговора. Как и обещал, он ведёт себя благоразумно. Пока, во всяком случае.       Роджер появляется спустя несколько мучительно долгих минут, нерешительно мнётся на пороге, разглядывая затылок мистера Тейлора, и устраивается на единственном свободном стуле. К чаю не притрагивается, держит руки под столом, наверное, сжимает ладони между ног, как и всегда делает, когда нервничает. Мистер Тейлор разглядывает сына открыто, с облегчением и нескрываемой радостью. Роджер же, поджав губы, взирает на отца из-под насупленных бровей, как на заклятого врага. На меня, естественно, не обращают внимания, и никто из них не спешит нарушать тишину. А в гляделки можно до утра играть.       — Пожалуй, я начну первый, — подаю голос, но Роджер никак не реагирует. А вот я только на него и смотрю. — Роджер, я несколько дней разыскивал твоих родителей, поэтому и задерживался. — Подозрительно косится и щурится. Замечаю, как за стёклами очков темнеют его глаза. Злится. Хотя бы будет уверен, что я не с кем-то развлекаюсь, а то уже не знаю, куда деваться от его ревнивых взглядов. — Прости, что не рассказал тебе сразу, но я не мог поступить иначе. Я думал, так будет лучше…       Какая идиотская фраза. Как же она меня раздражает всякий раз, когда кто-то, выставляя себя чуть ли не героем, произносит её в каком-нибудь фильме. И вот теперь сам говорю, только совсем не чувствую себя героем. Мне не в чем себя винить, но от одного вида потерянного и расстроенного Роджера становится гадко на душе, словно я его… предал. Если бы он сорвался и накричал, мне стало бы легче. Но он молчит.       — И нас прости, сынок. Мы с мамой с ума сходили всё это время.       — Ага, конечно. Так сходили с ума, что не искали даже, — бурчит Роджер.       — Искали! Весь Труро с ног на голову перевернули. В соседних графствах, во всех крупных городах развешаны листовки с твоей фотографией. И сим-карту нашли. Прочитали сообщения, что писал тебе этот мерзавец… Мама так переживала, что тогда не выслушала, что не помогла… Заболела даже. Она очень хочет тебя увидеть, попросить прощения.       Роджер резко вскидывается и хмуро смотрит на отца в упор. У него подозрительно дрожат губы.       — Мама… Она… С ней всё в порядке?       Мистер Тейлор кивает и даже улыбается.       — Сейчас всё хорошо. Она с Клэр дома. Они обе ждут тебя. Поедем домой, Роджи. Нужно постараться всё забыть и жить как прежде…       Роджер подскакивает как ошпаренный, мы даже вздрагиваем от неожиданности. Кипит от злости, сжимает кулаки и краснеет так стремительно, что вот-вот повалит пар.       — Как прежде? Вычеркнуть из жизни эти два года? Забыть, как я у тебя деньги украл и сбежал, потому что не нашёл помощи в своей семье? А ведь ты не единственный, у кого я воровал… Забыть, как голодал и шарился по свалкам? Забыть притоны с проститутками, где меня не только подкармливали, но ещё и избивали? Забыть, как я спал в коллекторе рядом с крысами и бомжами? Забыть, как в прошлое Рождество чуть не примёрз дырявыми кроссовками к земле в надежде получить миску супа? А ещё я педик! Как же вы в глаза людям будете смотреть? Ведь это не болезнь, которую можно излечить. Я всегда буду таким! И что из всего этого ты предлагаешь забыть? Как это сделать? — Касаюсь его сжатого кулака, и он сникает, размазывая слёзы по щекам, и пытается справиться с подступившими рыданиями. — Я никуда не поеду. — Всхлипывает и глядит на меня с тоской и надеждой. Я ободряюще ему улыбаюсь. — Я останусь с Брайаном. Он заботится обо мне, как никто другой! И он принимает меня таким, какой я есть, и не обвиняет за это.       Мистер Тейлор сидит мрачнее тучи и цвета почти такого же, прожигая сына нечитаемым взглядом. Тяжело, наверное, слышать настолько безжалостные вещи от своего ребёнка.       — Сынок, тебе учиться нужно, ты и так два года пропустил… — мистер Тейлор пробует вразумить чересчур взбудораженного сына, а сам, как может, старается не терять самообладания. Роджер кусает заусенцы на пальце и отворачивается к окну. — У Брайана своя жизнь, и он не должен о тебе заботиться. Да и по закону он не имеет права… Он же чужой человек…       — Нет! — упрямится Роджер, словно его, как маленького ребёнка, уговаривают пойти домой из зоопарка, а он не хочет. — Он не чужой мне.       Повернувшись и глядя прямо в глаза отцу, выдаёт: «Я люблю его!», а затем подходит ко мне со спины и собственнически вцепляется в мои плечи.       Своими словами он вышвыривает меня из реальности. Любит… Закрываю ладонями лицо, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться в голос. Какой-то сумасшедший дом. Нет, я подозревал, что Роджер питает ко мне какие-то чувства, но списывал всё на гормоны и горячую молодость. Но любовь… Звучит невероятно. Я даже в самых смелых мечтах не представлял, что он меня полюбит. И времени прошло так мало. Но как? Хотя я-то чем лучше? Так привязался, что уже и сам не помню, когда бы я о нём не думал. А ведь он постоянно рядом. И вчера, когда он меня поцеловал, я чуть не завалил его на постель…       — Мальчик мой, что ты говоришь? — вопрос мистера Тейлора выводит меня из тяжёлых раздумий. — Что значит любишь? Он же… мужчина. Мистер Мэй… Брайан, может, объясните, что здесь происходит?       Мечется взглядом между мной и своим сыном, и замечаю, как начинает покрываться пятнами. Качаю головой, сглатывая сухой комок в горле, но понимаю, что этого мало для ответа, поэтому с трудом выдавливаю из себя:       — Не могу… Для меня это тоже неожиданность.       Чувствую, как на моих плечах сжимаются пальцы и тут же исчезают. Роджер садится на стул, берёт мои руки в свои и подозрительно невозмутимо произносит:       — Люблю… — Я позавидовал бы его выдержке, если бы не находился в таком шоке. — И мне всё равно, что ты думаешь. Всё равно, что вы все думаете! — срывается и с вызовом вскидывается на отца.       Пора сворачивать этот балаган, иначе комедия превратится в драму со слезами и разбитыми сердцами, а то и лицами.       — Майкл, я считаю, на сегодня достаточно потрясений и откровений. Нам всем нужно отдохнуть и успокоиться.       — Роджер, ты идёшь со мной! — неожиданно рявкает мистер Тейлор.       Вскакиваем все вместе, как по команде, и Роджер тут же прячется за меня. Нашёл защитника.       — Нет! — вскрикивает и больно цепляется за мои бока. А вот это уже слишком!       — Успокойтесь! — я уже сам на грани, поэтому, немного повысив голос, прекращаю начавшуюся перепалку. — Майкл, пусть он останется. Здесь он в безопасности. Ну не поволочёте же вы его за волосы по городу, в самом деле. Хотите, оставайтесь у меня, мы поужинаем, и вы лично убедитесь, что я не причиню вреда вашему сыну. Мы уже столько времени живём в одной квартире. Я Роджеру только добра желаю.       Хватает же благоразумия хотя бы нам, взрослым, погасить конфликт. Криком ничего не решить, тем более с Роджером. Он невозможно упрямый и ни за что никого не будет слушать. Привык делать всё сам: за себя решать и за других. Это ж надо додуматься — вот так беззастенчиво заявить своему отцу: «Люблю…». Интересно, когда он собирался мне об этом сказать? Нет, я с ним точно с ума сойду!       Несмотря на своё взвинченное состояние, на острое желание тут же забрать сына, мистер Тейлор всё-таки соглашается. Но я вижу, что это решение даётся ему нелегко. От моего гостеприимства он предсказуемо отказывается, идёт в холл и одевается. Что ж, это его выбор. Роджер так и маячит где-то за спиной, стискивая мою руку, и боится подойти к родному отцу, словно он его тут же скрутит и насильно утащит. Мистер Тейлор боится оставлять его со мной, будто бы я тотчас, как закрою за ним дверь, начну развращать «бедного мальчика».       А чего же боюсь я? Оказывается, страхов у меня ничуть не меньше. Боюсь, что Роджер не захочет понять и не простит мою скрытность. Боюсь, что отец, пользуясь законным правом, действительно заберёт его. Когда я только начинал поиски, то не задумывался об этом. Теперь же вероятность потерять этого мальчишку как никогда реальна.       На прощание мистер Тейлор подходит к сыну и обнимает его, настороженно застывшего, как изваяние, и, посмотрев на меня красноречиво и сурово, уходит. Я выдерживаю его взгляд почти с равнодушием, но чувствую затылком другой, не менее грозный. Сейчас и мне достанется… Поворачиваюсь к Роджеру и как можно спокойнее говорю:       — Ну что, ужинать будем?       Растерянно пожимает плечами и плетётся в гостиную. А я, переведя дыхание, поднимаюсь к себе, чтобы переодеться. Буря миновала или всего лишь затихла — неизвестно. По крайней мере, пока не поговорю с Роджером. Он-то не упустит возможности воткнуть в меня парочку ядовитых шпилек. Обречённо вздыхаю и спускаюсь на кухню. Нужно срочно поесть.       Роджера нет. На столе так и стоят три одинокие кружки. Ужином даже не пахнет. Убираю грязную посуду, достаю овощи из холодильника и зову:       — Роджи, ты собираешься мне помогать?       Но в ответ гробовая тишина. Откладываю пакет и иду в комнату посмотреть, чем он там занимается. Сидит на диване, обняв колени, и равнодушно пялится в окно. Кажется таким умиротворённым, но это впечатление обманчиво — пунцовые скулы и напряжённая поза выдают его состояние.       — Роджи…       — Я не могу, у меня психологическая травма, — не поворачивая головы, огрызается сквозь зубы.       При всей трагичности ситуации, не могу сдержать улыбку.       — Какая травма? Ну с чего бы она у тебя появилась?       — Ты обманул меня! — Гневно сверкает глазами. — Привёл моего отца, мне ничего не сказал. Знаешь, как я испугался? До жути! До сих пор не могу в себя прийти.       Уже по привычке устало тру переносицу. Хочется подойти, взъерошить макушку, потрепать по щеке, чтобы он рассмеялся и прижался к моей руке. Хочется хоть немного растормошить, но, глядя в его глаза, полные страха и боли, будто там поселилась вся мировая скорбь, понимаю, что сделаю только хуже.       — Прости, я правда не хотел, чтобы так получилось. Надеюсь, ты хотя бы попытаешься меня понять.       Возвращаюсь на кухню и берусь за готовку. Машинально режу овощи и зелень, а мыслями до сих пор с Роджером. Беспокойство разрастается в груди, разливаясь пульсирующей болью под рёбрами. Мне трудно сдерживать себя, когда он такой… Мой хвалёный самоконтроль летит ко всем чертям, и я готов уже сорваться в комнату, как Роджер всё-таки решает составить мне компанию. Не говоря ни слова, начинает накрывать на стол, разогревает еду и раскладывает по тарелкам. Я же замешиваю салат и сажусь рядом, почти соприкасаясь с ним коленями. Едим молча, он всё ещё дуется, а я стараюсь сохранять терпение, хоть это и сложно. Видно, что рвётся выяснять отношения. Я же желаю только одного — чтобы он успокоился.       — Почему ты не рассказал про отца? — тянет с упрёком, а сам сосредоточенно рассматривает содержимое тарелки.       — А ты почему не сказал, что влюбился?       — Боялся, что разозлишься.       — Вот и я боялся того же, — искренне признаюсь я.       Открывает рот, но тут же осекается. Хмуро ковыряется в салате и мрачно поглядывает на меня.       — А ещё ты скрыл, что украл деньги.       Замирает с поднятой вилкой. На ум приходит наш первый разговор, когда я только-только привёл его домой, и мы вот так же сидели на кухне… Думаю, он тоже это вспоминает. Вижу, как краснеет, смущаясь, но быстро берёт себя в руки.       — Мне нужно было на что-то жить. А не признавался, потому что ты стал бы меня презирать…       — Но это же глупо!       И опять тишина, гнетущая и глухая. Только слышно, как стучат приборы о тарелки. Становится совсем невыносимо. Он так будет дуться на меня бесконечно. Откладываю вилку и смотрю на него, на его напряжённые плечи, на насупленные брови, на всё ещё красные скулы. Необходимо объясниться, но не представляю, как лучше поступить. Как с маленьким нельзя — ещё больше разозлится. А как со взрослым — поймёт ли?       — Роджи, послушай… — Накрываю его пальцы ладонью. Он дёргается, вырываясь, и роняет вилку. Зажимает руки между коленей и поднимает на меня глаза. Похож на взъерошенного, неуверенного в себе и напуганного птенца. Ладно, попытаться стоит. — Ты ещё недостаточно взрослый… Вернее, в силу молодости и горячности не сможешь понять, но всё, что я делаю — это только ради твоего блага. И я не жалею о своём поступке. — Фыркает и опять обиженно отворачивается. Ну, сколько можно? — Наверное, для тебя всё кажется простым, но это не так. На мне лежит большая ответственность за твою жизнь и безопасность. И я не имею права скрывать, что ты живёшь у меня. Я должен был позвонить или в социальную службу, или найти твоих родителей. Я выбрал второе. Они действительно искали тебя. В Лондоне очень просто затеряться, особенно если нет желания, чтобы нашли. Ты не представляешь, сколько пропавших детей разыскивают и скольких никогда не находят. Не нужно никого винить. И, пожалуйста, не сердись на меня. Я забочусь о тебе, как могу… Как умею…       Но против ожидания, он не желает что-то понимать. Резко встаёт из-за стола, даже не поев толком, и сбегает. Провожаю его взглядом и разочарованно вздыхаю. Слышу гулкий топот по лестнице — значит, поднялся к себе. Заканчиваю ужин в одиночестве. Пока кипятится вода в чайнике, мою посуду и завариваю чай. В гостиной натыкаюсь взглядом на миску с конфетами и разбросанные вокруг неё фантики. Эх, Роджер! Прибравшись, решаю вместо выяснения отношений провести вечер у телевизора. Нет смысла сейчас дёргаться, нам обоим нужно многое обдумать и остыть. Возможно, завтра получится нормально поговорить.

***

      Весь вечер пребываю в каком-то странном состоянии. В компании с безрадостными мыслями, которые не желают оставлять меня в покое, находиться не очень-то приятно. Одиночество тяготит, и от этого еще сильнее переживаю. Привык, что смешливый и суетный Роджер постоянно крутится где-то рядом, ёрзает под боком, задаёт тысячи вопросов и пристаёт со всякими глупостями. Сейчас же, несмотря на включенный телевизор, неестественная тишина со всех сторон давит на уши. Его до сих пор нет, и наверху подозрительно тихо. Вряд ли он так рано лёг спать. Времени ещё и девяти нет. Наверное, опять играет или в интернете сидит.       Хочу всё же проверить на всякий случай. Мало ли какие глупости сейчас крутятся в его голове. Надоедать с расспросами точно не стану, скорее удостоверюсь, что с ним всё в порядке. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж и улавливаю шум воды в ванной. Тихонечко стучу и, услышав в ответ раздражённое: «Чего тебе?», облегчённо перевожу дух.       — Родж, ты там живой?       — Нет, это тебе призрак отвечает. — Раз шутит, значит, всё не так уж и страшно. — Не бойся, пока держусь на плаву.       Отлично! Топиться с горя не собирается — уже хорошо. Да что он там делает так долго? Воду только напрасно льёт. Кричу ему вдогонку: «Далеко не заплывай!», смеюсь и, качая головой, иду в спальню.       Спустя несколько минут вылетает из ванной и хлопает дверью своей комнаты. Нет, всё-таки не остыл ещё. Вздыхаю и сам направляюсь в душ. На полу маленькая Венеция, а в раковине большая свалка. Ну, Роджер! Раскладываю упавшие баночки по полкам, бритвенный станок споласкиваю и засовываю в стаканчик с зубными принадлежностями, мокрое насквозь полотенце кидаю на крышку корзины для белья. На дне ванны валяются флакон шампуня и мочалка. Судя по устроенному бардаку, я бы предположил, что он взвинчен не на шутку. Ладно, чего уж теперь. Как-нибудь переживём.       После душа ложусь в постель и беру книгу, собираясь немного почитать перед сном. Вздрагиваю от звука распахнувшейся двери и замечаю, как в спальню врывается голый по пояс Роджер. Волосы всклочены, глаза горят каким-то нездоровым блеском, на щеках румянец и губы сжаты в тонкую полоску. Но до чего же смешной и нелепый в моих длиннющих домашних штанах. При этом воинственно возбуждён и решителен, как никогда. А я уж думал, буря миновала. Но нет, вот-вот снова грянет.       — Ты поэтому нашёл моего отца, чтобы он забрал меня, да? Мечтаешь от меня избавиться? Я надоел тебе?       Не сразу понимаю, о чём идёт речь, но его обвинительный тон настораживает.       — Что ты несёшь? — Откладываю книгу. — Что значит надоел?       Подходит к кровати и резким движением взбирается на неё с ногами.       — Зачем ты нашёл его? Хочешь, чтобы я уехал?       — Не говори глупостей, я же тебе всё объяснил… — Он упорно не желает слушать. Ну как его переубедить? — Да я, может, только рядом с тобой почувствовал себя хоть кому-то нужным.       — Но он заберёт меня! Понимаешь? Но что бы вы ни сделали, я снова сбегу и вернусь к тебе. Я… Я хочу быть с тобой, Брай, я лю…       — Перестань! — обрываю его и сажусь рядом. Устало тру виски. — Не надо. Не произноси того, о чём пожалеешь. Ты всё ещё несовершеннолетний, а я всё ещё тебе в отцы гожусь.       — Спасибо, один у меня уже есть. И это, слава Богу, не ты. Тебя я любить хочу!       — Роджи, я не могу так. Ну пойми же меня. Ты ещё такой юный, у тебя столько встреч будет…       — Но я хочу! — настырно повторяет Роджер, и не успеваю среагировать, как он кидается ко мне и обвивает мою шею руками.       — Я не умею о ком-то заботиться. По крайней мере, так, как это делают родители. Моя забота, скорее навязчивая опека, тотальное беспокойство и желание держать всё под контролем. Ты не станешь это терпеть, надолго тебя не хватит, и в конечном счёте, снова сбежишь. Только уже от меня. Нам обоим будет больно. Поэтому не стоит, Роджи…       Сложно разговаривать о серьёзных вещах, когда он вот так близко и обжигает кожу своим порывистым дыханием.       — Но мне нужен ты, — надрывно шепчет мне в шею и ведёт носом от ключицы до ямочки за ухом.       Его почти детская мордашка так и светится надеждой. Больно щемит в груди. Мне тоже необходимы все эти забытые ощущения, давно похороненные чувства. Как же просто согласиться и позволить себе снова любить, но… «Он ребёнок, а я взрослый, — в который раз с настойчивостью заевшей пластинки повторяю себе. — Это незаконно и аморально».       — Если бы мы встретились при других обстоятельствах…       — При других…мы бы никогда не встретились. — Покрывает поцелуями всё моё лицо.       — Остановись!       Нервно сглатываю, выставляя перед собой ладонь, и отодвигаюсь на безопасное расстояние. Но он тянется следом, хватает руку, которой я только что его останавливал, и прижимается к ней щекой.       Льнёт ко мне, как кот, просящий ласки, елозит носом по моей шее, торопливо, беспорядочно целует. А я на грани уже. От каждого прикосновения покрываюсь мурашками и хочу его, как сумасшедший. Ещё немного и не сдержусь. Отстраняюсь от него с большим трудом и слишком резко, почти толкаю. Он, не удержавшись, падает на кровать. Господи, как же я жесток с ним! Смотрит растерянно, с обидой во взгляде, поджимает дрожащие губы и того и гляди заплачет. А я не в силах этого выносить, ложусь рядом и тихонько зову его:       — Роджи…       Трясёт головой, словно отгоняя назойливое насекомое, и прячет покрасневшие глаза.       — Хорошо, — отвернувшись, обиженно бубнит. — Давай сделаем вид, что ничего не было. Оставим всё как есть. Я бродяжка, а ты мне помог и только. Ты всегда будешь прикрываться моим возрастом, хотя я давно уже не ребёнок. Престань считать меня маленьким! — Поворачивает ко мне искаженное негодованием лицо. — А на самом деле я просто противен тебе, поэтому ты постоянно меня отталкиваешь! Представляю, как тебе должно быть мерзко, что рядом с тобой бездомный с улицы. Не переживай, я не стану навязываться. Если хочешь… Если тебе тяжело, я могу… — на последних словах голос предательски срывается.       Грубо хватаю его и стискиваю в объятиях, целуя яростно, не заботясь о том, что причиняю боль. Протяжно стонет, вцепляясь в меня мёртвой хваткой. И никакая сила сейчас не способна оторвать нас друг от друга. Я не могу так больше. Не могу сдерживать ни себя, ни его. Боже, как же восхитительно он пахнет. Дурею от близости и совсем ничего не соображаю. Хочу настолько отчаянно, что мысленно отмахиваюсь от тревожного голоса своей совести, отбрасываю ненужные сомнения, забываю обо всём. Только он, только я, и никаких оправданий.       Как же сладок этот миг! Миг первого прикосновения к горячему юному телу. Он будоражит и ужасает одновременно. И даже глядя на восторженный взгляд Роджера, сложно предугадать, как он отреагирует на мои ласки. Возможно, испугается снова, вдруг осознав, что совершает ошибку, и оттолкнет с отвращением. А может быть, задыхаясь от страсти, полностью раскроется. Ему нужно привыкнуть ко мне, мне же следует обуздать свою животную похоть. Чувствую себя новичком, и тем страшнее становится.       Не так уж мало мужчин побывало в моих объятиях, но впервые необъяснимо боюсь навредить, сломать. Поэтому каждое моё действие осторожно и терпеливо. Это так неожиданно по-новому, будто я никогда не ласкал мужских тел. Всё непривычно мягкое, пластичное и пахнет так умопомрачительно, что мозги отключаются. И звучит как самая волшебная завораживающая музыка. Моя мечта, мое стремление, мой самый сладкий сон. Мой Роджер…       Уложив его поудобнее, раздеваю, удивляясь, что на нём нет белья. Но это заводит только сильнее. Кладу ладонь на поджавшийся живот, веду вверх, оглаживая грудь и плечи. Запрокидывает голову, открывая худую бледную шею, четкую линию подбородка, острый кадык. Целую его, даже скорее кусаю напористо и жадно, языком ласкаю впадинку за ухом и не могу оторваться от его гладкой мягкой кожи. Ловлю его губы, но он крутится, словно вырваться пытается, и при этом держит меня слишком крепко. Дыхание перехватывает от возбуждения, как бы не задохнуться. Смотрит настороженно и на выдохе хрипит:       — Меня ещё никто так не трогал. Я девственник, Брай.       Девственник! Ну конечно, я подозревал это, хоть он и провёл столько времени рядом с людьми, далёкими от нравственности. Он — воплощение невинности! Чудом является уже то, как он смог сохранить своё доброе, нежное сердце, несмотря на всю грязь и боль, которая его окружала. И как теперь отказаться от него? Он не какая-то уличная сучка, которая за каждый сытный кусок и за каждую шмотку будет отрабатывать своей дыркой, и если её выкинут после, то даже внимания не обратит. Он такой ласковый и доверчивый, и оттолкни я его снова именно сейчас, то страшно представить, что может случиться.       — Не бойся… — Провожу пальцами по его губам. Он хватает их ртом, посасывает, покусывает и ёрзает от нетерпения. — Ты можешь мне доверять. — И он кивает, наконец-то улыбаясь.       Беспорядочно гладит меня, покрывая поцелуями всё, до чего дотягивается, хватается за всё и сразу, бормочет что-то невнятное. Останавливать его не пытаюсь, потому что сам изнываю от желания поскорее трахнуть его. Секса давно не было, вот и веду себя как несдержанный юнец. А рядом Роджер — молодой, горячий, голодный, от одного вида которого хочется сорваться, посылая к чертям и разум, и осторожность. Но в то же время хочется растянуть эту сладостную пытку, чтобы в подробностях запомнить первый раз с ним. Будут ещё другие, сейчас-то я в этом не сомневаюсь. Но первый раз — самый чудесный, самый лучший!       И пока я предаюсь своим фантазиям, млея под его ласками, он изворачивается, толкая меня на постель, сползает ниже, осыпая поцелуями живот и бёдра, и я теряюсь в мыслях и ощущениях.       — Роджер… Ро…       Но он не слышит меня и уже где-то внизу копошится с завязками на моих штанах. Задорно глядя мне в глаза, он сжимает в ладони мой член и обхватывает его ртом. Поначалу медленно и осторожно, но, немного привыкнув, уже уверенно и слишком смело для новичка. И делает это так умело, хоть и неглубоко, словно практиковался в тайне от меня. Мокро и нагло облизывает от основания до самой головки, да ещё и причмокивает от удовольствия. Каждый дюйм моей возбуждённой плоти старательно вылизан, зацелован и обласкан. О, за такую практику я бы поставил ему высший балл!       Подтаскиваю его к себе, укладывая на спину, и удобно устраиваюсь между разведённых ног. Всё происходит как в тумане, чувства обострены, и каждое касание разливается приятной истомой по телу. Больше нет робких взглядов, стеснительно опущенных ресниц, смущённых улыбок. Он весь передо мной открыт настолько, что я могу рассмотреть его в подробностях. Кожа нежная и светлая, покрытая редкой россыпью родинок. На судорожно вздымающейся груди видны выпирающие рёбра — так и не отъелся за столько времени, худые руки с маленькими ладонями, впалый живот, аккуратный ровный член, который так и хочется облизать, узкие бёдра и потрясающая, маленькая, упругая задница — объект моих ночных мечтаний.       Откручиваю крышку флакончика со смазкой, щедро выдавливаю на пальцы прозрачный гель, а Роджер инстинктивно сжимается, словно я мучить его собираюсь.       — Ну, чего ты? Если хочешь… Если боишься, мы можем поменяться местами.       Мои слова повергают его в полное изумление, он даже рот от неожиданности открывает. Мотает растрёпанной головой и выдыхает:       — Нет, я не… Не хочу так. Лучше ты…       — Уверен? — И тут догадка осеняет меня: получается, он говорил не только… — Подожди, так ты вообще никогда и ни с кем не занимался сексом? Даже с девушками?       Опять мотает головой и краснеет. Святая Дева Мария! Да что же я вытворяю? Я идиот! Сумасшедший, окончательно спятивший идиот! Я не должен так с ним поступать! Но блестящая серебристая упаковка уже мелькает в его ловких пальцах. Этим добром я закупился ещё в первые дни пребывания Роджера в моей квартире. Вероятно, подспудно лелеял надежду на то, что подобный исход может случиться. Тогда уже желал этого, только себе всё не хотел признаваться.       Не обращая внимания на моё замешательство, он разрывает плёнку, достает презерватив и старательно раскатывает на моём члене. И когда я проникаю в него, он не вскрикивает, не морщится, а лишь ещё шире распахивает свои дивные глаза, и слёзы, выступившие на ресницах, тут же скатываются по вискам, теряясь в волнистых прядях. Замираю на мгновение, проверяя давно позабытые ощущения и давая привыкнуть Роджеру, ведь у него это впервые. Какой же он тугой и горячий! Наверное, поэтому стало так приятно и так чувствительно. Высшее наслаждение! Почти на грани боли.       Роджер молчит, и только по его лицу, на котором эмоции сменяются с бешеной скоростью, и по хриплому отрывистому дыханию я понимаю, насколько ему хорошо.       Сознание плывёт, все эмоции и ощущения сливаются воедино, сосредотачиваясь в одной пульсирующей точке. Лишь под ладонями чувствую мягкость обнажённой кожи, и только это держит меня на планете, только это заставляет цепляться за реальность. И Роджер, раскрасневшийся вовсе не от смущения, а скорее от желания, не выглядит скованно. Тянется руками, жадно сжимает меня и охотно подставляется под ласки. Закусив губу, улыбается и смотрит из-под опущенных ресниц, внимательно наблюдая за каждым моим действием.       — Брай, хочу ещё… Ещё…       Он отдаётся так самозабвенно, как никто и никогда не отдавался мне. И я готов дать ему всё, что он потребует. Но остатки здравого смысла бьют по тормозам.       — Не сходи с ума! Подумай… Что завтра будет с тобой…       Он едва не хнычет от разочарования, когда я замедляюсь, давая нам небольшую передышку. Всхлипывает, требует шёпотом, но я и так понимаю всё без слов. На каждую мою даже мимолётную ласку он прогибается в пояснице, устремляясь навстречу, желая получить как можно больше удовольствия, и так бесстыже стонет, что я, забыв обо всём, срываюсь в бешеный ритм. Мои движения становятся сильнее и глубже; он кричит, сжимаясь вокруг моей плоти, и кончает себе на живот. И я тороплюсь догнать его. Волна сладкой дрожи бежит по телу, время будто замирает, и мир разлетается на куски, а под закрытыми веками, словно разноцветные фейерверки взрываются. И где-то на кромке сознания ловлю едва различимый выдох: «Люблю…».       Понемногу возвращаюсь в реальность. Комната обретает более чёткие очертания, и потолок уже не так кружится. Я словно пьяный. Моё тело такое мягкое и расслабленное, будто из него вытащили все кости, все внутренности и оставили только гулко грохочущее сердце. С трудом поворачиваюсь к Роджеру и вглядываюсь в него. Румяный, счастливый, он лежит, свернувшись в клубочек, водит пальцем по моей груди, вырисовывая какие-то одному ему понятные рисунки, и сонно жмурится.       — Надо почаще устраивать тебе истерики, — нагло ухмыляется и закрывает глаза.

***

      В конце концов, это должно было когда-нибудь случиться.       Я уже и забыл, каково это — просыпаться утром счастливым настолько, что не хочется вылезать из кровати, что-то делать, куда-то спешить, даже на любимую работу. Забыл, каково это — просто лежать и наслаждаться каждым моментом тихой и спокойной близости. Роджер, ухитрившись почти полностью распластаться на мне, тихонько посапывает, уткнувшись носом в моё ухо. Он так вымотал меня за ночь, словно мы не сексом занимались, а штангу тягали. Шевелиться было лень, если бы не занемевшая рука и расползающиеся по коже неприятные покалывания.       Осторожно высвобождаюсь, морщусь от ринувшихся от плеча до запястья колких мурашек и сладко тянусь. Каждое движение отдается ломотой в мышцах. Этот неугомонный мальчишка живого места на мне не оставил. Болезненный стон срывается с моих губ, но я тут же умолкаю. Рядом ворочается спящий Роджер, протяжно вздыхает, подсовывает ладонь под щёку и затихает. Давненько я не подвергался физическим нагрузкам. Если уж мне так тяжело, то ему, наверное, совсем худо. Заездил я его вчера, дорвался до юного тела.       Какой же он всё-таки дурной. Добился своего: соблазнил, воспользовался моей слабостью, а теперь безмятежно дрыхнет, разметав по подушке непослушные пряди. Усмехаюсь, разглядывая его. Он такой красивый сейчас, такой трогательный, зацелованный, заласканный мной до одури. Убираю выбившийся локон с его расслабленного лица, встаю осторожно, чтобы не разбудить, и иду в душ.       Вернувшись из ванной, вижу, что он уже не спит. Лежит на животе, отсвечивая своей маленькой аккуратной задницей, болтает ногами и нахально шарится в моём телефоне. Его нежная кожа пестрит россыпью красных отметин в тех местах, где я её сильнее всего сжимал. Особенно на плечах и бёдрах. На мой вопрос: «Как ты?», он кивает, лучезарно улыбаясь, и возвращается к исследованию телефона. Схватив его ступню, начинаю растирать ладонями, чтобы немного согреть, целую в серединку и провожу ногтем от пятки и по всей поверхности до кончиков пальцев. Дёргается от щекотки, вырываясь, и хохочет, уткнувшись носом в подушку.       Направляюсь к шкафу, сдёргиваю с бёдер полотенце, уже не стесняясь пристального взгляда, которым провожает меня Роджер, и в спешке одеваюсь. О рубашках и пиджаках можно забыть. Костюмы тоже к чёрту! Нет времени подбирать что-то более официальное, да и светить засосами перед студентами не хочется. Натягиваю кашемировую водолазку, чтобы скрыть следы недавней страсти, и джинсы. Впервые в жизни опаздываю, но это даже веселит. Достаю из комода заживляющий крем и бросаю на постель, сам же тянусь за телефоном, но он предсказуемо исчезает где-то в складках смятой простыни.       — Роджи, я опаздываю! Верни, пожалуйста, телефон.       — Не-а… Я ещё не все твои грязные секретики узнал.       — Мой самый грязный секретик почему-то не спит, как положено послушным мальчикам, а вместо этого капризничает. Я и так только на две лекции иду, чтобы провести с тобой больше времени. Если ещё и опоздаю, то…       Роджер, прищурившись, подозрительно смотрит на меня. И этот взгляд мне совсем не нравится. Что он опять удумал?       — Скажи, если бы тебе разбили окно в квартире…       — В каком смысле разбили?       — Ну, обыкновенно: кинули камень и разбили.       Это что за новые игры? И так каждая минута на счету, а он выдумывает какие-то глупости.       — И как ты себе это представляешь? Мы живём на последнем этаже.       — Да, что-то я не подумал… — Отрешенно глядит в окно и вдруг выдаёт: — Хорошо, тогда представь, что тебя соседи сверху затопили.       — Роджер, какие соседи сверху? Мы живём на последнем этаже!       — А, чёрт! Что-то у меня голова с утра не соображает, — смеётся и ещё дальше под подушку прячет телефон.       — Не выспался? А можно ближе к сути? Иначе я опоздаю…       — Ну, я придумывал причину, чтобы ты не ездил на работу.       — А ещё какие-нибудь идеи есть? Желательно безобидные, где не пришлось бы калечить квартиру.       — Ага, есть…       Призывно улыбаясь, переворачивается на спину, демонстрируя свое прекрасное обнажённое тело и полную готовность продолжить то, что мы так превосходно начали ещё ночью. С удовольствием разглядываю его, а затем, не сдержавшись, опираюсь коленом о кровать и наклоняюсь к нему. Целую напористо и жёстко, не давая опомниться, отстраняюсь и с загадочной улыбкой перемещаюсь ниже. Медленно лижу его член от основания до головки, обхватываю губами, не разрывая зрительного контакта. Роджер стонет и выгибается навстречу. Насаживаюсь глубоко, до самого горла и тут же выпускаю, дразня и ехидно подмигивая.       — Потерпи, мой хороший, у меня всего две лекции, а потом я весь твой…       — Нет, Брай… Не уходи. — Его ладонь двигается вверх-вниз, ритмично лаская возбужденную плоть, от чего он тихонько поскуливает от удовольствия. Впервые вижу, как передо мной вот так бесстыже, не скрываясь, кто-то себе дрочит. Это до такой степени завораживающее зрелище, что я застываю в ступоре. — Брай… Трахни меня, пожалуйста…       Он выгибается от раздираемого его наслаждения, которое не я ему дарю, но это, чёрт возьми, обалденно выглядит. Возбуждение захлёстывает меня с головой, и я уже хватаюсь за молнию на джинсах, чтобы ослабить давление на пах и стянуть их с себя, но Роджер неожиданно с криком кончает себе на живот. Я даже рот открываю в немом изумлении. Он нагло облизывается и смотрит на меня, распутно улыбаясь. Гадёныш!       — Какого дьявола ты творишь? — Злость закипает во мне вперемешку с похотью, и его разнузданный вид, красные щёки и мутный взгляд только усугубляют моё состояние. Что за мелкий развратный поганец! Я так никогда от него не отлипну. — Ты же знаешь, как мне трудно тебе отказывать.       — Тогда поцелуй меня и уматывай.       Тянусь к нему, и он тут же заваливает меня на кровать, кусает мои губы, втягивает в свой рот мой язык и начинает посасывать. Шарит рукой в моих трусах (и когда только успел расстегнуть джинсы?), сжимая и поглаживая, и мне очень, очень не хочется его останавливать. Но я вырываюсь весь мятый и взъерошенный от счастливо хохочущего Роджера.       — Я скоро вернусь, и уж тогда держись. Живым от меня не уйдешь! — Перевожу дыхание, немного успокаиваясь. — Кстати, тебе принести что-нибудь?       Подползает ко мне, как довольный ласковый кот, трётся носом о ширинку, тянет вверх по животу, к груди и, приподнимаясь на коленях, целует в шею. Кусает за мочку уха и шепчет так, что мурашки по коже бегут:       — Принеси свой член, а больше мне ничего не надо.       Хочу послать все к такой-то матери, поставить его на четвереньки и так отлюбить, чтобы имя своё забыл. Но работа… Чёртова работа!       — Ты сумасшедший, Роджер! Просто изверг…       И с этими словами я спешно покидаю спальню, пока моё самообладание, и так держащееся на честном слове, совсем не рухнуло, и я, наплевав на все свои обязанности, не завалился бы в постель, срывая с себя одежду.

***

      Телефон я предсказуемо забываю дома. Но это к лучшему. За весь день меня никто не дёргает, и я успеваю все дела закончить даже раньше, чем планировал. Возвращаюсь с работы в приподнятом настроении, покупаю Роджеру его любимые мармеладки и, как влюблённая девица, спешу домой. Представляю, как затащу его в постель, хотя, подозреваю, именно там он меня и ждёт, как зацелую каждый дюйм его желанного тела, как проникну… Улыбаюсь по-идиотски, устремившись вдогонку за своими фантазиями, но прямо перед входом в здание всё моё прекрасное душевное состояние мгновенно улетучивается. Меня уже караулят.       Мы договорились на вечер, но этот человек здесь и бодро вышагивает перед подъездом, словно королевский гвардеец перед Букингемским дворцом. С этим придётся смириться. С недовольным видом нервно меряет широкими шагами тротуар, кому-то беспрестанно названивает (уж не мне ли?), что-то бормочет себе под нос. И ведь не обойти его. А так хотелось бы стать невидимкой и проскользнуть незаметно, а он пусть бродит на холоде, как привидение. Может, поостынет немного. Но я взрослый и серьёзный человек, и мне не пристало думать о таких глупостях. Подхожу к мистеру Тейлору и протягиваю ему руку для пожатия.       — Почему меня не пускают? — нападает он на меня вместо приветствия. — Где вас черти носят? Я уже часа два тут мёрзну.       Раздражения в голосе столько, что у меня невольно от такой наглости брови ползут вверх. Настроен он весьма воинственно и кажется чересчур возбуждённым. Улавливаю едва заметный запах алкоголя, и мне ох как не хочется впускать его в дом. Он уже нашёл выход своей злости в каком-то пабе, но, по всей видимости, не до конца, и она готова обрушиться лавиной и на мою, и, что ещё хуже, на голову ничего не подозревающего Роджера.       — Я работаю, мистер Тейлор. Надеюсь, я не обязан извиняться за это. А в комплекс не пускают посторонних. Ничего удивительного. К тому же мы условились на другое время, поэтому ваши упрёки неуместны.       — И вы мне не позволите увидеть своего собственного сына? — Насмешливо оглядывает и ждёт моей реакции.       — Отчего же? Идёмте, раз уж вы пришли. Зачем же вам мёрзнуть на улице?       Поднимаемся в полной тишине. Стараюсь избегать его взгляда, а он, кажется, пытается прожечь им в моём виске дыру. Переживаю, как бы Роджеру не пришло на ум встречать меня нагишом, сверкая всеми пятнами и царапинами. Тогда я точно сяду за решётку, а что будет с ним — даже представить страшно.       В квартире тихо, ни звука, словно вообще никого нет. Но моё вихрастое сонное чудо уже спешит ко мне и с улыбкой сжимает в своих цепких объятиях. Слава богу, одетый! Преданно заглядывает мне в лицо и уже тянется за поцелуем, но я отстраняюсь и нарочито громко говорю:       — Роджер, твой отец пришёл. — В раздражении кидаю пакет с конфетками на тумбочку и раздеваюсь. Затем поворачиваюсь к незваному гостю и добавляю бесцветным голосом: — Проходите, мистер Тейлор.       — Спасибо, но в этом нет необходимости. Я только заберу своего сына.       Вот так просто, как какую-то вещь.       Роджер напряжённо молчит, даже не здоровается с отцом, а только глядит исподлобья. Медленно встаёт за моей спиной, снова прячась, и тихо, но очень решительно припечатывает:       — Я никуда не пойду.       Наверное, впервые на короткое мгновение я лишаюсь всех чувств. Становится так пусто и легко, как никогда. Я словно со стороны наблюдаю, как два посторонних человека разыгрывают дешёвую семейную трагедию. И мне даже безразлично… А потом весь этот шквал эмоций, будто бы дожидаясь какого-то сигнала, обрушивается на меня ледяной волной. Это вводит в ступор и в то же время отрезвляет.       Я не могу позволить кому бы то ни было забрать у меня Роджера, лишить того, кто нужен мне больше собственной жизни. Не представляю, что снова останусь на пару со своим одиночеством, буду черстветь и проклинать несовершенный жестокий мир. Но разумом понимаю, что не имею никаких прав на этого мальчишку, и если его отец будет настаивать, я ничего не смогу сделать. Злость от бессилия и жгучая обида вскипают в моём сердце. Нужно взять себя в руки и попытаться предотвратить катастрофу. Прихожу в себя от того, что Роджер трясёт меня за плечи и со слезами на глазах умоляет:       — Брайан, прошу тебя, не отдавай меня… Пожалуйста, не позволяй ему меня забрать. Брай…       Не так я мечтал провести этот день. В тёплой постели, предаваясь любви и уж точно не ругаясь с разъярённым отцом. Я крепко сжимаю Роджера и смотрю на мистера Тейлора. Он страшен. Такого жуткого, искажённого яростью лица я никогда не видел. И он действительно пьян.       — Мистер Тейлор… — пробую убедить его. — Майкл…       — Не смейте вмешиваться! Иначе я приведу сюда полицию и социальных работников. Это вы виноваты…       Он вываливает на меня какие-то нелепые обвинения, и я подозреваю, что в таком состоянии взывать к здравому смыслу бесполезно. Взбешённый отец не способен выслушать и понять. Он кричит и на меня, и на Роджера, угрожая всеми возможными карами, и даже Бога приплетает. Роджер рыдает у меня на груди. Я сильнее прижимаю его к себе, понимая, что это последний раз, когда я дотрагиваюсь до него.       — Брайан, сделай что-нибудь… Я же люблю тебя! Пожалуйста, не отдавай меня…       Я ничего не могу изменить. Как бы я ни хотел, что бы я ни делал, но закон на стороне безумного в своей ярости отца. И я должен отпустить. Если бы не вчерашняя ночь, мне, наверное, было бы легче. Но я уже вкусил это юное тело, я был отравлен ядом его нежности и безудержных ласк. И сейчас мне словно предстоит оторвать от себя кусок живой плоти. Так больно мне никогда не было. А Роджер всё умоляет меня, и даже крики мистера Тейлора не в состоянии заглушить его надрывного шёпота. Это невыносимо! Ещё чуть-чуть и я наделаю глупостей. Закрыв глаза и глубоко вздохнув, я отдираю от себя цепкие горячие руки и, сумев подавить дрожь в голосе, на удивление твёрдо произношу:       — Твой отец прав. Тебе нужно собираться. Я не должен тебя удерживать.       Роджер вздрагивает, как от пощёчины, осматривает меня мутным взглядом и сникает. Багровый от злости отец тут же успокаивается: он добился своего и теперь может быть доволен, что вырвал из лап развратника своего несчастного сына. Между нами повисает оглушительная, гнетущая тишина. Роджер отшатывается от меня и, сгорбившись, медленно плетётся наверх. Я же стою, как изваяние, с трудом сдерживая в себе всю ту адскую кучу эмоций, что бродят в моей голове, и стеклянным взглядом пялюсь в стену. Я трус! Жалкий и мерзкий трус! Потому что мой уютный, выстраиваемый годами мир, моя карьера и безупречная репутация, моё благополучие, наконец, становятся важнее слёз и израненной души какого-то бродяжки.       Чувствую себя ничтожеством, потому что не готов бороться за мальчишку с его семьёй. В конце концов, они законные родители, а я, по сути, чужой человек. В моей размеренной жизни не место такому хаосу. Именно об этом я думаю, когда смотрю на довольную и всё ещё покрытую нездоровыми красными пятнами физиономию мистера Тейлора. Именно этим себя утешаю, когда вижу уже одетого Роджера, спускающегося в холл и оглядывающего меня мёртвыми, потухшими, полными презрения глазами. И когда его рот, этот красивый, дерзкий рот, целовавший меня с таким жаром, шептавший слова любви, счастливо хохотавший ещё сегодня утром, произносит всего одно слово:       — Ненавижу…       …Мое сердце разлетается вдребезги.